Летописец не всегда может распутать нити событий с такой ясностью и наглядностью, как хотелось бы. У Элизабет Готорн было в распоряжении ровно пятьдесят лет для размышлений об этой истине! Она умерла семидесяти-трех-летней старухой, тихой, ласковой и всеми уважаемой, начальницей ею же во дни молодости основанного госпиталя „Южный Крест“, находящегося в Кольчестере — там, где волны Индейского и Атлантического океанов омывают утесы Капской земли.
Полвека довелось ем размышлять о событиях, происходивших со дня, в который она в последний раз видела молодого немецкого ученого — и этой загадки она до последней минуты не разрешила! Она видела, как гроб закрылся над живым, видела, как человек, к которому ее сердце рвалось до последнего вздоха, неожиданно порвал в этом гробу нежные узы, связывавшие обоих, и затем пропал в неизвестности. Пусть весь мир десятки лет продолжала волновать судьбе этой единственной в своем роде экспедиции, пусть сотни ученых сочинений занимались этой проблемой, пусть поэты делали ее темой своих баллад — для нее с этими внешними загадками была связана другая загадка, которая казалась ей важнее первой, трактовавшейся в ученых сочинениях!
Пятьдесят лет размышляла она над ней, и так и не разрешила ее. Правда, в зрелые годы она кой о чем догадывалась… но уверенности не обрела. До конца своих дней хранила она верность человеку, ворвавшемуся в ее мирок с таким смелым планом и отторгнутому от нее такой необычайной судьбой. Ложась в старости на свой последний одр, она судорожно стискивала рукой крохотную металлическую пластинку, которую некогда, в счастливый день, исписала приветами рука того, кого она надеялась на всю жизнь удержать около себя. Пальцы покойницы не выпустили пластинки, и она ушла с нею в место вечного упокоения.
Давно скончался ее отец. Он не перенес трагического конца предприятия. Он утратил интерес к своему делу и с радостью ухватился за представившийся случай уйти в отставку. И долго, медленно чах и угасал, как свеча. В это — то время дочь Готорна и основала госпиталь, который не покидала до кончины.
Страшный удар поразил ее иначе, чем ее отца. Тот ломал себе голову над причинами, поведшими к катастрофе, над концом, постигшим его друзей. Элизабет же терзал не конец сам по себе. Она в возвращении возлюбленного усмотрела бы особую милость судьбы. Но этот человек вдруг стал другим: когда задвинулись железные засовы его темницы, заживо погребенный сделал знак, порвавший нить грядущего счастья, разбивший бокал, из которого оба они надеялись пить вино счастья и радости.
Почему? Почему?… Вот какой вопрос мучил белокурую дочь Готорна, пока голова ее не побелела, и смерть не прекратила гаданий.
* * *
В дневнике Элизабет Готорн мы находим следующие записи:
10 октября 3000 года.
„Иоганнес на заре прибыл из Каира. Он не показывается. Отец с минутку беседовал с ним в его комнате. Он говорит, что наш друг производит впечатление растерянности, что он измучен поездкой. Он чувствует себя нездоровым и просит извинить его. — Страшная тревога томит меня! Завтра утром, или около полудня, должен начаться полет в страшную неизвестность! Еще несколько часов — и их я проведу без него“…
Из письма Стэндертона к его другу Фандерштрассену: „Последние строки перед разлукой надолго… а если чорт вмешается в дело, так навсегда! Дело-то уж очень необыкновенное! Между прочим, мне сегодня показалось, словно Баумгартом в последний момент овладели сомнения. Он прибыл утром и уединился, не желая ни с кем видеться. К вечеру он послал за мной. Спросил, все ли готово. Я об'яснил ему, что нам остается только влезть — все до последних мелочей готово. Долго молчал он — и вдруг медленно процедил: — Не предпочтете ли вы все таки в последний момент отказаться от ненадежного предприятия? — Я засмеялся и ответил, что теперь уже поздно, и у меня нет желания сделаться мишенью насмешек пяти частей света. Долго смотрел он перед собой, потом неожиданно вскочил и промолвил: — Вы правы! Все развивается последовательно, как должно развиваться! — Не знаю… Этот разговор как-то взволновал меня! Между нами замечу: наш ученый друг любит дочку Готорна, а она его… Не замешалось ли тут чувство? Это был бы не первый случай уничтожения великих замыслов нежными пальчиками! Стоит только порыться в томах всемирной истории“…
Из дневника Элизабет:
„10-е октября, полночь.
Ночь гнетуще тиха. Тем сильней моя тревога. Какой, однако, чудесный утешитель сон, какой милосердный друг! Нынче он бежит меня… Еще одиннадцать часов — неизбежное свершится. Необозримые, человеческие массы проводят теплую ночь на полях; весь Капштат и окрестные места превратились в огромный бивуак. Тысячи увеселительных судов, парусников, пароходов лежат на воде.
Вечер опять собрал за нашим столом людей, дерзающих на неслыханное. Отец и Арчибальд Плэг настояли на этом. Плэгу хотелось устроить прощальную выпивку и он был очень недоволен, когда она не состоялась. Он был, впрочем, весел, как всегда, и шутил безпрестанно. Стзндертон-Квиль был спокоен и холоден. Это человек, сотканный из железной энергии. Другие двое приглашенных, превосходные машинисты, были смущены и безмолствовали.
Иоганнес пришел на недолгий часок. Он был бледен и сосредоточен в себе. Изредка ронял он словечко. — Он несколько раз взглянул на меня грустным оком, но избегал заговорить. — Он для меня загадка! Я пыталась добиться разговора с ним наедине, но он явно уклонялся от этого. Пытаюсь читать в его душе. Неужели им овладели сомнения? — Судя по одному намеку отца, это возможно.
Страшится ли он просьб, слез с моей стороны? Или не доверяет своим силам, способности устоять против них? — Отправляясь в свою комнату, он молча протянул мне свою руку.
Будет ли он утром дожидаться меня наверху, в комнатке? — В окнах темно, но, может быть, и он впивается горящими глазами в ночную тьму…"
„11 октября, полночь.
Все кончилось! Нет, не кончилось… Каков будет конец? Загадка за загадкой обрушивается на меня. Не понимаю больше ни себя, ни окружающего! Я запишу это все; может быть, придет день искупления.
С самого раннего утра место от'езда закипело жизнью. Рабочие заканчивают последние приготовления. На трибуне президента почетный караул. Необозримое море голов колышется на много миль окрест. Не видно ни зелени лугов, ни бурых тонов почвы. Все закрыл океан белых, темных, красных головных уборов,
Иоганнес еще до восхода солнца прибыл на место. Мне сказал старый Браун. Он с ним попрощался и отдал ему ценный сувенир. — А меня он избегает, как накануне. Едва ли на секунду увижу я его с глазу на глаз на этой огромной сцене!
Почему? Почему?
В девять часов этот странный человек имел продолжительную беседу с отцом. Отец говорит, что он трогательно благодарил его за всю помощь, за месяцы, проведенные им в нашем доме. А я…? Почему он бежит моей близости?
Записывать-ли, как все произошло на месте отправления? Горы газет сообщают об этом до мельчайших подробностей. Как бледен был Иоганнес, когда президент говорил с ним, долго и сердечно тряся ему руку. Потом старик вместе с ним подошел к рулю корабля и собственоручно прикрепил шелковое знамя Африки к блестящему винту.
И вот наступил момент, едва не разорвавший мне сердце! Президент ушел в свой шатер. Иоганнес обернулся, ища меня глазами. Окружавшие нас группы перебрасывались замечаниями. Я нарочно отошла на несколько шагов в сторону.
Он медленно направился ко мне.
Глубоко-серьезно было его лицо! Глаза его грустно мерцали и потупились под моим взглядом. Он протянул мне руку.
— Благодарю! — сказал он. — Благодарю за все, за все! Желаю вам всего, что только есть прекрасного и доброго на свете. Прощайте!
И когда я хотела ему ответить, он устало поднял свою узкую руку и проговорил серьезно и настойчиво:
— Исполните, по великой вашей доброте, еще одно мое желание, последнее: расстанемся молча. Слово убивает…
Это были последние слова, услышанные мною от Иоганнеса Баумгарта. Я еще раз пожала его руку, и протянула ему распустившуюся розу, которую срезала для него.
Одно мгновение мне казалось, что он хочет оглянуться, но к нему подошло несколько мужчин, он занялся ими, и тень скользнула по его лицу. Почему? Потом он отвернулся и пошел к аппарату.
В одиннадцать часов Стэндертон-Квиль и чудаковатый Плэг подошли ко мне прощаться. Инженер был совершенно такой, как всегда. Холодный и спокойный, На лице его была написана железная решимость. Он мало роняет слов, но чувствуется, что они от сердца. У Плэга какая-то странная, элегическая складка у рта. Он отпускает на прощанье еще несколько шуточек, но они уже не звучат так свежо, как раньше. Серьезность момента сильно действует и на него!
В четверть двенадцатого путешественники скрываются через боковые окна внутрь „Звезды Африки“. Распоряжение отправкой переходит к отцу. Белая песчаная площадка вдруг опустела. Корабль поблескивает на солнце, шелковое знамя треплется по ветру и хлопает. Вблизи все затихло, но издали доносится шум и гул безчисленных масс. Отец еще раз подходит к окну, в последний раз жмет руки от'езжающим. Вот захлопнули и привинтили стеклянную пластинку. Отец обходит корабль, появляется на другой стороне, где рабочие возятся с воротом стартовой площадки. Конец гранаты медленно приподымается.
Еще три минуты! Дрожу, как в лихорадке. Мысли мои смешались. Но я хочу еще раз увидеть Иоганнеса. Наверное, в последний раз в жизни! Бесчисленные глаза устремлены на корабль. Но что мне до мнения света в эту минуту!
Несколькими шагами я отделяюсь от низенького канатного барьера. Иоганнес стоит у окна, я снова протягиваю ему руку.
И вот случилось странное, загадочное дело! Каждое движение этого человека, заключенного в стальной гроб, будет мне памятно до последнего вздоха!
Иоганнес бросает мне измученный взгляд. Затем грустно качает головой. Вдруг он бросается к столу внутри гранаты, набрасывает на бумаге несколько слов и прижимает этот клочок к стеклу. Слова Гете:
„Был близок друг, теперь далек…
Лежит растерзанный венок!"
Он берет со стола розу и разнимает ее по листочкам. Как капли крови, падают вниз красные хлопья.
У меня сразу темнеет в глазах и я падаю без чувств…."
Из письма Колимана, правительственного комиссара в Капской земле, к Измаил Чаку:
„Ровно, в половине двенадцатого „Звезда Африки“ с грохотом поднялась вверх, сопровождаемая ревом необозримых человеческих масс. Плэг успел еще передать мне поклон для вас. Он был, повидимому, тронут, но замаскировал это целым фейерверком шуток. Немецкий ученый был бледен, как мрамор, и почти не показывался… Дочь Готорна упала в обморок за несколько секунд до отлета корабля, прощаясь в последний раз у окошка машины. Говорят, она и немец были близки друг другу. Вполне понятно, что ее сильнейшим образом волновала эта поездка, исхода которой никто не может предугадать! Я сегодня получил ваши сообщения о новых тяжелых продовольственных волнениях в северной Америке, но не успел еще просмотреть их, как следует. Об этом потом“.
Из бумаг министерства Науки и Техники: „Звезда Африки“ поднялась ровно в половине двенадцатого. С дозорных постов получены следующие сообщения:
Капштадтская обсерватория. Корабль исчез для невооруженного глаза в несколько минут. В трубу его видно было еще двадцать минут, затем он скрылся в набежавших облаках. С увеличением в пятьсот раз можно было в конце наблюдения разглядеть его в виде продолговатого блестящего пятна, которой двигалось равномерно и спокойно, и очень быстро уменьшилось. Подробностей различить было нельзя.
Мадрасская обсерватория. Летучий корабль „Звезда Африки“ в одиннадцать часов сорок минут можно было видеть в кометоискатель, как светящуюся точку. Для дальнейшего наблюдения его были наведены два сильных телескопа. В оба инструмента можно было проследить аппарат в одном и том направлении до захода солнца и позже. Под конец он виден был на ночном небе, как довольно быстро движущаяся звезда, пока эта часть небосклона не ушла под горизонт. Попытки отыскать „Звезду Африки“ другой день оказались безуспешны.
Радиостанция в Багамойо. Через два часа по отбытии „Звезды Африки“, в половине второго, мы получили следующее радио: „Звезда Африки“. Правительству Занзибара. Находимся в тысяче километров над атмосферной оболочкой земли. Все в порядке“.
Вторая радиотелеграмма была принята около пяти часов вечера, но ее удалось расшифровать лишь отчасти, потому что расстояние сделалось слишком велико для слабых приборов корабля. Бесспорной: расшифровке поддались только слова: „Звезда, Занзибар, три тысячи, никаких“.
15 октября правительству был доставлен первый цилиндр с депешей. Он упал двенадцатого числа вечером возле Лалипура в Индии в очень ярко светившемся магниевом пламени. Оказалось, что перед ним было уже отправлено два других, но они остались нерозысканными. На платиновой карточке написано было следующее: „Депеша 3. Сброшена 12 октября вечером. Мы удалились от Земли ровно на диаметр этой планеты. Земля лежит под нами, как огромный диск, обозримый от полюса до полюса. Тридцатая часть пути пройдена. У всех участников полета замечаются приступы безотчетной тревоги и какой-то стесненности. Мы надеемся преодолеть их, как некую морскую болезнь вселенной. Больше ничего особенного“.
19 октября поступило донесение Браганны, капитана парохода „Соспир дель Маре“ ("Вздох моря“). Этот пароход в ночь на 17-е наблюдал к западу от Азорских островов в Атлантическом океане медленно скользивший вниз яркий свет. Для метеора полет его был слишком медленным. Капитан и первый штурман убеждены, что видели цилиндр с депешами со „Звезды Африки“. Они направили курс в этот участок моря, но не нашли цилиндра.
23 октября вблизи Саратова, в России, упал цилиндр с депешей. Это был второй — и последний из дошедших до правительства. Он помечен был номером 14-м и был датирован вечером того же дня. По расчетам, „Звезда Африки“ теперь настолько удалилась, что сброшенные цилиндры, согласно законам тяготения, должны были через полчаса достичь земной поверхности.
Если бы можно было заставить какой нибудь предмет падать с луны на землю, ему понадобилось бы два часа и 27½ минут, чтобы достичь земного шара.
Платиновая пластинка содержала в себе следующие слова:
„Мы оставили за собою почти половину пути. Земля маячит в отдалении исполинским диском. Она затянута густым туманом, который немного светлеет лишь у экватора. Все мы чувствуем себя не так, как хотелось бы. Плэг и Самга сильно ослабели и все больше лежат. Вчера метеорный камень величиной с орех пробил стенку корабля и чуть не убил Стэндертона. Мы страдаем от холода. Баумгарт с час тому назад вынужден был лечь. Если трудности увеличатся, у нас решено повернуть назад, не добравшись до цели, несмотря на возражения Баумгарта“.
Дальнейших сообщений правительство так никогда и не получило. Эти знаменательные слова были последними, которые человечество услышало от смельчаков. Все остальное покрыто мраком неизвестности и остается навсегда в области предположений.
На земле видели — но не разыскали — еще три цилиндра с депешами. Один упал в море близ Гавайи, другой затерялся среди скал в Альпах, а третий бесследно пропал в ледяных массах Чукотского полуострова. И хотя во всех случаях за нахождение цилиндров обещана была щедрая награда, хотя их долго искали, они так и остались нерозысканными.
А небесный корабль видели в последний раз в исполинское зеркало Каирской обсерватории 27 октября — наблюдали его астрономы Бен-Хаффа, Фоортгойзен и Граграно. Так как корабль должен был лететь по прямой линии к звезде Дельте в созвездии Козерога, так как, с другой стороны, было известно его приблизительное расстояние от земли, то занимаемое им на небе место вычислялось, как место кометы, например. В течение десяти дней Каирской обсерватории нечего было делать по милости ненастной погоды. 27 числа, оказалось, наконец, возможным направить зеркало в намеченный участок неба. И действительно, после некоторых поисков удалось в созвездии Водолея найти медленно движущуюся светящуюся точку. По мнению всех астрономов, это могла быть только „Звезда Африки“. Это впоследствии оспаривал Ролинсон, которому удалось доказать, что в той же области неба и в то же время находилась малая планета-астероид.
Сомнения были тем обоснованнее, что Мельбурнская обсерватория, как там думали, наблюдала небесный корабль сутками позже на таком значительном расстоянии от первоначально намеченного места, что одно из двух наблюдений безусловно было ошибочным! И раз на этот счет не могли между собой согласиться специалисты, то насколько же расходились мнения публики! И как на зло на несколько недель кряду зарядило ненастье! Даже лучи солнца и луны, не говоря уже о звездах, почти не проглядывали сквозь густую завесу туч. Несмотря на все старания, найти слабо светящуюся точку оказалось невозможным. Тайна все больше сгущалась. Газеты и ученые общества всего мира занимались вопросом об исходе замечательного предприятия — можно даже сказать, что все человечество в течении семидесяти дней только и делало, что дожидалось „Звезды Африки“! Каждое известие, даже самое мелкое, подхватывалось с величайшим интересом.
Понятна в такой атмосфере огромная сенсация, вызванная 4-го ноября следующим сообщением, облетевшим все газеты:
Капитан и команда прибывшего 3-го ноября в Байю корабля „Лизард“ сделали портовым властям следующее служебное донесение: „1-го ноября, около девяти часов вечера, мы вдруг услышали вблизи острова Тринидада, под 29 град. 10 мин. зап. долготы и 20 град. 4 минутами южной широты, непрерывно усиливающийся шум в воздухе, довольно похожий на разряды очень большой ракеты. Оглянувшись, мы увидели в расстоянии приблизительно шести километров темную массу порядочных размеров, которая рухнула в море, рассыпая раскаленные искры и обломки. Мы направили курс к этому месту, но ничего не обнаружили, кроме беловатого порошка, плававшего по довольно широкому пространству весьма спокойной воды. Размеры загадочного предмета все мы оценили, по меньшей мере, в сто кубических метров. Фредерик Патерсон, капитан „Лизарда“; Смит, Глэжер, Оверсман, штурмана“.
Описанное явление видел также сторож Тринидадского маяка. Упавший предмет показался ему на расстоянии величиной с „Лизарда“, в тот момент находившегося в его поле зрения. Он утверждал, что довольно большой кусок падающей массы упал в дожде искр несколько раньше главного тела и несколько в стороне.
Имелись, таким образом, основания полагать, что это упала „Звезда Африки“. С другой стороны, это мог еще быть только колоссальный метеор. Против этого выдвигалось соображение, что, во первых, столь крупные метеоры падают очень редко — всемирная история знает только три-четыре таких метеора, — и никто не слышал треска и грома, характерных для подобных явлений.
С другой стороны, Готорн и другие инженеры подчеркивали, что в случае катастрофы, какая здесь предполагалась, „Звезда Африки“ не могла бы долететь до земли в целом виде. Подобно тому, как при проникновении в земную атмосферу накаливаются до воспламенения метеорные камни и падучие звезды, так и тело в роде небесного корабля должно нагреться до такой степени, что находящиеся в нем узамбаранитные массы воспламенятся. Запаса взрывчатых веществ на нем было достаточно, чтобы в одну секунду распылить в порошок все огромное стальное тело. В этом страшном случае сильный взрыв был бы слышен лишь на большой высоте, была бы замечена молниеобразная вспышка, и глазу были бы доступны лишь совсем небольшие отдельные обломки. В сущности, весь небесный корабль со всем своим содержимым превратился бы в прах и пепел, который ветер развеял бы на все стороны.
На это возражали, что пассажиры небесного корабля, конечно, в последний момент выбросили бы вон опасное взрывчатое вещество, дабы избежать подобного конца.
Словом, мнения разделились.
Тотчас же по получении известий правительство Южно-Американских Соединенных Штатов отправило к Тринидаду два парохода с подъемными и водолазными приспособлениями. Оно это сделало больше для того, чтобы показать свою готовность сделать все возможное, ибо адмиралтейство ни минуты не сомневалось, что о поднятии затонувшего тела не могло быть и речи, так как глубина морского дна в указанном месте достигала 4900 метров слишком. И действительно, посланной экспедиции не удалось открыть никаких следов упавшего тела. В трех местах погружены были на дно аппараты для глубинной фотографии, но на вынутых пластинках не оказалось ничего особенного.
Прав был маячный сторож Тринидада, сказавший в простоте души: — Море широко и глубоко. Легче найти иголку на пашне, чем тело, поглощенное морем!
Посчастливилось, однако, найти на поверхности случайно спокойного в ту пору моря следы серого слоистого порошка или пыли, о которой говорили штурмана „Лизарда“. Анализ показал, что это металлический сплав, образовавшийся в сильном жару. Это уже смахивало на останки «Звезды Африки“!
Публика с замиранием сердца следила за всеми этими перипетиями. Напряженно ждала она: вернутся ли смелые путешественники, достигнут-ли своей цели?
Они давно уже должны были находиться в сфере притяжения луны — если только не свалились на землю. Теперь, случись несчастье, они могли упасть только на луну.
Наступил день 10-го ноября. В заранее вычисленном месте аккуратно стал неизменный спутник земли; он спокойно и равномерно шествовал по своей орбите, как за тысячи лет до этого.
Бен-Хаффа со своими ассистентами уже двое суток неотступно рассматривал в исполинский зеркальный телескоп постепенно нараставший серп. День настал, наконец. Луна находилась в фазе первой четверти. В восемь часов вечера она прошла прямо над звездой Дельтой в созвездии Козерога — над этой путеводной звездой отважных пловцов по океану безвоздушных пространств. Там, где на луне день сменялся ночью, где светлый серп месяца переходил в тьму, не озаряемую ни единым солнечным лучом, виднелась равнина Моря Дождей, светились серебристые зубцы горного хребта лунных Аппенин.
Бен-Хаффа и Фоортгоизен поочередно осматривали край луны, но день прошел, и никаких следов небесного корабля не было замечено.
На следующий вечер, после многочасового наблюдения, Фоортгойзен ворвался в комнату Бен-Хаффы:
— „Звезда Африки“ на месте! Они там! Идемте! Бегите!
Голландец кинулся вон, Бен-Хаффа, в чем был, поспешил за ним. Запыхавшись, они добежали до шахты с зеркалом.
— Уже нет! Уже не видно светлой пылинки! — проговорил Фоортгойзен и, пыхтя, как паровик, откинулся от наблюдательного кресла. И он рассказал, что ему принесли упорные поиски. Вне лунного диска, ближе к ночной половине его, вдруг показалась крохотная светлая пылинка. Лишь с величайшим напряжением можно было ее разглядеть, и она без сомнения ускользнула бы от внимания астронома, если бы не двигалась очень, очень медленно. Постепенно эта пылинка стала перемещаться над ночной стороной диска, но через несколько минут качнулась назад. Он побежал призвать в свидетели виденного Бен-Хаффу.
Тот неотрывно глядел на темную часть лунного диска — и вдруг в каком то испуге схватил руку Фоортгойзена. Да, в поле зрения исполинского телескопа действительно реяла какая-то светлая точка! Она очень медленно плыла к освещенной половине луны, но там затерялась в ярком свете. Всю ночь провели оба астронома у телескопа, но предмет их наблюдений исчез. Бен-Хаффа и его ассистент всю жизнь были твердо убеждены, что в ту памятную ночь они видели в свой инструмент именно „Звезду Африки“ перед ее спуском на лунную поверхность. И кто решился бы оспаривать двух высокоуважаемых ученых? Впрочем, нашлись голоса, предостерегавшие тех, кто хотел на этом единственном наблюдении построить доказательство, что путешественники действительно добралась до луны. На этот раз утверждения старого опытного Ролинсона собрали голоса очень многих астрономов, когда он заявил, что в период отцветания луговых цветов крохотные семена, носящиеся в воздухе подобно микроскопическим парашютам, уносятся воздушными течениями в самые верхние слои атмосферы. Эти белые, блестящие тельца могут светиться в лучах солнца, и при благоприятных условиях их можно разглядеть в сильный телескоп. Возможно, что такое тельце ввело в заблуждение астрономов Каирской обсерватории. Это было тем вероятнее, что как раз в эти дни молодые астрономы Капской обсерватории неоднократно упоминали о таких слабых, реющих световых пылинках. Опять след затерялся, как ручей в песке! Ничего не оставалась, как ждать… С величайшим нетерпением дожидался мир середины декабря. 13-го, и не позднее 16-го числа этого месяца, путешественники должны были вернуться. Однако, не видно было никаких следов корабля. Все же еще можно было надеяться! Общество, снабжавшее экспедицию продовольствием, уведомило, что при экономном потреблении взятого запаса провианта могло хватить еще на десять, даже на четырнадцать суток. Общество глубоководных работ в Бомбее заявило, что сгущенного воздуха для дыхания путешественникам могло хватить еще на шесть суток сверх семидесяти дней. Путешественникам было чем дышать до 26 декабря, они могли прокормиться до 3 января!
Истекли оба срока! О „Звезде Африки“ не было ни слуху, ни духу. В середине января пришлось об'явить ее пропавшей без вести, ибо исчезла всякая возможность для смелых пассажиров корабля продлить свою жизнь дальше этого срока.
Министерство Науки и Техники созвало под председательством Альбарнеля комиссию, в которую, между прочим, вошли Роллинсон, Бен-Хаффа и Готорн. В результате ее работ правительство опубликовало 20 января следующий отчет о конце замечательного предприятия:
„Звезда Африки“ и ее смелый экипаж должны считаться погибшими. Последний признак жизни, поданный ими, относится к 23-му октября. В последний раз небесный корабль был виден 27 октября в исполинский зеркальный телескоп в Каире. Он должен был в ту пору сделать уже половину своего пути к луне. Позднейшее наблюдение каирских астрономов, претендующее установить, что небесный корабль 11-го ноября достиг цели, надлежит считать не совсем достоверным. Во всяком случае, теория Иганнеса Баумгарта оправдалась в том смысле, что небесный корабль оказался в состоянии перемещаться в межпланетном пространстве! Каким обстоятельствам следует приписать его гибель, и где он погиб — это навеки осталось загадкой. Возможны следующие случаи:
Последний цилиндр с депешами принес известие, что путешественники чувствуют себя не совсем хорошо. Поднят даже вопрос о возвращении. Возможно, что все участники экспедиции утратили способность обслуживать машину, что корабль лишился, таким образом, управления, и рухнул вниз.
Возможно, что его разрушили, или повредили в нем важные части крупные метеорные камни. В обоих случаях он должен был упасть.
Возможно, что возгорелся узамбаранит, и „Звезду Африки“ разнесло в прах.
Если небесный корабль попал уже в сферу притяжения луны, он должен был упасть на эту последнюю и разбиться. Если же катастрофа случилась с ним в сфере притяжения земного шара, он должен был рухнуть на землю.
Так как обширные области земли заняты морем, необитаемыми пустынями, пустынными горами и девственными лесами, то корабль, разумеется, легко мог упасть незамеченным для человека, тем более, что лишь немногие уголки земли были теперь свободны от облачного покрова. Возможно, что 1-го ноября команда „Лизарда“ действительно видела падение корабля в океан у острова Тринидада. Этот вопрос сможет решить лишь усовершенствованная техника грядущих веков. Возможно, что останки „Звезды Африки“ еще отыщутся когда нибудь в какой нибудь пустыне,
И, наконец, не исключено вероятие, что экспедиция достигла своей цели, но потерпела крушение при спуске на поверхность луны. Корабль мог разбиться — или же не в состоянии был взлететь и отправиться в обратный путь. В этом случае смелые путешественники должны были в короткий срок погибнуть на луне.
На правительстве Соединенных Штатов Африки лежит теперь лишь печальный и почетный долг позаботиться о достойном памятнике павшим на службе интересам страждущего человечества и выдать их близким достойнее вознаграждение“.
Излишне говорить, что печальный исход смелой экспедиции вызвал во всем мире живейшее участие и нашел отклик в длиннейших газетных отчетах. В течение долгих месяцев, свыше года, в прессе на все лады трактовались тысячи возможностей, тысячи фантастических сообщений, наблюдений, мыслей, и пр.; затем интерес к теме ослабел, и новые события приковали к себе внимание. „Звезда Африки“ была предана забвению.
Однако, находились еще люди, упорно размышлявшие над проблемой. Быстро старевшийся Бен-Хаффа месяцы, годы исследовал в свой исполинский телескоп мерцающий горный лабиринт лунного мира. Он ставил все более сильные окуляры, и ему то и дело казалось, что он различает корпус погибшего корабля. Друзья боялись за его зрение, они умоляли его бросить работу, но он упорно глядел на серебряный диск, ища следов исчезнувших друзей.
Среди тысячи других забот всю Африку, однако, огорчило в конце января сообщение о смерти известного члена Совета, депутатки Нильских стран Хадиджи Эфрем-Латур. Она скончалась от разрыва сердца; говорили — вследствие волнения, вызванного кончиной престарелой матери. Впрочем, в Каире носились слухи, противоречившие этой версии. Остроумная, прекрасная депутатка будто бы покончила с собой добровольно. Этому мало кто верил, — ибо какие же могли быть причины у красавицы, за которой так увивались, вычеркнуть себя из списка живых?.. Правда, непонятным казалось, что незадолго до смерти она написала завещание, согласно которому ее нужно было похоронить, в случае кончины, в том месте рощи Задфэ, гае находилась беседка, в которой она любила проводить свои досуги.
Воля ее была выполнена.
* * *
Спокойно скользит по своему извечному пути старая Луна, взирая сквозь разрывы облаков на полный жизни земной шар, где все еще цветут тысячи цветов, горят огни, пламенеют сердца, и весы счастья и несчастья, радости и скорби то поднимаются, то опускаются.
Для нее все это давно, давно кончилось!
В темные пропасти падает луч Луны, проникает сквозь лиственную кровлю безмолвных лесов. На гладкой поверхности моря отражается лик ее, бледнеет в ослепительном свете огромных шумных городов, где быстрей бьются сердца в любви и ненависти, в труде и в наслаждении.
Далеко протягивает Луна свои мягкие, серебристые щупальцы. Они ползут к белым стенам замечтавшейся рощи Задфэ, где так мрачно и серьезно маячат высокие, темные деревья; они бросают длинные тени на узкие песчаные дорожки, по которым уже не ступает прелестная женская ножка; как бы играючи, ощупывают они покосившиеся, обомшелые могильные камни десяти жен калифа Селима, и в полночь, когда в розовых кустах заводят песню соловьи, тихо ласкают новый надгробный камень, поставленный среди ароматных цветов.
Далеко, хватают они, лучи бледного ночного светила! Они отражаются в длинном ряде окон морского госпиталя в Кольчестере, и под их мягким сиянием светится спокойный, кроткий лик добродушной старушки в чепце сестры милосердия, припадающей в безмолвную ночь к окну и устремляющей взгляд, полный немого вопроса, на ясное ночное светило.