Необычайные приключения парижского гамена и африканского мальчугана. -- Геройская смерть слона. -- На одно су каштанов. -- Чашка молока и поджаренный хлеб в джунглях. -- Два Робинзона на плавучем острове. -- Нападение. -- Бедный Мажесте. -- Между двух огней. -- Фрике у себя. -- Муки Тантала. -- Да здравствует голод! -- Реки -- это движущиеся пути. -- Плавучий остров. -- Пять против одного. -- Последние патроны. -- Вниз по течению. -- Здравствуйте, патрон! -- Новые знакомые. -- У морских разбойников.
Как читатель, вероятно, догадался, ужасным "кораблекрушителем", черным судном являлся "Джордж Вашингтон", командир которого в силу таинственных предписаний вынужден был исполнить миссию страшного уничтожения и потопить пакетбот.
Каким невероятным путем и совпадением обстоятельств наш Фрике и его негритенок Мажесте очутились на разбойничьем судне, только что прошедшем так близко под бортом крейсера "Молнии", на котором находились Андре и доктор Ламперрьер, это мы еще узнаем.
Менее двух месяцев тому назад мы оставили их на расстоянии приблизительно двух тысяч лье отсюда, на восточном берегу Экваториальной Африки. Андре умирал от злокачественной лихорадки в Шинсонксо, после того как Фрике и Мажесте, увлеченные обезумевшим от боли слоном, исчезли и затерялись в дебрях таинственного африканского материка.
Когда караван Ибрагима неожиданно подвергся нападению чернокожих, то эти двое друзей ехали впереди на слоне.
И если Осанор, обыкновенно чрезвычайно кроткий, помчался вперед с такой безумной быстротой (причем ни крики, ни уговоры Фрике не заставили его не только остановиться, но хотя бы только убавить быстроту аллюра), то это было только потому, что несчастное животное, раненное стрелой, просто обезумело от боли.
Разбойники, убедившись, что работорговец не застигнут ими врасплох и что справиться с его отрядом будет трудно, обратили все свое внимание на слона. Эта огромная туша мяса была им как нельзя более кстати; они зарились на него, как на лакомое блюдо.
Но так как кожа слона непроницаема для пуль, то туземцы прибегли к другому средству, очень известному у них и почти всегда действенному.
В то время как главная часть шайки для виду еще перестреливалась с абиссинцами, несколько человек, обступив слона, бежали по сторонам, отвлекая его внимание шумом и криками; вдруг один из них, вооружившись длинным копьем, вонзил его по древко под хвост несчастному животному.
Можно себе представить, какие страшные ранения произвело это оружие во внутренностях животного, где оно и застряло; само же древко от удара сломалось.
Такая рана смертельна, но момент гибели несчастного животного наступает в зависимости от его выносливости. Туземцы, зная это, бежали за ним по следам, словно гончие по следу зверя до тех пор, пока он не упадет.
Это могло случиться еще не скоро, и потому бежать им за слоном придется очень далеко, так как слон удивительно живуч и даже раненый будет продолжать двигаться до полного истощения сил. Мальчики, конечно, не могли и думать о том, чтобы покинуть слона, так как при той быстроте, с какой он несся вперед, они рисковали переломать себе руки и ноги при малейшей попытке слезть с него. Им приходилось употреблять все свои усилия лишь на то, чтобы при этой бешеной скачке удержаться на своем скакуне. Тот мчался, сокрушая все на своем пути, не задумываясь ни перед каким препятствием, несся по горам и долам, и так в течение целых четырех часов. Маленький негритенок и его друг Фрике едва держались на нем. Они умирали от жажды: лица, руки и плечи их были покрыты синяками и ссадинами; голова кружилась; они начинали терять сознание.
Слон стал заметно уставать. Его дыхание, порывистое и свистящее, вырывалось с шипением, точно пары из слишком перегретого котла. Бока у него вздымались, как у загнанной насмерть лошади, словно его легкие, налившиеся кровью, готовы были разорваться, и кровавая пена клубами падала на грудь.
Более пятнадцати миль пробежал он не останавливаясь и теперь должен был упасть, чтобы уже больше не встать. Широкая река с плоскими берегами, протекавшая у подножия гигантских деревьев, вскоре преградила ему путь. Собрав свои последние силы, он прыгнул прямо в воду по самое горло. Целый сноп брызг обдал его со всех сторон, искрясь всеми цветами радуги на солнце.
Широко раскрыв пасть, как бы желая разом залить пожар, сжигавший его внутренности, Осанор глубоко погрузил в воду голову, так что Фрике и Мажесте, цеплявшиеся за его уши и повисшие на них, едва могли удержаться над водой. Они с наслаждением окунулись в холодные струи реки, но боялись быть унесенными бурным потоком.
Между тем успокоившееся на мгновение животное, почувствовав минутное облегчение, поплыло к противоположному берегу. Оно уже ступило на берег, медленно и с усилием стало выходить из воды. Хотя весь его громоздкий корпус был над водой, но слон продвигался вперед все медленнее и медленнее; вода доходила ему едва до колен.
Фрике и Мажесте первыми выбрались на берег, и первый из них манил его, зовя ласковым голосом.
Но бедное животное покачнулось, протянуло вперед свой хобот, точно ища опору, и, не будучи в состоянии двигаться дальше, упало на колени, и конвульсивная дрожь пробежала по его телу. Это была агония.
В эти последние минуты у человека, как и у животного, утрачивается ощущение боли, чувствительность притупляется, но само духовное существо, прежде чем умереть, как бы просветляется, мысль и сознание становятся яснее.
И Осанор устремил на молодого француза взгляд, полный невыразимого сожаления и грусти, полный нежности и благодарности. Затем из гортани его вырвался глухой, протяжный вопль, и этот величественный колосс осел, с минуту продержался как бы в сидячем положении, подобно гранитному сфинксу, и потом вдруг свалился на бок.
Две крупные слезы скатились по щекам Фрике, который со скорбью и отчаянием наблюдал смерть своего любимца.
-- Пойдем отсюда! -- прошептал Фрике, обращаясь к негритенку. -- Мне слишком тяжело смотреть на это.
Негритенок, видя горе своего друга, тоже опечалился, но только из сочувствия, не вполне понимая даже, в чем его горе.
Маленький дикарь, дитя природы, привык видеть в животных или естественных врагов человека, или добычу и не понимал, какое еще место могло занимать животное в привязанности или в жизни человека. Для него слон был удобным способом передвижения или перевозки тяжестей и, кроме того, мог быть легко превращен в громадную тушу мяса. Привязанность же его друга к этому могучему, но доброму животному превосходила его понимание. Кроме того, он у себя в лесах столько раз присутствовал при смерти слонов, когда его сородичи приглашали соседей или родных на пир и с этой целью охотились на слонов, загоняли их в капканы, убивали и разделывали.
Такое потребительское отношение к животным наблюдается и у европейцев среди крестьян, которые пользуются ими для своих работ или своих надобностей, но не питают к ним ни любви, ни сострадания и потому часто бывают даже жестоки.
Но подобные мысли возникали у маленького негритенка по неведению, по непониманию, а отнюдь не по недостатку мягкости или чувствительности сердца.
Фрике же представлял собой настоящий тип культурного горожанина. Он обожал природу и животных, как, впрочем, все парижане, которые, освободившись в воскресенье от своих повседневных дел и обязанностей, всей семьей, с женами и детьми, спешат за город полюбоваться голубым небом и свежей зеленью, вдохнуть в себя деревенский воздух и запастись радостью на целую неделю.
Кто может описать пристрастие парижан к животным? Один уделяет из своего скудного заработка каждый день по су, чтобы угостить своего ослика, беседует с ним, как с другом, ласкает его, жалеет... Другой, возвращаясь усталый домой со службы, приводит с собой голодную хилую собаку и делает ее своим другом, делит с ней свой скудный заработок, свои радости и заботы. Или же какие-нибудь бедняки, едва добывающие свое дневное пропитание, подбирают где-нибудь голодную кошку, берегут и кормят ее, делясь с ней последним куском. Что это за славные люди, что за добрые сердца!
Не имея никогда в бытность свою в Париже, что называется, своего угла, Фрике был лишен возможности держать какое бы то ни было животное, которому он мог бы расточать свою нежность и ласки. Но зато какое было блаженство, когда случай позволял ему заглянуть в зоологический сад! Он знал здесь всех животных наперечет, знал их клички и уменьшительные имена, беседовал с ними целыми часами.
-- Пойдем отсюда! -- повторил еще раз Фрике, подавляя вздох при виде неподвижного колосса.
-- Бедный Осанор, он мертв! -- сказал негритенок тоном ребенка, который повторяет чужие слова.
-- Однако послушай, что же мы будем делать? -- спросил Фрике, собравшись с духом. -- Ведь не век же нам оставаться здесь! Вероятно, мы недалеко от побережья океана, а вот перед нами река. Надо полагать, что отсюда до моря не более ста километров. Ибрагим говорил, что завтра он посадит своих людей на корабль. Так пойдем вниз по течению реки, и да даст нам Бог удачи и счастья! Но прежде чем тронуться в путь, давай-ка обсудим свое положение: у меня при себе только нож. Это оружие может нам пригодиться; к сожалению, мое ружье гуляет где-то по лесу... Но у меня есть револьвер, да еще заряженный -- это превосходно!.. Только, черт побери, я потерял свой патронташ. Значит, ни одного запасного патрона! Ну что же делать? Обойдемся и без них!.. Между прочим, я страшно голоден! Что ты скажешь, Мажесте, не закусить ли нам с тобой? А, как ты думаешь?
-- Да... да-а!.. -- согласился Мажесте. -- Но чем?
-- Превосходно! Ты немного разговариваешь, но и времени даром не теряешь! Это хорошо! Так давай готовить наше "бикондо" сами, раз никто не хочет приготовить его здесь для нас. Но прежде всего я желал бы знать, что мы здесь будем есть? Ведь не из револьвера же мне стрелять по этим птицам, что там копошатся в ветвях! Но что же делать? Как добыть пищу? Чем кормиться, пока дойдем до моря?
Между тем Мажесте не бездействовал во время этого монолога, из которого он не понял ни единого слова. Окинув внимательным взглядом окружающие деревья и растения, он проворно вскарабкался на большое дерево с широкими, глубоко вырезанными листьями, на котором висели твердые плоды величиной с кокосовый орех или яйцо страуса, и сбил несколько таких плодов, которые грузно упали на землю.
-- Да я знаю, что это! -- воскликнул Фрике. -- Это плоды хлебного дерева!
Между тем негритенок, не говоря ни слова, спустился на землю с проворством обезьяны и затем, сложив в груду сбитые им плоды, точно запасные артиллерийские снаряды, стал вновь взбираться на другое дерево.
Фрике не мешал ему.
Если он не был знаком, с точки зрения ботаники, с artocarpus ineisa, то отлично знал его с точки зрения гастрономии, и этого для него было достаточно [ В некоторых районах, особенно на океанических островах, хлебное дерево -- важный источник питания. Мякоть созревших плодов (соплодий) хлебного дерева пекут, варят, сушат, засахаривают, едят сырой и даже, разминая и растирая, делают из нее тесто для своеобразных блинчиков. Подобно бананам, недозрелые плоды используются как овощи, а зрелые, более сладкие -- как фрукты. О зрелости плодов свидетельствуют капельки латекса, проступающие на его кожуре. По вкусу жареные плоды напоминают скорее картофель, чем хлеб. Свежая мякоть быстро портится, но сухари из хлебного дерева хранятся очень долго, до нескольких лет. Семена хлебного дерева едят вареными и жареными, добавляя соль ].
Тем временем новый запас другого рода плодов градом посыпался с дерева в траву.
-- Ну, на этот раз ты меня не проведешь, друг мой! Эти бомбочки мне знакомы, -- сказал Фрике. -- Что ты хочешь делать с этими тыквами? Ты очень любезен, но напрасно стараешься. Или ты хочешь шутки шутить?
Фрике отлично знал, что это за тыквы: это были плоды баобаба, весьма невкусные и пригодные разве только тогда в пищу, когда человек умирает с голода и ничего лучшего нет. А потому он положительно не понимал, зачем его друг вздумал добывать эти плоды, рискуя сломать шею.
Но Мажесте, шустрый, как черт, выточенный из черного дерева, молча взял нож у Фрике, срезал им небольшой сук, тщательно обчистил его и затем заострил один конец. Выбрав сухой ствол, валявшийся на земле, он сделал в нем небольшой надрез, вставил в него заостренный конец сука, накрыл это место сухим мхом и принялся быстро-быстро вертеть между ладонями вырезанный из сука колышек.
-- Ага... Прекрасно! Ты хочешь развести огонь!.. Надеюсь, что не для того, чтобы погреться! -- засмеялся Фрике, но тем не менее стал собирать вокруг сухой валежник.
-- Но что же мы станем жарить? Ведь если ты разводишь огонь, так уж, наверное, знаешь, для чего; впрочем, ты здесь у себя дома!
Вскоре вследствие усиленного трения ствол и сухой мох загорелись, а за ними и валежник. Получился настоящий большой костер.
-- Однако хотелось бы мне знать, ради чего ты так стараешься! -- проговорил Фрике. -- Кажется, мы здесь не рискуем отморозить ноги, а каштаны еще не поспели!..
Между тем Мажесте искусно разделял надвое тыквины баобаба и проворно вычищал пальцами мякоть, отчего у него получились две тарелки или, вернее, два блюда.
-- Ну, ну... теперь я понимаю, тебе понадобилась посуда к нашему столу. Так бы и сказал!
Но Мажесте не говорил ни слова, зато старался трудиться за четверых.
Теперь у него было четыре плоских блюда, каждое из которых могло вместить около трех бутылок жидкости. Подбежать к четырем большим деревьям, сделать на каждом по глубокому надрезу на высоте тридцати сантиметров от земли и подставить под эти надрезы свои блюда было для Мажесте делом одной минуты. Из надрезов тотчас же потекла молочно-белая жидкость.
Затем, вернувшись к хлебному дереву, негритенок разрезал крупные круглые плоды, только что сорванные им, и стал нарезать ценное содержимое этих плодов ломтями толщиной в руку. Получилась довольно плотная белая масса, несколько похожая на отварной картофель.
Эти ломти он разложил на уголья и дал им слегка поджариться, причем в воздухе распространился приятный аромат хлеба.
-- Браво! -- воскликнул восхищенный Фрике. -- Ты, право, настоящий повар! Отыскал и хлеб, и молоко в диком лесу! Действительно, это очень любезно с твоей стороны. Знаешь ли, когда я выходил из театра Порт-Сен-Мартен и мечтал о кругосветном путешествии, то никогда не думал, что это будет так весело и забавно! Мы с тобой словно два Робинзона! -- говорил молодой парижанин с полным ртом, уплетая поджаренные сухарики и запивая их молоком, то есть соком масляного дерева, с аппетитом, какой дают восемнадцатилетний возраст, усиленная скачка и спокойная совесть.
Мажесте также не отставал от него, он был в восторге, что его белый брат нахваливает его.
-- А знаешь ли, милейший, что ты удивительно находчив? Ведь без тебя я пропал бы здесь с голода, а между тем одному Богу известно, насколько я был изобретателен в Париже, чтобы сыскать себе пропитание. Правда, там уже ты попал бы впросак! Ты не сумел бы, пожалуй, найти даже табачную лавочку, если бы тебя пустить одного... Но все равно, если бы доктор и месье Андре были здесь, они бы тоже, наверное, сказали, что ты славный паренек.
-- Доти... Адли!.. -- вздохнул чернокожий мальчуган.
-- Да... и у тебя щемит сердце оттого, что мы их потеряли... Ну да и я не рад... да что поделаешь?! Но не беспокойся, мы их найдем! Два таких смельчака, как мы с тобой, да чтобы не сумели их разыскать!.. Нет, видишь ли ты, земля слишком мала для того, чтобы это могло случиться... Кроме того, все идет как нельзя лучше! Теперь мы сыты, пойдем, вздремнем хорошенько, а когда выспимся, то направимся вниз по течению реки. Это непременно выведет нас куда-нибудь и, всего вероятнее, к морю. Однако, прежде чем лечь спать, вырежем себе каждый по здоровой дубинке; это вернейшее и необходимейшее средство против змей всех цветов и размеров, какими изобилуют эти леса. У меня до сих пор еще не совсем поправилась нога после укуса желтенькой злючки, но что поделаешь?!
Молодые люди закусывали всего на расстоянии четырех-шести метров от того места, где упал слон. Они вернулись теперь к тому месту реки, где он лежал, но так как с того времени прошло уже более трех часов и время клонилось к вечеру, то они сочли неблагоразумным глядя на ночь пускаться в путь. Лучше было спокойно проспать ночь, чем подвергаться риску встреч с разбойниками или дикими зверями.
После довольно продолжительного отдыха на берегу реки они решили соорудить себе гнездо или помост в ветвях баобаба, и Фрике, как истый сибарит, не поленился подостлать в свой гамак сухих и мягких трав. Помещение их было удобно и безопасно от диких зверей, которые, привлеченные запахом трупа слона, стали с рычанием бродить вокруг после заката солнца.
Однако, несмотря на этот страшный и зловещий вой голодных зверей, наши друзья проспали всю ночь как убитые.
Как только первые лучи зари позолотили верхушки деревьев, в два прыжка они очутились на земле.
-- Ну а теперь в путь! -- воскликнул Фрике, предусмотрительно засунув в капюшон своего бурнуса несколько поджаренных ломтей плодов хлебного дерева.
-- Да-а... В уть! -- сказал Мажесте, охотно повторявший вслед за своим другом слова, но проглатывая при этом часть букв.
Не успели они отойти и десяти шагов, как с того берега реки, не далее ста шагов, легкий белый дымок появился между листвой, предшествуя сухому треску, и тотчас грянул выстрел.
Негритенок вскрикнул и, забывая о себе, кинулся к Фрике и потащил его за толстый ствол дерева.
-- Ах, негодяи, бездельники! Что они тебе сделали, маленький? Они ранили тебя в плечо... Надеюсь, они не задели костей... Но как из тебя хлещет кровь, бедняжка! Ну, можно ли устроить мир, когда в нем такие порядки?! Что мы им сделали? Чем мы виноваты? За что они стреляют по нам из своих дрянных ружей?.. Это, вероятно, те самые бандиты, что убили нашего Осанора. Они все время гнались за нами по следу... Ах, разбойники!..
Не переставая говорить. Фрике тем не менее не бездействовал; он тщательно осмотрел и ощупал рану своего маленького друга и убедился, что никаких серьезных повреждений не было; были разорваны только наружные покровы.
-- Это ничего! -- говорил негритенок.
-- Но это все по их вине!.. Я им этого не прощу! -- свирепствовал Фрике. -- Я сейчас наложу тебе на рану холодный компресс, как это делал доктор на раны Ибрагима. Это прекрасно помогает, холодный компресс на раны... Но прежде всего нам надо обезопасить себе путь к воде.
С этими словами он слегка вытянул шею, выглянул из-за дерева и увидел с десяток чернокожих, готовившихся переплыть реку.
-- Погодите, голубчики, погодите, дикари проклятые! -- и, наведя на них свой револьвер, он приставил его к стволу дерева и спустил курок.
Едва щелкнул выстрел, как один из чернокожих, смертельно раненный, широко раскинув руки, грузно грохнулся на землю.
-- На, получи! Это тебе за моего черного братца! Вот бы меня похвалил месье Андре за этот выстрел! Но вот беда: ведь у меня теперь всего только пять зарядов!
Между тем чернокожие скрылись, точно провалились под землю.
В два прыжка наш мальчуган очутился у воды, в одну минуту смочил большой кусок своего широкого бумажного шарфа, подаренного Ибрагимом и служившего ему поясом, и, бегом вернувшись к раненому, наложил этот компресс ему на плечо. Мажесте немедленно почувствовал облегчение.
-- Только еще этого не хватало! -- ворчал между тем Фрике. -- Каково-то нам будет теперь, когда появились эти черномазые! Только бы не привязалась лихорадка к моему малышу. Что я тогда стану с ним делать?! Где его устрою? И какой он мужественный, какой терпеливый... он улыбается, чтобы обнадежить меня... Если бы еще доктор и месье Андре были с нами, мы бы их славно проучили, этих наглецов, и очистили себе дорогу, но я, к сожалению, один!..
Однако чернокожие не повторяли своего нападения: очевидно, револьверный выстрел мальчугана испугал их.
Но слоновая туша все же привлекала их; ведь они со вчерашнего дня бежали за ним по следу и, конечно, не хотели теперь отказаться от такого лакомого угощения.
Наблюдая за их действиями, Фрике вскоре заметил, что туземцы стали спускаться к реке, прикрываясь толстыми связками тростника, которые должны были служить им защитой. Через несколько минут все они перейдут на этот берег.
Сопротивляться этому было бы безумием.
-- Надо отступать! -- решил Фрике и, схватив своего друга за руку, потащил его за собой в глубь леса. Мажесте, желая показать, что рана его нисколько не беспокоит, тихонько высвободился от него и помчался, как стрела, скрываясь за стволами деревьев.
Этому прекрасному примеру последовал и Фрике, по которому дикари, прикрывавшие переправу, дали залп, но безрезультатно.
-- Проглазели, друзья! -- насмешливо крикнул Фрике. -- Ну, теперь вперед, малютка, вперед! -- И оба помчались с быстротой молодых оленей.
За пять или десять минут они отбежали на километр, невзирая на кусты и валежник, преграждавший им путь. Перед ними вдруг открылась широкая прогалина, но в тот момент, когда они должны были выйти на нее, Мажесте, бывший всегда настороже, все видевший и замечавший, увидел на расстоянии каких-нибудь трехсот метров новый отряд туземцев, бежавших с противоположной стороны.
Очевидно, выстрелы встревожили их, и теперь они, крадучись, спешили на выручку своему передовому отряду, преграждая путь мальчуганам на большом протяжении.
Очутившись между двух огней, наши друзья оказались в весьма непростом положении. Кинувшись вправо, прежде чем их успели заметить, они побежали к реке, до которой добрались в несколько секунд.
Не считаясь с опасностью, которой они подвергали себя, рискуя завязнуть в тине и наносном иле, они спрятались там, увязая все глубже и глубже, ждали, что произойдет дальше.
Ожидание их было непродолжительным. Один из туземцев, случайно напав на их след, добежал до них и на мгновение приостановился, увидев двух мальчуганов.
Он занес уже свое копье, как вдруг Фрике, словно тигр, выскочил из камышей и вцепился ему в горло. Противник хотел было сбросить его, но напрасно: крепкие руки маленького парижанина душили его. Он не успел даже вскрикнуть, так как в тот самый момент Мажесте, выхватив из-за пояса Фрике его нож, вонзил его по самую рукоятку между плеч туземца, который повалился на землю.
-- Черт побери! -- пробормотал молодой француз. -- Дела наши плохи! Ведь скоро они все нападут на нас! Да еще мой малютка прямо-таки исходит кровью... Того и гляди, с ним сделается дурно! Что тогда делать? Эх! Вот, кажется, счастливая мысль. Вместо того чтобы торчать здесь, в этой тине, спустимся в воду, ляжем на спину и поплывем без хлопот вниз по течению! Ну-ка! Я сверну свой бурнус, запрячу в него свой револьвер, -- ведь нельзя, чтобы патроны смокли, -- положу все это на грудь, -- и с Богом!
Без малейшего шума оба мальчугана спустились в воду и как привычные пловцы предались на волю течения.
Но течение было медленное, почти нечувствительное, и они двигались очень тихо.
К довершению бед Мажесте начал ослабевать. Не проплыли они и ста с лишним метров, как он вдруг ушел под воду. Правда, он почти тотчас же выплыл на поверхность, но при этом из груди его вырвался мучительный вздох, который, как ножом, полоснул Фрике по сердцу.
-- Погоди, бедный малютка! Ведь ты не позовешь на помощь, даже если станешь тонуть... Хорошо еще, что я тут... и не дам тебе пропасть! К черту этот бурнус! Бог с ними, с патронами, пускай отсыреют. Это важнее! -- И, разговаривая таким образом сам с собой, по своему обыкновению. Фрике подхватил своего друга под лопатки и, сильно работая другой рукой, добрался до маленького островка длиной около десяти метров и шириной около трех, поросшего высокими водяными травами и бамбуком.
Туземцы увидели их в тот момент, когда они, как водяные крысы, скрывались между зелеными стволами, причем Фрике волочил Мажесте, почти потерявшего сознание.
Почти одновременно протрещало около десяти выстрелов, но они не причинили никакого вреда, если не считать двух-трех стволов бамбука, которые они срезали на высоте приблизительно метра от земли.
-- Ну наконец-то мы у себя дома! Правда, квартира не особенно просторна. Но здесь мы все-таки сумеем, может быть, защищаться некоторое время! Только бы мои заряды не отсырели! Ба! Да эти металлические снаряды не так-то скоро промокнут! Ну мы сейчас позабавимся!
Действительно, помещение это не было особенно просторно. Оно по своему объему напоминало нору старьевщика дядюшки Шникманна, первого хозяина Фрике.
Уложив как можно удобнее раненого на мягкой душистой траве и сменив его компресс, молодой француз прежде всего обошел весь остров.
Этот обход его новых владений был непродолжителен. Уходя, он приказал раненому не шевелиться, а затем осторожно ползком в четыре шага достиг восточной конечности миниатюрного материка.
-- Хм, вот и край света! -- воскликнул он и, осторожно раздвинув руками камыши, увидел, как туземцы свежуют слона.
Эта картина привела его в бешенство.
-- Негодяи! -- крикнул он. -- Они только и думают о том, как бы убить да сожрать! Спрашивается, что им сделал этот слон? Будь еще при мне ружье да сотня патронов, я бы научил их уму-разуму!
Научить детей Экваториальной Африки уму-разуму посредством всаженных в них зарядов дроби и картечи было несколько оригинально, но это объясняется тем, что в данный момент наш молодой друг имел несколько однобокое представление о жизни.
Прокрадываясь вдоль западной стороны острова, берег которого поднимался не более полутора метров над водой, но зато стоял отвесной стеной, он был поражен странным явлением.
-- Хм! Эта почва как будто колеблется под ногами, -- проговорил он, -- ну да, несомненно! На чем же в таком случае держится этот остров? Ведь не на сваях же его соорудили!
Он попрыгал на одном месте, желая своей тяжестью уплотнить почву и убедиться, что его остров действительно неустойчив. И что же? Весь островок заколыхался и описал как бы полувращательное движение, причем опустился носом сантиметров на двадцать в воду, отчего вода заплескалась спереди и позади островка.
-- Да это действительно плавучий остров, -- воскликнул Фрике, -- вроде плота! Хорошо было бы найти причал, удерживающий его! Вот бы утерли нос этим черномазым! Но что за странная почва! Собственно говоря, слово "почва" для этого острова преувеличение. В сущности, это просто остатки водяных растений, обломки тростника и камышей, словом, все, что плыло по реке, а затем слежалось здесь, задержанное на своем пути каким-то препятствием, перегнило, смешалось с илом и наконец поросло травой и даже приютило целую рощицу бамбуков. А мы -- Робинзоны этого островка! -- продолжал рассуждать Фрике. -- К сожалению, съестные продукты здесь редки... Ну, если бы еще мой малыш не был ранен, а то теперь я являюсь, так сказать, главой семейства, и мне надо беспокоиться за двоих!
Он подошел к негритенку, который забылся тяжелым сном. Чтобы прикрыть его от палящих лучей солнца, Фрике сплел над его головой ветви кустов в виде козырька, а сам сел возле и стал раздумывать.
Жара была томительная: ни малейшего дуновения ветерка, и лучи солнца, отраженные водой, приобретали как бы удвоенную силу. Размышления маленького парижанина вскоре перешли в дремоту, а затем его сморил тяжелый сон.
Он проспал около двух часов, как вдруг сильный толчок, нанесенный чем-то островку, заставил его пробудиться. Островок так накренился на один бок, что можно было подумать, что он сейчас пойдет ко дну.
-- Живо, Мажесте! Собирайся, маленький, мы тонем! -- крикнул он.
В тот же момент из-за бамбука раздался свирепый вой, и над водой показалась голова огромного дикаря.
Он потрясал своим длинным копьем и собирался без дальнейших разговоров пронзить им мальчугана, но того трудно было застать врасплох.
-- Ага, вторжение в чужие владения! -- закричал Фрике. -- Погоди, голубчик, я тебя проучу!
Он не договорил еще этих слов, как чернокожий с простреленной навылет грудью грузно шлепнулся в воду.
-- Право, мои заряды не подмокли! Ну а теперь за кем очередь? -- громко крикнул он и смело выступил на край островка, держа свой револьвер наготове.
Пораженные таким энергичным и неожиданным отпором, нападающие поскакали все в воду, как лягушки, и разом скрылись неизвестно куда.
-- Подумать только, что у меня остается теперь всего четыре заряда! А мы осаждены, и в наших запасах нет и десяти граммов сухарей. Что всего ужаснее -- этому малышу нечего дать поесть; он, бедняга, совсем ослабеет. Но что поделаешь?
Между тем солнце начинало склоняться к закату. Приближалась ночь, и положение мальчуганов ухудшалось.
Нельзя было даже и мечтать о том, чтобы покинуть остров. Туземцы, сторожившие их на обоих берегах реки, время от времени издавали грозные крики, как бы давая этим понять, что всякое отступление мальчуганам отрезано.
Эта ночь тянулась, словно двое суток. Бедняжка Мажесте в сильном жару бредил всю ночь; рана его воспалилась, несмотря на холодные компрессы, которые Фрике беспрестанно сменял.
Больной пытался встать и по временам бешено сопротивлялся ласковым уговорам своего друга, упрашивавшего его полежать смирно и потерпеть. В конце концов самоотверженный уход Фрике не привел ни к чему. Скрепя сердце ему пришлось связать ноги больному, чтобы помешать поминутно срываться с места. Для этой цели Фрике поспешно сплел что-то вроде веревки из ивняка, росшего в илистом грунте островка.
К утру жар спал, но бедняжка был до того слаб, до того истощен, что, едва раскрыв глаза, тотчас же заснул глубоким спокойным сном. Тем временем Фрике, мучимый голодом, старался обмануть свой желудок, пережевывая почки бамбука. Но это вызвало только тошноту, нимало не утолив голод.
-- Нет, право, я, очевидно, рожден для того, чтобы умереть с голода! -- рассуждал он. -- Я не могу прожить полугода, чтобы не изведать голод. Вот хотя бы теперь! Ну скажите пожалуйста, на что я буду пригоден еще через двенадцать часов? Между тем надо во что бы то ни стало увести отсюда моего малыша, который может сильно расхвораться, а эти чернокожие облепили нас кругом, как мухи, и точат на нас зубы в довершение несчастий. Я не могу даже отправиться на берег за какими-нибудь плодами, которыми мог бы утолить свой голод и поддержать силы моего малыша, не рискуя при этом быть схваченным этими дикарями. А что, -- продолжал размышлять Фрике, -- если бы, проплыв под водой и не поднимаясь на поверхность, добраться до бедного Осанора и отрезать от него кусочек мяса на нашу долю?! Это была бы последняя услуга, которую благородное животное могло бы оказать мне, своему другу! Нет, право, это счастливая мысль!
Убедившись, что Мажесте крепко спит, Фрике осторожно спустился в воду и очень долго не появлялся на поверхности. Уж не сделался ли он добычей крокодилов и не пошел ли ко дну, внезапно ослабев? Нет! Река заволновалась на расстоянии всего нескольких метров от того места, где он нырнул под воду, и на поверхности показалась его голова.
Он потянул в себя воздух, зафыркал, как это обыкновенно делают профессиональные купальщики, и затем тотчас же снова нырнул.
Секунд через двадцать он показался снова над водой, но уже по другую сторону острова, под которым проплыл как под мостом. Выбравшись на сушу с помощью тростников и веток ивняка, за которые он ухватился руками, Фрике принялся отплясывать какой-то дикий танец, который свидетельствовал если не о том, что он лишился рассудка, то, во всяком случае, о том, что он был чем-то чрезвычайно обрадован.
-- А я еще проклинал голод! -- воскликнул он. -- Что ни говори, а это имеет свою хорошую сторону... Теперь я благословляю голод! Да здравствует голод! Он спасет нас. Только бы нам посчастливилось найти как-нибудь добрую тарелку матросской похлебки, когда все это будет окончено!
Но что было общего между голодом и спасением наших двух друзей? А вот что.
В тот момент, когда Фрике нырнул и собирался уже, плывя под водой, направиться к туше слона, он, как отличный пловец, прежде всего огляделся вокруг и сразу заметил нечто странное: весь остров, где он с Мажесте нашел себе убежище, держался на стволе дерева средней толщины. Этот ствол служил единственной точкой опоры островка, который иначе унесло бы течением.
Ствол этот наполовину сгнил, а частично был размыт водой. Поднявшись на поверхность и набрав воздуха, Фрике снова нырнул и проплыл под островом, убедившись, что старый ствол был единственной сваей, поддерживавшей его, и это внушило ему оригинальную мысль. Если бы ее осуществление ему удалось, то они оба были бы спасены! И это вызывало в нем бурную радость.
-- Ну, будет кривляться, Фрике! -- остановил он сам себя. -- Надо быть хоть немножко серьезным! Сейчас мы будем сниматься с якоря: надо приберечь силы, тем более что ты один... Какое все-таки счастье, что я был голоден! Ни малейшей опасности несварения желудка, как говорил доктор, кроме того, если бы я не был голоден, то не захотел бы добыть кусочек слоновьего мяса и не подумал бы нырнуть под воду, не увидел бы, что наш остров держится на старом древесном стволе, как гнездо чирка на сухих ветках!
Фрике даже и не подозревал, насколько близко и верно было его сравнение. Русло африканских рек нередко перемещается вследствие различных причин, в том числе и геологических изменений, являющихся последствием землетрясений или ураганов.
Еще не в столь отдаленное время эта самая река была выбита из своего прежнего русла, и ее воды проложили себе новый путь; и вот на пути их встретилось дерево; его ветви задерживали все, что плыло вниз по течению. Все эти отбросы мало-помалу складывались, новые вещества беспрерывно ложились на предыдущие, и из всего этого образовалась нынешняя почва. Ветви дерева давно сгнили, и ствол его медленно распадался.
Наконец водяные травы и растения, найдя себе подходящую почву, с невероятной силой стали произрастать на вновь образовавшейся суше, которая теперь представляла собой настоящий плавучий остров, держащийся на своей подставке, как опенок на тоненькой ножке.
Достаточно было небольшого усилия, чтобы сломить эту подпору и превратить этот островок в зеленый плот.
Вот что задумал Фрике.
Конечно, бедный мальчуган был чересчур мал, чтобы одними своими силами выполнить эту задачу, тем более что истощенный голодом он значительно ослаб. Но зато не ослабевали его энергия и настойчивость.
-- Ничто не достается без труда! -- утешал себя мальчуган. -- Но зато, когда я освобожу этот остров, он плавно поплывет вниз по реке; тогда я растянусь, как царь, и высплюсь всласть. А тем временем мы выплывем в море, которое должно быть недалеко. Черномазые теперь попрятались; они переваривают бедного Осанора; мой малютка спит, как праведник. Время самое подходящее. Пора переходить от мечтаний к делу!
С этими словами он нырнул, держа свой нож в руке.
Спустя две секунды остров заколыхался и стал содрогаться; подпоры его подпиливались ножом. Через полминуты Фрике вынырнул на поверхность, отдышался и снова нырнул. И так он действовал до полного истощения сил. И чем больше он уставал, тем с большим ожесточением работал. Хотя ствол все еще по-прежнему удерживал остров. Однако мальчуган не хотел признать себя побежденным.
Каждый раз, поднимаясь на поверхность, чтобы запастись воздухом, он оглядывался по сторонам, чтобы убедиться, что все спокойно.
Однако эта абсолютная тишина и отсутствие чернокожих не внушало ему особенного доверия. Так как он очень устал и чувствовал, что силы начинают ему изменять, то решил вылезти на берег и немного отдохнуть. Это он сделал как раз вовремя; туземцы подстерегали его, готовясь к новому нападению. Они подплывали к острову, как аллигаторы, не показываясь на поверхности реки, плывя под водой без малейшего шума. Но Фрике заметил их. Он спрятался в траве, насторожив уши и держа наготове револьвер.
-- Всего только четыре заряда! -- шептал он про себя. -- Только бы мой малышка не шевелился: это осложнило бы наше положение! И какая обида, что я не смог своротить этот противный ствол, который, в сущности, едва держится. Наш островок плыл бы теперь по течению, и эти убийцы остались бы с носом! А вот и они!
Действительно, пять курчавых голов появились над водой всего на расстоянии пары метров от островка, а затем показались их плечи. Они уцепились руками за прибрежные стебли тростника островка, и все пятеро почти одновременно выросли перед Фрике, огласив воздух громким отвратительным криком, в котором было что-то свирепое и злорадное.
Притаившись в траве. Фрике замер, не двигался с места, не шевелился. Но прыжки дикарей раскачали островок и он чуть не на целый метр погрузился в воду под их тяжестью. Удивленные, они переглянулись между собой. Вдруг раздался треск. Зеленый плот медленно описал полуоборот, заколыхался и поплыл по течению. То, чего не мог достигнуть Фрике, потратив столько усилий, само собой сделало помимо их воли внезапное нападение его врагов.
Последние, рассчитывающие на ожесточенное сопротивление, совершенно растерялись. Пустынность и безлюдье острова совершенно противоречили их предположениям, а движение почвы, которую они считали твердой землей, наводило на них страх.
Тут Фрике с револьвером в руках выскочил из своей засады и смело кинулся на них.
-- Эй, чтоб вас здесь не было! Живо! Слышите?! -- крикнул мальчуган.
Все разом очнулись, завязался бой, но длился он недолго. Первый, кто хотел схватить мальчугана, покатился с раздробленной челюстью по земле. Другому также не посчастливилось: пуля, пушенная в упор в грудь, заставила его скатиться в воду. Третий, обезумев от страха, недолго думая нырнул и поплыл к берегу, и это было самое лучшее, что он мог сделать.
У Фрике оставалось еще два заряда. Борьба на этом маленьком островке начиналась отчаянная: оставалось или победить, или умереть. Фрике отлично понял это по решительному виду двух туземцев, готовых наброситься на него.
Один из них замахнулся на Фрике своим копьем, но тот, ловко уклонившись от смертельного удара, откинувшись назад в самый последний момент, в то же время спустил курок. Однако револьвер на этот раз дал осечку.
-- Что такое?! -- воскликнул мальчуган скорее удивленный, чем испуганный. -- Ну, теперь последний гостинец! -- И, вытянув вперед руку, он выпустил свой последний заряд.
Неприятель свалился с простреленным черепом. В тот момент, когда Фрике бросил свое оружие, теперь уже бесполезное, он сам упал от удара в затылок, нанесенного ему последним из чернокожих, который, полагая, что враг убит, тотчас же бросился в воду и поплыл к своим.
-- Мой бедный малютка, мой маленький братец! -- простонал Фрике. -- Что с тобой будет без меня? -- И он остался недвижим на траве.
Между тем течение быстро уносило островок к устью реки. Он плыл, часто описывая полуобороты и кругообразные движения, наталкиваясь на берега, останавливаясь на время и снова, подхватываемый течением, двигался дальше. Мало-помалу быстрота его движения увеличивалась по мере того, как само течение реки становилось быстрее и сильнее. Фрике все еще не приходил в себя после глубокого обморока. Возле него лежал труп убитого им туземца, а рядом спал мирным сном Мажесте.
Сильный толчок наконец разбудил его. Островок к чему-то пристал.
Был уже ясный день. Оба мальчугана, разом очнувшись, громко вскрикнули. У Мажесте уже не было больше жара, но он был страшно слаб. Фрике был в ужасном состоянии: у него сильно болела голова, и крепло чувство голода.
На их крик ответили десятки голосов на смешанных туземных и иностранных наречиях:
-- Вабт! Wasist! Стоп! Halte!
-- Что за черт! Да где же мы? -- воскликнул Фрике, недоумевая. -- Я слышал, кто-то крикнул "Halte!". Значит, здесь есть французы, земляки!.. Эй, поспешайте! Мы тонем!
По странной случайности островок наткнулся на борт большого судна, стоявшего на якоре в устье реки.
Фрике протирал себе глаза, как будто ему что-то пригрезилось. Удивление его было непродолжительным: он вдруг понял, что его остров, разрезанный бушпритом надвое, уносило течением в море.
Он едва успел ухватить в охапку Мажесте и уцепиться одной рукой за один из канатов, свешивавшихся с борта судна.
Те, кто издавал крики, слышанные потерпевшими крушение, поспешили теперь подтянуть обоих ребят кверху и вытащили на палубу почти в бессознательном состоянии.
Впрочем, обморок наших друзей был непродолжительным; Фрике открыл глаза, и первый человек, которого он увидел, был Ибрагим! Сам Ибрагим, работорговец, который преспокойно курил свою трубку, сидя на богатом ковре, скрестив под собой ноги.
-- Эй, здравствуйте, патрон! -- весело, позабыв об усталости, крикнул парижанин, узнав своего доброжелателя.
Ибрагим чуть было не выказал удивления при звуке этого знакомого ему голоса, но сдержал себя и, к немалому изумлению приближенных, встал и, подойдя к Фрике, похлопал по плечу и пожал ему руку.
-- Как видите, мы не погибли, патрон, и, признаюсь, очень счастливы видеть вас. А знаете, наш бедный Осанор умер, и чернокожие съели его. Но зато я убил их с полдюжины! Вы только посмотрите, что они с нами сделали, эти негодяи! Ах да, я и забыл, что вы ведь говорите только по-арабски! Это досадно... Ну а как поживает месье Андре? А где доктор? Где они? -- осведомился мальчуган, вдруг побледнев, с выражением тревоги в голосе, так противоречащей его вечной веселой беспечности.
В этот момент к ним подошел высокого роста энергичный господин в европейском платье и сказал:
-- Вы говорите, как вижу, о тех двух французах, которые были освобождены Ибрагимом и доставлены им сюда?
-- Да, милостивый государь!
-- Называйте меня капитаном!
-- Да, капитан! Не будете ли вы столь добры сообщить мне о них то, что вам известно? Мы, этот черный мальчик и я, их друзья, и их отсутствие нас страшно беспокоит!
-- Вы можете успокоиться! Они оба в надежном месте. Ибрагим, который рассказал мне их историю, а также и вашу, сдержал свое обещание. Он препроводил их в Шансонксо, в португальские владения, откуда они без труда сумеют вернуться на родину.
-- Ах, это просто прекрасно! -- воскликнул Фрике с видимым облегчением. -- Благодарю вас, капитан! И если это вам не будет неприятно, я очень желал бы отправиться к ним! Вероятно, это не очень далеко?!
-- Да, действительно, это недалеко, но отправиться к ним вы все-таки не сможете.
-- Почему же, если позволите спросить?
-- Потому, что вы должны остаться здесь!
-- Неужели?
-- Да. Вам и вашему негритенку предоставляется выбор: вступить в число матросов моего экипажа или быть сброшенными в море с двадцатичетырехфунтовым ядром, привязанным к ногам.
-- Так неужели другого выбора нет?
-- Нет!
-- Если наши друзья в безопасности, а вы желаете принять на себя заботу о предоставлении мне возможности совершить мое кругосветное путешествие, то я принимаю ваше любезное предложение и за себя, и за моего малыша.
-- И вы правы, поступая так!
-- Но я хотел бы, однако, знать, где мы находимся!
-- На борту невольничьего судна, милейший.
-- A-а! Так это вы вывозите живой товар этого мошенника Ибрагима!
-- Да! -- сказал капитан, по-видимому заинтересовавшись этим разговором. -- Однако вы оба, вероятно, голодны, а у меня не в обычае заставлять голодать даже новых членов экипажа. Идите, матросы, поешьте -- это прежде всего, а потом будет видно, что с вами делать.
-- Слушаю, капитан! Пойдем, Мажесте, -- сказал Фрике и направился прямо на камбуз как человек, знакомый с помещениями на судах.
Мажесте, шатаясь, побрел за ним. Его рана причиняла ему страшную боль.
-- Послушайте, матрос, а как вас зовут? -- окликнул француза капитан.
-- Фрике, капитан, Фрике-парижанин.
-- Хорошо! Так вас и запишут в списки экипажа. А вашего негра сейчас осмотрит доктор!
-- Благодарю вас, капитан!
-- Идите!
-- А этот капитан с виду совсем не свирепый. Главное -- раскусить, в чем тут дело. А пока попробуем-ка здешней матросской похлебки, а там дальше видно будет!.. Все-таки это какое-то странное судно. Так вот, значит, мы на невольничьем судне, то есть рискуем каждый день быть повешенными, если только нас изловит крейсер. И нет никакой возможности сбежать отсюда: капитан, как видно, не шутит, говоря о двадцатичетырехфунтовом ядре... Не успеешь оглянуться, как это может случиться! Но все-таки прежде всего следует попробовать суп!
Действительно, то было страшное судно, на которое волей судеб попал теперь Фрике.
С убранными парусами и мачтами оно походило на понтон, а вид его оснастки, все мачты и реи, в том числе и грот-мачта, были сняты и аккуратно уложены вдоль палубы. Крепко установленный на якорях, корабль этот мог быть принят за обыкновенное судно, ожидающее здесь капитального ремонта. Но, видя, что борта сидят глубоко, можно было с уверенностью сказать, что оно приняло полный груз и, по-видимому, готово к отплытию, хотя в данный момент и было лишено своих обычных двигателей, то есть мачт и парусов.
Все несчастные, которых Ибрагим доставил сюда из страны осиебов, были теперь загнаны в трюм этого судна. Чернокожий человеческий скот был осмотрен, выбракован и продан по хорошей цене. Дело было кончено.
Капитан принял на себя доставку этого черного дерева и ночью должен был выйти в море.
Только один Ибрагим со своим помощником еще оставались на судне; все его люди были уже на берегу и ожидали, когда их предводитель закончит последнюю важнейшую формальность.
Это продолжалось недолго.
Капитан спустился на минуту в свою каюту и вернулся оттуда с двумя большими мешками золота, которые и вручил помощнику Ибрагима.
Кроме того, он принес еще бумагу, написанную по-английски и по-арабски, которую Ибрагим внимательно прочел от начала до конца.
Это был чек на один из важнейших банкирских домов в Кейптауне, цена человеческой жизни.
Ибрагим, выздоровевший благодаря лечению доктора Ламперрьера, был достаточно богат. Африканский торговец человеческим мясом теперь хотел только одного -- примириться со своей совестью. А это было нетрудно. Что же касается остального, то он решил распустить своих людей, уступить свою торговлю и кредит своему помощнику и ехать получать из банка причитающуюся ему по чеку громадную сумму, а затем вернуться морем в свою милую Абиссинию, где будет мирно наслаждаться плодами своих праведных трудов.
Пожав в последний раз руку капитану, он спустился в ожидавшую его шлюпку и, не попрощавшись с Фрике, отбыл к своей охране.
Что же касается нашего парижского гамена, то, поглотив изрядное количество превосходной матросской похлебки, от которой, по его выражению, у него сердце подпрыгнуло до ушей, он отвел Мажесте в лазарет и передал его на попечение врача, после чего, вернувшись на палубу, уже не увидел на ней Ибрагима, а за кормой виднелись только пустынные, безлюдные берега.