Прошелъ еще мѣсяцъ. Серенады на возобновлялись болѣе, но и жалованья не выдавали.
Разъ ночью она дремала, сидя передъ огнемъ, разведеннымъ на каменкѣ, истомленная нравственно и физически. Ее внезапно пробудилъ трескъ распахнувшагося окна, она оглянулась: передъ ней стоялъ ненавистный кассиръ, огромный мужчина съ блѣдной, корявой физіономіей, жестокой и страстной, какъ у сатира. Затрепетавъ, какъ пойманная птичка, она вскочила со стула. Съ минуту они стояли другъ противъ друга, не произнося ни слова.
-- Ну, сударушка! наконецъ произнесъ, почти прошипѣлъ Донъ-Жуанъ:-- сегодня тебя отъ меня никакой богъ не спасетъ!
Въ открытое окно сыпалъ снѣгъ и дулъ ледянящій вѣтеръ. Онъ закрылъ окно; приперъ внутренніе ставни, и приблизился къ ней.
-- Прочь! наконецъ вскрикнула она: -- или я буду звать на помощь...
Но онъ не обратилъ вниманія на ея слова и охватилъ ее за талію одной рукой, другой зажимая ей ротъ.
Какъ раненая змѣйка билась бѣдная дѣвушка подъ его поцѣлуями, но вырваться не могла. Ей удалось однако вскрикнуть, что было силы. Она слабѣла; она чувствовала, что еще нѣсколько минутъ такой борьбы и она потеряетъ сознаніе.
Въ этотъ моментъ беззвучно пріотворилась дверь, и Нано однимъ прыжкомъ очутился рядомъ съ нею. Его ножъ сверкнулъ передъ глазами негодяя, и огромный песъ вцѣпился ему зубами въ шею.
-- Сейчасъ убирайся! рычалъ нищій, или я тебѣ, какъ вору, кожу вспорю.
Кассиръ выпустилъ изъ рукъ свою жертву. Собака, по слову хозяина, выпустила его горло изъ своей пасти. Онъ направился къ двери, но на порогѣ, злобно взглянувъ на учительницу и ея спасителя, укусилъ себѣ палецъ.
Укусить себѣ палецъ -- значитъ поклясться отомстить.
Чику заперъ на задвижки ставни, дверь на запоръ; привелъ дѣвушку въ чувство и спокойно усѣлся въ уголъ.
Она была блѣдна, какъ мертвецъ. Глаза были широко раскрыты, зрачки расширены, волосы растрепаны, голова опущена.
-- Не съума ли ужъ она сошла? думалось нищему. Однако, мало по малу она пришла въ себя и успокоилась.
-- Ради всего святого, не покидайте меня, Чику! умоляла она его, вся дрожа.
Онъ уложилъ ее въ постель, и ходилъ за ней, какъ добрая сидѣлка. Утромъ, едва разсвѣло, онъ сбѣгалъ въ харчевню, позвалъ хозяйку, и оба они привели старика доктора, жившаго недалеко отъ села, и лечившаго бѣдныхъ даромъ, или почти даромъ. Докторъ былъ человѣкъ несообщительный, почти мрачный; онъ жилъ одиноко, потерявъ въ одинъ годъ всѣхъ дѣтей и схоронивъ жену. Чику ему разсказалъ, что случилось.
Медикъ внимательно осмотрѣлъ дѣвушку.
-- Лекарство тутъ мало поможетъ, на сколько могъ ласково объяснилъ старикъ: -- лучшее лекарство -- это уѣхать отсюда. Воздухъ тутъ слишкомъ рѣзкій, онъ вамъ можетъ много вреда надѣлать.
-- Уѣхать! Но куда же! въ отчаяніи твердила дѣвушка.
Старикъ долго что-то обдумывалъ. Потомъ прописалъ лекарство, далъ разныя наставленія, и прощаясь, сказалъ:
-- Если вы позволите, я попытаюсь; можетъ быть, мнѣ удасться найти вамъ мѣсто поюжнѣе, около моря. Въ старину я тамъ знавалъ кой-кого.
Она хотѣла его поблагодарить, но онъ поспѣшилъ удалиться, и быстро спустился внизъ по узкой лѣсенкѣ.
Едва ли надежда, поданная докторомъ, выбраться изъ этого ада, не была лучшимъ лекарствомъ, поставившимъ дѣвушку на ноги, если и не вылечившимъ ея недуга окончательно.
Однако прошло много недѣль, а о переводѣ на другое мѣсто никакихъ вѣстей не получалось. Между тѣмъ, въ селѣ распространился слухъ, что какъ-то ночью къ учительницѣ въ окно влѣзъ мужчина. Его видѣли издали въ потьмахъ. Видѣли, какъ онъ потомъ вышелъ. Кто онъ былъ, не разглядѣли, но несомнѣнно, что это былъ любовникъ учительницы. Многія матери наотрѣзъ отказались посылать своихъ дѣвочекъ въ школу развратницы. Многіе отцы обратились къ головѣ. Аптекарь и аббатъ подливали масла въ огонь; они написали доносъ инспектору и префекту. Инспекторъ и префектъ все еще медлили отвѣтомъ на прошенія дѣвушки о невыдачѣ ей стипендіи, но тотчасъ же, по доносу аптекаря и попа, сдѣлали надлежащее распоряженіе: "произвести строжайшее разслѣдованіе о поступкахъ и нравственной благонадежности сельской учительницы". Къ этому времени, одежда ея такъ износилась, что она стыдилась по воскресеньямъ ходить въ церковь, гдѣ ее всѣ осматривали со всѣхъ сторонъ. Поэтому, ея обвиняли въ атеизмѣ. Ея обвиняли въ любовныхъ интригахъ, въ презрительномъ отношеніи къ почтенному населенію почтеннаго села. Строжайшее дознаніе обнаружило, что она не умѣла вести школы, что она часто посѣщала харчевню, въ которой останавливались извощики, бродяги и всякій прохожій сбродъ, и что, въ довершеніе всего, была почти постоянно больна, и слѣдовательно не могла исполнять своихъ обязанностей надлежащимъ образомъ. Голова, заботясь о томъ чтобъ плата за наемъ его домишекъ была ему выплачена, подписывалъ, по части показаній, все, что ему подносили, и даже по своей собственной иниціативѣ прибавилъ, что "онъ, какъ представитель общины, свидѣтельствуетъ, что удаливъ учительницу, подающую дурной примѣръ, начальство удовлетворитъ вполнѣ законное желаніе всего населенія". Кассиръ, желая оградить себя отъ какихъ либо нареканій, наконецъ соблаговолилъ выдать ей жалованье, настоявъ, однако, чтобы она росписалась задними числами помѣсячно. Ей, конечно, все равно было, какъ ни росписаться.
Словомъ, каждый сдѣлалъ свое дѣло. И вотъ, въ одинъ прекрасный февральскій день, дѣвушка получила оффиціальную бумагу, извѣщавшую ея, что "впредь до особыхъ распоряженій мѣстнаго училищнаго совѣта, оный совѣтъ, по соглашенію съ г. губернаторомъ, предлагаетъ ей прекратить свои занятія въ школѣ".
Дѣвушка была убита.
-- За что? что я имъ сдѣлала, шептала она, перечитывая писарскія строки зловѣщей бумаги съ оффиціальнымъ заголовкомъ. Бумага гласила, что ее удаляли за "неумѣніе держать себя", за то, что "она была виновна въ нерачительномъ выполненіи своихъ обязанностей", а главное "въ пристрастіи къ вреднымъ ученіямъ, противнымъ основамъ государственной религіи".
Чѣмъ ея поведеніе было неправильно? какія вредныя ученія исповѣдывала она?-- она не понимала. Правда, ей предоставлялось право представить свои объясненія и оправданія, но она не чувствовала себя въ силахъ оправдываться. Перечитавъ бумагу нѣсколько разъ, она бросила ее въ огонь, и снова принялась за шитье холщевой мужицкой рубахи, за которою ее застало грозное посланіе.
Она поняла, что главная ея вина было ея одиночество, ея беззащитность. Но куда ей уйти, она все-таки не знала.
Къ счастію, черезъ день ее посѣтилъ старый докторъ и объяснилъ, что въ первыхъ числахъ марта очистится мѣсто сельской учительницы въ маленькомъ приморскомъ городкѣ, гдѣ живетъ его замужняя сестра.
-- Тамъ вамъ будетъ лучше, прибавилъ до., эръ: -- только смотрите, никому, ни единой душѣ здѣсь на селѣ объ этомъ не говорите. Не то, они сейчасъ примутся писать доносы.
Дѣвушка рѣшилась на другой же день покинуть злополучное село. Хозяйка харчевни прежде всего начала неистово ругать всѣхъ негодяевъ, изъ за которыхъ "ея дочурка" вынуждена оставить ее. Учительницѣ стоило много труда успокоить разгнѣванную старуху и упросить ее, чтобы она не произвела скандала. Рѣшено было, что на слѣдующее утро она уѣдетъ верхомъ на томъ же самомъ ослѣ Рекіамоцца, на которомъ, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, пріѣхала въ село.
Солнце еще не встало на другой день, когда учительница, хозяйка харчевни и Чику-Нано, со своимъ вѣрнымъ псомъ, выходили изъ села. Ей было жалко нищаго, онъ привязался къ ней и не скрывалъ своей горести.
Холодный воздухъ прохватывалъ ихъ до костей, нельзя было свести зубъ на зубъ. Рекіамоцца ждалъ ихъ на верхушкѣ холма. Хозяйка не могла разстаться съ дѣвушкой, цѣловала ее безъ конца. Чику-Нано, привязывая чемоданчикъ къ сѣдлу мула, отиралъ слезы лохмотьями своего рукава.
Песъ, нюхая воздухъ, помахивалъ хвостомъ.
-- Я внизъ до долины спущусь пѣшкомъ, сказала она погонщику, и бодро пошла впередъ.
-- Вотъ оно! всхлипывая, произносила хозяйка харчевни: -- точно у меня Мэна во второй разъ померла.
Между тѣмъ, фигура дѣвушки исчезала постепенно изъ ихъ глазъ, погружаясь въ утренній туманъ, поднимавшійся изъ долины. Передъ ней лежалъ долгій, тернистый путь женщинъ, ищущихъ честнаго труда, путь, чаще всего приводящій къ могилѣ.
<Перевод и примечания Н. Н. Фирсова>
"Отечественныя Записки", No 4, 1883