В. А. Обручев
(1842—1851)
Рис В. А. Обручев (1842—1851).
С назначением в 1842 г. главным начальником края генерала Владимира Афанасьевича Обручева, служившего в Новгороде начальником дивизии и, как говорили, ставленника графа Клейнмихеля, бывшего не в дружбе с Перовским, все изменилось: кочевка была заброшена, многие из учреждений его предшественника предположены к уничтожению, и даже служившие при Перовском оставили Оренбург, чтобы занять лучшие места.
Обручев, кроме одного адъютанта гвардии капитана Николаева, не привез с собой никого. Освободившиеся места заняли второстепенные здешние чиновники, или случайно кем-либо рекомендованные. Обручев, кажется, не имел в виду никого из способных и образованных людей для замещения должностей. Если не находил подходящих лиц в Оренбурге, то писал в министерство, откуда сначала присылали хороших людей, но Обручев не умел обращаться с ними и привлекать к себе.
После Рокоссовского, тотчас по отъезде Перовского оставившего свой пост, начальником штаба был полковник Середа, бывший правитель канцелярии, но не поладил с Обручевым и ушел. После него был Александр Иванович Верегин, служивший потом долгое время начальником главного управления казачьих войск; он тоже не сошелся с губернатором и скоро уехал. Говорили, что причина размолвки заключалась в неявке Верегина по вызову после полуночи, когда он лег спать, а губернатор прислал за ним. После него был генерал Озерский, хороший на месте бригадного командира, но плохой начальник штаба. Далее следовал генерал-майор генерального штаба Прибытков — человек больной физически и умственно. После Прибыткова начальником штаба приехал генерального штаба полковник Фантон-де-Верраж, сумевший оставаться в этой должности до увольнения Обручева и в первые годы второго управления краем Перовского; впоследствии он получил графское достоинство.
Причину быстрой перемены начальников штаба и неудачного назначения сих лиц можно отнести и к скудному окладу содержания. Начальник корпусного штаба получал в Оренбурге, если он был генерал-майор, при казенной квартире и прислуге 860 р. и столько же столовых, всего 1720 р. — содержание крайне ограниченное, так как по своему положению он должен был иметь приличный выезд и держать себя на положении лица, выше многих поставленного; если начальник штаба был полковник, то содержание его не превышало 1500 р.
Генерал Озерский был вдовец, имел одну дочь невесту, и близкие к нему говорили, что он живет не лучше армейского штаб-офицера, сберегая для дочери на приданое до 500 р. в год. Прибытков был одинокий холостяк, а Фантон — человек семейный, имел жену и детей, из которых две дочери.
Генерал Перовский много помогал своим служащим, а особенно занимавшим высокие должности, выдачею наградных из особых хозяйственных капиталов, им собранных, а семействам служащих давал крупные подарки, особенно дамам на платья. При таких субсидиях и дешевизне жизнь была возможна и небогатому семейному человеку.
С увольнением Перовского капиталы остались у его преемника, но положительного закона о расходовании их не было, некоторые капиталы были даже совершенно неизвестны в Петербурге, а равно и производившиеся хозяйственные операции. Обручев не позволял себе делать то, что творилось при Перовском.
Сокращение получаемого содержания, неуверенность, а скорее невозможность сделать карьеру службою при Обручеве, далеко не пользовавшегося тою силою и значением в оффициальных кругах Петербурга, какие имел Перовский, особенно у императора Николая Павловича, — заставили всех служивших при Перовском, начиная с его личных адъютантов, уехать в Петербург, где почти все они устроились отлично: генерал Рокоссовский получил место генерал-провиантмейстера военного министерства, бывший правитель канцелярии Середа был назначен губернатором в Вятку, Балкашин губернаторствовал в Саратове, а потом в Уфе и т. п.
Генерал Обручев, вступив в должность, нашел в Оренбурге общественно-дворянское собрание, произведшее большой переворот в здешнем обществе. Правда, лучшие из интеллигенции уехали вслед за Перовским, но это были большею частью лица, принадлежавшие к высшему классу и постоянно там обращавшиеся; для них собрание не представляло потребности: они всегда могли найти развлечения в частных домах. Вместо них стали приезжать молодые, образованные люди, преимущественно военные — любители танцев и картежной игры.
Доступ таких лиц в высший круг производился с крайней разборчивостью и в ограниченном числе; иногда их приглашали в дома их начальников, но за то в общественном собрании они были всегда желанными гостями и танцы поддерживались почти исключительно ими. Но молодые офицеры, усердно посещая вечера в собрании, вскоре увидели, что на офицерское жалованье нельзя жить молодому человеку не отказываясь от общественных увеселений: одежда белые перчатки, стакан чаю и рюмка водки приходились не по карману офицера на одном жалованьи; уплата по счетам буфета заставила многих отказаться от посещения собрания и сидеть вечерами или дома, или у товарища; благодаря этому, они сделались более исправными к службе.
Обыкновенные танцевальные вечера проводились собравшеюся публикою весело и приятно, чему много содействовали старшины собрания, которые выбирались из самых почетных и богатых лиц; они устраивали для дам угощения в виде дессерта и прохладительных напитков на свой счет.
В высшем кругу вечера с танцами тоже продолжались, но это допускалось только богатыми людьми, имевшими дочерей, или у которых были молодые жены — любительницы танцев.
В Оренбург на зиму приезжали из деревень помещики с своими семьями: Пасмуровы, Эннатские и другие из соседних уездов.
Обручев с приезда вел как бы затворническую жизнь, хотя жена его Матильда Петровна была другого взгляда на жизнь. Говорили, что причина скромной жизни генерала заключалась в недостатке средств. Так или иначе, но дело дошло до Петербурга; оттуда было прислано 10 т. руб. для приличной жизни и содержания, и Обручев стал устраивать в своем обширном помещении вечера с танцами и картами. Не любитель карт, он следил за тем, кто из его чиновников играет в карты и в конце года, при назначении наград, или вовсе не давал их таким чиновникам, или назначал мало. Я помню, что чиновник его канцелярии Охочинский, любитель карт, ничего не получил, а когда правитель канцелярии спросил о причине, Обручев ответил, что постоянно замечал Охочинского играющим в карты, значит он не нуждался в деньгах.
Вечера и обеды устраивались у бывших атамана графа Цукато и начальника дивизии генерала Толмачева, на дочери которого женился богатый помещик Николай Егорович Тимашев; у них собирался преимущественно высший круг. Еникуцев, Звенигородский и Горячев устраивали у себя едва-ли не каждый вечер карты с хорошим ужином и винами.
Вообще жизнь в Оренбурге текла тихо, без треска и других выдающихся проявлений. Надобно еще сказать, что в первый день Пасхи у Обручева разговлялись все бывшие в церкви; выбора и особых приглашений не практиковалось, но на обеды в торжественные дни приглашались избранные из высших чиновников, а в новый год и в день коронования Обручев приглашал почетных киргиз, на угощение которых отпускалось ему из казны 6 т. руб. асс. в год.
Генерал Обручев при своем управлении обращал строгое внимание на подчиненных ему и не живших в Оренбурге. В это время быль наказным атаманом Уральского войска полковник Кожевников, вступивший в эту должность по приглашению Перовского, которому он случайно понравился при исполнении поручения министра государственных имуществ графа Киселева об образовании у государственных крестьян особого управления в виде палат и окружных начальников. Перовский пригласил Кожевникова на службу к себе, как молодого, хорошо образованного человека, знакомого с тогдашними стремлениями правительства о лучшем благоустройстве казенных поселян. Кожевникова полюбили в Уральске казаки более бывшаго до него атамана Покотилова, первого из чужеродцев (т. е. не из казаков). Перовский надеялся при содействии Кожевникова ослабить в Уральском войске раскол, распространить просвещение и искоренить грубые обычаи На сколько Кожевников успел подготовить умы казаков, трудно сказать, но он имел крупный недостаток — любил выпить и, кроме того, тратил много из войсковых сумм. Он разошелся с Обручевым, вышел в отставку и получил потом место губернатора в Саратове. Атаманом в Уральск назначен был полковник Геке.
После неудачного хивинского похода и со вступлением Обручева в должность начальника края правительство изменило свои взгляды на киргизскую степь, ее обитателей киргиз и на наши отношения к Среднеазиатским ханствам: Хиве, Бухаре и Кокану. Прежние требования ограничивались установлением спокойствия, прекращением раздоров и баранты между отдельными родами киргиз. Прежде при слухах о скоплении значительных вооруженных шаек в степи почти каждое лето высылались военные отряды казаков с артиллериею. Разбив скопище, захватив или убив главных зачинщиков, отряды возвращались на линию, и степь, повидимому, оставалась успокоенною под управлением трех султанов-правителей, через которых проводились все новые мероприятия. Но время показало, что султаны-правители не имели большого влияния на киргиз, и последние, можно сказать, не считали себя подданными русского царя; не отказываясь от наружных знаков подчинения, они более держались хивинского хана, во владениях которого кочевали главные бунтовщики, платили ему дань (зякет) и в то же время охотно вносили кибиточную подать, пополняя хивинские скопища при вторжениях их в нашу часть степи. Устранение таких беспорядков могло быть достигнуто содержанием военных отрядов в глубине степи, которые могли бы во всякое время усмирять начавшееся движение в народе. С этою целью в 1845 и 46 гг. заведены были два укрепления на рр. Тургае и Иргизе в составе 200 казаков, роты пехоты и нескольких пушек с прислугою. Первое укрепление названо было Оренбургским, потому что гарнизон его составляли Оренбургские казаки, а второе — Уральским, в коем были уральцы. В 1847 г. более сильное укрепление было построено на р. Сырь-Дарье, при ее устье, на урочище Раим, почему и названо Раимским.
Устройство этих укреплений вызвало необходимость назначения особых специалистов инженеров и флотских офицеров. Прибывшие были молодые, хорошо образованные люди. Они жили в Оренбурге и разнообразили местное общество, особенно в собрании, которое улучшалось в своем составе, а с этим отжившие порядки заменялись новыми, принятыми в столичных обществах.
Прилив и отлив молодых людей продолжался во все время управления Обручева.
Оренбургское общество конца 40 и начала 50 гг. далеко было не то, каким оставил его генерал Перовский: там был небольшой кружок людей, ему подчиненных и во всем ему сочувствовавших, а в новом обществе замечалась некоторая самостоятельность и оно влияло на местную жизнь.
Обручев, подобно своим предшественникам, обратил особенное внимание на башкир, находя своевременным изменить их кочевой образ жизни, но в этом потерпел неудачу.
В Оренбурге мужские правительственные школы существовали с XVIII ст., как например главное народное училище, что ныне первое 3-классное городское, но школ для девочек вовсе не существовало; девочки учились у частных лиц, далеко неподготовленных к этому делу. Первый из начальников края, обративший на это внимание, был граф Сухтелен, При нем была открыта первая девичья школа по образцу существовавших в Петербурге при гвардейских полках. В школе обучали чтению, письму, первым действиям арифметики, рукоделиям и башмачному ремеслу. Предполагалось обучать дочерей нисшего класса горожан: мещан, отставных солдат и ремесленников, а потому состав школы был пестрый. Дочери небогатых чиновников, служивших в Оренбурге, обучались наукам и рукоделию, а дочери горожан — одному мастерству.
Перовский в первое управление краем не обращал никакого внимания на женское образование и училище оставалось в прежнем виде.
По ходатайству Обручева училище было преобразовано в институт благородных девиц с комплектом на 80 девочек, из которых 40 были на иждивении училища и 40 пансионерок с невысокою платою — 80 или 90 руб. Для института построен был каменный дом на занимаемом и теперь месте. Средства для этого Обручев употреблял из местных источников: пожертвований частных золотопромышленников Оренбургского края, плативших по приглашению главных начальников 1% с добывашегося металла; из этих то пожертвований составился довольно значительный капитал.
Оренбургское Неплюевское военное училище, открытое в 1826 г.[18], долгое время не имело определенного штата, денег на свое содержание, и долгое время не давало обучавшимся в нем особых прав по окончании курса и для поступления на службу.
По ходатайству Перовского в 1840 г. были дарованы этому училищу новое положение и права окончившим в нем курс воспитанникам применительно к кадетским корпусам, но число воспитанников оставлено прежнее — 80 человек, из которых половина пансионеров на собственном содержании.
Обручев и здесь усмотрел недостаток вакансий для такого обширного района, как Оренбургский край, и испросил высочайшее соизволение на переименование этого заведения в Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, увеличил число вакансий до 200, по 30 на каждое казачье войско, и столько же для киргиз, отнеся содержание первых на войсковые капиталы, а последних на билетный сбор; остальные 80 вакансий оставались на прежнем положении.
Такая благодетельная мера была очень сочувственно принята в войсках чиновничьим классом, получившим возможность давать своим сыновьям военное образование, как более сообразное с обязательною службою в своем войске. В таком виде Неплюевский кадетский корпус оставался до общего преобразования кадетских корпусов в 60-х гг. в военные гимназии, доступ в которые дозволен был всем сословиям. Такая перемена совершенно видоизменила в существе права войсковых офицеров на образование своих сыновей. Писарь, урядник, жившие в Оренбурге, имели полную возможность учить своих детей в общих учебных заведениях и всегда могли развить их способности более сравнительно с строевым офицером, жившим в станице и всю службу проведшим в степных укреплениях и других местах; сыновей своих он едва мог с большим трудом научить читать и писать. При вступлении в корпус сыновья писарей, урядников, получивших классный чин, всегда были лучше детей офицеров строевой службы, и они по конкурсу принимались в корпус, а последние возвращались домой и потом служили нижними чинами, если отцы их не находили возможности приготовить их для поступления в юнкерское училище.
Обручев, заботясь о военном образовании казачьих войск, оставил в пренебрежении специальное образование, начальное основание которому положил Перовский учреждением в Оренбурге училища земледелия и лесоводства для Оренбургского казачьего войска, на содержание которого 3500 р. отпускалось из казны, а 1500 р. из войскового хлебного капитала. Училище это, открытое в 1836 г., имело 20—25 учеников; специальным предметам, земледелию и лесоводству, обучали два учителя с высшим специальным образованием, получавшие большое жалованье, а общие предметы проходились не выше курса уездного училища и преподавались местными учителями. Воспитанники из казачьих малолетков Оренбургского войска содержались на иждивении войска; кроме того, были 2 ученика из Уральского войска с платою по 85 р. в год. Нет сомнения, что лучшие ученики теоретически изучали свои специальности, но не видели на практике применения теории. Выпуск из училища был прямо в дома, где надеялись видеть в них пионеров нового способа обработки земли. Не имея ни практических указаний, ни новых улучшенных земледельческих орудий, ученики забывали все выученное и поступали на службу писарями и терялись в массе. Лесоразведение даже не начиналось, кроме небольшого рассадника или лесного питомника при самом здании училища (ныне войсковой арсенал). Училище в самом начале не оправдало ожиданий начальства; это должно отнести к тому, что оно не имело особого опытного руководителя. Подчиненное сначала директору Неплюевского военного училища, полковнику Маркову, а за смертью его — в 1848 г. — Оренбургскому коменданту, генерал-майору Лифлянду, а после его смерти католическому ксенду Зеленко[19], училище клонилось к упадку, а с переходом под начальство есаула Гребенщикова прекратило существование, хотя оффициально не было закрыто; при вторичном управлении краем Перовского оно вновь начало действовать под начальством капитана генерального штаба Герна. При училище была ферма в 2500 десятин земли в генерал-губернаторском участке, а для работ ежегодно высылалась башкирская команда. Герн, производя различные опыты, израсходовал сбереженные при Обручеве деньги до 20 т. руб., но не мог поддержать училища, и оно было закрыто генералом Катениным.
Генерал Обручев в управлении краем не имел определенной программы. Все его мероприятия к развитию и улучшению края являлись случайными. Край был беден в медицинском отношении, а в станицах и совсем не было медиков, но на такой существенный недостаток не обращалось внимания. Повальные скотские болезни, занесенные из киргизских степей и из Сибири, не прекращались в крае и приносили громадные убытки местному населению. Оставив без внимания здравие казаков по станицам, Обручев испросил высочайшее соизволение на открытие при Казанском университете по ветеринарному его отделению 10 стипендий на счет войска для приготовления ветеринаров, которым воспрещалось переходить на общий медицинский курс. Обручев находил более сообразным в казачьих войсках и у башкир вместо врачей иметь фельдшеров; с этою целью существовавшая в Оренбурге фельдшерская школа была увеличена; в ней обучалось 40 учеников на капиталы казачьих войск; впоследствии для нее построен был каменный дом, существующий и ныне.
Надобно отдать справедливость Обручеву в том, что ни одно из учреждений в Оренбурге не оставалось без его личного надзора. Посещая кадетский корпус во время обеда, он пробовал пищу воспитанников и, когда находил ее неудовлетворительною, призывал эконома и тут же распекал его. В девичьем училище[20] (ныне Оренбургский институт Императора Николая I) он заходил в церковь и, если находил, что в ризнице ризы не были в порядке уложены, то посылал сказать священнику, что он «отменно недоволен этим».
Обручев имел способность во время узнавать и открывать злоупотребления. Заметив одного кантониста, ходившего около его дома, он заключил, что тот желает сказать ему о чем-либо, сам вышел к нему и спросил, что нужно. Тот сказал, что на другой день, рано утром, из дома кантонистов, где ныне 2-й кадетский корпус, будут вывезены экономический холст, сукно, кожевенный товар. Обручев на другой день отправился сам и накрыл похитителей. Баталионный командир, майор Сплодринский, получил отставку.
Узнав, что солдаты линейных баталионов в Оренбурге курят табак, привезенный из имения дивизионного начальника генерал лейтенанта Толмачева для продажи, приказал баталионному командиру принести показать ему табак. Элегантный баталионный командир, майор Чигирь, брезгливо относившийся ко всему, употребляемому народом, явился к корпусному начальнику с двумя пачками листового табаку-махорки. Сделано это было Обручевым с целью показать, что ему все известно.
Вечером в летнее время Обручев нередко ходил по городу в сопровождении ординарца урядника или унтер-офицера. Делая лично взыскания с попадавшихся ему чиновников, он иногда смешивал лица и говорил невпопад. Так после развода, увидав одного отставного офицера, он подозвал его и распек за дурное состояние почтовых дорог в уезде, что он заметил во время недавней поездки. Распекаемый ответил, что он дорогами не заведует. Обручев спросил, разве он не земский исправник, и узнав, что тот эконом кадетского корпуса, распек его за беспорядки, найденные при последнем посещении корпуса, когда эконома не было дома.
Обручев был очень скуп в своей частной жизни. Однажды, во время масляницы, по его приказанию построили сани-лодку для катанья по Николаевской улице избранной интеллигенции. Лодку привезли к его дому и доложили, что все готово, но немного не хватило денег для уплаты мастерам; по расчету нужно было додать 2 или 3 р. с копейками. Обручев отдал сполна и сам считал медяки.
Как главный начальник края, обязанный в торжественные дни делать большие обеды и балы, он должен был иметь достаточно прислуги, но последняя у него была в ограниченном размере, только для своей семьи; в исключительных случаях для увеличения штата прислуги брались из баталионов солдаты, знавшие это дело еще до вступления в военную службу. Их одевали во фраки и они заменяли лакеев. Иногда они служили у Обручева бессменно долгое время. Пред праздниками Рождества и Пасхи, когда принято дарить прислуге, Обручев собирал их всех и каждому давал в бумажке завернутые деньги, от 1 до 3 р., чтобы они на эти деньги покупали себе белые перчатки, и всегда подтверждал, чтобы деньги не пропивали.
Это мне рассказывал правитель его канцелярии Смольянинов, ближе других стоявший к Обручеву и хорошо знавший порядки, установившиеся в его семье. Тот же Смольянинов, будучи начальником отделения, вместе с войсковым старшиной Петром Ивановичем Кориным были взяты Обручевым в Петербург. При ограниченных своих личных средствах они расчитывали иметь содержание из экстраординарных казенных сумм, которые взял Обручев на поездку. Квартира была в гостинице общая, обед общий с генералом, но ужин и чай не полагались. Содержатель ресторана говорил им, что напрасно они стесняются, что генерал заплатит и что дело устроится так, что чиновники останутся не при чем. В положенные часы ужин и чай исправно им стали подаваться, что продолжалось до отъезда. Когда подан был счет, Обручев раскричался на содержателя гостиницы. Тот сказал, что все останавливавшиеся у него высокие особы содержали своих чиновников; по этому он, не предупрежденный генералом, подавал им завтраки, ужин и чай. Чиновники в свою очередь заявили, что они видели в этом его приказание. Обручев уплатил по счету, но долго напоминал им, как они в Питере хозяйничали на его счет.
В отпускаемых ему казенных деньгах Обручев был экономен до скупости[21]. Такие суммы, как отпускаемые на пособия бедным чиновникам 600 р. и на экстраординарные расходы — 2800 р. , расходовал, строго придерживаясь закона, и случалось так, что по истечении года Обручев возвращал в казначейство до половины отпускавшихся денег, не позволял брать из этого источника на награды служащим в канцелярии, которым выдавал то, что оставалось от штатных сумм. Первый его правитель канцелярии Лебедев составлял исключение, получая по 150 р. в треть из экстраординарной суммы в добавление к 1300 р. его штатного жалованья. Этот Лебедев оставался одним из немногих, привезенных Перовским на должность правителя канцелярии, но не получивший при нем этого места потому, что Перовский нашел более талантливого и уже знакомого с краем Акима Ивановича Середу. Лебедев согласился принять место секретаря с сохранением содержания правителя канцелярии. Лебедев происходил из духовного звания, кончил курс духовной семинарии; на своей родине он был правителем канцелярии Воронежского губернатора, потом перешел на службу в Петербург, откуда приглашен был на службу в Оренбург.
С отличными способностями и полученными на службе практическими знаниями он, пока состоял в канцелярии, умел удерживать Обручева от неудачных мероприятий. Лебедев заметив, что Обручев увлекается чем — либо и желает вести дело по своему, говорил ему, что так нельзя, неудобно, не по закону. Обручев настаивал на своем. Лебедев исполнял приказание, а впоследствии высшее начальство разъясняло, что так неудобно поступать, Укажу на один из таких случаев. Хан внутренней Букеевской орды Джангер Букеев, сумевший лично просить государя Николая Павловича за оставление в его семействе ханского достоинства, удостоился получить благоприятное уверение, что сыновья его не будут забыты. В 1849 или 50 г. кончил курс в пажеском корпусе сын Джангера Сагиб-Гирей и через преданных ему лиц заявил желание, согласно данному обещанию, занять в орде место отца, умершего пред тем. Сагиб-Гирей, возведенный в княжеское достоинство и корнета лейб-гвардии гусарского полка, должен был приехать на некоторое время в Оренбург для ознакомления с предстоящими ему обязанностями и для изучения дел орды. Возник вопрос о назначении ему содержания. Необходимо заметить, что хан Джангер получал в год собираемого с киргиз зякета свыше 300 т. руб. асс. в полное и безотчетное распоряжение и содержал на эти доходы все внутреннее управление. С его смертью порядок этот изменился: сбор зякета, как казенная подать, стал поступать в распоряжение правительства и расходоваться на определенные предметы; поэтому Обручев никак не мирился с мыслью, что новому князю Сагиб-Гирею нужно дать приличное его званию содержание, и, после всех соображений Лебедева, настоял на своем, определив сумму не свыше 1 т. р., а может быть и меньше. Дело пошло в министерство государственных имуществ, которому подчинена была внутренняя орда, и оттуда получена была бумага, в которой первая страница оканчивалась словами пятьсот руб. Обручев потребовал Лебедева и сказал, что он хорошо сделал, не согласившись с ним. Лебедев, вскрывавший конверты прежде, отвечал: «Вы не дочитали, переверните страницу и увидите другое». Обручев посмотрел и увидел, что 500 р. назначены в месяц. С этого времени он в сомнительных случаях следовал руководительству Лебедева.
Обручев был необуздан в начинании дел и в направлении их по своему усмотрению, как это покажет дело подполковника Ив. Ив. Корина, служившего дежурным штаб-офицером Оренбургского казачьего войска.
С образованием Оренбургской линии отправление по ней почтовой гоньбы составляло обязанность всего башкирского народа, как служебная повинность. Башкиры выставляли на определенные станции известное число лошадей с телегами, а зимою санями, со всею сбруею и проводников, содержа на свой счет как лошадей, так и людей. На самом деле башкиры гоньбу сдавали местным жителям, отдавая им лошадей с приплатою денег на содержание последних, а сами уезжали в свои дома. Такой порядок продолжался до половины 1835 г. Почту и проезжающих возили наемные ямщики; почтовых станций (домов) не существовало; определенных правил на счет возки, формы ямщиков и размера повозок не было. — возили в чем и у кого что было. В 1835 г. по ходатайству Перовского натуральная поставка почтовых лошадей была отменена, а вместо этого башкиры были обложены 80 коп. ассигн. (23 к.) сбором с души. Почтовое ведомство старалось и на Оренбургской линии ввести общие правила, но оно встречало затруднение в том, что не вся собираемая с башкир сумма употреблялась по прямому ее назначению, а многое уходило на внутреннее управление башкирским войском. Для управления было желательно сдать почтовые станции за низшую цену и оно через особых чиновников выдавало почтосодержателям плату; вследствие этого стремления почтового ведомства не могли исполняться на месте, но все таки оно не оставляло своих требований от содержателей линейных станций и теснило их во всем, касающемся исправности почтовой гоньбы. Дело дошло до того, что почтовых станций за прежнюю низкую плату никто ни с торгов, ни по распоряжениям не брал, да и определить действительную стоимость станций местным жителям было нельзя: требовались известного размера повозки, а на месте таких не было, нужно было выписывать со стороны и т. п.
Подполковник Корин, прежде занимавшийся содержанием станций, хорошо знал, чем именно можно ублаготворить почтмейстеров, — а именно — не делать особых притязаний по букве почтовых правил. При содействии других лиц он добился согласия почтовых чиновников несколько поблажать казакам-почтарям, составил анонимное товарищество, чтобы взять в одни руки весь Оренбургский линейный тракт, и явился в Оренбургское войсковое правление на торги, внеся установленный залог наличными деньгами. На торгах присутствовал сам наказный атаман, граф Цукато. с полным составом присутствия. Ни для кого не было тайной, что Корин — дежурный штаб-офицер, знали также и негласных его товарищей (адъютант атамана ротмистр Жидков, жена которого имела большой капитал, и чиновник Биберштейн, дочь которого была за братом Корина, — ассесором войскового правления Петром Ив. Кориным). На торгах станции остались за Кориным за много высшую плату и с условием содержать их во всем согласно почтовых правил.
Военному губернатору тоже было хорошо известно, кто Корин, но должность его не препятствовала делу.
Военный совет, по представлению Обручева, утвердил станции на три года за выпрошенную на торгах сумму за Кориным. Заключив контракт, он сделался хозяином дела. Поехав по линии, Корин нанял на всех станциях казаков и частию чиновников за меньшую цену. Причина выгодной передачи заключалась в том, что Корин сдал станции на условии знать его одного, от него получать плату не только за отбытое время, но при нужде и вперед, а всякое придирчивое требование почтовых чиновников оставил за собою, а равно и ответственность за потерю корреспонденции при перевозке по почте, залогов же не брал ни с кого.
Досужие люди сосчитали, что от этой операции у Корина остается в год не менее 12 т. руб. Аппетиты разгорелись, и заговорили о том, что Корин сумел ловко устроить хорошее дело. Он после лично говорил мне, что даже наказный атаман, граф Цукато, за обедом у себя с скрытою завистью говорил о нем, как о будущем богаче.
Обручева дело это покоробило. Советники его говорили и так и иначе; придумали начать дело, против чего не был и правитель канцелярии Лебедев. Нужно было узнать, что делал Корин на месте и как совершилась передача станций. Для поверки действий Корина, как дежурного штаб-офицера, изображавшего собою все, не было в войске лица и военный губернатор послал для этого состоявшего при нем чиновником особых поручении войскового старшину Уральского войска Матвеева.
Ураганом пронесся проезд Матвеева по всей линии до Сибири; он допрашивал и собирал факты мнимых преступлений Корина, отобрал на одной или двух станциях пустые записки, но ничего не обнаружилось кроме того, что говорил сам Корин, т. е., что он сдал станции за много меньшую плату, чем сам взял. Результаты дознания были пересланы Обручеву в Петербург, где он находился по делам службы.
В Петербурге было составлено и послано военному министру донесение о таком крупном злоупотреблении, в допуске которого обвиняли войсковое правление, которое в действительности в этом деле не сделало ничего противозаконного.
В ответ было получено отношение бывшего департамента военных поселений, в котором тогда сосредоточены были дела казачьих войск, направить настоящее дело к законному производству и вместе с тем передано приказание военного министра, графа Чернышева, обратить внимание на то, «благонадежен»-ли состав членов войскового правления «для исполнения лежащих на нем обязанностей»?
Бумага департамента военных поселений была прислана в Оренбург, где должность военного губернатора, за отсутствием Обручева, исправлял генерал-лейтенант Толмачев. Он назначил следствие, для производства которого избраны были командир 1-го Оренбургского казачьего полка полковник Берг и старший адъютант корпусного штаба капитан Михайлов. В переписке прошла половина срочного по контракту времени. Корин сполна получал контрактную плату и сам удовлетворял нанятых почтарей. Негласные компанионы Корина, предвидя возможность потерять вложенный в дело капитал, получили в начале своиденьги, которые им были возвращены из прибыли первого года, и таким образом вышли из дела без потери, но и без пользы, а Корин остался единственным хозяином и собственником предприятия.
Следствие велось в рамках предварительного дознания и тоже ничего не открыло. Сначала оно велось горячо и скоро, а потом за справками затянулось. Наступила страшная и повсеместная в крае холера 1848 г. Корин умер, а за ним и правитель канцелярии военного губернатора Лебедев, и дело потеряло свой острый характер. Военного губернатора занимали меры к прекращению холеры, которая начала ослабевать с сентября. В ноябре наказный атаман представил Обручеву произведенное следствие.
Обвинение основывалось совершенно на другом, чем в начале, где стояло на первом месте лицо дежурного штаб-офицера, как начальника, заключившего сделку с казаками, ему подчиненными и видимо им стесненными; но следствием ничего подобного не было найдено. Тогда остановились на другом. Почтовыми правилами передача станций дозволяется с разрешения почтового начальства и за ту же плату, какую получает сам содержатель. Но и здесь прямого нарушения не было сделано. Корин передачу станций сделал на многих местах без всяких письменных условий и оставил за собою ответственность в случае потери почты в пути ямщиками. Дело было представлено военному министру с обвинением Корина по последнему обстоятельству и войскового правления в допущении такого незаконного действия и за это Обручев полагал отнести расход по производству следствия на виновных. Из военного министерства дело, кажется, передавалось на заключение главного почтового начальства и в переписке прошел почти весь контрактный срок. Все это кончилось тем, что чины войскового правления, т. е. ассесоры и дьяк, заплатили сделанный расход.
Обручев имел еще крупное столкновение с наказным атаманом Уральского войска, генералом Геке, им же назначенным на этот пост. Геке отказался исполнить приказание военного губернатора, которому он обязан был безусловно подчиняться, по упорядочению почтовой части в войске и за это получил выговор военного министра.
Генерал Геке, прибывший в Оренбург в свите военного губернатора Сухтелена, во все время служения здесь пользовался общим вниманием и был любим подчиненными. Отдельною самостоятельною частью он не заведывал, состоя чиновником особых поручений при Сухтелене и Перовском при первом его управления краем. С изданием 12 декабря 1840 г. положения об Оренбургском казачьем войске получил назначение на должность начальника штаба; эту должность он занимал долгое время и приобрел расположение и любовь казаков своею справедливостью и уменьем вести войсковые дела. Жил он холостым почти во все время служения, а в 1845 г. женился в Москве и завел семейные связи с Обручевыми, и как говорили, жена последнего Матильда Петровна благоволила к своему сородичу, как к немцу, и с выходом наказного атамана полковникова Кожевникова в отставку Геке был назначен в Уральск наказным атаманом. Тогда многие несочувственно относились к этому назначению, особенно простые казаки, которые привыкли видеть атаманов из своей среды, а тут к ним назначили немца и лютеранина. Перовский во второе управление краем в назначении Геке видел крупную ошибку.
В 1845 г. приехал в Оренбург вновь назначенный на место тайного советника Генса[22] председатель пограничной комиссии генерал-майор Ладыженский, из офицеров генерального штаба, бывший в Китае и знакомый с инородцами Сибири, где в последнее время он служил председателем Тобольского общего губернского управления. Русский по рождению и православный по вере Михаил Васильевич привез с собою поляков, вероятно, служивших с ним в Сибири, а они в свою очередь вызвали своих сородичей из западных губерний, и канцелярия комиссии обратилась в польское учреждение, где чиновники говорили между собою по-польски, а русская речь была на втором плане. Поляки, при благосклонном расположении начальника, сумели занять лучшие места, часть их осталась навсегда в крае, устроившись выгодною женитьбою на богатых купеческих дочерях.
Дионисий Жуковский, служивший в комиссии на низсших должностях, не выше столоначальника, получил наконец место попечителя прилинейных киргиз, в Троицке женился на дочери золотопромышленника Бакакина, превратился в богатого человека и, выйдя потом в отставку, жил роскошно. Генерал-губернатор Крыжановский в 60 гг. пригласил его к себе чиновником особых поручений. Говорили, что по приезде в Оренбург Жуковский вместе с братом имели один фрак, в котором поочередно ходили в собрание и в частные дома.
Генерал Ладыженский не имел собственного состояния; человек он был семейный, имел 5 человек детей, жил открыто, лучше других начальников отдельных частей; зимою часто у него бывали танцевальные вечера, а карточные едва ли не каждый день; нередки бывали и обеды, на которые также приглашались и чиновники коммиссии. Ладыженский в парадных случаях ездил по старому дворянскому обычаю в карете четвернею с форейтором, что в Оренбурге бывало редко. Содержания получал не более 4 т. руб. при казенной квартире.
Для широкой жизни этих денег и по тогдашнему времени было мало, а Ладыженскому в особенности, потому что у него была взрослая дочь, Екатерина, туалеты которой стоили дорого. Она вышла за помещика Григория Федоровича Исеева, довольно состоятельного человека; оба они вели беззаботную жизнь и в разгаре эмансипации переехали в Петербург для воспитания детей и приискания места. Исеев в двух банках заложил свое имение, взял более 100 т. руб.; часть их потерял на аферах в столице, часть прожил и, разорившись, приехал в свое имение в 1880 или 81 г., устроить его не мог и умер в 1890 г., а имение было продано с торгов, причем наследникам досталось 15 или 16 т. руб.
С первых годов управления Обручева появляется в Оренбурге театр, сначала любительский, а потом стали приезжать труппы провинциальных актеров, правда далеко не из лучших представителей театрального искусства, но в общем-желательных для общества, особенно для среднего класса и молодых людей, не имевших для себя разумных развлечений.
Любительские спектакли устраивались в зале пограничной комиссии, где ныне квартира Тургайского губернатора, и в дворянском собрании, где сначала любители довольствовались только столовою, а с постепенным развитием дела перешли в зало и занимали его в те дни, когда не было танцевальных вечеров.