Итак, лучшее и вернейшее, что можем извлечь из различных педагогических мнений о преподавании словесности в гимназиях, есть то, что надобно читать писателей. Чтение есть основа теоретическому знанию и практическим упражнениям.
Некоторые педагоги дают своим ученикам слишком многое и разнообразное чтение. Другие чтение отечественных писателей слишком ограничивают, почитая оное делом посторонним для школы. К первым принадлежат и Гикке с Магером. Хотя я не держусь ни того, ни другого мнения, однако более согласен с последним, не потому, чтобы почитал его справедливым безотносительно, но потому, что нахожу его полезным применительно к русской словесности. Разумеется, можно читать многое и разнообразное с учениками английских, итальянских или французских школ, у них богата литература. На русском же языке так немного гениального и классического, что учителю, читающему с своими учениками многое и разнообразное по-русски, будет стыдно перед учителями древних и новых языков. В классе греческой и римской словесности гимназисты читают Геродота, Виргилия, Цицерона и сейчас затем в классе русской словесности разбирают и учат наизусть стишки какого-нибудь дюжинного русского стихотворца или отрывочек из легонькой и ничтожной повести. Что за безалаберный хаос будет в голове учеников, когда перетасуются в ней эти доморощенные образцы с чтением классиков! Если же учитель русской словесности, читая с гимназистами всякую пустошь, объясняет им, что вся она ничтожна в сравнении с теми писателями, каких изучают они у греческого и латинского учителя, то зачем и убивать дорогое школьное время на пустяки? Две причины могут быть для чтения посредственных, дюжинных писателей: или изучение языка во всем его разнообразии, или знакомство с внутренним содержанием произведений. Но слог посредственных писателей не выступает из колеи подражания образцу: так, все наши новые поэты пишут стихом Пушкина, но содержание дюжинных произведений вовсе не наставительно, и бесцветно, и вяло. Разумеется, все это говорится в отношении к школе, следов., этим не порицается наша современная литература сама по себе, она предлагает очень много занятного для человека досужего, но досуг не указ школе. Пристрастие и личность навсегда должны быть изгнаны из школьного чтения. Потому-то нет ничего несообразнее, как знакомить детей в гимназии с новейшими современными произведениями, место которым еще не обозначено в истории русской литературы. Что предлагает русская современность для гимназического чтения? Журнальные новости и стишки. Но журналы наши ведут постоянную войну, следов., учителю придется или причалить свои убеждения к которому-нибудь одному журналу и сквозь его критику смотреть на все остальное, или из каждого журнала брать понемножку в угоду всему пишущему миру. Первое выказывает человека слабого, несамостоятельного, второе -- лукавого или равнодушного, а равнодушие есть самая плохая посредственность. Не беда, что ошибается журнал, ибо его влияние на публику временное, минутное; как пишутся его статьи наскоро (в чем никто не усумнится, ибо журналисту из месяца в месяц надобно заготовить статью), так и читаются, для приятного препровождения времени. Детей мы учим на целую жизнь их, следов., не можем давать им заучивать то, что издается на время, на один месяц. Если же что попадет в журнал живучее, то не умрет со следующим номером, а как раз верно всплывет наверх, тогда воспользуются и гимназии. Столь же опасно полагаться и на сочинения современных знаменитостей, ибо известно, что наша словесность разделяется теперь на множество партий, из коих каждая рекомендует свою собственную знаменитость, с различными ее окружающими спутниками. Если примирить всех, придется и читать всех. Тогда не останется времени и на дело. Если же ограничиться мнениями одной партии, будешь пристрастен и односторонен. Опыт уже показал, как современные классики обманчивы, кто посредственным и даже слабым не назовет половины так названных некогда образцовых сочинений? Многие учителя не вверяются новым знаменитостям, по справедливости будучи напуганы словами Пушкина {Сочинения Пушкина, т. XI, с. 236.}: "Наши поэты не могут жаловаться на излишнюю строгость критиков и публики: напротив. Едва заметили в молодом писателе навык к стихосложению, знание языка и средств оного, уже тотчас спешат приветствовать его титлом гения за сладкие стишки, нежно благодарят его в журналах от имени человечества. Неверный перевод, бледное подражание сравниваем без церемонии с бессмертными произведениями Гёте и Байрона; добродушие смешное, но безвредное!" Всякий век ошибался, почему же мы правее предшественников в своем личном вкусе? Не будут ли и над нами смеяться наши ученики, если мы будем хвалить им то, что нравится нам теперь именно потому, может быть, что мы еще не столь образованны, как должны быть наши ученики и все следующее за нами поколение! Но скажут: надобно следить за веком, не отставать от современности. Но ведь современность выражается не в стишках да легкой прозе. Понятно всякому, как полезно и необходимо следить за своим веком в глубоких филологических соображениях Гримма и Гумбольдта, в исторических исследованиях Тьери и Раумера; но эта ли современность выражается в нашей беллетристике? Поэзии нет дела до наук -- скажут: надобно следить за современным развитием поэзии -- продолжаю словами Пушкина {Сочинения Пушкина, т. XI, с. 234.}: "ибо наш век и Россия идут вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (т. е. в его заключении). Век может себе идти вперед, и науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, но поэзия остается на одном месте, цель ее одна, средства те же. Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно -- виновато уж верно дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед".
Да и некогда гимназистам следить за современною литературою: им еще надобно познакомиться с писателями прежними. Если они не прочтут Ломоносова или Державина в школе, то, вероятно, и никогда в жизнь свою не прочтут их. А современное всегда будут читать от нечего делать, как вырастут. Потому преимущественное внимание учеников должно быть обращено на сочинения старинные. Следов., чтение должно быть запасом истории литературы. Не надобно слишком заботиться об образцах для родов и видов поэзии и с этой целью выбирать чтение из русских писателей, даже классических, каковы Жуковский, Пушкин. Значение поэмы или трагедии лучше всего извлекут ученики из чтения Гомера и Софокла в классе греческом; оду узнают от латинского учителя на чтении Горация и т. д. Вся задача гимназической теории словесности состоит в том, чтобы ученики умели отличить в словесных произведениях один род от другого, философского же, эстетического определения передать невозможно, следов., и теория драмы или поэмы в гимназии преподаваться не может. Потому, мне кажется, некоторые педагоги слишком много хлопочут над эстетическим разбором. Вот как, напр., Гикке читает писателей с учениками. В низших и средних классах небольшие поэтические рассказы: 1. Чтение. 2. Объяснение подробностей при вторичном чтении. 3. Содержание и ход: что рассказывается? 4. Размер, рифма, строфы и пр. 5. Главные части, отделы, акты. 6. Как рассказано? Способ представления, выражение, характеры. 7. Значение целого, извлечение главной мысли или основной темы. 8. (Для средних классов) сравнение нескольких стихотворений одного рода. В высших классах эпические и лирические произведения: а) Идеальный состав {Автор имел в виду идейное содержание.} (der ideelle Gehalt). б) Поэтическая форма: 1) пластический момент; 2) музыкальный момент; 3) основной лад произведения (der Grandton); 4) архитектонический момент. Примеры для сравнений: 1. Сравнение баллад и романсов Уланда по содержанию и обработке. 2. Сравнение Шиллеровых баллад по идеальному составу, по характерам, течению пьесы и по расположению. 3. Сравнение стихотворений различных писателей по сходству основных тем. 4. Сравнение баллад и романсов Бюргера, Гёте, Шиллера и Уланда -- не по их достоинству (чтобы не критиковать), но по материи и обработке. 5. Отношение этих баллад к первобытной форме грубого рассказа (т. е. сличение старинных и народных рассказов с художественными переделками оных).
Для чего столько хлопот? Образовать поэта, критика? Но такой задачи никогда не задавала и не задаст себе гимназия. Будущему поэту надоест до крайности кропотливое толкование о том, что и без объяснений ему, как поэту, ясно. Для критика же чрезвычайно узко ограниченное поприще отечественной литературы. Притом будущие поэты и критики составляют исключение в общей массе учащихся, для чего же мы будем готовить в литераторы несколько поколений, которые все поступят в звание чиновников, в военную службу или останутся мирными гражданами, без всяких литературных претензий? Критика дело нелегкое, и верно учителя сами откажутся от трудной обязанности воспитать журналиста. Зачем забираться далеко? Довольно и того, чтобы разобрать с учениками смысл писателя, склад речи, указать на основную мысль произведения, а главное, проследить логическую связь оного и внешнее выражение, преимущественно с грамматической точки зрения. Сентиментальные возгласы пошлы, а рассуждение о красоте только искажает ее, заменяя живой образ отвлеченным предрассудком какой-нибудь философской системы. При нынешнем высоком значении филологии нечего бояться грамматики. Не одна правильность языка подлежит ее ведению, но и красота его. Ибо, как прекрасное лицо предполагает здоровье и цветущую силу, так и изящество предполагает правильность. И как изящный профиль греческий мы называем правильным, так и поистине изящное выражение изящно потому, что правильно. Оттого простую, безыскусственную речь древних произведений ставим обыкновенно в образец красоты, оттого меткое и точное выражение, схваченное из уст народа, возбуждает в нас чувство эстетическое, несмотря на то, что это выражение только правильно, ибо без всякой прикрасы передает мысль так, как она есть. Законное отправление органической жизни вместе и необходимо, и приятно: сон и утоление голода или жажды подкрепляют силы человека и вместе доставляют ему удовольствие. Так и речь, как органическое отправление, вместе сообщает мысль и нравится нам, если живо и здраво схватывает то, что хотим выразить. Благозвучие, одно из главных достоинств красоты словесной, основывается на сочетании звуков гласных и согласных, следов., на грамматике; быстрота и живость -- на кратких предложениях, эллипсисе, на употреблении видов глагола и т. п.; живописность действия -- на отличии свойств, выражаемых прилагательными и причастиями, от выражаемых глаголами, и т. д. Тропы, составлявшие в риториках главу об украшении, ведут свое начало от словаря, ибо перенесение названий от одного понятия к другому есть необходимый путь исследованию лексикологическому. Все, что относится в словесном произведении к внешнему выражению, подлежит грамматике. Что же касается до внутреннего содержания, до истины, нравственности, изящества, то идет в особые науки -- каковы философия, юриспруденция, история, эстетика и пр. Потому, чтобы не разбегаться во все стороны и не толковать обо всем,-- следов., о многом кое-как, лучше всего учитель должен строго определить себе ту точку зрения, с которой он может смотреть на писателя, не выходя из области своего предмета, а его область грамматика, в обширном смысле принимаемая. В ней, в периодах, в предложениях и т. п., учитель найдет и свою эстетику, и философию, и нравственность, и историю. "В предложении есть свои телодвижения, звуки, краски; оно может соединить в себе действия почти всех искусств, и преимущественно живописи, устраняя, впрочем, все намеренные эффекты оных. Простая постановка подлежащего с сказуемым являет глазам нашим совершенно живую фигуру, глагол приводит в движение ее поступь и одушевляет действием; придаточное предложение, определения и дополнения живописно группируют ее; полнота выражения одевает ее приличною драпировкою с прекрасными складками, и шествие ее -- музыка, очарование рифма" {Mundt. Th. Die Kunst d. deutschen Prosa, 1837, с 120, 121. Здесь и в некоторых других местах слово рифм в соответствии с традицией времени создания книги используется вместо слова ритм. Это следует учитывать при изучении труда Ф. И. Буслаева.}. Эстетический элемент заключается в языке необходимо; ибо мысль, переходя в слово, подлежит закону творческой фантазии, потому основательное объяснение писателя грамматическое будет вместе и эстетическое. Почитаю излишним распространяться о том, сколько в языке философии; укажу только несколько мест из Гегеля, где философ берет язык в помощь своим умствованиям: в "Энциклопедии" {Издание 1840 г., ч. I.}: объяснение слов aliud -- aliud, с. 183, aufheben, с. 191, мерять, с. 214 и 215, Seyn и Wesen, с. 225, иметь, с. 254, Urtheil, с. 326, правда и истина, с. 334; в "Феноменологии духа" {Издание 1841 г.}: здесь, теперь, с. 73, auch, с. 84, однако, с. 85, свойство, с. 86, и пр. Именно только филологическим объяснением писателя поставим мы себя в выгодный нейтралитет между гуманистами и реалистами. "Чтение отечественных писателей остается на досуг ученика,-- говорят гуманисты {Deinhardt. Der Gymnasialunterricht, с. 143.},-- настоящая же работа -- в изучении древних классиков. Если ученик отклоняется от работы и в урочные часы читает отечественные произведения даже со вниманием и тщательностью, а о древних классиках не радеет, то непременно сделает он из себя человека эстетического, мечтательного и сентиментального, остроумного, чувствительного и приторного, который ни к чему важному и годному не годится, а принадлежит к обществу гуляющих по собраниям, и вечеринкам, где много толкуется и ничего не решается о театре, Шиллере, Гёте и т. п.". Но здесь также крайность, ибо можно читать и своих писателей, и греческих с римскими; впрочем, много и правды, которая тем страшнее для нас, что мы очень малое имеем в своей новой литературе, что бы могли поставить наравне не только с древними классиками, но даже с Шиллером и Гёте. Напротив того, реалисты почитают необходимым чтение отечественных писателей потому, что ученик приучается на них схватывать общую мысль и обнимать целое, тогда как при писателях древних и вообще чужих он ломает голову на отдельных выражениях и словах; потому говорят Они {Hiecke. Der deutsche Unterricht, с. 72 и 73.}: "Какая помощь и для произведения чужеземного, в котором ученик находит удовольствие тогда только, как дочитает до конца! Если привыкнет он, при чтении отечественных писателей, во всем открывать целое, то и при чтении чуждого произведения сумеет опознаться в подробностях оригинала и тем облегчит труд учителя в объяснении оного. Да какой высокий и живой интерес возбудится и к иностранной литературе, если труд и терпение, необходимые для уразумения отдельного периода, будут казаться ученику только неизбежною дорогою к свободному обозрению целого, к совершенному усвоению оного!" Следов., если мы примем и при отечественном произведении по преимуществу объяснение филологическое, то сравняем чтение писателя отечественного с иностранным, значит, стало быть, уничтожим пользу чтения отечественного? Нет, именно потому, что реалисты тоже увлекаются. Во-первых, подробности подводить к общему гимназисты научаются из уроков истории, географии, математики, точно так же, как из чтения писателя; во-вторых -- аргументы, бревиарии, введения и т. п. при одах Горация, при книгах Тацита, песнях Гомера и пр. ясно указывают на то, что читающему подробные комментарии надобно знать и общую мысль и следить ее по всем стихам и периодам произведения; в-третьих, главная мысль произведения, как жизненная сила, разливается по всем частям оного; следов., чем более вникаем в подробности, тем безошибочнее и тверже схватим общую мысль, надобно только в подробностях видеть органические части живого целого; в-четвертых, в классических произведениях предложения с предложениями и периоды с периодами связываются такими тесными узами, что учителя древних литератур необходимо должны и сами объяснять ученикам общую мысль для уразумения особенностей, и ученики с своей стороны из ближайшего сцепления частей произведения древнего необходимо извлекают для себя понятие о стройном единстве произведения; следов., в этом отношении чтение классическое более помогает отечественному, а не наоборот. В-пятых, учась по новым легким произведениям схватывать общее, гимназисты разучатся достаточно вникать в подробности и будут во всем верхоглядами, что существенно повредит всякому основательному изучению. Из всего этого вывожу, что чтение, и свое, и иностранное, должно быть одинаково: углубляться в подробности слов, оборотов, предложений и постоянно рассматривать частности в связи с общим, ибо словесное выражение отличается от всякого другого именно тем, что во всяком .предложении виднеется необходимая часть живого целого. К этому надобно прибавить еще два необходимых условия: ограниченные требования и способы гимназического курса и неустроенное состояние языка русского; первое отклоняет всякие высокопарности, второе требует тщательнейшего изучения языка. Наконец, самые побудительные причины для филологического объяснения; первая: при бедности общего содержания и так называемых гуманных идей в русских произведениях -- неистощимое богатство языка, еще непочатого, свежего, мощного и глубокого; и вторая: при шаткости и болтливой неопределенности правил эстетических и критических -- непреложные законы филологические. Именно глубоким и всеобъемлющим взглядом на подробности отличается человек знающий от профана; дилетанты, не разумея техники искусства, хватаются за общие мысли произведения, т. е. за общие места; истинный знаток видит в ничтожной для непривычного мелочи высокое значение, ибо здраво понимает ее и чувствует ее отношение к целому.
Касательно объяснения отечественных писателей есть два противоположные мнения: гуманисты почитают смешным, пошлым и вредным комментарии на современных писателей; напротив того, реалисты объясняют их также кропотливо и педантски, как Горация или Пиндара. Действительно, объяснения на современников как раз могут обратиться в пустую болтовню и только загромоздят смысл текста. Особенно нетерпимы комментарии так называемые эстетические. Впрочем, строгая филологическая критика может быть допущена; она даже необходима, ибо приучает к отчетливому сознательному чтению, на которое столь мало обращают внимание люди необразованные, и к отличию истинного достоинства словесного выражения от ложного блеска и натянутых фраз. Охотники что-нибудь почитать от нечего делать увлекаются только одним занимательным содержанием, нисколько и не предчувствуя гармонического соотношения между звуком и мыслию, их не увлекают красоты речи, простота, точность выражения, правильная связь мыслей, они скользят только на поверхности того, что читают, ибо не привыкли при чтении писателя обращать внимание на то, что составляет существенное в произведении. Именно, чтобы уничтожить такое бессмысленное чтение, надобно с учениками читать образцовых русских писателей и объяснять их. Главная задача должна состоять в том, чтобы объяснения были необходимы, не случайны. Потому учитель обязан все свои мнения основывать на данных, самим автором указанных, следов., обязан свою филологическую экзегетику подчинить так называемой субъективной, т. е. заставить, чтобы писатель объяснял сам себя. Так, при чтении Карамзина надлежит сличать слог его "Истории" с древними источниками; оды и речи Ломоносова объяснять его риторикою, стихотворения Державина -- объяснениями, им самим сообщенными, поэтические переводы Жуковского сличать с подлинниками и т. д.
О способе чтения также разногласие мнений. Одни педагоги заставляют учеников учить писателя наизусть, другие полагают это вредным. "Изусть-учение вредит разуму и памяти {Wackernagel К. Der Untcrricht in der Muttersprache, 1843, с. 97 и след.}. Что остается от хорошо упражненной памяти? Любовь к предмету, изящное, посредством коего я с ним соединяюсь, а эту внутреннюю связь не приобретешь выучкой наизусть. Только неприятное способно к тому: вокаблы, числа, имена. Прекрасное же удерживается, как собственность, как непосредственно понятое; прекрасное разлюбишь, заучивая наизусть. У дитяти притупляется всякое чувство к поэзии от долгого заучиванья наизусть стихотворения. Гораздо полезнее упражнять память на произведениях чуждых языков, на выучке одной страницы по-французски или по-латыни. Говорю только против выучиванья наизусть, а не знания наизусть. Я видал людей, никогда не учивших ничего наизусть и знавших многое на память. Удовольствие читать и слушать и потом вновь перечитывать и переслушивать ведет к такому основательному знанию, которое, при нужде, легко может быть доведено и до знания наизусть. Потому учитель должен руководить ученика, как учить на память; должен вместе с ним заучивать наизусть и тем препятствовать, чтобы ученик не впал в мертвящий механизм. Должен помогать ему вникать во внутреннюю связь произведения и в содержание каждого предложения, как необходимого звена между предыдущим и последующим. Поэтому на прозу должно более обращать внимание, нежели на поэзию. Стихотворение уже своею внешнею формою поддерживает механизм учения наизусть и ведет ученика от стиха к стиху только формально, а не внутреннею связью". Все это весьма дельно, только за исключением излишнего человеколюбия и заботливости об эстетическом чувстве гимназистов. Память с толком не только не вредит разуму, но даже помогает ему и у детей часто заменяет самый разум. Года гимназического учения именно таковы, когда память и воображение берут верх над умственными соображениями. Весьма замечательно то обстоятельство, что лучшие ученики хотя отчетливо понимают, что учитель объясняет, однако все-таки выучивают уроки слово в слово. На уроке дитя всегда более или менее в принуждении: свободной игры духовных сил его никак не добудешь. Чувство эстетическое убивается и анализом так же, как и выучкой наизусть. Нечего делать -- стерпится-слюбится, а из школы нельзя сделать ни театра {Забавно мечтание Гикке знакомить учеников с целым впечатлением драмы на театральном представлении (см. с. 123). Стало быть, для объяснения совещательной речи класс превращается в площадь, для судебной -- в сенат и т. д. Вот куда из класса заводят учителя с учениками эстетические мечтания.}, ни литературного вечера. Толковитое заучивание наизусть всегда и всему будет приносить пользу. Учитель вместе с учениками неоднократно прочитывает разбираемое произведение. Это необходимо, но без заучивания на память недостаточно. "Перечитывание одного и того же соответствует продолжительному рассматриванию картины, прочтение один раз -- беглому взгляду. Глаз беспрепятственно может соображать все подробности картины в одно время, ухо собирает их в последовательном порядке одну за другой; слышанное прежде -- уходит вдаль, более и более утрачивая свою ясность, так что воспоминание не может совокупить для себя в одно целое всех частностей, как в картине. Только повторительное чтение даст представлению стройность и жизнь. Малые дети с удовольствием слушают несколько раз одни и те же рассказы или одну и ту же песню. Взрослые хотя и не любят повторения, однако через несколько дней охотно внимают тому же, что недавно слышали" {Wackernagel К., ibid, с. 93.}. Постепенное уразумение писателя и произношение с толком и чувством дает ученику новый интерес в неоднократном прочитывании того же. Только основательная вдуманность в каждое слово и предложение и в связь предложений ведет учащегося к чтению с толком. Величайшая ошибка заставлять учеников читать ораторски то, что они не совсем понимают, это влечет к манерности и портит чувство обманом. Увлекательное театральное чтение лежит вне обязанности гимназической, во-первых, уж потому, что из самих учителей немного хороших чтецов; во-вторых, драматическое чтение, не имея до сих пор положительных законов, не может быть предметом строгой науки. Только правила, основанные на синтаксисе, дает учитель для произношения, следов., должен выучить читать с толком и смыслом; чувство придет само собой. Впрочем, если учитель умеет читать изящно, то его пример будет руководителем ученикам.
О предметах чтения два мнения: одно стоит за хрестоматию, другое за целые произведения. Variatio delectat {Перемена доставляет удовольствие.}, говорят собиратели хрестоматий {Wackergagel К., ibid., с. 4.}: для учителя и учеников нет ничего утомительнее чтения одного и того же в продолжение целых недель и месяцев; притом вещи познаются из сравнения {Nieke, ibid, с. 246.}, а на одном только писателе не узнаешь ни его самого, ни слога, будь этот писатель даже Гёте. Польза хрестоматий более и более признается. Не дойдет ли это до крайности? Распределение хрестоматий обыкновенно бывает с точки зрения реальной, а не филологической. Одни располагаются по родам и видам красноречия и поэзии, напр. хрестоматия Магерова, старые французские и мн. др. Но если в определении родов словесных произведений немного заботы учителям отечественного языка, то нечего и разделять хрестоматии таким образом, зачем неважное для школы брать основанием делению? Такая хрестоматия обыкновенно задает себе задачи неисполнимые: под рубрикою романов, повестей, поэм, драм предлагает из этих родов произведений только отрывки, из коих, разумеется, нельзя узнать ни драмы, ни поэмы, ни романа. Притом заглавия над отделами статей: история, ода, элегия и пр.-- выказывают в компиляторах хрестоматий недостаток педагогического такта. Под влиянием заглавия ученик получает понятие о пьесе прежде, чем прочтет ее, следов., его суждение о родах и видах словесных произведений будет предрассудком, понятием, преждевременно составленным о предмете. Потому, в избежание такого вреда, лучше было бы составлять хрестоматии (как В. Ваккернагеля), не разделяя пьес по родам слога или поэтических и прозаических произведений, для того чтобы ученики, с помощью учителя, из самой вещи выводили себе понятие и название, а не наоборот. Разделение хрестоматии по предметам дает ей характер энциклопедии, заставляя учителя выступать из области своей науки и толковать о предметах, более или менее ему известных. Так, Дистервег делит свое собрание на три отдела: религия, природа и человек; Гаупт {"Deutsche Prosa", 1841.} к этим трем отделам прибавляет еще два: искусство и наука, с подразделениями: архитектура, живопись, скульптура, общая грамматика, философия, богословие, юриспруденция, медицина и пр., и пр. Невозможно никак решить, в каком отношении стоят подобные энциклопедии к теории языка, к филологии, ибо все внимание компиляторов обращено на внутреннее содержание. Иные хрестоматии, как Магера, Гикке и мн. др., берут в расчет личность учащихся, будучи расположены по возрастам детей. Это едва ли не основательнее, только надобно заметить здесь два обстоятельства: во-первых, все приличное для малолетних должно быть таково, чтобы годилось и для учеников взрослых {Магер в предисловии к "Французской хрестоматии" и в "Pädagogische Revue", 1843, No 5, в рецензии на Гикке.}, следов., хрестоматия для последних может и должна заключать в себе и то, что в хрестоматии первоначальной; разумеется, наоборот нельзя. Во-вторых, степени возраста и смышлености учащихся так неприметно переходят и сливаются, что резкого разграничения в книге никак быть не может. Притом и в самом легком, напр. в баснях Крылова, много для детей необъяснимого, и наоборот, искусный учитель легко растолкует детям многое, что для другого кажется трудным. Итак, в чем же существенная польза хрестоматии? В разнообразии? Но если оно только ради забавы учеников, то не может быть достоинством учебной книги. Если же касается только внутреннего содержания, то ничего не дает филологическому курсу словесности, если же касается слога, то как нельзя из чтения одного писателя узнать слог вообще, так и из отрывков нельзя познакомиться ни с одним писателем. Невыгоды одинаковы и на той и на другой стороне, с тою только разницею, что короткое знакомство с слогом одного писателя образцового будет знанием более прочным и основательным, тогда как отрывочное чтение понемножку из того и другого дает учению легкое и поверхностное направление.
Двух родов хрестоматии полезны и необходимы для гимназии: первоначальная и историческая. Первоначальная для низших классов, где еще дети не созрели для продолжительного классического чтения. На такой хрестоматии они выучатся плавно читать, узнают первоначальные основания грамматики, правописание. Историческая же должна быть сборником литературных памятников: некоторые предложит вполне, из больших отрывки; такая хрестоматия, следов., должна быть как бы историческою библиотекою, служа материалом для истории и теории литературы. Как образец исторической хрестоматии рекомендую Вильгельма Ваккернагеля "Altdeutsches Lesebuch", 2-е умноженное и улучшенное изд., 1839, с словарем и вариантами; содержит памятники литературы от IV до XV в. включительно. Для классического же детского чтения желательно было бы, чтобы у нас явилась когда-нибудь книга, подобная народным рассказам, собранным и выданным {В значении "изданным".} братьями Гриммами.
Польза же хрестоматий эстетических и энциклопедических только относительная: во-первых, они содержат отрывки из таких произведений, коих целиком читать детям еще рано по некоторым причинам; во-вторых, доставляют случай в малом объеме и за дешевую цену приобрести разнообразные сведения о текущей литературе, хотя и отрывочные, но тем не менее любопытные. В этом отношении хрестоматии полезны, и дай бог, чтобы они вытеснили собою нескладные притчи и наставления умственных и наглядных упражнений, которые пишутся обыкновенно без больших претензий на слог и мысли. Но очевидно, что собственно место таких хрестоматий не класс словесности; пусть будут они домашним чтением для учеников, пусть заменят они им чтение журналов, сказок, повестей. Учитель может руководить учеников, указывая им ту или другую пьесу для досужего прочтения, может брать от них и краткий отчет, в какой заблагорассудится ему форме, словесно или письменно. Только, повторяю, энциклопедическое и эстетическое чтение хрестоматий очень желательно было бы изгнать из гимназии и употребить классное время с большею пользою.
Множество французских, немецких хрестоматий нисколько не доказывает необходимости русской для гимназий, ибо наша литература еще не идет в сравнение с французскою и немецкою по неустроенному состоянию языка письменного и разговорного и по бедности внутреннего содержания. И везде высшие таланты редки, а там и подавно, где меньше соревнования и больше монополии. Что сказал Гёте {Eckermann Gespräche mit Goethe, 1837, I, с. 243.} о немецкой беллетристике, очень идет и к нам: "Стихотворная образованность так распространилась в Германии, что уже никто не пишет дурных стихов. Молодые поэты, присылающие мне свои произведения, нисколько не хуже своих предшественников, а так как сих последних очень высоко ценили и ценят, то новые поэты вовсе не понимают, почему и их не хвалят также. И все-таки нельзя сделать для них ничего поощрительного, именно потому, что их целые сотни, а излишнего нельзя желать, когда остается непочатым много гораздо полезнейшего. Если бы из них был один выше всех, было бы хорошо, ибо для света нужно одно превосходное". А школа имеет полное право быть еще изыскательнее публики. Итак, если мы отбросим все посредственное и преходящее, останется для учения хотя немногое, но поистине превосходное. Непонятно, для чего читать с учениками подражателей Карамзину и Пушкину и не обратиться к самим образцам и источникам? Если от времен Карамзина наш слог и поднялся, или изменился, то все же вследствие трудов Карамзина. Слог его до сих пор еще окончательно не разработан и не принес еще тех плодов, какие имеет принести, ибо так называемый карамзинский слог, коим многие ныне пишут, по большей части усвоил себе только отрицательные качества -- каковы легкость периода, гладкость фразы, иногда переходящая в бесцветность и вялость, мерная проза, приторная в своей крайности, славянизмы, которые, будучи в оправе истертого выражения, придают речи напыщенность и театральность, и т. п. Не этому гимназия должна учить своих питомцев по "Истории..." Карамзина.
"Историю..." Карамзина надлежит рассматривать как средоточие гимназического курса словесности. К ней должны примкнуться и теория словесности с стилистикою и историею литературы, и собственные упражнения. Никакая русская хрестоматия не заменит полноты ее. Если бы кто возразил, что с филологическим направлением я небрегу внутренним содержанием, думаю о словах без живого смысла, то именно тем и опровергну возражение, что вместо disjecti membra {Разбросанных членов.} хрестоматии предлагаю живое, целое произведение. Защитник хрестоматий скорее действует с ущербом внутреннему содержанию, ибо в отрывке мысль не полна. Касательно же слога, вся выгода на моей стороне, ибо никто из наших писателей, кроме Ломоносова и Пушкина, не внес в свои произведения столько филологического изучения, сколько Карамзин в свою "Историю...". Литературную школу можно уподобить живописной или скульптурной. Нынешние живописцы учатся своему искусству, копируя по преимуществу Рафаэля, Тициана или иного какого начальника целой школы. Изучив основателя, легче сладишь с его последователями. Так как современный и притом прозаический слог в гимназии нужнее устарелого и поэтического, то Карамзин для нее необходимее Ломоносова и Пушкина. Прекрасная проза последнего есть дальнейшее развитие карамзинской и может быть изучена только после оной. Как современный слог наш воспитался Карамзиным и Пушкиным, пусть так же воспитываются в гимназии, тогда школа не будет противоречить обществу, а притом оснуется на прочном историческом ходе современной нашей литературы. И как Карамзин от первого до последнего тома "Истории..." более и более усовершенствовался, пусть и ученики в последовательном порядке читают из первого, потом из второго тома и т. д. Сам Карамзин постепенным развитием своего слога будет наставлять учащихся: учитель словесного останется в стороне и только будет руководством для уразумения его "Истории...". Таким образом, учащийся сам над собой заметит,- как силы его более и более возрастают, когда последовательно изучит Карамзина, так сказать генетически: ему ясны будут все преобразования его, ибо увидит их источник и постепенный ход. Итак, кроме соответствия с развитием современной литературы, класс словесности будет органически устроен по историческому развитию слога самого Карамзина.
Вот истинное применение методы генетической к стилистике! Разумеется, из "Истории государства Российского" должны быть избраны для подробного изучения только места лучшие и по преимуществу имеющие отношение к литературе. Для этого необходима была бы хрестоматия карамзинская. Она же была бы вместе и историческою, ибо слог Карамзина находится под непрестанным влиянием древних источников. На изучении Карамзина учащиеся ясно поймут, что все прошедшее в языке и литературе никогда не умирает для настоящего, а как необходимый элемент входит живительною силою, чудотворно претворяется в современное и остается залогом усовершенствованию для будущего. Современный слог ежеминутно движется, следов., учить ему невозможно вне исторического развития, и сам Карамзин покажет, сколько русского и теперешнего в старинных памятниках нашей литературы, начиная от XI в. Могут сказать мне: если домогаться живого исторического развития, то не естественнее ли начать старинною литературою, откуда Карамзин почерпал многое для своего слога, и потом постепенно дойти до "Истории государства Российского"? Нельзя; ученики еще дети, нельзя их насильственно отторгнуть от современности и, увлекши в отдаленное прошедшее, говорить, что и там то же, что ныне у нас. Пусть они увидят это сами и сами почувствуют необходимость прошлого в современном. Наконец, пусть их учителем в этом деле будет образцовое произведение Карамзина, а не личность наставника, пусть сама "История государства Российского", как средоточие прошедшего и настоящего, нечувствительно сдружит их с древностью, в законной и простой форме настоящего; пусть сам Карамзин введет их в нашу древнюю литературу.
Чтение писателя и для материала, или так называемого изобретения мыслей, и для расположения, и для выражения принесет самые надежные плоды. Выгоды неисчислимые и ученику, и учителю, и самому предмету обучения. Ученик выигрывает тем, что учится не личным мнениям учителя или школьным системам без всякого содержания: короткое знакомство с писателем есть уже неоцененное приобретение, и ученик на всю жизнь будет с благодарностью вспоминать того учителя, который заставил его полюбить и изучить "Историю государства Российского". На стороне учителя та выгода, что при чтении писателя он избегает скользких построений теории словесности, ничтожных общих мест о чистоте и красоте слога, правильности расположения и т. п. Главное искусство его состоит в том, что он заставляет за себя говорить изучаемого писателя и тем наставляет детей в стилистике и риторике. Тогда умолкнут насмешки над учителями словесности, что они занимают учеников своих пустою болтовнёю и с ветру нахватанными фантазиями.-- Еще более выгод касательно успехов грамматики и риторики. Учитель, отстраняясь от всяких учебных руководств, самостоятельно обращается к писателю и из него самого извлекает законы языка и словесных произведений. Таким образом, верование в школьные руководства рушится под авторитетом классических писателей; и всяк занимающийся словесностью вложит свою собственную лепту в науку, ибо трудится по источникам.
Изучением Карамзина мы нисколько не отстраняемся от существующих теперь грамматик, ибо в основании их принят авторитет карамзинской речи, но даем предмету более обширный объем. Словарь и грамматика еще не вполне воспользовались трудами Карамзина, а пуристы надавали нам несколько правил, которые противоречат слогу Карамзина. Латинские грамматики не ставят Цицерону или Титу Ливию в ошибку какое-либо единожды попавшееся выражение, несколько противоречащее общему употреблению, но замечают оное как исключение.
Внимательное чтение Карамзина не только ученикам, но и учителю доставит весьма много нового и повлечет к важным соображениям, обогативши запасом слов и выражений для стилистики, образовавши судительную силу разбором расположения. Для примера укажу несколько выражений, любопытных частию для синонимики, частию для грамматики и стилистики {По 2-му изданию "Истории государства Российского".}.
Имена существительные: зная же, что так называемый вѣчный мир есть пустое слово, они заключили перемирие от 1 августа до 26 октября (т. V, с. 34); говорили о мирѣ, но заключили только перемирие (т. IX, с. 169); жестокую осаду превратить в тихое об лежание (т. IX, с. 338); не упоминает о таком бесчестном, неосторожном подманѣ наших вельмож (т. IX, с. 100).
Имена прилагательные: наступить на Россию конною и судовою ратию (т. VI, с. 20); Сии внушения действовали тѣм сильнѣе, что были согласны с правилами собственного опасливого ума Иоаннова (т. IV, с. 152); австрийский кабинет, издавна опасливый (т. IX, с. 277); ливной дождь затопил многие улицы (т. X, с. 13); государь боялся спешною ѣздою утомить его (т. XI, с. 48); Никто не смѣл взглянуть на оглашенных измѣнников (т. XI, с. 104).
Местоимения: суд нелицемерный, безопасность каждого и общая (т. IX, с. 6) (для отличия от местоимения всякий).
Глаголы: он не был, но бывал тираном (т. XI, с. 182); двѣ крѣпости, Стрѣлецкая и так называемый Острог, обтекаемые Двиною и Полотою (т. IX, с. 295); увязил коня в болоте (т. XII, с. 221).
Частицы: сквозь {Слич. 2 часть, с. 267.} степи и пустыни достигнув до ханского стана (т. IV, с. 33); сквозь безопасные для него степи (т. IX, с. 201); опасности пути дальнего, невѣдомого сквозь степи (т. IX, с. 375), вм. чрез; Пощади нас, преступников, не для моления нашего, но для своего милосердия (т. VI, с. 46), вм. за, по; Нас немного, а враг силен; но бог не в силѣ, а в правде (т. IV, с. 25) -- для синонимики союзов; распустив слух, что будто бы я участвовал в сем замыслѣ (т. IX, с. 215) -- плеоназм в союзе; Он лишился тогда супруги: хотя, может быть, и не имел особенной к ней горячности; но ум Софии... и пр. ("т. VI, с. 326).
Синтаксис: он не мог избавить Россию от ига (т. IV, с. 69--70); В Ордѣ находился сын Михайлов, Иоанн, удержанный там за 10 000 рублей, коими Михаил был должен царю (т. V, с. 28); Несколько тысяч земледельцев шли впереди (т. V, с. 23). Греч односторонне предложил правило, ограничившись примером из сочин. Карамзина (т. VIII, с. 248): нѣсколько иностранцев стояло на улице и смотрѣло на пожар, см. Греч. Практическая русская грамматика, 1827, с. 264.
Сличение грубого материала древних памятников нашей литературы с художественною обработкою их в "Истории государства Российского" может предложить самые любопытные результаты, не только для расположения и выражения, но и вообще для критики Карамзина. Критика философская более или менее шатка и подвержена сомнению, ибо всякий может и не признать философского основания, на коем полагается критика. Притом философствование или безусловно (и часто бессознательно!) покоряется чужому мнению, как аксиоме, или же переходит в личное мечтание и доводит до произвольных предположений. С писателем классическим шутить нельзя; опасно с ветру кричать, что то и другое у него ошибочно, нехорошо. Надобно какое-либо положительное мерило, самим разбираемым автором принятое за правду. Итак, для "Истории..." Карамзина основанием критики будут исторические и литературные источники, по коим она составлена. Разумеется, что говорю о критике литературной, оставляя в стороне историческую со всеми ее условиями и правилами.
"История..." Карамзина и в отношении содержания и слога предлагает самое разнообразное изучение. Кроме образца исторических рассказов, в ней есть и повествования, и рассуждения, и письма, и речи различных родов, и юридические акты. Будучи составлена по источникам, требует изучения памятников нашей литературы от древнейших времен до дома Романовых. Слог ее, напитанный всею древнею словесностью, и современной форме предлагает множество старинных слов и оборотов, которые Карамзин воскресил и ввел в употребление. Вся "История государства Российского" так крепко держится на предании, что изучать ее -- значит вместе изучать и древние памятники нашей литературы; последовать Карамзину в слоге значит, подобно ему, воспитать себя в древней нашей литературе.
Для примера и соображения извлекаю из "Истории государства Российского" (по 2-му изд.) выражения, намеренно заимствованные Карамзиным из древних памятников.
Том I
сіи варвары (обры) велик i е тѣломъ и гордые умомъ (пишет Нестор), исчезли въ нашемъ отечествѣ отъ моровой язвы (с. 40).
славяне думали, что оно (божество) ужасаетъ людей грозными привидѣніями или страшилами (с. 82).
творили надъ умершими тризну (с. 102).
посланные Олегомъ, великимъ княземъ русскимъ, и всѣми сущими подъ рукою его, свѣтлыми боярами, къ вамъ, Льву, Александру и Константину (брату и сыну перваго), великимъ царямъ греческимъ, на удержание и на извѣщенье отъ многихъ лѣтъ бывшья любви между христианами и Русью (с. 136).
первымъ словомъ да умиримся съ вами греки (с. 136).
также и вы, греки, да храните всегда любовь неподвижную къ нашим свѣтлымъ князьямъ русскимъ (с. 136).
когда убійца домовитъ и скроется, то его имѣніе отдать ближнему родственнику убитаго (с. 137).
проводимъ (лодью) сквозь всякое страшное мѣсто до безстрашного (с. 138).
прислать его (русина, умершего в Греции) имѣніе въ Русь къ милымъ ближнимъ (с. 139).
съ моремъ кто совѣтенъ (с. 150).
которую (цену) хозяинъ объявитъ подъ крестомъ (или присягою) (с. 153).
клянутся хранить истину союза (с. 154).
обручи и мечи (с. 154).
поди въ дань съ нами. Ходить въ дань значило тогда объѣзжать Россж и собирать налоги (с. 156).
когда же иные враги помыслятъ на Грещю, да буду ихъ врагомъ и да борюся съ ними. Если же я или сущіе подо мною не сохранятъ сихъ правыхъ условій, да имѣемъ клятву отъ бога, въ коего вѣруемъ: Перуна и Волоса, бога скотовъ. Да будемъ желты какъ золото и собственнымъ нашимъ оружием изсѣчены (с. 191 и 192).
императоръ, окруженный златоносными всадниками (с. 192).
изъ разныхъ областей Россіи ходили въ столицу обозы съ медомъ и шкурами или съ оброкомъ княжескимъ -- что называлось: волить повозъ (с. 244).
клѣти, или горницы, съ обѣихъ сторонъ дома разделялись по м остом ъ, или сѣньми; спальни называли одринами (с. 253).
Том II
Ярославъ вошелъ въ Кьевъ и, по словамъ л ѣ тописи, отеръ потъ съ мужественною дружиною, трудами и поб ѣ дою заслуживъ санъ великого князя россійскаго (с. 19).
Мстиславъ, по словамъ л ѣ тописи, былъ черменъ лицемъ и дебелъ т ѣ ломъ (с. 26).
холопомъ об ѣ льнымъ, или полнымъ, бываетъ 1) человекъ, купленный при свид ѣ теляхъ (с. 48).
закупъ, то есть наемникъ или на время закабаленный челов ѣ къ (с. 48).
выдаетъ его на потокъ -- или в руки государю (с. 49).
съ вора кл ѣ тнаго -- т. е. домашнего или горничного -- взыскивается въ казну 3 гривны, съ вора житного, который унесетъ хл ѣ бъ изъ ямы или съ гумна, 3 гривны и 30 кунъ (с. 52).
имя набойная (лодья) происходитъ отъ досокъ, набиваемыхъ сверхъ краевъ мелкого судна, для возвышешя боковъ его (с. 55).
опознавъ вещь у горожанина, идетъ съ нимъ на сводъ, то есть спрашиваетъ, гд ѣ онъ взялъ ее? (с. 55 и 56).
ежели мать умретъ безъ языка, или безъ зав &# 1123; щанія... (с. 64).
истецъ во всякой тяжб ѣ долженъ идти съ отв ѣ тчикомъ на изводъ передъ 12 гражданъ (с. 65).
взяли въ тали, или въ аманаты (с. 110).
онъ не блюдетъ простого народа (с. 183).
давъ св ѣ тлый пиръ митрополиту и боярамъ (с. 191).
заключивъ союзъ съ Изяславомъ, не хотимъ нарушить онаго и не можемъ играть душею (с. 232).
нетъ! сказалъ князь: я добылъ Кіева и Переяславля головою (с. 233).
опоясалъ мечемъ многихъ сыновей боярскихъ (с. 235).
навсегда остался (Гейза) другомъ Изяславу, или, по тогдашнему выражешю, не разлучался съ нимъ ни въ добрѣ, ни въ зл ѣ (с. 259).
еще не обсохли уста твои, которыми ты ц ѣ ловалъ крестъ въ знакъ искренняго дружества (с. 310).
Том III
н ѣ тъ! сказали ему жители: ты ударилъ пятою Новгородъ (с. 47).
(Роман и Александр) долженствовали господствовать только въ качеств ѣ ихъ данниковъ или подручниковъ (с. 129).
Константинъ оскорбился, негодовалъ и, какъ говорятъ л ѣ тописцы, согневомъ воздвигъ брови свои на Георгія (с. 134).
не обинуяся лица сильныхъ, по словамъ л ѣ тописца,
и не туне носи мечь, ему богом данный, онъ (Всеволод Георгиевич) казнилъ злыхъ, миловалъ добрыхъ (с. 125).
сѣдлами закидаютъ (суздальцы) новгородцевъ (с. 156).
встревоженные полки Георгіевы стояли всю ночь за щитами, то есть вооруженные и въ боевомъ порядк ѣ (с. 157).
жители другихъ городовъ, подв ѣ домыхъ областному и называемыхъ обыкновенно пригородами (с. 201).
ограды деревянныя, или остроги, служили вн ѣ шнею защитою для кр ѣ постей, замковъ, или д ѣ тинцевъ (с. 204).
ст ѣ нобитныя орудья, или пороки, уже давно были у насъ изв ѣ стны (с. 204).
н ѣ мецъ даетъ в ѣ совщику за дв ѣ к an и, или 24 пуда, куну смоленскую (с. 213).
другіе князья мордовские были рот пиками или присяжными данниками Георгия (с. 275).
съ того времени сіе м ѣ сто (где убилась Евпраксия с младенцем) въ память ея называлось заразомъ или убоемъ (с. 278).
Том IV
граждане, по выражешю л ѣ тописца, стремились къ Даніилу, какъ пчелы къ матк ѣ, или какъ жаждущіе къ источнику водному (с. 8).
приятный голосъ сего князя (Александра Невского) гремѣлъ какъ труба на в ѣ чахъ {с. 22).
Александръ собственнымъ котемъ возложилъ печать на лице Биргера (с. 26).
новгородски бояринъ, отправленный къ епископамъ и къ чинов-никамъ дворянъ божіихъ -- такъ у насъ именовали рыцарей ливонскихъ (с. 99).
три дня стояли россіяне на костяхъ, то есть на м ѣ ст ѣ сражешя (с. 101).
донын ѣ -- пишетъ митрополитъ -- уставы церковные были омрачены облакомъ еллинской мудрости (с. 123).
между т ѣ мъ великій князь Дмитрш наказалъ данниковъ Новагорода, кореловъ, взявъ ихъ землю на щитъ, то есть разоривъ оную (с. 128).
такъ Левъ, св ѣ давъ о тяжкой бол ѣ зни Владимира, прислал къ нему святителя перемышльскаго, Мемнона, чтобы выпросить у него Брестъ; на свѣчу для гроба Д a ніилова (с. 148).
онъ можетъ послать три ватаги, для ловли на море (с. 168).
не позволятъ самосуда ни себ ѣ, ни княжескимъ судгямъ, но р ѣ шить тяжбы единственно по законамъ (с. 170).
не заплатилъ ли я ему (хану) выхода, или царской пошлины? (с. 179).
...гд ѣ бога безсмертнаго силою наша власть держитъ и слово наше владѣетъ (с. 192).
зобница ржи стоила тамъ 5 гривенъ (с. 193).
Дмитрш Михайловичь, прозваніемъ Грозныя Очи (с. 201).
христиане на сорокъ л ѣ тъ опочили отъ ис омы и насилш долговременныхъ (с. 214).
и руки его (рода московских князей) взыдутъ на плеща враговъ нашихъ (с. 216).
...въ вотчину и въ д ѣ дину (с. 223).
отрубивъ голову ему и юному Оеодору, розняли ихъ по составамъ (с. 233).
голодъ, названный въ л ѣ тописяхъ рослою рожью (с. 241).
въ челяднѣ, или въ людской избе (с. 243).
оставляю сію душевную грамоту (с. 244), вм. духовную.
ожерелье матери ея, чело и гривну (с. 245).
не искавъ чести, по словамъ лѣтописи, но отъ чести взысканный (с. 288).
судить и рядить землед ѣ льцевъ свободныхъ и численны хъ людей (с. 291). Люди численные -- то есть вольные, окладные, платившіе дань государственную (с. 244).
Том V
Князья ростовскіе и ярославские со мною одинъ человекъ (с. 42).
мѣсто было изобильно, пчелисто и пажитно (с. 46).
доказывая, что сей архимандритъ еще новоукъ въ монашеств ѣ (с. 56).
"Мамай со всѣмъ царствомъ идетъ въ землю Рязанскую противъ меня и тебя", писалъ онъ къ великому князю: "Игайло также; но еще рука наша высока: бодрствуй и мужайся" (с. 63).
сталъ на костяхъ, или на пол ѣ битвы (с. 72).
гд ѣ братъ мой ипервоначальникъ нашей славы? (с. 73).
сія многолюдная столица кипѣла прежде богатствомъ и славою (с. 87).
посадникъ, бояре, житые (именитые) и черные люди всѣхъ пяти концевъ (с. 94).
черный боръ, или дань, собираемую съ черного народа (с. 96).
Димитрш и князь Владиміръ Андреевичь, братья и друзья, казались дотол ѣ однимъ челов ѣ комъ (с. 102). Здесь Карамзин написал уже от себя, по примеру летописи (слич. V, с. 42).
что гости, суконники и городские люди, свободны отъ службы (с. 104).
силою одного разума и характера заслужилъ отъ современниковъ имя орла высокопарного въ д ѣ лахъ государственныхъ (с. 107).
вывезли къ намъ изъ земли немецкой арматы и стр ѣ льбу огненную (с. 122).
ходить на войну съ нимъ или съ полками великокняжескими, сид ѣ ть въ осад ѣ, где онъ велитъ (с. 126).
немедленно объявилъ гн ѣ въ, то есть войну Новугороду (с. 160).
они смиренно били челомъ (с. 163).
онъ, какъ сказано въ л ѣ тописи, не потакалъ боярамъ (с. 174).
везд ѣ туга и скорбь, предсказанныя н ѣ которыми книжниками года за три или за четыре (с. 200).
земля Русская была нашимъ в ѣ рнымъ улусомъ; держала страхъ, платила дань (с. 201).
князь возстаетъ на князя, братъ остритъ мечь на брата, племянникъ куетъ копіе на дядю (с. 217).
въ семь зав ѣ щаши Василій, благословляя сына великимъ княжен ie мъ и поручая матери, отказываетъ ему все родительское насл ѣ діе и собственный промыслъ (Нижній Новгородъ, Муромъ) (с. 221).
да не скажутъ легкомысленные: отлучимся отъ нихъ, когда они удалились отъ церкви греческой (с. 232).
наместникъ беретъ куницу шерстью (с. 235 и 237).
уличенный въ самосуд ѣ платитъ 4 рубля; а самосудъ есть то, когда гражданинъ или землед ѣ лецъ, схвативъ татя, отпуститъ его за деньги, а нам ѣ стники о семъ узнаютъ (с. 235).
былъ смертельно уязвленъ оружіемъ въ Коломн ѣ на игрушк ѣ, какъ сказано въ л ѣ тописи (с. 239): рыцарские игры.
п ѣшій и конные обгоняли другъ друга, стремясь въ сл ѣ дъ за государемъ, как пчелы за маткою, по старому, любимому выражешю нашихъ л ѣ тописцевъ (с. 262).
легатъ отъ ребра (a latere) апостольского (с. 292).
митрополитъ отдалъ ее (в ѣ ру) на злат ѣ римскому папѣ (с. 294).
мужъ святый! об ѣ щаю доставить теб ѣ санъ митрополита, но прошу твоей услуги. Иди въ свою епископію, въ городъ Муромъ; возьми д ѣ тей великаго князя на свою епитрахиль и привези ко мн ѣ (с. 322).
Димитрш хот ѣ лъ, по тогдашнему выраженію, связать душу Васильеву крестомъ и евангеліемъ (с. 325).
народъ, ут ѣ шенный сожал ѣні емъ и милостію государя, почилъ (как сказано в летописи) отъ минувшаго зла (с. 343).
в 1228 году они (поединки) уже были в Pocciu способомъ доказывать свою невинность предъ судьями и назывались полемъ (с. 387).
вм ѣ ст ѣ съ судьями и докладчиками заседали присяжные (с 388).
д ѣ ло предлагалось такъ называемыми разскащиками, или стряпчими (с. 388).
монетчики назывались денежниками (с. 401).
сразились не только оружьемъ, но и сами о себя избивая другъ друга (с. 406).
принявъ власть отъ бога, онъ съ богомъ возвеличилъ землю
Русскую, которая во дни его княжешя воскипѣла славою (с. 407).
кротко-повелителенъ съ князьями, тихъ, и ув ѣ тливъ съ боярами (с. 407).
благотворя всѣмъ, (Дмитрий) могъ назваться о комъ сл ѣ пыхъ, ногою хромыхъ, трубою спящихъ въ опасности (с. 407).
о день скорби и туги, день мрака и б ѣ дствія, вопля и заклинанія (с. 407).
оба (князь и княгиня) жили единою доброд ѣ телію, какъ злато-перистый голубь и сладкоглаголивая ластовица (с. 407).
княгиня горько восплакала, проливая слезы огненныя (с. 407).
Том VI
немедленно отправились, по тогдашнему выраженію, искать ратной чести (с. 18).
принудили Ибрагима заключить миръ на всей вол ѣ государя Московского: то есть исполнить всѣ его требованія (с. 23).
въ земли и воды мои не вступалися, имя мое держали честно и грозно по старин ѣ (с. 25).
въ утверждеше договора ц ѣ луй крестъ къ Великому Новугороду за все свое княжество и за всю Раду Литовскую въ правду, безъ изв ѣ та; а послы наши ц ѣ ловали крестъ новогородскою душею къ честному королю за Великій Новгородъ (с. 33). Слич. честный король польскій (с. 31).
не уклоняйтеся отъ святой, великой старины (с. 35).
ополчен ie наше (говорять л ѣ тописцы) колебалось подобно величественному морю, ярко осв ѣ щенному солнцемъ (с. 55).
самъ богъ посылаетъ ему столь знаменитую нев ѣ сту, отрасль царственного древа, коего с ѣ нь покоила н ѣ когда все христ ia нство (с. 60).
она (Софія) од ѣ лась въ царск i я ризы (с. 65).
во всю дорогу (легатъ папскій) ѣ халъ съ латинскимъ крыжемъ (с. 66).
ты, великий князь, обязанъ слать ко мн ѣ, царю, поминки, или дары ежегодные (с. 87).
рыбій зубъ и поставъ рудожелтаго сукна (с. 103).
онъ привелъ Великий Новгородъ во всю волю свою (с. 128).
ciu, какъ сказано въ л 123; тописи, тучные вельможи любили свое имѣше, женъ и д ѣ тей гораздо бол ѣ е отечества и не преставали шептать государю, что лучше искать мира (с. 152).
мы всѣ благословляемъ тебя на Ахмета, не царя, но разбойника и богоборца (с. 155).
шлетъ твоему величеству тяжелый поклонъ съ легкимъ даромъ (с. 187).
государь, пожаловавъ его въ золотоносны, далъ ему золотую ц ѣ пь съ крестомъ, горностаевую шубу и серебряныя остроги или шпоры (с. 216).
ему вел ѣ но было именем Іоанновымъ спросить Ma ксимил і ана о здрав і и, но не править поклона (с. 222).
ревностнымъ об ѣ тником св. Николая (с. 231).
пользуясь невзгодою Росс і и, Литва завладела ихъ странами (с. 248).
другъ и братъ великое д ѣ ло; не скоро добудешь его (с. 257).
правилъ имъ поклонъ стоя, не на кол ѣ няхъ (с. 272).
ты отъ чистаго сердца прислалъ добраго мужа къ моему порогу (с. 273).
присягнули въ в ѣ рности къ Poccіu и пили воду съ золота предъ нашими чиновниками (с. 284).
когда же ни добромъ, ни лихомъ не возьмемъ Кіева (с. 291).
Іоаннъ, сложивъ съ себя крестное цѣлов a ніе, объявлялъ войну Литв ѣ (с. 296).
москвитяне и татары не саблями св ѣ тлыми рубили поганыхъ (с. 308).
Магметъ-Аминь велъ нашихъ служилыхъ татаръ (с. 309).
требуя поля и единоборства (с. 355).
самые злочестивые цари ординскіе, боясь господа, щадили собственность монастырей и святительскую: не см ѣ ли двигнути вещей недвижимыхъ (с. 362).
Том VII
посламъ и купцамъ об ѣ ихъ державъ везд ѣ путь чистъ и свободенъ (с. 23).
говорю съ нимъ предъ тобою съ очи на очи (с. 28).
ты, царь всея Руси, держишь насъ въ старин ѣ (с. 33).
твой нам ѣ стникъ ут ѣ сняетъ добровольныхъ людей, псковитянъ (с. 33)
народъ думалъ, что ему д ѣ лать? ставить ли щитъ противъ государя? затвориться ли въ город ѣ? (с 35).
а мы, сироты твои, и прежде и нын ѣ были отъ тебя, государя, неотступны и ни въ чемъ не противились (с. 36).
выдержали имя наше честно и грозно (с. 36).
предъ лицемъ государя мы единомысленно дали ему кр 123; пкое слово своими душами за себя и за васъ, братья, исполнить его приказаше (с. 37).
требовалъ его именемъ, чтобы они, если хотятъ жить по старин ѣ, исполнили дв ѣ воли государевы: отм ѣ нили в ѣ че, сняли колоколъ онаго и во всѣ города свои приняли великокняжескихъ намѣстниковъ (с. 38).
другихъ среднихъ и младшихъ гражданъ отпустили въ домы, съ ув ѣ решемъ, что имъ не будетъ развода (с. 42), т. е. что их не выведут из Пскова.
онъ просилъ новаго о пас а и получилъ его (с. 55): опасная грамота.
земля наша, твоя отчина, пуст ѣ етъ: пршми градъ съ тихостію (с. 64).
бояре Смоленске, народъ, жены и д ѣ ти встретили Василия въ предм ѣ стіи съ очами св ѣ тлыми (с. 65).
изобразили свирѣпость, хитрость, счастіе Селима, упоеннаго кровью отца и трехъ братьевъ, возжигающаго предъ собою светильники отъ тука сердець христ іa нскихъ (с. 92 и 93).
молили его объявить искренно, желаетъ ли или не желаетъ мира съ Литвою, чтобы не плодить р ѣ чей бесполезно? (с. 93).
онъ здравствовался съ великимъ княземъ и сталъ на кол ѣ на (с. 95).
здравая политика велитъ намъ мириться с Литвою, ибо время воюетъ аю державу (с. 100).
не хот ѣ лъ слушать поклоновъ отъ великого князя (с. 102).
объявилъ ей, что она будетъ матерью Тита, широкого ума (с. 157).
но -- какъ сказано въ л ѣ тописи -- не приказывалъ къ нему обратств ѣ: ибо не зналъ, что онъ самодержецъ или только урядникъ Инд ѣ йскаго царства (с. 161).
и да высится рука христшнъ надъ нев ѣ рными (с. 167).
мы природные вамъ государи, а вы наши изв ѣ чные бояре (с. 167).
служите сыну моему, как мн ѣ служили: блюдите кр ѣ пко, да царствуетъ надъ землею (с. 167).
а ты, князь Михаилъ, за моего сына Іоанна и за жену мою Елену долженъ охотно пролить всю кровь свою и дать т ѣ ло свое на раздробление (с. 168).
жаловались также на любовь его къ новымъ обычаямъ, привезеннымъ въ Москву Софіиными греками, которые, по ихъ словамъ, зам ѣ шали Русскую землю (с. 181).
великий князь, какъ говорили тогда, судилъ и рядилъ землю всякое утро до самого об ѣ да (с. 181).
опред ѣ ляетъ пошлину судную, мировую, брачную, стадную, убойную (с. 187). Слич. т. VII, с. 129: волохи путники мои и стадники.
Макарш первый учредилъ общежительство въ монастыряхъ новогородскихъ (с. 191).
(иконы) спасителя и апостоловъ Петра и Павла, устроенныя (как сказано въ л ѣ тописи) изъ золота и серебра (с. 191).
правительство наблюдало, чтобы cіu денежники не обманывали въ в ѣ сѣ и чистот ѣ металла (с. 207).
св ѣ чами богоявленскими зажгли брачныя , обогнутым соболями и вд ѣ тые въ кольца (с. 221).
св ѣ чи съ короваями отнесли въ спальню, или въ с ѣ нникъ (с. 222).
на лавкахъ стояли оловянники съ медомъ (с. 222).
князь Юрій Іоанновичъ сид ѣ лъ опять набольшомъ м ѣ ст ѣ (с. 223).
въ дверяхъ знатн ѣ йшш бояринъ выдавалъ великую княгиню и говорилъ речь (с. 223); свадебный обрядъ.
защитникъ государства, отецъ вельможъ и народа, мудрый соглагольникъ духовенства (с. 229).
Том VIII
въ бол ѣ зни и тоск ѣ я отбылъ ума и мысли (с. 14).
Шійдякъ считалъ себя главою всѣхъ ногаевъ и писалъ къ Іоанну, чтобы онъ давалъ ему, какъ хану, урочные поминки. Бояре отв ѣ тствовали: государь жалуетъ и хановъ и князей, смотря по ихъ услугамъ, а не даетъ никому урока (с. 20).
подд ѣ льщиковъ и обр ѣ зчиковъ вел ѣ ла казнить (с. 43): кто подделывает и обрезывает деньги.
казанцы терзаютъ Россію, а мы, въ угодность ему, не двигаемъ ни волоса для защиты своей земли (с. 54).
воеводы Іоанновы, по словамъ л ѣ тописцевъ, пировали духомъ, готовясь к решительной битв ѣ сл ѣ дующаго дня (с. 65).
всевышній оградилъ сего христіанскаго Давида силою св. духа, посадилъ на престолъ доброд ѣ тели, даровалъ ему ужасъ для строптивыхъ и милостивое око для послушныхъ (с. 99).
одобривъ Судебникъ, Іоаннъ назначилъ быть в Москв ѣ Собору слугъ бож і ихъ (с. 109).
описалъ все претерпѣнное вдовствующею Россіею во дни его сиротства и юности (с. 109).
князь Семеонъ Микулинскій съ передовою дружиною разбилъ его наголову и втопталъ въ городъ (с. 115).
вы, угождая имъ, кладете бритву на брады свои, и въ постыдной н ѣ ге стыдитесь быть мужами (с. 142).
въ сей день войско увид ѣ ло предъ собою Казань и стало въ шести верстахъ отъ нея, на гладкихъ, веселыхъ лугахъ, которые подобно зеленому сукну разстилались между Волгою и горою, гд ѣ стояла кр ѣ пость (с. 156).
имъ вел ѣ но не давать намъ покоя и д ѣ лать всевозможный вредъ частыми на p 3; здами (с. 162).
татары гнали ихъ, втиснули въ обозъ, начали водить круги передъ нашими укрѣпленіями и пускали стр ѣ лы дождемъ (с. 164).
казанцы не слушали ни краемъ уха, по выражению л ѣ тописца (с. 170).
но явились муромцы, д ѣ ти боярскіе, стародавные племенемъ и доблестью (с. 171).
наконецъ, 1 октября, Іоаннъ объявилъ войску, чтобы оно готовилось пить общую чашу крови -- то есть къ приступу (ибо подкопы были уже готовы), и вел ѣ лъ воинамъ очистить душу наканун ѣ дня роковаго (с. 173).
послалъ бояръ и ближнихъ людей во всѣ дружины съ хвалою и съ милостивымъ словомъ (с. 183).
многие витязи, по словамъ летописца, сіяли ранами драгоценн ѣ йшими алмазовъ (с. 184).
тутъ же послы отъ царицы, князя Юрия, митрополита, здравствовали государю на богомъ данной ему отчин ѣ, царств ѣ Казанскомъ (с. 189).
терзаемый б ѣ дствіемъ отечества, ты, царь великодушный, возложивъ неуклонную надежду на бога вседержителя, произнесъ об ѣ тъ спасти насъ; ополчился съ в &# 1123; рою; шелъ на труды и на смерть; страдалъ до крови (с. 193).
а вы, Захарьины, чего ужасаетесь? Поздно щадить вамъ мятежныхъ бояръ: они не пощадятъ васъ; вы будете первыми мертвецами (с. 208).
важн ѣ йшимъ обстоятельствомъ сего, такъ называемого кирилловскаго ѣ зда (с. 214), т. е. путешествия в Кириллов монастырь.
князя Симеона выставили на позоръ и заточили на Б ѣ лоозеро (с. 216).
въ сей н ѣ когда ужасной стран ѣ, полной мечей и копій, обитала тогда безоружная, мирная робость (с. 222).
россияне могутъ свободно ловить рыбу отъ Казани до моря, вм ѣ сте съ астраханцами, безданно и безъявочно (с. 223).
племянники и д ѣ ти мои единодушно дали мн ѣ поводы уздъ своихъ: я властвую надо всѣми улусами (с. 228).
король н 123; мецк і й сгрубилъ намъ (с. 247).
скажемъ вамъ также не въ у ко ръ, но единственно въ разсудъ: кто государь вашъ? В ѣ нценосецъ, правда; но давно ли еще торговалъ волами? (с. 249).
ихъ встречали и провожали во дворцѣ знатные сановники; угощали на золот ѣ, пышно и великолепно (с. 249).
шесть дней продолжались битвы жестокья и достойныя мужей рыцарскихъ, какъ пишетъ воевода Курбскій (с. 280).
мы готовы умереть, готовы обороняться, пока есть у насъ блюдо на стол ѣ и ложка въ рукахъ (с. 281).
читали торжественно донесете Адашева, радовались, что онъ проложилъ намъ путь въ н ѣ дра сего темного царства, где дотол ѣ сабля русская еще не обагрялась кровью нев ѣ рныхъ (с. 296).
не говори безл ѣ пицы и докажи опытомъ свое искреннее миролюбие (с. 297).
она (Ливония), съ в ѣ дома и согласья нашего, избирая себ ѣ
н ѣ мецких магистровъ и мужей духовны хъ, всегда платила дань Poccіu (с. 302).
такъ называемые сторонщики псковскіе, или вольница, уже не находя ничего въ ливонскихъ селахъ, искали землед ѣ льцевъ въ л ѣ сахъ (с. 304).
избираю тебя, моего любимаго! иди и поб ѣ ждай (с. 305); любимый вм. любезный часто употребляется в древнем языке, напр.: и по семь же слышахъ, любим і и, како грехъ ради нашихъ (Акты историч., I, с. 58).
Том IX
обремененный д ѣ лами, онъ не знаетъ иныхъ ут ѣ хъ, кромѣ сов ѣ сти мирной, кромѣ удовольствия исполнять свою обязанность; не хочетъ обыкновенныхъ прохладъ царскихъ (с. 6).
сей богомъ урожденный царь (с. 6).
вымышляютъ д ѣ тскіе страшила (с. 13).
начали забавлять царя, сперва бесѣдою пріятною, шутками, а скоро и св ѣ тлыми пирами (с. 18).
Іоаннъ вел ѣ лъ отсѣчь ему голову -- за противное слово (говорить летописецъ) (с. 27 и 28).
знаю только д ѣ ла церковныя; не стужайте мн ѣ государственными (с. 38).
руки твои наполнились пл ѣ на и богатства (с. 43).
онъ н ѣ сколько разъ хот ѣ лъ удалиться отъ д ѣ лъ и посвятить себя жит і ю молчальному или пустынному (с. 49).
царь Иоаннъ въ 1547 году искалъ въ Германіи художниковъ для книжнаго д ѣ ла (с. 49).
печать на одной сторон ѣ должна представлять образъ богоматери съ младенцемъ, а на другой руку благословенную съ именемъ митрополита (с. 52).
такъ было до временъ великого мстителя неправдамъ, моего д ѣ да; до славнаго родителя моего, обр ѣ тателя древней нашей отчины, идо меня смиреннаго (с. 54).
митрополитъ и духовенство вступаются за виновныхъ, грубятъ, стужаютъ ему (с. 75). Здесь последний глагол является прямо в собственной Карамзина речи. Слич. т. IX, с. 38.
мы всѣ съ своими головами ѣ демъ за тобою бить челомъ государю и плакаться (с. 76).
однимъ словомъ, люди земсше, отъ дворянина до м ѣ щанина, были безгласны, б ѣ зотв ѣ тны противъ опричныхъ; первые были ловомъ, посл ѣ дше ловцами (с. 86 и 87).
уб ѣ ждалъ его невв ѣ рять бремени великого лодь ѣ малой (с. 95), т. е. не давать ему митрополии.
люди умирали скоропостижно, знамен і емъ, какъ сказано въ л ѣ тописи: в ѣ роятно пятномъ или нарывомъ (с. 110).
в Казанской (области) и въ сосѣдственныхъ съ нею явилось неописанное множество мышей, которые тучами выходили изъ л ѣ совъ (с. 110).
дворянъ первой и второй статьи (с. 115).
Рига и Венденъ необходимы намъ для безопасности Юрьева, или Дерпта, самаго Пскова и Новагорода, коихъ торговля ст ѣ снится и затворится, если cіu города ливонские останутся у короля (с. 115).
Іоаннъ взялъ Кучума подъ свою руку, въ обереганіе (с. 134).
бояре, дворяне, приказные люди над ѣ ли смиренное платье, или трауръ (с. 139).
кто не могъ заплатить сей пени, того ставили на правежъ: всенародно били, сѣкли съ утра до вечера (с. 149).
сие, какъ говорить летописецъ, неиспов ѣ димое колебан і е, паденіе, разрушеніе Великаго Новагорода продолжалось около шести нед ѣ ль (151).
Іоаннъ т ѣ шился съ своими палачами и людьми веселыми, или скоморохами (с. 165).
слышали вдали прыскъ и ржание табуновъ (с. 179).
жгу и пустошу Россію (писал хан) единственно за Казань и Астрахань; а богатство и деньги прим ѣ няю къ праху (с. 185).
послы ув ѣ ряли, что король во всемъ исправится и добьет челомъ царю за вину свою (с. 192).
200 конныхъ воиновъ, снаряженныхъ по н ѣ мецкому чину (с. 192).
нын ѣ видимъ противъ себя одну саблю, Крымъ; а если отдадимъ хану завоеванное нами, то Казань будетъ вторая сабля, Астрахань третья, Ногаи четвертая (с. 210).
злочестіе высится; христианство никнетъ (с. 214).
мы цари изначальные и происходимъ отъ Августа кесаря (с. 229).
шестою Іоанновою супругою -- или, какъ пишутъ, женищемъ -- была прекрасная вдова, Василиса Мелентьева (с. 274).
началъ копать борозды, (или вести траншеи) (с. 331 и 332).
но Шуйскш, узнавъ отъ б ѣ глеца литовскаго о сихъ тайныхъ девяти подкопахъ, ум ѣ лъ перенять н ѣ которые из нихъ; другіе сами обрушились (с. 337).
кидали гранаты (кувшины съ зел і емъ) (с. 337).
отдать ему, но только въ конечной н ѣ воле, всю Российскую Ливонію (с. 342).
сія вылазка была сорокъ шестая -- и прощальная (с. 347).
называться полнымъ отчествомъ или Вичемъ (с. 356).
сид ѣ лъ Іоаннъ только съ боярами, дворянами сверстными и князьями служилыми (с. 359).
утверждалъ, что мы новоуки въ христіанств ѣ (с. 362).
католики вольны (сказали Антонию) жить у насъ по своей в ѣ р ѣ, безъ укоризны и зазору (с. 367).
принимать къ себ ѣ всякихъ людей вольныхъ, не тяглыхъ и не беглыхъ (с. 376).
съ обязательствомъ не д ѣ лать рудъ, и если найдутъ гд ѣ серебряную, или м ѣ дную, или оловянную, то немедленно возв ѣ щать о семъ казначеевъ государевыхъ (с. 377).
имъ должно покрыть вины свои совершеннымъ усмирешемъ остяковъ и вогуличей (с. 384).
казнилъ за всякое ослушаше, за всякое д ѣ ло студное (с. 390).
государь и народъ воспрянули духомъ (с. 398).
заиграло Кучюмово сердце, какъ сказано въ л ѣ тописи (с. 407).
нельзя ничего купить на торгу или съ лавки безъ поруки (с. 450).
дни черезъ два совершается избран іe, объявляемое ему благов ѣ стниками, архимандритами Спасскимъ и Чудовскимъ (с. 464).
избранный между осьмью стоящими огненниками, подъ орломъ, читаетъ испов ѣ даніе в ѣ ры (с. 465).
Том X
на громогласномъ престол ѣ свир ѣ паго мучителя Россіи увид ѣ ла постника и молчальника (с. 6).
и да боятся серпа небесного (с. 16).
въ угодность имъ не затворимъ дорогъ въ свою землю (с. 29).
желаетъ всегда блюсти ихъ подъ своею рукою (с. 31).
въ высокохвальномъ королевств ѣ Шведскомъ (с. 49).
служить ей усердно до издыхан і я (с. 64).
царская наша дума благоразумно советовала ему манить султана и не раздражать до общаго возстанія Европы на Оттоманскую империю (с. 65).
я кину свое б ѣ дное царство и поб ѣ гу, куда несутъ очи (с. 66).
избывая мірскіе суеты и докуки, онъ не хот ѣ лъ слушать ихъ и посылалъ къ Борису (с. 82).
они всѣ головами своими кинутся къ Кракову (с. 101).
онъ трепеталъ, какъ голубь, испуская духъ, и скончался (с. 133).
началъ играть съ ними ноже мъ въ тычку (с. 139).
богъ даровалъ ему поб ѣ ду раден іe мъ и промысломъ Борисовымъ (с. 156).
сами пойдемъ на Москву своими головами (с. 174).
онъ залегъ вс ѣ пути крымцамъ къ Дунаю (с. 182).
имѣю 40 000 всадниковъ, 30 000 пѣшихъ воиновъ, 6000 стр ѣ льцовъ съ огненнымъ боемъ (с. 194).
изъявивъ Ѳедору желаше быть съ нимъ въ кр ѣ пкой любви (с. 199).
правитель сказалъ царю, что Смоленскъ будетъ ожерельемъ Р occіu (с. 211).
въ предисловіи сказано, что безъ сей численной философ і и, изобр ѣ тенія финикийского, единой изъ семи свободныхъ мудростей (с. 259), т. е. без арифметики.
слова были писаны связью, или невразумительными чертами (с. 269).
а въ деревянномъ город ѣ или Скородомѣ (т. е. на скоро выстроенном в 1591 году) жили мѣщане и ремесленники (с. 271).
н ѣ сколько пѣтуховъ разсольныхъ съ инберемъ, курицъ безкостныхъ, тетеревей съ шафраномъ (с. 275).
подъ сею верхнею одеждою другую, шелковую, называемую л ѣ тникомъ (с. 280).
Том XI
тогда здравствовали новому монарху все россіяне (с. 6).
доносить о всякихъ скопахъ и заговорахъ (с. 7).
чтобы въ д ѣ лахъ разрядныхъ и земскихъ не доводить государя до кручины (с. 8).
устроилъ еще плавную, или судовую, рать на Ок ѣ (с. 15).
клятва и казнь всякому мятежнику, раскольнику любопрительному (с. 20).
имѣла б ѣ лизну млечную, волосы черные, густые и длинные, трубами лежащ і е на плечахъ -- лице св ѣ жее, румяное, брови союзныя (с. 49).
не мен ѣ е пл ѣ няла и душею, кротостью, благор ѣ ч іe мъ (с. 50).
Александръ палъ, ибо не прямилъ Poccіu и не стоилъ ея сильного вспоможенія (с. 69).
она стоя пила чашу Борисову (с. 74).
политики вообще благоразумной, не чуждой властолюбія, но умѣреннаго: бол ѣ е охранительной, нежели стяжательной (с. 85).
взялъ къ себ ѣ для книжнаго д ѣ ла (с. 124).
желаше избыть Бориса овлад ѣ ло сердцами (с. 175).
князь Иван Голицынъ спѣшилъ въ Путивль, уже не къ царевичу, а къ царю съ повинною, отъ имени войска (с. 194).
граждане выѣхали изъ столицы съ повинною къ самозванцу въ Тулу (с. 202).
на служб ѣ прямить и мужествовать неизм ѣ нно (с. 210).
московский благов ѣ щенскій протоиерей Терентій сочинилъ ему похвальное слово, какъ в ѣ нценосцу доблему, носящему на языкѣ милость (с. 218).
положили избыть разстригу и ляховъ (с. 387).
Том XII
покрыть милосердием вину заблужденія (с. 31).
вельможи его -- говорить л ѣ тописецъ -- были въ смущеній и въ двоемыслии (с. 96).
вел ѣ ли ему д ѣ лать подъ башнями такъ называемые слухи, или ямы въ глубину земли, чтобы слушать тамъ голоса или стука людей, копающихъ въ ея н ѣ драхъ (с. 104).
св. Сергій -- говоритъ летописецъ -- охрабрилъ и нев ѣ ждъ (с. 109).
требовать и молить слезно (с. 255).
главнымъ д ѣ ломъ для пословъ было возвратиться въ Москву съ Владиславомъ, дать отца сиротамъ (с. 255).
ручаемся вамъ душами за боярина Шеина и гражданъ (с. 256).
всѣ, отъ мала до велика, и тамъ и въ другихъ городахъ ц ѣ ловали крестъ Владиславу (с. 257).
москвитяне пировали съ ляхами, скрывая взаимное опасеше и неприязнь, называясь братьями и нося камень за пазухою, какъ говоритъ историкъ-очевидецъ (с. 266).
вдругъ заговорили см ѣ ло о необходимости соединиться душами и головами для изгнанія ляховъ (с. 274).
россіяне уже не могутъ терпѣть сиротства, будучи стадомъ безъ пастыря или великимъ зв ѣ ремъ безъ главы (с. 274).
имя львообразнаго стратига (с. 295).
многол ѣ тствовали въ церквахъ благов ѣ рнымъ князьямъ и боярамъ (с. 297).
(д ѣ ти боярсые) стоятъ нын ѣ со всею землею противъ изм ѣ нниковъ и враговъ (с. 312).