Дети замерли на месте, исполненные ужаса, близкие к потере сознания, -- все до одного. Маленькая жизнь гибла у них на глазах, жизнь всеми люби­мого, обаятельного, чуткого мальчика, которому они не могли ничем помочь. Не могли ничем!

Широко раскрытыми глазами, полными отчаяния, смот­рели они на корчившуюся в огне фигурку... Одни крича­ли истерически, другим сделалось дурно.

Вдруг что-то красное выскочило из куста и метну­лось к костру.

-- Шура! Шура! Куда он? Безумный! -- послышался новый отчаянный крик детей.

Но было уже поздно...

Красная рубашка цыганенка исчезла в огне.

И новый вопль, уже не испуганный, а радостный, про­резал воцарившееся было, полное ужаса безмолвие.

-- Спасены!.. Шура его спас! Шура!

Красная рубашка выскочила из огня, вся объятая пламенем...

Охваченная тем же пламенем фигурка Счастливчика была на руках Орли.

В три прыжка мальчик, не выпуская своей ноши, до­стиг берега пруда, скатился по крутому его берегу в воду и погрузился в нее вместе с Кирой...

* * *

-- Живы! Не сгорели! Обожглись только сильно! Господи! Господи! Ужас какой! Больно тебе? Очень боль­но, Счастливчик?

Длинные кудри Киры обгорели, костюм повис без­образными черными лохмотьями на его теле, сам он ды­шал с трудом...

Но он был жив... А это было главное.

Сильные ожоги на руках, которыми он успел закрыть лицо в роковую минуту, натянулись пузырями... С него стекала вода... Ручьями стекала она и с Орли, но они были живы и невредимы оба -- и потерпевший Счаст­ливчик, и его самоотверженный и находчивый спаситель, цыганенок.

-- К бабушке! Скорее к бабушке! Домой! Домой! -- рыдая, кричала Симочка, кидаясь к Счастливчику, кото­рого по-прежнему держал на руках Орля, весь мокрый до нитки, но безумно счастливый удачным спасением своего товарища.

Тут же, но берегу пруда, на лужайке, ломая руки метался Толя.

-- Из-за меня это! Из-за меня! -- лепетал он сквозь слезы. -- Прости меня! Прости, Счастливчик!

Кто-то из девочек сбросил тальму, укутав ею Киру... Кто-то накинул платок на дрожащего Орлю, и их повели в дом, крича по дороге о происшествии бегущей навстречу прислуге.

***

Что было потом -- вряд ли могли ответить и взрос­лые и дети...

Рыдала бабушка, рыдала Ляля, целуя и обнимая Сча­стливчика.

Его отнесли в спальню. В ожидании приезда доктора намазали мазью и мылом обожженные места, напоили горячей малиной, дали успокоительное лекарство, забинтовали его раны и опять целовали и ласкали общего лю­бимца.

Он был жив, милый маленький Счастливчик. Он был здоров и почти спокоен.

Когда бабушка поняла это, она бросилась разыски­вать его спасителя.

Валентина Павловна нашла Орлю, забившегося в угол и что-то бурчавшего себе под нос на все вопросы и вос­торженные восклицания окружавших его детей.

-- Он, Шура, -- герой! Он настоящий герой! -- слы­шалось вокруг присмиревшего цыганенка.

-- Дай мне пожать твою руку, товарищ! Если бы не ты, Счастливчик... -- и Толя Сливинский остановился на полуслове, вздрогнув с головы до ног, потом продол­жал, переведя дыхание. -- Ты выручил Киру, -- заклю­чил печальным голосом мальчик.

-- Какой вы смелый! Какой вы храбрый! Как вы не побоялись прыгнуть в огонь! -- восклицали девочки, окружая маленького цыганенка. -- Как догадались после броситься в воду с Кирой, чтобы затушить пожар!

-- Молодец! Отважный мальчуган, что и говорить! -- сказал полковник Сливинский.-- Охотно извиняюсь, брат, за мое прежнее о тебе нелестное мнение.

Вдруг все замолкли и расступились, давая дорогу Ва­лентине Павловне, пропуская ее к виновнику общей радости.

Предчувствуя, что что-то должно неминуемо случить­ся с ним в эту минуту, Орля неуклюже поднялся с места и сделал шаг, другой навстречу Раевой. Он успел сме­нить обгоревшую блузу на крепкую. Его иссиня-черные кудри без слов говорили о пережитой катастрофе. Они выгорели местами до самого темени, и огромные плеши­ны белелись здесь и там на его голове.

Бабушка, не говоря ни слова, обвила бедную постра­давшую голову, прижала ее к своей старческой груди и проговорила сквозь тихое, чуть слышное рыдание, вы­рвавшееся из ее груди:

-- Мой мальчик! Мой дорогой мальчик!.. Славный, чуткий, хороший! Знай: ты сделал то, чего не сделал бы другой ребенок. Ты жизнью своею жертвовал за Киру... Мой добрый мальчик, за это... Слушай: мой дом будет твоим домом... Мой Кира -- твоим братом... и братом твоей Гали... Моя Ляля и Симочка -- вашими сестрами, а я... я... Шура, мой любимый, старой бабушкой твоей буду я... Растите с моими внуками... Будьте счастливы у нас... О вас я позабочусь как о собственных детях...

И, не сдерживая больше душивших ее рыданий, Ва­лентина Павловна горячо поцеловала обезображенную огнем голову цыганенка, инстинктивно прильнувшего к ее груди.

-- Ну, не прав ли я был, говоря, что у нашего Щелч­ка добрая душа, душа героя? -- проговорил Мик-Мик, не­заметно пожимая смуглую руку Орли.

За другую руку его держалась Галя. Все случившее­ся казалось девочке страшным сказочным сном. У них, безродных таборных цыганят, была теперь семья, добрый брат, милая сестра и ласковая, бесконечно ласковая ба­бушка!.. И тихая радость наполнила маленькое трепетное сердечко Гали... Солнышко счастья улыбнулось ей, каза­лось, сейчас весело и светло. Наконец-то оценили ее Орлю, признали его добрым, смелым и благородным, ка­ким он был всегда во мнении его названой сестры!..

И солнышко счастья разгоралось все ярче и ярче в ду­ше сиротки.

Мысли девочки были так заняты всеобщим добрым отношением к ее любимому братику, что она не заметила, как два темных бархатных глаза издали наблюдали за нею, ни на минуту не отрываясь от нее.

Странная улыбка блуждала по лицу красивой Натали Зараевой, когда она шептала взволнованно временами, точно в забытьи:

-- Как она похожа! Какое удивительное сходство! Не­ужели я ошибаюсь! Нет! Нет! Этого не может быть! Надо узнать! Непременно! Во что бы то ни стало!

И снова темные глаза впивались бархатным, влаж­ным от волнения взором в оживленное личико Гали, не отходившей теперь от братика ни на один шаг...