Граф В. А. Перовский
(1833—1842)
Граф В. А. Перовский (1833—1842).
После смерти Сухтелена военным губернатором и командиром корпуса был назначен генерал-адъютант Головнин, не приезжавший сюда и получивший назначение на Кавказ, а в Оренбург прибыл генерал-адъютант, генерал-майор Василий Алексеевич Перовский.
В Оренбурге был много старший его по службе начальник 18-й пехотной дивизии генерал лейтенант Жемчужников, долгое время здесь служивший; он в порядке подчиненности должен был поступить под начальство младшего и совсем молодого генерала Перовского, которому было 36—38 лет.
Перовский всецело следовал высочайше одобренным предположениям графа Сухтелена и стремился всеми мерами к тому, чтобы скорее и без особой ломки привести их в исполнение. При самом вступлении в должность он озаботился привлечь себе сотрудников молодых, даровитых и хорошо образованных, а все, что не подходило под эти условия, получало отставку: начальник корпусного штаба генерал-майор Мистров, дежурный штаб-офицер Матерн были заменены первый полковником генерального штаба Рокосовским, а Матерн другим.
Генерал Дренякин, имевший квартиру в крепости Кизильской, выслужил 20 лет в нижнем чине, получил знак св. Анны за беспорочную службу, потом уже чин прапорщика и дослужился до генерал-майора по гарнизону и бригадного командира. Говорят он был прежде кузнец и хороший хозяин. С увольнением в отставку он отправил на родину, в Тамбовскую губернию, на 150 подводах собственных лошадей разного имущества, включая сюда кадки соленого бараньего мяса, приготовленного в прок для дворни. Два родные брата его, служившие при императоре Павле в гвардии, тоже были генералы и, сверх того, пожалованы поместьями.
Бригадные командиры на линии, сверх прямых обязанностей по сей должности, были начальниками кордонной стражи, высылавшейся на летнее время для охраны линии от набегов киргиз. Им поручали и другие дела, возникавшие у башкир и киргиз, и от всего они извлекали доходы. Со вступлением Перовского два бригадных генерала и почти все коменданты линейных крепостей, за исключением Орска и Илецкой защиты, были упразднены. Четыре линейных баталиона солдат обращены в казаков. Оренбургская пограничная комиссия в лице нового председателя, полковника, а потом генерал-майора Генса, получила умного, энергичного и достаточно ознакомившегося с краем начальника. Генс все время пользовался уважением Перовского.
Башкирский народ, имевший своих кантонных начальников и подчиненный земским исправникам, получил отдельное управление по образцу казачьего, так как обязанности его заключались в отправлении военный службы вместе с казаками. Начальник их был назван командующим башкирским войскам и пребывание его назначено в Оренбурге.
Как я уже говорил, в Оренбург на высшие должности назначались старики генералы, служба которых в армии являлась бесполезной. Генерал-майор Гельд, при назначении Перовского, командовал Оренбургским казачьим войском. О военных дарованиях его и заслугах его мало известно, а неспособность свою он проявил на первых порах.
В войске в 1835 г, вводилась общественная запашка для обеспечения народного продовольствия. Эта благая по основанию мера, требовавшая обязательного труда, не была разъяснена казакам как следует. Казаки видели в ней что-то новое, напоминавшее барщину, не поверили, чтобы государь требовал от них сверх службы еще обязательной работы, отказались повиноваться и сеять хлеб. Замечательно, что отказы начались с ближайших к Оренбургу станиц, кажется, Чернореченской. Станичный начальник донес кантонному начальнику, жившему в крепости Нижнеозерной; тот послал свое донесение обратным путем в войсковую канцелярию. Пока там судили и рядили, что делать, прошло более недели; наконец решено было донести военному губернатору. Перовский получил рапорт и его взорвала медленность и неумелость потушить дело в самом начале. Тотчас же приказал он готовить экипаж к отъезду, одному из баталионов, расположенных в Оренбурге, следовать за ним в Чернореченскую крепость, где получить письменное приказание. Проездом через Оренбург Перовский заехал на квартиру генерала Гельда, которого застал потерявшимся и ничего не предпринимавшим для подавления волнения. Перовский на слова генерала, что казаки не слушаются и бунтуют, ответил, что он заехал к нему для того, чтобы сказать ему, что он не генерал, а ........ Запашка введена была с принятием крутых мер: шпицрутены и плети, отдача в солдаты и выселение на более отдаленные места (станицы Новоорская и Кумацкая образовались из непокорных казаков) укротили непокорных. — Генерал Гельд был переведен на место коменданта в Оренбурге, а командующим Оренбургским войскам назначен генерал-майор Щуцкий, человек крутой, строгий, требовательный, ничего не спускавший, а с низшими чинами жестокий. Когда он ездил по войску, казаки трепетали. Розги и нагайки были в постоянном ходу. Как администратор, Щуцкий ничем себя не заявил и Перовский, убедившись в малоспособности казачьих деятелей, их бестолковости, важнейшие дела в войске, а именно: общественную запашку, заведение новой линии от Орска до станиц на р. Уе и все подготовительные меры к переселению казаков из внутренних станиц на новую линию вел непосредственно от себя чрез особо образованные учреждения.
Делами общественной запашки первое время управлял инженер-капитан Агапьев, имевший у себя и другие дела по хозяйственным постройкам казенных зданий в Оренбурге, для чего в его распоряжении была большая команда рабочих башкир. Агапьев на свою часть из урожая хлеба, поступавшего в казну на довольствие войск, получал от 10 до 12 тыс. руб. ас.; не довольствуясь таким громадным содержанием, он извлекал выгоды из употребления башкир на работу по постройке себе дома, для которого пользовался казенными материалами.
Перовский, узнав об этом, лишил его своего доверия без особой огласки, а когда Агапьев пришел благодарить его за высокую по тогдашнему времени награду, орден св. Станислава на шею, Перовский сказал ему, что он подлец и должен благодарить не за награду, которой не заслужил, а за то, что ошибся в нем, считая его честным человеком, когда в душе он был всегда подлецом, а потом в приказе опубликовал все его действия.
Общественная запашка впервые была введена в селениях удельных крестьян, откуда, нет сомнения, она взята и применена к Оренбургским казакам. В каких видах и в каком размере сеяли хлеб в удельных имениях не известно; для учреждения сего издававшияся правила не опубликовывались; но как ведомство уделов во всем считалось образцовым, то и было предположено подчинить его управлению башкир. Брат генерала Перовского, Лев Алексеевич, состоял товарищем министра двора и уделов, и от него могли быть заимствованы необходимые указания.
Из сего должно вывести заключение, что Оренбургский военный губернатор желал кое-что из новых порядков применить к казакам и был уверен в несомненной пользе запашки у казаков. Составителем проекта был капитан Агапьев и по его проекту, получившему высочайшее утверждение, предполагалось: засевать ежегодно по одному пуду на каждого казака, исполняя все относящияся сюда работы — распашку, посев, жнитво и молотьбу — трудом казаков. Хлеб в известном количестве должен был поступать для образования запасов на неурожайные года у самих казаков, а остальная часть урожая подлежала сдаче в казенные провиантские магазины на довольствие войск по постоянно определенной цене, 25 или 26 коп. за пуд. Полученные деньги распределялись в процентном отношении в денежный запасный продовольственный капитал, в награду лицам, наблюдавшим на месте за работами, и служащим в центральном управлении по запашке, каковое было при канцелярии губернатора отдельное, не входившее в общий состав.
Заведывали сим отделением лица но назначению военного губернатора из людей, пользовавшихся его доверием; остальные служащие были писари из казачьих урядников.
Кроме намеченной цели — обеспечение казачьего населения в неурожайные годы — имелось в виду усилить войсковой казачий капитал, тогда почти не существовавший, но необходимый для преобразования войска.
Хлеб предполагалось продавать киргизам по уменьшенной цене, чтобы подорвать начавшиеся у них посевы, угрожавшие в недалеком будущем хлебопашеству казаков и опасному в политическом отношении: киргизы, заведя свои посевы, могли перейти в независимое от русских положение и плотнее общиться с Хивою и Бухарою, им единоверными.
Неудача в самом начале испортила дело. Ни простые казаки, ни ближайшее начальство не были убеждены в пользе запашек, видели в них одно обременение, выгодами же пользовались одни наблюдавшие за работами, и запашка, по общему мнению, считалась барщиною, усилить которую, увеличить труд казаков впоследствии зависело от начальства. Казаки не верили, чтобы на это была воля государя, которому они служат во всем на своем содержании, а тут еще от них требуют труд для наград наблюдающих.
Посеять один пуд не требует много времени, но на самом деле было не то: в семье два — три казака, из них один на службе вне дома, отец старик, и одному работнику посеять и убрать три пуда дело не легкое, ибо при усиленных работах требовалось на это до двух недель, которые нужно было взять в дорогое время и в ущерб своему хозяйству.
При строгом требовании начальства в наблюдающие избирались самые строгие люди. Они, видя свой интерес в своевременной работе, прибегали к палке, плети, когда кого замечали нерадивым. Отчисление на долю наблюдающих доходило до довольно хорошего вознаграждения — 900 руб. асс. в год; двум помощникам в половинном размере.
В первые года, пока Перовский был губернатором, запашка шла удовлетворительно, но с 1839 года дела начали клониться к упадку; в этот год был сильный неурожай, и запашка ничего не могла дать. Через год начались переселения казаков из внутренних станиц на линию и запашка не могла производиться всем населением, а в 1842 г. вместо Перовского назначен был генерал Обручев, с первых дней не сочувствовавший многим проектам своего предместника, а общественной запашке в особенности. Переселившиеся на линию казаки внутренних станиц, в которых сильно укоренилось отвращение от сего дела, передали это отвращение на новом месте своим товарищам. Запашка ни в ком не находила сочувствия. Обручев прекратил выдачи наград, упразднил существовавшее при его канцелярии особое отделение, передав все дело на попечение войскового правления, требуя одних отчетов. Запашка на деле продолжалась, хлеб сеяли на плохо вспаханной земле и после собственного казачьего посева, и если родилось что-нибудь, убирали тоже по окончании своих работ, вследствие чего хлеба получалось очень мало. Все это повело к ходатайству о прекращении запашки. Ко вторичному вступлению Перовского в управление краем дело было рассмотрено в министерстве и продолжение его будет объяснено в своем месте.
Перовский, желая изыскать положительные источники войсковых доходов, ходатайствовал о даровании войску права на недра земли и как по местному положению более всего на казачьих землях могла развиваться золотопромышленность, то просил об отпуске из казны 150 т. руб. ас., или 43 т р. по настоящему счету. Право это даровано в 1835 г; войско получает вышеуказанную сумму, оставив за казною право распоряжаться допуском частных лиц к разработке золотоносных россыпей.
Первое время не было предпринимателей, казаки ничего не получали и министерство финансов высказалось за прекращение отпусков. В 1842—45 гг. явился предприниматель, казачий офицер Колбин, открывший золото, и с того времени промышленность эта развилась: золота добывается до 100 пудов в год, а ныне найдено жильное золото в Качкарской системе.
Неблагородные металлы и минералы войску предоставлено право отдавать в арендное содержание особым законом, испрошенным по представлению графа Перовского в 1853—55 г., но до сего времени таких отдач не было, но несомненно, что рудные богатства находятся в недрах войсковых земель.
Естественные богатства на башкирских землях были в руках частных промышленников, которые получали большие выгоды в свою пользу, платя ничтожную арендную сумму и нанимая в работу их же за низкое вознаграждение.
Народ этот имел своих кантонных начальников и старшин, живших на его счет и взятками обогащавшихся, — жалованье платить было не из чего.
Граф Сухтелен обратил на это внимание и установил взимать особые пошлины с частных лесопромышленников, заготовлявших в башкирских лесах бревна, дрова и другие изделия, определив самый размер, сколько хозяин может продать в год, и с тем условием, чтобы продажа производилась на базарах, куда лесные материалы должны вывозиться гужом, а отнюдь не сплавом.
Законом, изданным в 1833 г., о продаже башкирских земель постановлено третью часть договорной суммы обращать в общественный капитал; тоже самое должно было соблюдаться при отдаче земель в кортому. Таким образом положено было основание башкирским капиталам, достигшим впоследствии значительных размеров.
Правила эти произвели коренную реформу. Частные лица не могли без общего согласия вотчинников-владельцев земли брать последние с несколькими влиятельными хозяевами и эксплоатировать башкирские угодья; для этого нужно было письменное согласие вотчинников, изложенное в приговоре, утверждение приговора военным губернатором и заключение форменного контракта. Проделать всю эту процедуру требовалось много времени и больших расходов в раздаче на руки башкирам карманных денег, на подарки кантонным начальникам, старшинам, без содействия которых дело не могло осуществиться, а когда не получалось утверждения приговора, то все расходы пропадали, искать было не с кого, так как башкиры расписок не давали. Таким образом из башкирских лесов были изгнаны далее такие промышленники, контракты которых составлялись с согласия вотчинников, но являлось какое либо нарушение. Предъявлять иски сами башкиры не могли; за них ходатайствовали их стряпчие по предписанию начальства, а последнее прямо предписывало изгонять промышленников простым распоряжением земской полиции, которая не могла ослушаться приказания военного губернатора.
Из такого положения дела Перовский находил возможным извлечь доход в общую пользу башкир, края и на другие потребности. Заведены были три поташных завода, на которые лес доставлялся башкирами из их дач за определенную плату, переделывался в шадрик, а потом в поташ, который отправлялся на барках для продажи в Нижний Новгород, куда ездил особый чиновник, специально занимавшийся этим делом, стряпчий Королев. Ежегодный доход достигал до 100 т. руб. по тогдашнему счету. Из этого капитала львиная доля уходила на награды служившим при Перовском: командующий башкирским войском Циолковский и Балкашин получали по 10 т. руб. в год, что при тогдашнем скудном содержании давало возможность жить на широкую ногу.
Наблюдавшие на месте довольствовались небольшими окладами, но и они также умели найти свои доходы: зола от башкир принималась вместо пуда с добавкою 10 фунтов; мочала, ободья и другие мелкие изделия браковались и брак принимался по низкой цене.
Со вступлением Обручева поташные заводы существовали не более года и были им закрыты.
В другом виде доход от лесов получался в самом Оренбурге, который всегда пользовался строевым лесом и дровами из Башкирии. По ходатайству Перовского последовало Высочайшее повеление покупать у башкир леса, рубить на местах по вольной цене, а сплав производить по рр. Уралу и Сакмаре до Оренбурга башкирами, наряжавшимися для сего на службу, как и другие рабочие команды. По введении такого порядка дрова на отопление казенных зданий доставлялись по самой низкой цене — от 1 руб. 50 к. до 3 р. 50 к. за 3-хполенную сажень по нынешним ценам; по такой же низкой расценке были и бревна для казенных работ. В заготовлении лес обходился несколько дороже и доплата разности относилась на частных лиц, которым лес продавался по довольно возвышенной цене. Лесной операцией заведывало особое хозяйственное управление по заготовлению строительных материалов, а другое, тоже хозяйственное отделение, ведало приготовление строительного камня, извести, кирпича, которые тоже приготовлялись башкирскими рабочими командами, содержавшимися на счет своих обществ, а за работу получавшими плату по низкой цене: 5 ½ к. пешему и 11 коп. конному за урок по урочному положению, которое на столько было низко, что за дневную работу конный получал 5 коп., а пеший 2 коп.
Обоими отделениями первое время заведывал инженер полковник Тафаев, а впоследствии в первом были чиновники особых поручений губернатора, а в последнем инженерные офицеры.
Доходы от этих операций были значительные, состояли в полном распоряжении Перовского и дали ему возможность увеличить состав управления главного начальника края. В его личном штате было много лиц образованного класса и известных фамилий. Личные его адъютанты были все молодые гвардейские офицеры: Капустов, Челяев, Габбе, Виткевич, не оправдавший себя в политическом отношении и кончивший жизнь самоубийством[13]. Из гражданских чиновников были братья Ханыковы, Даль, в литературе «Казак Луганский», — все известные имена.
Весь этот кружок, со включением лиц, занимавших высшие должности, составлял интеллигенцию. Жизнь этого кружка была отражением жизни высшего столичного общества и благотворно действовала на средний класс.
Оренбург в то время стоял далеко выше губернского города Уфы, в котором богатые местные помещики вовсе не жили, аристократию составляли председатели и советники различных палат, выслужившиеся из канцелярских чиновников; к ним принадлежали нередко вице-губернаторы, и сам губернатор, если он был образованный человек, терялся между ними.
Перовский в первое время управления оставался в Оренбурге и много разнообразил общественную жизнь: на Пасху происходила борьба и скачки; призы Перовский выдавал от себя хотя и не дорогие, но в общем на довольно значительную сумму; потом большие скачки бывали летом около горы Сулака, в 10 и 12 в. от Оренбурга, и наконец для привлечения к себе народа Перовский в праздники, проезжая верхом под качелями и казачьем форштадте, кидал в толпу мелкие серебряные деньги.
Перовский нередко посещал церкви, но чаще бывал в Вознесенской, как самой ближайшей к его квартире. При выходе из церкви давал одному из молившихся купцов горсть мелких серебряных денег для раздачи нищим. Порядка этого Перовский не изменял и при вторичном управлении краем. Я сам видел эту подачку в церкви Петра и Павла. Вообще на раздачу народу денег Перовский был очень щедр. После него Катенин тоже не был скуп на подачки за простую услугу, но милостыни нищим открыто никто из генерал-губернаторов не давал.
Из прибылей по торговле местными товарами составился так называемый экономический капитал, состаявший в полном распоряжении главных начальников края.
Перовский в первое управление построил караван-сарай, занятый ныне губернским правлением и квартирою губернатора; дом, занятый ныне реальным училищем, ко времени увольнения Перовского не был вполне отстроен, предполагался он для особого назначения, но по ходатайству генерала Обручева занят был 2-м эскадроном Неплюевского кадетского корпуса, а потом уже передан в министерство народного просвещения: в нем сначала помещался учительский институт, замененный реальным училищем. При нем же выстроено дворянское собрание, существовавшее под этим названием до 1879 г.; в этом году во время сильного пожара, уничтожившего большую половину города, здание сильно пострадало; на ремонт его местных средств не было и по распоряжению генерал-губернатора Крыжановского оно было передано городу и названо общественным; поправка его произведена городом на долгосрочную ссуду, взятую из банка. Хотя оно носит название общественного собрания, но по прежнему служит для интеллигентов-чиновников, а купцы устроили свое коммерческое собрание, для которого нанимают частные дома.
Здание общественного собрания можно бы возвратить дворянству, но губернский предводитель Шотт по недостатку у дворян средств и в виду дела о разделе общего дворянского имущества между оренбургским и уфимским дворянством нигде не просил об этом, а в мое предводительство дворяне желали вернуть себе это здание, но так как оно юридически принадлежит городскому обществу и управляется старшинами, то последние не согласились на передачу и даже не прислали ответа на мое предложение об условиях.
Лесные доходы, кроме построек, расходовались и на другие предметы по непосредственному усмотрению начальника края. Прибылей было много в управление Перовского, когда существовали особенно выгодные поташные заводы. В это время выдавались награды, пособия чиновникам, усиливалось содержание других из них. Перовский на экстраординарные расходы получал из казны всего 10 т. руб. ас. в год, расходов же у него было много: строил себе на кочевке дворец, летние помещения, имел большой штат служащих, живших с ним вместе и на его счет. Для пособий обращавшимся к нему бедным не было специальных средств; для этого он изыскал местные источники, покрывавшие его дополнительные расходы.
В настоящее время начальники не могут собирать неуказанных в законе доходов, но в то время не видели в этом правонарушения, и сам Перовский со спокойною совестью расходовал деньги, получавшиеся за труды башкир.
Тех точно определенных прав, какие впоследствии даны были Оренбургским генерал-губернаторам, Перовский не имел, строил и заводил, что находил полезным, по своему усмотрению, расходы производил и на такие предметы, которые никак не могли относиться на общественный счет. Живя на кочевке среди башкир, он изображал из себя полновластного царского наместника; в жизни его и его штата являлись излишества: устраивались для башкир праздники, скачки, угощения для привлечения башкир к русскому правительству, ибо они видели заботливость о них, а не то принижение, какое было прежде и после Перовского.
При нем были учреждены два общественных завода. Пчельный[14] для ознакомления башкир с новыми, улучшенными приемами пчеловодства, для чего посылались малолетки в школу пчеловодства в Черниговскую губернию к известному пчеловоду Прокоповичу. Но из этой затеи ничего не вышло: башкиры остались при своем способе пчеловодства в бортях и в выставных комедах. Завод, не окупавший себя, был закрыт.
Другой завод — конский был основан в Оренбургском уезде при деревне Исянгуловой, на речке Ташле при впадении ее в р. Ик. Производители даны были с государственных заводов, а матки — пожертвованы богатыми башкирами.
Улучшенной породы лошадей завод не дал: жеребцы в последнее время давались башкирам, не имевших собственных маток; хозяева обязывались не употреблять полученных жеребцов в работу, а на самом деле этого не исполняли, кормили их плохо, и жеребцы вскоре обессиливали. С упразднением военного управления завод был взят в казну, на содержание его расходовалось много денег, в 70 г.г. он был закрыт.
Перовским в первое его управление краем были предпринимаемы на экономические суммы, бывшие в его распоряжении, и другие полезные предприятия. В 1835 г. начат водопровод в Оренбурге, в том самом месте на берегу р. Урала, где он и теперь существует. Вода шла в бассейн на городской площади, существующий и ныне, но в дома не была пущена; брали ее бочками бесплатно. Дрова для отопления водокачки отпускались даром из хозяйственного заготовления. Устраивал водопровод англичанин или немец[15]. Говорили, что он офицер, получал большое по тогдашнему времени жалованье — 5 т. руб. ас.
Водопровод был неудовлетворителен, а генерал Обручев мало отпускал на него казенных дров, заготовление которых и при нем продолжалось.
Перовский по образу своей жизни, щедрости, с какою он сыпал деньгами на такие расходы, которые не позволял себе делать ни один из его преемников, стоял выше всех прочих бывших главных начальников края, привлек к себе в сотрудники людей талантливых из служащих при нем, давал им денежные награды, но никто не знал, откуда он почерпает нужные ему суммы.
Гостей он постоянно принимал с полным радушием и хлебосольством. Известные путешественники, как напр. в 1840 г. Мурчисон, находили у него привет, покровительство и полное содействие.
Башкирия с ее Уральскими горами и кочевые ее жители-скотоводы, тогда довольно обстоятельные, привлекали сюда людей достаточных, желавших пожить лето на лоне природы, пить кумыс, видеть для них новую жизнь, другой народ, изобилие воды в ключах и мелких речках, большие леса, богатства разного рода дичи и охоты, о которых во внутренних губерниях не могли иметь понятия.
В 1841 г., последний год его первого управления, на кочевке у Перовского были известные по своему общественному положению лица — граф Алексей Толстой (известный писатель и племянник Перовского по родной его сестре), камергер Скарятин и другие лица в числе 10 или более человек.
С летней кочевки на рч. Белгуш лица эти отправлялись, под прикрытием башкир, за р. Урал для охоты за сайгаками на киргизскую сторону, где тогда водились табуны этих животных[16].
Содержание гостей, охрана их из башкир, награды последним требовали больших расходов и Перовский удовлетворял их из собственных средств.
Управляя хорошо, установив спокойствие и порядок в крае, Перовский вполне был уверен в дальнейшем благополучии, которое ему сулило все окружающее, а главное полное доверие императора Николая Павловича, и по сему естественно стремление к имени администратора прибавить славу завоевателя, но здесь оказалась его несостоятельность. Автор идеи, обсудив и обдумав исполнение ее в теории, передал исполнение в руки других, которые занимались им под его наблюдением. В честности окружающих его нельзя было сомневаться, но он не знал своих помощников с той стороны, которая открылась на деле. Простая или умышленная ошибка разрушила впоследствии все дело. Во время никто ничего не видел, а может быть некоторые и замечали, но не говорили, потому что Перовский не любил противоречий и указаний, вследствие чего некоторые из его проектов кончились неудачно. Более всего неудача отразилась на хивинском походе 1839 г., когда отряд, собранный из лучших войск для разгромления Хивы, не пошел в степи далее Эмбы, где зимовал и обессилив себя потерею людей от болезни, весною возвратился с бесславием в пределы России не только ничего не достигнув, но показав кочевникам слабость сил русских.
Одна из главных причин неудачи заключалась в том, что снаряжение отряда всем необходимым Перовский предоставил в полное распоряжение генерал-майора Циолковского, прибывшего сюда с генералом Эссеном капитаном и дослужившегося здесь до высокого чина и нарочно для него учрежденной должности командующего башкирским и мещерякским войском. Циолковский в конце 20 г.г. два раза ездил в Бухару. Первый раз с купеческим караваном зимою; с той же реки Эмбы караван, вследствие постоянных нападений киргиз и хивинцев, вернулся на линию. Другой раз в отряде полковника Берга (впоследствии генерал-фельдмаршала и наместника царства Польского), имевшего дипломатическое поручение к Бухарскому Эмиру. Циолковский почему-то расчитывал, что за Эмбой климат мягче, морозов не бывает, а просто холодная погода, которую русские вынесут легко, и во всяком случае люди легче вынесут холод, чем удушливые жары, и не так утомятся зимою при переходах по снегу, как летом, когда придется итти по колено в сыпучих песках и при засыпающей глаза, рот, уши и стесняющей дыхание людей и животных пыли, а также при недостатке воды.
В этих соображениях теплая одежда солдат приготовлена была из материала плохого качества. Вместо меховых полушубков верхняя одежда была сделана на подкладке из джебаги[17], покрытой холстиной; сапоги с укороченными голенищами, а чулки из кислой шерсти, получаемой при выделке овчин. Все это было сделано по подряду весьма дурно, не прочно, и при первом осмотре можно было видеть, что в такой одежде люди не дойдут и до половины пути, что и случилось на самом деле. Пальто на джебаге, не всегда приходившееся в пору, рвались, джебага отваливалась, а покрышка из холста, если и держалась несколько долее, то никак не защищала от холода и не согревала солдата. Чулки из кислой шерсти после недельной носки делались ни к чему негодным; как не обертывал солдат ноги, они все зябли, а с наступлением морозов обмораживались; к тому же и сапоги лопались по швам, так как голенища были не цельные, а сшивные из нескольких кусков.
Обоз, везенный на верблюдах в тюках, был сущим наказанием для отряда. Верблюды ходят не рядами, а веревкою, один за другим; масса в десятки тысяч голов растягивалась на десятки верст, требовалась охрана от нападения неприятеля. По приходе на ночлег нужно было с каждого верблюда снять вьюк, очистить до земли место для лежания животного; на все это требовалось несколько часов, столько же при поднятии отряда в путь, так что люди едва успевали съесть что-нибудь, как их поднимали для сбора и укладки вьюков. Во время пути, если один верблюд от бессилия падал, останавливался весь отряд, так как нужно было животное выводить в сторону; после некоторого движения вперед — снова остановка, и при таком порядке войско шло медленно, по 5 или менее верст в зимние короткие дни.
Люди болели, умирали; животные падали, бросались на месте, и при таких усилиях отряд достиг Эмбы при урочище Чучка-куль, где и остановился по изнурению людей и животных. Морозы в ту зиму доходили до 30—35 ° R.
Неприятеля не видали, кроме небольшой партии хивинцев, напавших на роту солдат и сотню Оренбургских казаков под начальством капитана Ерофеева; это нападение было отбито с большим уроном для хивинцев.
По рассказам очевидцев Перовский упал духом, видя неyдачу, предотвратить которую он имел возможность, не выступая с места.
Отправились на авось в полной уверенности, что русским морозы не страшны, так как и прежде посылались отряды в степь, возвращавшиеся; иногда позднею осенью в холода, но забывали, что эти отряды были из казаков, знавших, куда они идут и что нужно взять с собою, тогда как солдат должен был итти в том, что дадут.
Едва ли не две трети пехоты и кавалерии погибло в степи. Менее пострадали казаки Уральского войска, выступившие в составе полка исправно снаряженными.
Верблюды, лошади, провиант и другой багаж были брошены, потому что везти было не на чем.
К этому нужно добавить, что нижние чины за малейшую оплошность были жестоко наказываемы, для чего раздевали их до нага и били плетьми на сильном морозе. Общий отзыв был о Циолковском, как о живодере.
Так кончилась хивинская экспедиция, которая предполагалась быть грозою для Хивы и в доказательство этого были задержаны в Оренбурге приехавшие с караваном хивинские купцы в числе нескольких сотен человек. Они содержались, как арестанты, в казенном доме, ныне занимаемом тургайским губернатором, а часть их, по недостатку помещения, была отправлена в другое место, кажется, в Бирск. Летом 1840 г. хивинский хан прислал всех бывших у него в плену русских мужчин и женщин, всего до 400 человек, после чего были освобождены хивинские купцы. Полагаю, что до половины их умерло в Оренбурге от тесноты и разных болезней.
Неудача хивинского похода поселила в здешних магометанах уверенность, что Хива город святой и не может быть взять христианами, о чем будто-бы было написано и в их книгах. По этому поводу в Уральске была сильная драка у казаков с татарами. Атаман Кожевников успокоил казаков тем, что будет другой поход в Хиву и что русские разгромят хивинцев. Казаки удовольствовались этим уверением и успокоились.
Причины враждебных действий против Хивы заключались в постоянном подстрекательстве ханом наших киргиз против русских, во взаимных барантах или грабежах, в незаконном сборе ханом с киргиз зякета (подати), а главное держание хивинцами в рабстве русских людей, захваченных на линии, а более на морском рыболовстве, где их ловили туркмены и продавали в неволю в Хиву. Трудом этих несчастных производились все полевые тяжелые работы.
Основанием для возвращения пленников выставлялось то обстоятельство, что Россия никогда не имела войны с Хивою, а потому и пленных не может быть; захваченных разбойниками мирных жителей хивинцы не могли покупать и держать в неволе.
Хан на это отвечал уклончиво и в 1839 году прислал в Оренбург несколько человек пленников, но всех отпустить не захотел. Тогда то и была сформирована вышеописанная экспедиция, которая хотя и не вступала в военные действия с хивинцами, но все таки имела хорошие последствия: хан, видя угрозы, выслал пленных и с ними особое посольство, которое ездило в Петербург и там были установлены условия мира.
Письменный договор возил в Хиву, по повелению государя, полковник Данилевский; отдав его в руки хану, взял от него обязательство за подписью хана.
При взятии русскими Хивы в 1873 году договор этот на русском языке нашли во дворце хана среди разного ненужного хлама.
Теперь все изменилось: хивинский хан — подданный русского государя, генерал-лейтенант Оренбургского казачьего войска, носит титул светлости, в 1883 г. присутствовал на коронации Александра III в Москве. Я обедал с ним за царским столом; между мною и им сидел Московский генерал-губернатор князь Долгорукий, с которым хан говорил об изменчивости всего в жизни. Бывший злой враг русских — гость русского государя, а я, никогда не думавший так мирно встретиться с таким врагом, мирно обедал с ним за одним столом,
Говорили, что на хивинскую экспедицию был отпущен миллион рублей по тогдашнему счету, но это далеко не все. Провиант и другие принадлежности для похода были доставляемы из Оренбурга в продолжение лета 1839 г. транспортом на лошадях в устроенные временно в степи укрепления, как этапы будущего следования в Хиву. Для этого был усиленный наряд башкир с телегами в две и три лошади. Последние все погибли в степи от изнурения, телеги были брошены, люди оборванные и больные прибывали в Оренбург; здесь им выдавали по 5 р. ас. на человека и отправляли в дома. Башкиры были из Пермской и Вятской губерний и из отдаленных от Оренбурга уездов Мензелинского, Бирского, Бугульминского и других. 1839 г. был голодным; цена хлеба доходила до 3 р. ас. за пуд, сено до 10 р. и более за воз, и как можно было дойти бедняку и больному в оборванной одежде на 5 р. за несколько сот верст? Оставшиеся у немногих лошади не могли ходить даже в городе. Лошадей в этот год погибло у башкир до 5 т. голов.
Гордый характер Перовского после неудачи хивинского похода сильно пострадал и самому ему пришлось выслушать много неприятного от высших властей. По приезде в Петербургу говорят, военный министр Чернышев не пускал его к государю, т. е. не докладывал о нем, и Перовский решился сам разрешить давившее его сомнение. Избрав время, когда Николай Павлович был на смотру или на параде войск в манеже, поехал туда, как генерал-адъютант, имевший право быть в присутствии государя, который, увидав его, милостиво спросил, когда он прибыл, и почему не являлся. Перовский указал на Чернышева. По окончании смотра государь посадил его в свой экипаж и повез во дворец.
Конец лета 1840 г. и следующий 1841 г. Перовский прожил в Оренбурге и уехал в конце ноября в Петербург, откуда в 1842 г. уволен в Италию с отчислением от должности.
В газетах писали, что Перовский в Берлине представлялся прусскому королю и тот кольнул его самолюбие, сказав, что знает его по хивинскому походу.
Все участвовавшие в хивинском походе офицеры, со включением генералов, получили награды чинами, орденами и даже деньгами. Начальник 22-й дивизии генерал-лейтенант Толмачев, получил сначала орден Белого Орла, замененный потом пожалованием 3 тыс. десятин в Саратовской губернии. Атаман Оренбургского казачьего войска, а по тогдашнему командующий войском, Молоствов, орден в порядке постепенности; Циолковский Анну 1-й степени, но потом уволен был по прошению в отставку. Служба офицерская на пенсию засчитана месяц за год, а самый поход за кампанию.
Циолковский, получив отставку, жил в деревне своей жены. Оренбургского уезда, и за жестокость обращения со своими крестьянами был убит ими в 1841 или 42 году. Труп его крестьянами же после похорон был вырыт и обезображен наказанием плетьми; родственники привезли его в Оренбург и погребли на общем кладбище. Бывшие у него три сына умерли; один в звании мелкого чиновника; старший Виталий, служивший предводителем, несколько 3-хлетий, не был избран при открытии Оренбургской губернии, жил бедно, был отдан под суд за растрату денег и умер в 1889 г.; Николай служил мировым посредником и остался в 1868 г. за штатом, нанимался в лесную кампанию наблюдать за нерасхищением сплавляемого леса прибрежными жителями, занимался сельским хозяйством и на этом жил; умер в 1891 или 92 г. на 72 г.
В октябре 1840 г. приехал в Оренбург из Авганистана майор английской службы, присланный английским правительством для исследования причин неудачи хивинского похода; он жил в Оренбурге едва-ли не месяц, квартировал недалеко от нашего дома у чиновника Галявинского. Дом этот сгорел в 1879 году. Англичанин едва ли видел Перовского; он, кажется, в это время был в Петербурге.
Оренбург — главный пункт и местожительство главного начальника Оренбургского края — в начале 30 гг., когда приехал сюда генерал Перовский, был небольшим городом с населением не более 5 или 6 тыс. душ. Дома были почти исключительно деревянные в 3, а лучшие в 5 окон, низенькие, были даже полупланки — так дом под одною крышею принадлежал двум хозяевам, и каждый из них имел особые ворота; много было домов развалившихся и землянок; исправлять старые дома хозяева отказывались по бедности.
Для того, чтобы привести город в лучший вид, Перовский в 1835 г. назначил особую коммиссию, поручив ей осмотреть в городе все, дома, ветхие назначить к слому через два или три года, обязав владельцев в этот срок построить новые дома по планам, а кто по бедности не в состоянии был этого сделать, тому предложено убрать свое строение, получить даром 50 бревен и 50 р. ас. и перейти на житье во вновь образовавшуюся слободу, между караван-сараем и татарским кладбищем, где места отводились даром. Освободившиеся же места в городе отводились соседним владельцам, которые уплачивали за них стоимость полученного прежним хозяином пособия, а где стоимость места была ниже последнего, лес отпускался даром из хозяйственного заготовления.
Таким образом город очистился от мелких безобразных избушек, землянок; дворовые места расширены и все приведено в благообразный вид. Скоро стали строиться хорошие дома. Людям не богатым, особенно чиновникам, Перовский выдавал лес из хозяйственного заготовления с рассрочкою платежа денег.
При Перовском же начали строиться казенные каменные здания; оборонительные казармы около Преображенской церкви, дом благородного собрания на месте развалившегося здания главного народного училища, ордонанс-гауз, квартира плац-майора и комендантское управление, а рядом с ним дом коменданта. Ныне первый занят ремесленным училищем, а последний квартирою одного из командиров баталионов, расположенных в Оренбурге.
В то же время построен генерал-губернаторский дом, но Перовский не переходил в него; первым поместился в нем генерал Обручев.
Частных каменных домов в первое управление Перовского было два: один — ныне занятый аптекой Герштейна, а другой — квартирой Тургайского губернатора. Оба дома принадлежали купцу Осоргину, впоследствии разорившемуся, и были проданы один в частные руки, а другой в казну за долги.
Дом Еникуцева на Николаевской улице, где ныне контрольная палата, был вчерне построен в 1838 — 39 г., но не занимался владельцами по суеверному предрассудку, что новый дом потребует покойника, а их было двое — муж и жена.
В 1852 г. дом этот куплен был для канцелярии генерал-губернатора, и поверье сбылось: с переходом канцелярии и появлением в доме жильцов умер самый старый из них — Зверев, старик 80 лет, хорошо помнивший времена князя Волконского и генерала Бахметева.
Караван-Сарай был начат постройкою Перовским чрез оповещение циркулярами башкирских кантонных начальников для объявления народу, что здание строится для приезжающих в Оренбург по своим делам башкир, останавливавшихся ранее в частных домах, а с постройкою караван-сарая будут иметь более удобное помещение для себя и своих лошадей. Здание в начале было построено с большими комнатами в виде казарм, с нарами, а в нижнем этаже конюшни. Все показывает, что Перовский думал перенести на русскую землю азиатские караван сараи для странствующих мусульман и торговцев; в этих видах он положил построить среди здания мечеть, чтобы живущие в караван-сарае башкиры имели полную возможность исполнять по своему закону требы и молитвы; этим желали показать народу, что правительство далеко от мысли насильственными мерами обращать магометан в христианство, каковые слухи тайно распространяли казанские татары, известные фанатики, а напротив, правительство строит на свои средства мечеть и не простую, а превосходящую все известные в крае мечети. С этою целью приглашали башкир делать пожертвования для украшения новой мечети. Для сбора последних был послан дер. Нижней Чебеньки ахун Абдулла Давлетшин, родом татарин, приписанный в башкирское войско. Он собрал до 30 т. руб. асс.
Для освещения в здании мечети повешена дорогая люстра, купленная в Петербурге в английском магазине. К завершению всего построен каменный высокий минарет, облицованный снаружи белыми изразцами.
В конце 1841 г. в караван-сарай перевели канцелярию командующего башкирским войском и дали квартиры чиновникам и команде башкир в 50 человек, посылаемых для несения службы.
Помещения для башкир не думали открывать и никто из них никогда там не останавливался. Обращение здания в постоялый двор стоило бы дорого по отоплению, содержанию в чистоте и ремонту. Правый фасад здания, где были казармы с нарами, переделали под помещение канцелярии, а левый обратили в помещение для губернатора; в нижнем этаже, где были стойла для лошадей, оставшиеся своды показывают первое его назначение.
Для открытия мечети был приглашен муфтий и до 300 человек магометан; кроме того, было множество любопытных, прибывших без всякого приглашения.
Торжество открытия было приурочено ко дню коронования государя Николая Павловича, 22-го августа. Устроены были в азиатском вкусе развлечения: борьба с выдачею победителю трех человек, без перерыва поборенных, платка или шали, скачка на лошадях с призами из халатов или кафтанов стоимостью в 20 руб. и постепенно уменьшающимися до нескольких аршин ситца.
Было одно крупное неудобство: у магометан была ураза (пост), во время которой еда разрешается по заходе солнца, а для эффекта нужно было, чтобы обед начался несколько ранее, засветло. Гостей усадили в несколько рядов, поставлены были блюда с говядиной, бараниной и кониной, причем строго подтверждено, чтобы никто не смел касаться пищи, пока не будет подан знак. Распорядителем был есаул Иван Иванович Филатов, хорошо говоривший по-татарски. Для большой внушительности он верхом с нагайкой в руках разъезжал среди рядов, где поставлена была пища, угрожая при малейшем намерении взять последнюю тут же расправиться своею плетью, хотя тут сидели и башкирские чиновники. Кантонные начальники вовсе не садились обедать. Все обошлось благополучно и гости разъехались по домам, но тут случился небольшой скандал: в дер. Имангуловой уфимские казы не слезали с повозки; когда запрягли лошадей, они понеслись и, наткнувшись на что-то, перевернули повозку; казы упали и у них в коленях разбился штоф с водкой, которою они запаслись в Оренбурге; людей и осколки посуды подняли при жителях-башкирах, которые плевали и ругали своих учителей-казыев, утешая, впрочем, себя тем, что они татары, а не башкиры.
В 65-ти верстах от Оренбурга, за р. Уралом, в киргизской степи находится знаменитое богатство каменной соли — Илецкие копи, составлявшие собственность казны. Не касаясь исторической части, можно много сказать о самом промысле.
Как собственность казны, илецкая соль вырубалась силою человеческого труда; для этого употреблялись ссыльно-каторжные, приговоренные судом к этому тяжелому наказанию. По свойству своему относясь к горным работам, промысел состоял в ведении министерства финансов по департаменту горных и соляных дел, но местными распорядителями были всегда гражданские чиновники, которые служили в особом учреждении, называвшемся Илецким Соляным Правлением, которое состояло из управляющего, 2-х советников и нескольких канцелярских чиновников.
Удаленное от своего непосредственного начальства, присылавшего приказания за 2 тысячи верст из Петербурга, и совсем изъятое от всякой зависимости и даже слабого, поверхностного наблюдения местных губернаторов, правление это ознаменовало себя крупным казнокрадством. Соли вырабатывалось сотни тысяч пудов и получались сотни тысяч рублей; в казну же поступало до половины 40-х гг. не свыше 180—200 р., остальная сумма оставалась в карманах чиновников, наживавших там в короткое время громадные капиталы.
Пользовались все, начиная от управляющего до смотрителя на яме. Туг же был чиновник казенной палаты для наблюдения за исправною высылкою денег в Оренбургское казначейство. Все воровали, все об этом знали, но никто не решался писать о злоупотреблениях, считая это напрасным и бесполезным делом. В 1839 г. воровство дошло до того, что сами чиновники видели, что дело может кончиться плохо для них. Надобно помнить, что чиновники брали свою часть не летом, когда соли вывозилось немного по дороговизне перевозки, а более зимою, когда люди и рабочий скот свободны. 1839 г. был неурожайный: сено и хлеб сильно вздорожали, вощикам не было расчета перевозить соль за низкую цену, а торговцам увеличивать провозную плату; заготовленная соль составила бы запас, а с ожидаемым урожаем цены на все убавились бы, поэтому соль была бы в убыток даже при дешевом подвозе. Соляные чиновники и в этом случае не потерялись. Приезжавшим за солью вощикам говорили, что с нового года соль будет продаваться на промысле по 2 руб. сер., советовали побольше запасаться солью, чтобы без особого труда и риска нажить хороший капитал. Я помню это время. Кто только не покупал соль? Безденежные брали в долг за большие проценты у богатых, а последние покупали соли столько, сколько можно вместить соли в помещениях.
Но какое же разочарование постигло всех! Прибавка была для округления прежнего ассигнационного курса на серебро на 1 или ½ коп. с пуда, соображаясь с сортами соли. Сколько было в это время драматических и трагических сцен: богатые, имевшие деньги, хлопотали, чтобы хотя с большими убытками продать соль, которой много утекало в жар, когда распродать соль не было возможности. Долго помнил Оренбург дорогую соль!
Из чиновников, обогатившихся на илецком промысле, более известны были следующие. Щедрин, давший за своею дочерью при выходе ее замуж за лекаря, служившего там при больнице, 300 т. руб. асс. Балахонов — советник, служивший в 50 гг., поехал лечиться и дорогою умер; бывшая при нем дочь вышла замуж за врача и после отца получила 75 т. сер. Баранцев, служивший смотрителем на яме, где производилась ломка соли, в 50 и 60-х гг.; происходил из солдат, был писарем в конторе госпиталя. Бывший наказный атаман, Иван Васильевич Подуров говорил мне, что в чине подполковника приезжал на праздник Пасхи к смотрителю госпиталя, а впоследствии члену провиантской коммиссии Щетинину, и застал его за экзекуцией: Баранцева наказывали палками. Подуров заметил, как некстати наказание в великий праздник. Ему ответили: «Если бы вы знали, что сделал этот мошенник! С получением чина Баранцев перешел в илецкое правление, а по закрытии последнего вышел в отставку, имея капитал свыше 30 т. р.
Рыбаков, выслужившийся из писарей инженерного ведомства, был в илецком правлении на невысокой должности; по выходе в отставку купил двухэтажный каменный дом в Оренбурге на Николаевской улице, где ныне аптека Герштейна, стоивший по тогдашнему времени (1840—42 г.) не менее 50 т. руб. Он говорил своим знакомым, от которых и я слышал, что столько же осталось у него на прожиток. Был-ли он женат, не знаю, но в последнее время у него была на содержании простая девка, которую он потом выдал за отставного унтер-офицера и дал в приданое 20 т. р.
Сосланный в Оренбург за политические преступления, а потом прощеный, известный поэт Александр Николаевич Плещеев женился в Илецкой Защите на дочери чиновника Токарева, который дал за дочерью 50 т. р. сер.
Но более всех из служивших в Илецкой Защите известен был Сергей Николаевич Щербачев. В первое управление Перовского он был в Оренбурге полицмейстером, имел чин ротмистра, хорошо образован и известный кавалер, принадлежал к местной интеллигенции и водил дружбу с лицами свиты военного губернатора, особенно с Балкашиным, бывшим тогда капитаном и адъютантом Перовского, с которым до последних дней был на «ты». По прибытии в Оренбург генерала Обручева Щербачев должен был оставить должность полицмейстера, Балкашин желал устроить его у себя и просил о назначении чиновником особых поручений, содержание которых достигало тогда 1 т. р. в год. Губернатор Обручев в оффициальной бумаге отказал в назначении Щербачева, как замеченного в склонности к взяткам и лихоимстве. Щербачев поехал в Уфу и, заплатив председателю казенной палаты Случевскому 5 т. р., получил место чиновника казенной палаты при илецком соляном правлении. Обручев с своей стороны, чтобы предупредить назначение Щербачева, писал о нем гражданскому губернатору Талызину; тот в свою очередь писал Случевскому, но последний отозвался, что Щербачев определен, вступил уже в должность, и ничего неодобрительного о нем он не знает. Таким образом Щербачев прочно утвердился на месте, служил более 10 лет, нажил огромное состояние, купил имение Мансурова, село Спасское на р. Ике, а в Харьковской губернии другое с сахарным заводом. Будучи стариком, женился в другой раз на дочери илецкого коменданта, полковника Бабст; от этого брака имел двух сыновей; оба они служили в Оренбурге: — один на должности мирового посредника у башкир Орского уезда, откуда перешел к бывшему здесь вице-губернатором Лукошкову в Пермь; слышал я, что впоследствии он был ирбитским городничим и исправником. Другой сын Щербачева служил сначала в башкирском полку, потом сотником в Оренбургском казачьем войске, откуда перешел в регулярную кавалерию.
Кроме недвижимого имения Щербачев имел, как говорили, до 200 т. р. капитала. После смерти жена Щербачева, увлекшись новыми идеями, устроила в Харькове пансион для девиц, хорошо обставила его и преподавателями пригласила профессоров за хорошее вознаграждение; соображаясь с расходами, назначила довольно высокую плату за содержание и учение.
Девиц поступало мало; думали чрез рекламы и другие меры привлечь более желающих, но надежды не оправдались и пришлось пансион закрыть.
Щербачев, известный всем своим корыстолюбием, во все время пользовался уважением в высшем оренбургском обществе и каждый раз, когда генерал-губернатор Перовский давал свои большие балы, ему высылался билет в Илецкую Защиту.
Как-то при докладе мною одной бумаги о лихоимстве казачьего офицера, взявшего менее ста рублей, бывшему правителю генерал-губернаторской канцелярии Глебову последний заметил: «Вот какие офицеры»; на это я ответил: «Да где же этого нет?» и прямо указал на Щербачева, которого никто не укоряет в казнокрадстве и которому за 70 верст шлют приглашение на бал генерал-губернатора. Глебов сказал: «Да-с... но Щербачев помещик».
Генерал Перовский в сношениях своих с подчиненными на столько далеко держался от них, что никто ничего не мог говорить ему вне службы. Гордый и недоступный, он вселил к себе какое-то особое почтение и покорность, доходившие до благоговения пред его личностью. Подчиненные ему генералы от ближайшей к нему прислуги желали знать, в каком расположении духа находится его превосходительство, прежде чем он выйдет. Камердинер его Николай Татаринов, впоследствии эконом дворянского собрания, говорил, что однажды он вошел в кабинет генерала подавать ему одеваться. Перовский встретил его крепкими русскими словами, помянув его отца и мать, за то, что напомадился резедной помадой. Сам Перовский никогда не употреблял ни духов, ни помады. Перовский своим адъютантам, чиновникам особых поручений, даже генералам, если они были в числе близких к нему, всегда говорил ты, даже ругал их общею простою русскою бранью. Все они, зная его вспыльчивый характер, переносили это терпеливо, а если бы кто вздумал возмутиться и вслух высказаться, то получил бы прямое и положительное приказание убираться прочь.
Такой же характер унаследовал сын Перовского Алексей, сосланный на Кавказ рядовым из артиллерийского училища, где он воспитывался, за грубость и дерзость директору. Он мне лично говорил, что за какую-то дерзость в училище был наказан розгами так жестоко, что лег в больницу. Об сообщил отцу; последний приезжает и спрашивает сына, чем он болен. Молодой Перовский, желая скрыть истину, назвал какую-то болезнь. «Врешь!» произнес отец: «покажи-ка з......у!» Посмотрел и сказал: «Ничего, вздули, как следует». Вспоследствии молодой Перовский дослужился до офицера, но был разжалован в солдаты за то, что в пылу раздражения убил своего слугу.
Введение хлебных запашек вызвало волнения не в одной Оренбургской губернии; они сильнее были в Пермской, где губернское начальство не умело принять мер к водворению спокойствия. О принятии быстрых и решительных мер Перовский писал в министерство внутренних дел, в силу чего последовало высочайшее повеление передать это дело в его распоряжение. Перовский сумел и там всех успокоить и посылаемые туда из Оренбурга курьерами казачьи урядники говорили, что тамошнее население было довольно распоряжениями военного губернатора и на столько интересовалось видеть его лично, что даже старики из-за этого садились на козлы править лошадьми, на которых ехали нарочные. Местные власти трепетали при имени Перовского и боялись за свои грехи.
В первое управление краем Перовского были нередки набеги киргиз на казачьи станицы по р. Уралу для угона скота у казаков. Удальцы пробирались до башкирских селений за р. Сакмарой. По обширности линии и малонаселенности ее трудно было казакам усмотреть все перелазы киргиз, которым, как искони тут живущим, лучше были известны броды в реках для переезда и прогона скота, а также и места для сокрытия шаек от взора русских.
В таких случаях для наказания виновных посылались в степь военные отряды из казаков, иногда с артиллериею и даже пехотою, посаженною на лошадей. Последние давались в редких случаях, когда шайка барантачей выбирала себе предводителем известного в степи батыря, славного своим удальством и уважаемого народом. В этих случаях шайки киргиз доходили до 2—3 т. человек. Мелкие их отряды занимались угоном скота с линии и у башкир, а крупные с батырями во главе грабили киргиз же по указанию враждовавших родов из личной мести или за преданность русскому правительству.
Султаны-правители, прикрываемые казачьими отрядами, не были на столько сильны, чтобы наказывать виновных барантачей, и для этой цели посылались команды казаков. При Перовском такие командировки были часты и иногда достигали своей цели. Разгромив скопища киргиз, убивали их предводителей — дело весьма трудное и имевшее место только при счастливой случайности.
В 1839 г. несколько сотен казаков бывшего непременного полка были посланы в степь под начальством полковника Геке наказать известного батыря Исета Кутебарова, не признававшего над собою никакой власти. Отряд этот, усиленный башкирами, долго искал по степи в летние знойные дни Кутебарова. Тот, в свою очередь желая прославиться каким-либо важным подвигом, решился разгромить султана-правителя с его плохо вооруженным русским отрядом и чрез лазутчиков собирал сведения, где и когда султан расположится на ночлег. Случилось так: лазутчики увидали султана, расположившегося на ночлег без особой предосторожности и тотчас поскакали известить Кутебарова; но в это время пришел ночью к султану полковник Геке с казаками, башкирами, пехотною ротою и дивизионною конной казачьей артиллерией. Кутебаров по сообщению лазутчиков, со всем своим более чем 3 т. отрядом, пошел на султана правителя. Придя ранним утром на место, заметил, что он обманут, приказал лазутчиков повесить и не желая показаться трусом, пошел в бой; результат его был плачевный для киргиз: кинувшись массами, они были с большим уроном отбиты. Казаки пустились преследовать их. Небольшая кучка оренбуржцев увидала и узнала Исета Кутебарова, и более ловкий и находчивый урядник Каменноозерного отряда Богатырев поскакал на пересечение его дороги; скрывшись за сурчину, он поджидал Исета; казаки преследовали последнего, посылали ему вслед пули; некоторые из них попадали в него, но вреда не причиняли, так как на нем была кольчуга.
Богатырев, сообразив это, пришел к заключению, что надо подстрелить коня; удачно пустив пулю, он попал лошади в пах; последняя упала и Исет остался на месте.. Наскакавшие казаки шашками изрубили его в куски.
Обыкновенно, посылаемые в степь отряды всегда имели вожаков из преданных нам киргиз; последние служили и нашим и своим, которым передавали, куда двигаются русские, и шайка барантачей всегда шла позади отряда, или в стороне параллельно ему. Отряды наши громили попадавшиеся на пути аулы, угоняли весь скот и уничтожали всякое имущество, иногда и совершенно невинных людей, по указанию вожаков которые пользовались известною долею разграбленного имущества и скота.
Последний пригонялся на линию в изнуренном бескормицею виде и продавался за бесценок. Так кончались обыкновенно наказания киргиз.
Заволжско-Камский край, заключавший в себе нынешние Оренбургскую, Уфимскую и Самарскую губернии, в начале настоящего столетия до 40-х годов представлял собою окраину государства, сравнительно недавно присоединенную к России. Оренбургская линия занималась войском, преобладающее число которого составляли казаки. Они поселены были не только по линии для охраны ее, но и внутри края, от Самары до Оренбурга, по так называемой Самарской линии и в виде внутренних крепостей в Уфимском, Стерлитамакском, Бирском и даже Красноуфимском уездах. Такое расселение казаков на различных пунктах, далеко отстоящих один от другого, объяснялось политическими и военными причинами, заключавшимися в частых бунтах против правительства в Башкирии во все время прошлого столетия и бывшими даже в 1803—805 гг. Для усмирения их нужно было иметь войско в близких местах от бунтовщиков; если бы последние вздумали поднять восстание, оно подавлялось тотчас и не могло распространяться далее в длину и ширину. Такая мера сама собою указывала башкирам на бесполезность их восстаний. Войска в центре Башкирии и на границе их земли с киргизами не позволяли им соединяться с последними для совокупных действий против русских. За последние пятьдесят лет до 1840 гг. башкиры сделались мирными и верными подданными, посылали своих людей на Оренбургскую линию для охраны ее совместно с казаками от набегов киргиз и в душе ненавидели последних, как врагов, входили в состав военных отрядов, посылавшихся в степь, оставались всегда верными русскому царю, по повелению которого в памятный 1812 г. выставили 20 полков пятисотенного состава, дрались с французами под Бородином, Москвою, в разных местах заграницею и в числе других войск занимали Париж.
Миролюбие башкир делало ненужным существование казачьих крепостей внутри Башкирии и явилась мысль выселить казаков из всех внутренних станиц на Оренбургскую линию для большого усиления последней. В 20 гг., во время управления краем генерала Эссена, состоялось повеление о переселении красноуфимских казаков, как более удаленных от Оренбурга, центра их управления. Для поселения их отрезали от киргиз под названием Илецкого района участок между рекой Уралом с левой стороны и р. Илеком с правой до впадения в него рч. Куралы. Возникшие здесь станицы стали грозою для киргиз, которые не скоро примирились с потерею своей земли, набеги и бунты продолжались долго. В это время был взят в плен небольшою шайкою киргиз между Татищевской и Переволоцкой станицами есаул Иван Васильевич Подуров (впоследствии наказный атаман), проезжавший в повозке с одним проводником.
С прибытием генерала Перовского казаки внутренних станиц составляли предмет особого его обсуждения. Он находил необходимым, в видах государственной обороны восточной границы от вторжения в пределы империи азиатских полчищ, усилить Оренбургскую линию для самостоятельного существования и отпора орд. Перовский предполагал одних из казаков внутренних станиц, по желанию, переселить в линейные станицы, а из других образовать военные поселения по образцу чугуевских. Для этой цели Перовский предположил отмежевать огромный участок киргизской степи от крепости Орской вверх по рр. Ори и Кумаку до станиц по р. Ую и этот участок населить казаками внутренних станиц, крестьянами малоземельных губерний и солдатами четырех баталионов, которых для этого перевести из линейных крепостей, где они составляли местные гарнизоны, на новые места по самой границе с киргизами с обращением в казачье сословие. Это было выполнено в 1835—36 гг. На новую линию были выселены в наказание и казаки внутренних станиц, оказавшие сопротивление при введении общественной хлебной запашки
Эта мера была одна из важнейших в первое управление Перовского: она значительно увеличила район земель Оренбургского войска, которое по положению 1840 г. образовало из себя особую область с отдельною территориею и отдельным управлением, независимым от губернской администрации, дала возможность перевести туда всех казаков внутренних станиц со включением ставропольских крещеных калмык и таким образом сплотила все войско в одной местности, уничтожив чрезполосицу.