Бесплодные поиски. -- Тревога. -- Бой в темноте. -- Отражение атаки. -- Ямка под деревом. -- "Копать". -- Фрике, как очистительная жертва. -- Через лес. -- Малайская крепость. -- Пьер де Галь показывает себя великолепным сапером. -- Пролом. -- Превращение из нападающих в осажденных. -- Катехизис французского матроса. -- Что поделаешь против целой армии? -- Голод. -- Капитуляция с военными почестями. -- Прибытие в Борнео. -- Страшный крик во дворце магараджи.
Как, должно быть, помнит читатель, попавшись в руки малайцев, Фрике успел крикнуть: "К оружию!.. Неприятель!"
Этот крик и выстрел из револьвера подняли тревогу в лагере Андре.
Друзья долго не знали, жив их товарищ или геройски умер, спасая от верной гибели весь отряд. Услыхав крик, они прежде всего испугались за его участь.
-- Это Фрике! -- воскликнул Андре, хватаясь за карабин.
-- Фрике! -- словно эхо, с отчаянием повторили доктор и Пьер.
Мажесте дико зарычал в темноте. В лагере поднялась суматоха возня; все вооружались и становились в строй. Блеснула молния ослепительной стрелой разорвав густую черную тучу и на мгновение осветив отряд даяков, вооруженных длинными копьями. В нескольких шагах от них бушевало отвратительное скопище голых малайцев, потрясавших своими пиками и готовых ринуться в бой.
Наступила минута томительного, грозного затишья, какое всегда бывает в промежутке между отблеском молнии и ударом грома. Враги стояли друг напротив друга с поднятым оружием. Раздался оглушительный треск, точно небесный свод обрушился на землю. Земля задрожала, застонали деревья, и все слилось в один смутный, протяжный гул. После этого снова настала тишина.
Раздавшиеся на лесной поляне яростные крики людей, убивающих друг друга, вскоре были покрыты новым раскатом грома. Молнии змеились по черному южному небу, громовые удары следовали один за другим так быстро, что сливались в сплошной оглушительный грохот. Но громы небесные не мешали земным. Под вой беснующихся стихий, в темноте непроглядной ночи яростно сражались люди.
По временам небесные громы умолкали, молнии гасли, и тогда сверкали в темноте и гремели выстрелы из французских карабинов. Когда затихала стихия, блистал красноречием порох. Так продолжалось около часа. Потом удушливый туман порассеялся, и тучи пролились на землю тропическим ливнем. Человеческие крики замолкли понемногу, притихла на время людская ярость, укрощенная потопом, обрушившимся на живых и убитых, на побежденных и победителей.
Три француза и негр не обменялись во все время бури ни словом. Они были слишком поглощены делом, чтобы говорить. Наконец буря утихла, и одновременно с нею прекратился бой. С последним порывом дождя и ветра раздался последний крик. То был дикий победный крик даяков. Малайцы были отброшены с большими потерями. У европейцев вырвался из груди общий стон:
-- А Фрике?!
Они не обращали внимания на свои раны. Их мысли были о пропавшем друге.
Они звали его по имени, но парижанин не мог откликнуться на их зов -- читатель помнит почему. Солнце уже взошло и заиграло на листьях, обрызганных жемчужными каплями дождя. Птицы с громким пением порхали над залитой кровью поляной, насекомые зажужжали в траве, а друзья Фрике так и не могли найти следов своего любимца.
Хуммонгонг Унопати, легко раненный в бок ударом пики, с блестящими глазами и радостной улыбкой обходил поле битвы, осматривая трупы. Потери даяков были незначительны. Они сражались ночью очень осторожно, действуя сомкнутым строем, и яростная атака малайцев, которые были гораздо многочисленнее, разбилась о несокрушимую даякскую фалангу.
Очень помогло, разумеется, и великолепное оружие европейцев, но -- надо сказать правду -- даяки смогли бы отразить нападение и своими силами. Словом, бандиты индо-малайского архипелага потерпели жестокое поражение.
Разумеется, битва не обошлась без обычного эпилога -- отрезания голов у павших неприятелей.
Несмотря на богатые трофеи, Туммонгонг был очень мрачен. Он приложил все старания, чтобы найти след Фрике, но тоже безуспешно. Исчезновение молодого человека приводило его в отчаяние.
-- Видишь, -- сказал он Андре, -- я говорил правду: собака умерла не к добру. Так и вышло, несмотря на пышный пантах, который я ей сделал. Может быть, этого показалось ей мало... Хорошо, я устрою ей пантах еще лучше прежнего. Я отдам ей все головы, которые придутся на мою долю. Душа собаки поможет нам найти белого вождя. Не горюй, мой бледнолицый брат!
-- Будьте осторожнее, господин Андре, -- говорил Пьер. -- Не годится отходить далеко. Кто их знает, язычников: может, какой-нибудь негодяй притаился за деревом... Надо же было случиться такой беде, что дождик смыл все следы мальчика, а то бы мы его нашли.
-- Правда, Пьер, осторожность необходима, а то может случиться беда. Тому пример -- наш Фрике... А все-таки нужно попробовать его найти. Может быть, нам удастся напасть хоть на какой-нибудь след. Скорее на поиски, мой друг.
-- Я, господин Андре... Конечно, надо идти. Конечно, надо. Я готов. Но только вы меня, я вижу, не поняли. Говоря об осторожности, я хотел сказать, что вам не следует одному заходить далеко в лес, потому что малайцы -- звери, господин Андре, настоящие звери. Хватит одного несчастья... Не дай бог, с вами еще что случится... Простите, я от горя совсем поглупел и сам не знаю, что говорю.
-- Спасибо, Пьер, -- перебил Андре, крепко пожимая руку старого моряка. -- Спасибо за добрый совет. Я расцениваю его как совет храброго и опытного воина, к которому стоит прислушаться.
-- Хорошо! Хорошо! -- заговорил подошедший доктор, грубостью желая замаскировать свое волнение. -- Нас, южан, упрекают в болтливости, а сами что делают? Целых полчаса болтают без толку, а другие за них работай.
-- Что с вами, доктор?
-- То, что Фрике теперь не найдешь.
-- Я боялся того же. Но почему вы в этом так уверены?
-- Я ходил с Мажесте и двадцатью даяками осматривать кусты. Мы ничего не нашли в радиусе двухсот метров, ни малейшего следа.
-- Примемся за дело все, осмотрим еще раз каждый кустик, каждую травку. Я чувствую, что Фрике не убит, а взят живым. Не понимаю только, для чего. Я уверен, что ему не грозит близкая опасность.
-- Дай бог, чтоб вы были правы, господин Андре, -- сказал Пьер взволнованно и набожно перекрестился, сняв шапку.
Два дня продолжались терпеливые поиски, но безуспешно. Французы и их дикие союзники забыли о возможности новой засады и рассеялись по лесу, тщетно пытаясь разыскать пропавшего друга. Единственным результатом этих поисков была находка плетенки, разрезанной парижанином во время бегства, и сетки, которой он был опутан. Эту двойную находку сделал Туммонгонг Унопати. Отсутствие следов крови на этих предметах сочли хорошим признаком, и каждый надеялся, что Фрике счастливо спасся.
Как нарочно, никто не набрел на тропу, ведущую к тигровой яме, в которую свалился Фрике. Тем не менее участники похода немного успокоились.
-- Видите, Андре, -- сказал доктор, -- наш милый шалун наверняка отбился от малайцев. Того и жди, что он явится сюда, отыскав наши следы, если только он не идет уже преспокойно в столицу, чтобы быть там раньше нас.
-- Я не уйду отсюда, не оставив ему какого-нибудь знака, по которому он мог бы нас найти.
-- Что же вы сделаете?
-- А вот смотрите. Это очень просто.
Андре выбрал огромный кедр, стоявший поодаль от остальных деревьев, вынул ножик и отодрал от дерева большой кусок коры, обнажив древесину, которая резко выделилась белым пятном на сероватой коре. Потом он острием ножа вырезал на этом месте крупными буквами слово "копать" и выкопал у корня дерева довольно глубокую яму.
После этого он вырвал из записной книжки листок, набросал на нем несколько строк карандашом и положил его в пороховницу, которую закупорил корой. Завернув в банановые листья несколько саговых хлебов, чтобы предохранить их от сырости, он положил все в ямку и засыпал землей. Не зная французского языка, никто не смог бы догадаться о существовании ямки, содержимое которой в минуту нужды могло принести неоценимую пользу.
Когда Андре привел место возле дерева в прежний вид, отряд снова тронулся в путь к столице магараджи.
Вторая часть пути прошла без приключений. После пропажи Фрике Туммонгонг Унопати совершенно успокоился. Исчезновение парижанина дикарь счел очистительной жертвой и перестал сомневаться в успехе.
Кроме того, положение отряда улучшилось. Даяков и европейцев всюду встречали как освободителей, с радостью доставляли им все необходимое, с охотою указывали удобные дороги, -- одним словом, экспедиция видела всюду искреннее радушие и самое усердное содействие.
Всюду путь был свободен, во всех кампонгах воинов принимали с радостью. Дикие жители малайских лесов убирали искусственные преграды, которые нагромождаются обычно около их деревень. Даяки никогда не расчищают лесов около своих жилищ, чтобы сделать кампонги недоступными для врагов. Они оставляют лишь небольшие тропинки, которые легко перегородить. Нередко случается, что путник встречает на дороге высокую засеку из бревен, ветвей и прутьев и вынужден или поворачивать назад, или вступать в бесконечные переговоры о разрешении пройти. Если пропустить соглашаются, то спускают высокую лестницу, по которой путник перебирается через преграду.
Конечно, такие хитрые сооружения очень удобны для защиты, но являются большой помехой при путешествиях.
Подобных препятствий не встречали наши друзья, которые быстро совершили переход через Батанг-Лупар и вступили во владения раджи. Все шло как нельзя лучше до тех пор, пока они после небольшой схватки с малайцами не подошли к довольно большому блокгаузу.
Построенный из нетесаных тиковых бревен и окруженный со всех сторон глубоким рвом, этот блокгауз был настоящей крепостью. Он стоял не в лесу, как даякские котты, а на открытой, расчищенной поляне, чтобы защитникам была видна вся окрестность и нападающие не могли воспользоваться никаким прикрытием. Такая крепость была для Андре новостью, он не ожидал увидеть ничего подобного.
-- Плохой сосед у нас объявился, -- сказал он Пьеру де Галю. -- Пробить брешь в этом блокгаузе будет нелегко...
-- Ну вот еще! -- перебил доктор. -- Есть над чем думать! Простая куриная клетка.
-- Вы думаете штурмовать эту кучу бревен? -- спросил Пьер.
-- И даже взять ее, дорогой мой боцман.
-- Что ж, хорошо. Я готов попробовать, господин Андре.
-- Даже не расспросив, что и как?
Пьер де Галь рассмеялся и ничего не ответил.
-- Над чем вы смеетесь, Пьер?
-- Да как же... Извините меня, господин Андре. Я без дурного умысла, но уж очень смешно вы спросили. Разве об этом спрашивают? Разве французскому матросу разрешено рассуждать, когда ему приказывают что-нибудь делать? Ему скажут: "Матрос, плыви на батарею или на эскадру!" -- и он плывет. Или говорят: "Матрос, тащи сюда Великого Могола, достань луну с неба, поймай черта за рога!" -- и вот... раз, два, три... -- готово, пожалуйте... Вот почему я и рассмеялся, когда вы мне так сказали, уж не обессудьте, господин Андре. Я смотрю на вас как на своего капитана или адмирала и считаю своим долгом слепо вам повиноваться. Поэтому так и знайте: если нужно взять блокгауз, мы его возьмем.
Едва Пьер де Галь успел закончить эту добродушно-насмешливую тираду, как из крепости раздался громовой залп. Стены блокгауза окутались густым облаком белого дыма, и над ними взвилось мусульманское знамя -- лошадиный хвост и полумесяц.
Даяки были поражены, а Пьер еще громче расхохотался:
-- Пушка! Воображаю, что у них за пушка! Вероятно, жестяная табакерка с нюхательным табаком вместо пороха. А знамя-то, знамя! Точно тряпка какая! Ох вы, франты!
Потом он погрустнел и прибавил:
-- Ах, Фрике, Фрике! Где ты теперь, милый мальчик? Если бы ты был здесь, с нами, как бы ты порадовался! Господин Андре, успокойте этих даяков, скажите им, что бояться нечего и что завтра же блокгауз будет взят. Я бы и сам с ними поговорил, да не умею.
Выбора не оставалось. Блокгауз необходимо было взять. Это был один из укрепленных постов, которыми магараджа защитил свои владения. Конечно, это было только подобие крепости. Она не продержалась бы и двух часов против европейского отряда, но для даяков, не знающих военной тактики и не имеющих даже простейших штурмовых машин, такая крепость была очень страшна и справедливо могла казаться неприступной.
Как бы то ни было, следовало взять блокгауз. Он мог служить убежищем большому отряду, который стал бы преследовать экспедицию и сделал бы ее положение очень опасным. Этого нельзя было допустить, иначе все могло погибнуть.
Пьер де Галь разработал план и сообщил его подробности Андре, который, успокоив и обнадежив даяков, принял все необходимые меры, как опытный полководец.
План Пьера состоял в том, чтобы, пользуясь темнотой, незаметно подобраться к стенам блокгауза, проделать небольшое отверстие, положить в него петарду с порохом и приладить к ней зажженный фитиль.
Пьер ручался за успех. Андре согласился и только попросил действовать как можно осторожнее.
Все было исполнено вовремя. За час до восхода солнца Пьер с триумфом вернулся из экспедиции, весь перепачкавшийся в грязи, которой был наполнен ров, но сияющий и довольный. Андре и доктор не спали всю ночь, дожидаясь его.
-- Готово, господин Андре, -- доложил старый боцман, улыбаясь широкой улыбкой. -- Через несколько минут вы увидите чудесный фейерверк.
Опытный боцман так удачно распорядился, что взрыв произошел как раз в назначенное время. Минирование было, очевидно, ему так же хорошо знакомо, как и все остальное.
Непривычные к грохоту и вспышкам взрывов даяки дрожали, как маленькие дети. Понадобился весь авторитет Андре, чтобы успокоить их и уверить, что с рассветом блокгауз будет взят.
Желанный миг скоро наступил, и даяки, как только увидели широкий пролом, сейчас же бросились в него, давя малайцев, которые пытались заделать получившуюся брешь.
Ни один человек не спасся. Уничтожение было полное. Андре с ужасом смотрел на разъяренных даяков, но ничего не мог сделать. Остановить убийство было невозможно. Он собирался дать приказ разрушить и поджечь толстую стену блокгауза, как вдруг случилось нечто, заставившее его изменить намерение.
Невдалеке от блокгауза показалась бесчисленная толпа малайцев, вероятно услыхавших выстрелы или получивших сведения от лазутчиков. Они шли прямо на крепость, оглашая утренний воздух диким воем. Итак, осаждавшие превратились в осажденных и едва успели кое-как заделать брешь и приготовиться к обороне.
Ряд метких залпов из магазинных ружей "Веттерли -- Витали" несколько охладил пыл малайцев, которые отступили и принялись рыть траншеи.
-- Черт возьми! -- проворчал доктор. -- Да они, кажется, хотят уморить нас голодом?
Старый хирург был прав. Малайцы, как и даяки, не имея оружия для штурма, поняли, что силой блокгауз им не взять, и решили принудить противников сдать позиции с помощью голода.
На беду, припасов в отряде было очень мало. Андре с первого дня осады ограничил до минимума ежедневную порцию пищи, чему все покорились без малейшего ропота. Тщетно пытался он предпринять отчаянные вылазки, -- ничего не вышло. Численность врагов с каждым днем возрастала и скоро дошла до двух тысяч.
Бедные даяки от постоянного голода крайне исхудали и ослабели, но мужественно переносили страдания. Европейцы, изнуренные лихорадкой, без страха глядели в лицо смерти. С начала осады прошло двадцать два ужасных дня, и роковой исход был не за горами. Но на двадцать третий день из лагеря осаждающих, держа в руке пику с привязанным к ней белым флагом, вышел человек высокого роста, одетый полумалайцем, полуевропейцем, и направился к блокгаузу.
Андре, еле держась на ногах от истощения, вышел ему навстречу. В стене блокгауза одно бревно было установлено так, что могло отодвигаться в случае необходимости, и через образовавшееся отверстие можно было вести переговоры сколько угодно, не опасаясь предательства.
Парламентер подошел к стене на расстояние слышимости и потребовал, чтобы маленький гарнизон блокгауза сдался. Андре рассердился и уже хотел дать посланнику гневный ответ, но тот как будто одумался и поспешил прибавить:
-- Мы вас знаем и знаем, чего вы хотите. Нам известно, с какой целью вы вторглись в землю магараджи.
-- Нечего зубы-то заговаривать! -- вполголоса сказал Пьер де Галь ни к кому не обращаясь. -- Ступай-ка, молодец, убирайся отсюда подобру-поздорову.
-- То, что вы задумали, бессмысленно, -- продолжал парламентер. -- Будь с вами даяки со всего острова, и то вы не имели бы успеха. Магараджа силен, войска у него много, и оно уже двинулось на вас...
-- К чему вы это говорите? -- спросил Андре.
-- К тому, что почетный плен лучше бесполезного убийства. Сдавайтесь.
-- С условием, -- гордо сказал Андре. -- Позвольте даякам беспрепятственно удалиться, а нам пусть будет гарантирована жизнь.
-- Вы в нашей власти, а сами диктуете условия.
-- Разве мы в вашей власти? У нас есть порох, мы можем устроить взрыв и, кроме того...
-- Нет, зачем же, -- живо перебил его парламентер. -- Мне приказано доставить вас живыми на суд магараджи, который вместе с английским резидентом решит вашу участь.
-- Что за историю он нам рассказывает? -- спросил удивленный доктор.
-- Сам не понимаю, -- отвечал ему тихо Андре. -- Здесь какое-то недоразумение, должно быть. Впрочем, вмешательство английского резидента будет для нас надлежащей гарантией.
-- Вы согласны? -- спросил парламентер.
-- Даяки будут свободны?
-- Будут.
-- А нам будет оставлено оружие?
-- Будет.
-- Чем вы можете поручиться?
-- Клятвою на священном Коране пророка.
-- Хорошо. Еще один вопрос. Зачем нам нужно явиться к английскому резиденту?
-- Для объяснения по трем обвинениям: в морском разбое, в захвате корабля "Конкордия" и в убийстве баронета сэра Гарри Паркера, брата лабуанского губернатора.
Через неделю Андре Бреванн, доктор Ламперрьер, Пьер де Галь и Мажесте под многочисленным караулом прибыли в столицу магараджи. Их привели, не лишая оружия, в роскошный дворец в центре города, окруженный индусскими и малайскими солдатами. Затем их ввели в огромный зал, в конце которого было устроено возвышение, богато задрапированное дорогими тканями. На возвышении сидел человек, весь закутанный в белые одежды, с огромной чалмою на голове. Вокруг возвышения, почтительно вытянувшись, стояли телохранители, вооруженные английскими карабинами. Европейцы поискали глазами английского резидента и невольно вздрогнули, убедившись, что его здесь нет.
Неужели парламентер их обманул? Неужели они останутся беззащитными перед этим магараджей, которого они не могли даже рассмотреть хорошенько и который сидел перед ними, развалясь, и беспечно курил длинную турецкую трубку?
-- Господин Андре, -- тихо сказал Пьер де Галь, -- а мы ведь, кажется, того... попались.
В эту минуту в огромном зале раздался чрезвычайно странный крик, какого, вероятно, ни в одном дворце никогда не слыхали. Это был резкий, протяжный, насмешливый крик, как кричат в Париже уличные мальчишки. Графически этот крик можно изобразить так:
-- П-и-и-и-у-у-у-фьюить.