Несколько эпизодов обороны Петропавловского порта {На юго-восточном берегу Камчатки.} в августе 1854 года
У союзников было шесть судов, 224 пушки, 2500 человек команды и 2 адмирала. Защитники Петропавловска имели с фрегатом "Аврора", транспортом "Двина" и нашими батареями 69 пушек, 858 человек, в том числе 250 рекрутов, пришедших за месяц на "Двине". Неприятель был по меньшей мере втрое сильнее, но в конце концов удалился ни с чем, встретив геройский отпор со стороны малочисленных, но крепких духом защитников Петропавловского порта, которыми руководил камчатский губернатор, контр-адмирал Василий Степанович Завойко.
О нравственном подъеме защитников Петропавловского порта можно судить по следующим эпизодам:
"19 августа, в 9 часов утра, на сигнальной батарее служили молебен. Неприятель, заметив это, стал бросать бомбы и ядра, которые свистали над головами молящихся; но достойный пастырь о. Герасим, над головой которого пролетела бомба во время чтения Евангелия, не смутился и продолжал громким внятным голосом взывать ко Господу Сил.
Господин губернатор Камчатки сошел на батарею и сказал: "Братцы! великая сила идет, но Бог за нас. Многих из нас не станет. Да будет последняя молитва наша за Царя!" Пропели "Боже, Царя храни!" на всех батареях наших и на судах, и стрелковые партии вторили. Грянули "ура!" и принялись с крестом за дело. Началась страшная канонада".
Когда одному мальчику, участвовавшему в обороне Петропавловского порта, отнимали руку, он говорил докторам: "Скорее, мне не больно: я потерял руку за Царя!" Супруга камчатского губернатора, вспоминая пережитые опасности, писала преосвященному Иннокентию, епископу Камчатскому, впоследствии митрополиту Московскому:
"Ужасны были эти дни; я знаю по многим опытам, какое неоцененное благо для человека -- молитва; но никогда я не чувствовала это так живо, как ныне. Мы почти постоянно молились все вместе, живя там на хуторе... Дети молились все, с горькими рыданиями. Бог внял молитвам нашим. Молитва нас укрепляла полной преданностью воле Провидения. Все, все у нас видят сверхъестественную Божью помощь; нет ни одного, который бы не благоговел перед путями благого Провидения, которые теперь для нас так ощутительно видны. Хвально и прославлено имя Господа отныне и до века" {Барсуков И. Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский. С. 346--352.}.
Тон этого письма говорит сам за себя. Он показывает, что поддерживало бодрость защитников и населения Петропавловского порта в грозное для него время. Вера, Царь и Отечество -- вот чем объясняется и питается русский героизм.
CLXI
Высочайшая милость
"Полтавские ведомости" сообщали в начале сентября 1904 года, что в бытность Государя Императора в Полтаве в мае того же года жена столяра Осипа, у которой 5 человек детей (причем старшему 8 лет, а младшему 6 месяцев) подала всеподданнейшее прошение: "Щоб не отняли кормильца малолетних деток". По Высочайшему повелению, Осипа, совершенно здорового, возвратили с войны. Успел он побывать лишь в первом бою Орловского полка на Фыншулинском перевале 5 и 6 июля (Южный край. 1904. номер от 3 сент.).
CLXII
Военно-германская точка зрения на цареубийство
Бывший полковник германской службы, военный корреспондент газеты "Berliner Tageblatt" г. Гедке напечатал в 1903 году статью, в которой старался оправдать сербских офицеров, убивших короля Александра, на том основании, что они будто бы исполняли свой долг и лишь защищали конституцию страны. За эту статью г. Гедке был привлечен к офицерскому суду чести, который и лишил его офицерского звания и права ношения офицерского мундира (Южный край. 1904. 5 сент.). Очевидно, что в германских военных кругах не угасло понимание монархического начала.
Цареубийство, какими бы софизмами оно ни оправдывалось, должно быть признаваемо величайшею из подлостей и страшнейшим из злодейств и преступлений.
Английские роялисты времен "великого бунта" справедливо приравнивали его к отцеубийству, так как государство действительно есть как бы великая семья, имеющая своим отцом монарха. Будучи тягчайшим преступлением против жизни, цареубийство есть вместе с тем и тягчайшее государственное преступление. С религиозной точки зрения в состав его входит еще и клятвопреступление.
Цареубийство, совершенное военными, есть ужаснейшее преступление, так как офицеры связаны с монархом двойной присягой -- общегражданской и военной; следовательно, цареубийца, носящий военный мундир, "двойной присягою играет", ибо нарушает не только священный долг каждого из верноподданных сохранять верность и преданность государю даже до смерти, но и долг человека, имеющего честь носить военный мундир и оружие. Цареубийца-офицер поднимает руку не только на Отца Отечества, но и на Верховного Вождя армии, с которым он связан особым долгом послушания и дисциплины.
Армия держится на дисциплине, а что останется от дисциплины, если каждый офицер будет считать себя законным обвинителем, полномочным судьей и палачом своего Верховного Вождя?
Офицерский суд чести, покаравший г. Гедке, поступил совершенно правильно. Человек, оправдывающий сербских офицеров, запятнавших себя позором белградского цареубийства 29 мая 1903 года, не должен носить офицерского мундира, особенно если принять во внимание исключительно ужасные и поистине омерзительные особенности безвременной гибели короля Александра и королевы Драги, сделавшихся жертвами гнусной облавы, беспримерного предательства, свирепости и кровожадности, указывающих на атрофию нравственного чувства у цареубийц 29 мая 1903 года.
CLXIII
Открытие памятника Императору Александру II в слободе Борисовке (Грайворонского уезда Курской губ.)
В No 7892 "Южного края" это торжество так было описано в корреспонденции, присланной из Борисовки:
"28 сентября 1903 года в нашей слободе состоялось редкое, давно с нетерпением ожидавшееся торжество открытия памятника Царю-Освободителю Императору Александру II.
Памятник воздвигнут на площадке, образуемой соединением трех улиц, благодаря чему он открыт с трех сторон и виден издалека; около площадки расположены здания волостного правления, Успенского мужского начального училища и графа Шереметева; к площадке прилегает улица Невский проезд, представляющая место гуляния публики. Памятник состоит из темно-бронзовой фигуры Государя, высотою 3 аршина, в рост, в порфире; фигура поставлена на пьедестале из темного пятнистого полированного лабрадора, высотою в 4 1/2 аршина, обращена она лицом на запад, в правой руке ее свиток с висящей печатью, на конце которого изображены даты манифеста об освобождении крестьян 19 февраля 1861 года. Фигура Царя величественна и художественна, пьедестал красивый, местность центральная, чистая и открытая. На пьедестале надписи: на лицевой стороне -- "Царю-Освободителю, Императору Александру II", на южной стороне -- "Крестьяне Борисовской волости", на северной -- "В ознаменование сорокалетия освобождения крестьян от крепостной зависимости. Сооружен в 1903 году", на восточной -- "Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного". Сооружением памятника заведовала комиссия из 10 крестьян, по два от пяти сельских обществ волости. На сооружение памятника, по призыву комиссии, пожертвовано борисовцами, проживающими вне слободы (110 лицами), 700 руб., собрано комиссиею по домам крестьян волости до 600 руб. и ассигновано волостным и сельскими сходами (из выручки от общественной винной торговли до введения казенной монополии) 4500 руб. Чертеж памятника изготовлен академиком Радкевичем; модель статуи вылеплена академиком Адамсоном; статуя отлита на фабрике "А. Моран преемники" в С.-Петербурге; пьедестал сделан фирмою Я. Я. Риццолатти, в Харькове, из лабрадора карьеров в м. Коростышеве Киевской губ., П. Я. Риццолатти.
Торжество открытия памятника совершилось в 11 часов утра в присутствии курского вице-губернатора П. Г. Курлова и других начальствующих лиц. Духовенство четырех церквей слободы и Тихвинской женской пустыни с иконами, хоругвями, хорами певчих и массой народа сошлось в ближайшей к памятнику Успенской церкви и отсюда, соединившись, при колокольном звоне, пении ирмосов вся процессия перешла к памятнику, где уже стояли начальствующие лица и великое множество народа из слободы (29 000 жителей) и окрестных селений. Отслужена была панихида, и, по возглашении вечной памяти Императору Александру II, пелена, скрывавшая памятник, была сброшена вице-губернатором, памятник окроплен святой водою; хор запел "Спаси, Господи, люди Твоя", оркестр заиграл "Коль славен", к памятнику приблизилась группа взрослых крестьян и группа учащихся детей и положили к подножию серебряные венки с соответственными надписями.
По окончании пения и музыки председатель комиссии по сооружению памятника крестьянин И. Г. Волков произнес следующую речь, обращаясь к памятнику: "Незабвенный Царь-Освободитель! 19 февраля 1861 года, 42 года назад, Державною волею Своею Ты освободил крестьян от крепостной зависимости и призвал их к новой, свободной жизни. Весь мир преклоняется перед этим высочайшим подвигом Монаршей любви; освобожденные крестьяне и их потомки были и будут преисполнены бесконечной благодарностью Тебе за дарованные им блага свободы. Прими сей памятник как слабое выражение чувств беспредельной благодарности Тебе освобожденных Тобою крестьян Борисовской волости, и да свидетельствует он всегда пред Тобою о сих чувствах". Обращаясь к народу: "Братья борисовцы! Благодарение Господу, мы соорудили сей памятник приснопамятному Освободителю нашему, видимым образом увековечили священную память о Нем и наши благодарные чувства к Нему и этим исполнили долг пред Ним наш, отцов и дедов наших. Поздравляю вас с этим радостным, давно желанным событием! Отцы и деды наши желали дожить до этого светлого часа, но Бог судил увидеть его нам. Безмолвно, но красноречиво этот памятник будет говорить пред нынешними и грядущими поколениями о наших благодарных чувствах к Царю-Освободителю; нас не станет на земле, а памятник будет стоять и не умолкнет".
После Волкова студент Харьковского университета, сын борисовского крестьянина И. И. Салютый сказал несколько слов о значении освобождения крестьян и празднуемого торжества.
Засим совершен был молебен о здравии и благоденствии Государя Императора, Государынь Императриц, Государя Наследника и всего Царствующего Дома. По возглашении многолетия вице-губернатор обратился к борисовцам с речью, закончив ее провозглашением "ура!", которое с горячим воодушевлением подхвачено было и многократно повторено многотысячной толпой народа; тут раздался звон колоколов, музыка заиграла "Боже, Царя храни"; на Усовой горе, против места торжества, местные кузнецы начали палить из пушек, отнятых у шведов под Полтавою и сохраняемых во дворе графа Шереметева, потомка главнокомандующего войсками под Полтавой фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Воодушевление народа при виде памятника вечнопамятному Царю-Освободителю и необычного торжества открытия не знало границ: на многих лицах текли слезы, все поздравляли друг друга с торжеством. Вся слобода была украшена флагами; вечером было народное гулянье, по улицам, прилегающим к памятнику, горели плошки, играл военный оркестр, а на Усовой горе пылали смоляные бочки".
CLXIV
Монархический элемент в русских солдатских песнях
Нет никакого сомнения, что при изучении русского монархизма как чувства и настроения нельзя не придавать значения нашим военно-историческим бытовым песням, распеваемым в наших войсках. Эти песни важны или потому, что составляют произведение народной поэзии, или потому, что сделались популярными среди солдат.
Приведем несколько характерных отрывков из сборника Г. М. Попова (3-е изд.) "Боевые песни русского солдата".
Заздравная военная песня (No 4)
Выпьем первый бокал
За здоровье Царя!
Он, родимый, удал
И светлей, чем заря.
Ура, ура, ура!..
А второй-то бокал
За Хозяйку Его,
Чтобы Бог ниспослал
Ей на счастье всего!
Ура, ура, ура!..
А уж третий бокал
За Сынка-Молодца.
Чтобы рос да мужал
Целый век без конца!
Ура, ура, ура!..
А четвертый бокал
Наливай через край,
Будем пить до конца
За родимый наш край!
Ура, ура, ура!..
В этой песне, как и во всех солдатских песнях, монархизм сливается с патриотизмом, вытекает из него и приводит к нему.
Песня И. С. Молчанова "Полтавский бой" (No 25)
Было дело под Полтавой,
Дело славное, друзья;
Мы дрались тогда со шведом
Под знаменами Петра!
Наш Великий Император --
Память вечная Ему! --
Богатырь был между нами
По осанке и уму.
Сам, родимый, пред полками
Ясным соколом летал,
Сам ружьем солдатским правил,
Сам и пушки заряжал.
Бой кипел. Герой Полтавы,
Наш державный Великан,
Уже не раз грозою грянул
На могучий вражий стан.
Был тот день для нас великий,
Смерть летала вкруг Царя,
Но хранил Господь для русских
Императора Петра.
Пули облаком носились,
Кровь горячая лилась;
Вдруг одна злодейка-пуля
В шляпу царскую впилась.
Только шведы промахнулись, --
Император усидел,
Шляпу снял, перекрестился,
В битву снова полетел.
Много шведов, много наших
Под Полтавою легло...
Вдруг еще впилася пуля
Прямо в царское седло,
Не смутился Император,
Взор как молния сверкал,
Конь не дрогнул от удара,
А быстрее поскакал.
Но как раз и третья пуля
Повстречалася с Петром:
Прямо в грудь Ему летела,
И ударила, как гром.
Чудо дивное случилось!
В этот миг Царь усидел;
На груди Царя высокой
Чудотворный крест висел, --
Пуля с визгом отскочила
От широкого креста,
И спасенный Победитель
Славил Господа Христа.
Было дело под Полтавой...
Сотни лет еще пройдут --
Эти царские три пули
В сердце русском не умрут!
В малороссийской песне (No 22) о Полтавской битве говорится:
Ворскло зрило славне дило,
Як Царь Билый, мудрый, смилый
Побыв шведску вражу сылу
И насыпав им могылу.
В песне о подвиге Архипа Осипова (No 32) этому знаменитому рядовому Тетинского полка, взорвавшему себя и оставшихся защитников Михайловского укрепления на горе врагам-черкесам, приписываются такие слова:
Пусть врагам известно будет,
Что за Русская земля; --
Враг нас сдаться не принудит,
Ляжем все здесь за Царя!
Известная песня "Взятие Измаила" (No 57) ("Гром победы, раздавайся"), написанная Державиным и положенная на музыку Козловским, имеет припевом, которым заканчивается каждый куплет, стихи:
Славься сим, Екатерина!
Славься, нежная к нам мать!
Две последние ее строфы:
Зри, премудрая Царица,
Зри, великая Жена,
Что Твой взгляд, Твоя десница --
Наш закон, душа одна.
* * *
Зри на блещущи соборы1,
Зри на сей прекрасный строй, --
Всех сердца Тобой и взоры
Оживляются одной.
1 Блестящие собрания.
Песня про народное ополчение 1812 года (No 65), по словам полковника Зубковского, начиналась так:
За Царя, за Русь святую
Под призывный барабан
Соберем семью родную
Крестоносцев-ополчан.
(Ополчане времен Отечественной войны носили шапки с выбитым из меди крестом, с вензелем Государя и надписью: "За Веру и Царя".)
Песня (No 113) "О бое у деревни Кюрюк-Дара" (23 июля 1854 года) начинается так:
С нами Бог! Ура, ребята,
Царства Белого орлы!
Окончание ее:
Слава Руси православной!
Слава Белому Царю!
С верой трон Самодержавный
Припадает к алтарю.
Эта неизвестно кем написанная песня замечательна в том отношении, что в ней Россия именуется Белым царством.
Есть песня на "врагов-союзников" (No 114), написанная в сентябре 1854 года:
Жизни тот один достоин
Кто на смерть всегда готов.
В четвертом куплете есть стихи:
За Царя и за Россию
Мы готовы умирать!
В песне об объявлении войны Турции 12 апреля 1877 года (No 123) воспеваются Император Александр II и Великий Князь Николай Николаевич Старший:
День двенадцатый апреля
Будем помнить мы всегда,
Как наш Царь, Отец Державный,
Брата к нам подвел тогда.
* * *
Как Он, полный царской мощи,
С отуманенным челом --
"Берегите, -- сказал, -- Брата,
Будьте каждый молодцом.
* * *
Если нужно будет в дело
Николаю вас пустить,
То идите в дело смело.
Дедов славы не срамить!"
Песня (No 129), посвященная освобождению Болгарии, начинается словами:
Когда наш Царь-Освободитель
Войну неверным объявил,
Тогда, казалось, Вседержитель
Войска Руси благословил!
Пение баса-запевалы чередуется с хоровым припевом, слова которого -- явно подражание первой из вышеприведенных песен:
За Батюшку-Царя
Мы крикнем все "ура!".
Он нам и заря.
В честь его "ура, ура, ура!".
В марше Петра Великого (No 153), переделанном в песню о битве при реке Кушке (18 марта 1885 года), в уста участников боя влагаются слова:
И мы будем твердо драться
Все за Белого Царя!
В песню (No 155), переделанную из стихотворения Жуковского:
Mноги лета, многи лета,
Православный русский Царь! --
внесен вариант:
Строем станьте, песню гряньте
Про Царя и про народ!
Хор поет:
Царь державный, Русью славный
Правь на славу в род и род.
В одной песне (No 162) русский солдат говорит винтовке:
Я с тобой пойду на бой
За Россию и Царя!
В следующей песне о шашке хор поет:
И когда мгновенно грянет
Грохот пушки боевой --
Православный Царь восстанет
Гневом праведным грозой, --
* * *
За Царя, за Русь, за Веру,
Силой верной послужи,
И, по старому примеру,
Дерзких грозно накажи.
В песне, воспевающей царский смотр (No 165), сначала повествуется о том, как ротный и полковой командиры готовились к царскому смотру, а затем о том, как
Вдруг приехал Белый Царь,
Александра Государь.
* * *
С права фланга и на левый
Закричали все "ура!".
Ура, ура, ура, ура!
Царю Белому хвала!
* * *
Царь полковнику сказал,
Чтоб приемы показал;
Наш полковник не сробел,
Показал храбрость, пример.
На средину выезжал,
Все приемы показал.
Мы приемы отмахали,
Получили честь, хвалу.
* * *
Цермоньялом проходили,
Благодарность получили,
Мы со радости такой
Пошли с плацу все домой.
В песне "Русского солдата знает целый свет" (No 170) запевала поет:
Царь Самодержавный,
Белый Русский Царь,
Первый Православный
В свете Государь.
А потом:
Молви только слово,
Взглядом поведи,
Мы повсюду снова
Будем впереди!
Известная песня о солдатской родне начинается так:
Солдатушки, други дорогие,
А кто ваш родимый -- отец?
Наш родимый -- Царь непобедимый,
Вот кто наш родимый.
CLXV
Китайский монархизм
В 1903 году была напечатана работа профессора Попова "Государственный строй Китая". Автор пользуется известностью знатока китайской жизни, поэтому его взгляды на китайский монархизм заслуживают самого серьезного внимания.
Что же говорит г. Попов о власти богдыханов?
Как и все ученые, пристально изучавшие китайские древности и современный Китай, он не отождествляет китайской формы правления с деспотизмом.
Вот как излагались выводы г. Попова в одном из наших повременных изданий вскоре после появления в печати его труда:
"Во мраке веков тонет история китайского народа. Действительный основатель могущества чжоуского дома У-ван, явившись после уничтожения династии Шан верховным правителем Китая, раздает уделы уже в те дни, когда наших держав не было и в зародыше, своим сподвижникам и родичам и, таким образом, кладет основание так называемой феодальной системе, с чжоускими князьями в качестве сюзеренов, достигшей своего полного развития в эпоху Чунь-цю, за 7 1/2 веков до Р. X., и закончившейся полным объединением всего Китая под могучей рукой императора Цинь Шихуан-ди в 221 году до Р. X.
Обыкновенный титул повелителя Китая: Хуан-шан -- августейший повелитель; Цжу-цзы -- государь; в более возвышенном слоге: Хуан-ди -- августейший император, Шэн-чжу -- августейший владыка, Тян-цзы -- Сын Неба, как его наместник на земле и продолжатель его благодетельной деятельности по отношению к живым существам и т. д. Сам богдыхан обыкновенно называет себя Чжэнь-я, каковое название ведет свое начало за два века до Р. X., от династии Цинь. Эмблемой императорского достоинства в Китае служит легендарное животное -- дракон, царь семейства чешуйчатых, и потому все, принадлежащее богдыхану и исходящее от него, носит название "драконовый" (например, Лун-янь -- лицо государя, Лун-пао -- императорский кафтан, Лун-цзо -- императорский трон и т. д.).
Этот неограниченный монарх, перед которым повергаются в прах все без исключения его подданные, на самом деле связан, как в своей частной жизни, так и в деятельности государственной, не менее всякого ограниченного монарха Европы. В жизни частной он связан так называемыми церемониями, или обычными правилами, определяющими каждый шаг его деятельности как человека и правителя. Всякое важное нарушение их влечет за собою гнев неба, который выражается в ниспослании им разных физических бедствий, поражающих страну и вызывающих в населении ропот и недовольство против виновного. В лице института прокуроров или цензоров, называемых юй-ши и являющихся в теории блюстителями общественной нравственности, порядка и законности, он связан своими подданными. Пользуясь предоставленным им законами правом говорить правду без всякой утайки и невзирая на лица, -- более смелые и мужественные из них не стесняются представлять богдыхану обличительные против него доклады, в которых открыто и иногда в сильных выражениях порицают его незаконную деятельность, запечатлевая иногда свое гражданское мужество самоубийством, как это было в 1875 году со знаменитым цензором У-кэ-ду. Когда во время ужасного голода, поразившего Северный Китай, вдовствующая императрица дозволила себе забавляться театральными зрелищами и фейерверками, один из цензоров тоже представил против нее обличительный доклад, сущность которого сводилась к тому, что едва ли прилично государыне предаваться удовольствиям в то время, когда миллионы людей, ее подданных, умирают с голоду.
Стереотипная, казенная фраза "Минь цин бу фу", то есть что "народное чувство не мирится с этим", есть такой фактор, с которым китайскому правительству приходится серьезно считаться и согласовывать с ним свою деятельность, в особенности в вопросах, касающихся увеличения или введения новых налогов.
Наконец, одним из сильно ограничивающих деятельность верховной власти начал является созданная ею же самой крайняя децентрализация".
CLXVI
Любовь Царя к войскам
11 августа 1904 года командующий Маньчжурскою армией генерал-адъютант А Н. Куропаткин получил следующую телеграмму от Государя Императора:
"Сегодня, во время совершения таинства Св. крещения Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича, Ее Величество и Я, в душевном помышлении о Наших доблестных войсках и моряках на Дальнем Востоке, в сердце молитвенно призывали их быть восприемниками новокрещаемого Цесаревича. Да сохранится у Него на всю жизнь особая духовная связь со всеми теми дорогими для Нас и для всей России, от высших начальников до солдата и матроса, которые свою горячую любовь к Родине и Государю выразили самоотверженным подвигом, полным лишений, страданий и смертельных опасностей. Николай".
Эта телеграмма дает возможность заглянуть в самую глубину царского сердца. Она никогда не утратит значения важного исторического документа, характеризующего дух русского самодержавия.
CLXVII
Корейские ваны и первый корейский император
Изучением бывшей организации верховной власти в Корее, кажется, никто специально не занимался, а стоило бы заняться. Корея представляла любопытный и чуть ли не единственный образчик политического атавизма такого государственного строя, за подобиями которого нужно углубляться в седую даль веков. В Корее мы имели типичный образчик бюрократической монархии, несколько напоминавшей китайский монархизм. Корея показывает, что под фиктивно монархической внешностью, под внешностью восточного абсолютизма, называемого обыкновенно деспотизмом, могут существовать порядки, представляющие, в сущности, отрицание монархических начал.
В "Almanach de Gotha" за 1904 год находим следующие справки о корейской форме правления:
"Корея (Те-хан) -- неограниченная монархия, наследственная в династии Су (царствующей с 1392 г.) и признанная независимой (от Китая) сначала Японией (в 1876 г.), затем Северо-Американскими Соединенными Штатами и великими европейскими державами и, наконец, Китаем по Симоносекскому трактату (апрель 1895 г.), в силу которого империя богдыханов отказалась от всех сюзеренных прав над Кореею".
Прибавим, что эти права выражались лишь в том, что корейский монарх ежегодно посылал в Пекин посольство с дарами ко дню Нового года. В вассальной зависимости от Китая, которая с течением времени сделалась номинальной, Корея очутилась с 903 году по Р. X., когда Дзянь, объединивший Корею в одно государство, получил от богдыхана титул вана (царя) и китайский чин, определявший его степень в числе других вассалов и сановников Китая.
"Ии-Гиенг, император Кореи, -- 34-й государь из династии Ии -- провозгласил себя в 1902 году гоанг-mieu, то есть императором". Это обстоятельство нужно иметь в виду при чтении тех из наших извлечений, в которых безвластный повелитель Страны Утреннего Покоя именуется королем.
Очерк государственного устройства в Корейской империи до Русско-Японской войны можно найти в пятой и шестой главах книги Гамильтона "Корея" и в первом приложении к русскому переводу (изд. А. С. Суворина) названной книги. Описание торжественной процессии шествия корейского императора к храму предков вышло у Гамильтона художественно, читается с захватывающим интересом и совершенно переносит читателя в атмосферу корейских высших стремлений, основанных на культе предков. Заканчивая шестую главу, посвященную процессии, Гамильтон пишет:
"Император (по окончании процессии) опять принял свой обычный вид. Мир, показанный нам и так сильно заинтересовавший нас, сразу исчез.
Глядя на беспорядочную толпу, возвращающуюся с процессии, казалось, что сцена, промелькнувшая перед нами, была сном. А все-таки в течение нескольких часов мы пожили жизнью средних веков".
CLXVIII
Царь не один! -- с ним Бог и Россия
Поздравляя Императора Александра III 15 мая 1883 года от лица всего православного духовенства с совершением священного венчания и миропомазания, митрополит Киевский Платон закончил свою речь так:
"Господи, спаси Царя! А Ты, Царь Православный, уповай на Господа и мужественно неси крест, Им на Тебя возложенный. Ты не один -- с Тобой Бог и Россия!"
CLXIX
Каково было политическое настроение К. Ф. Рылеева после 14 декабря 1825 года до казни
Вопрос этот решается перепиской Рылеева с женою из крепости, напечатанной г. Ефремовым в 1872 году с библиографическими примечаниями в собрании сочинений благороднейшего из декабристов.
21 декабря жена писала Рылееву:
"Друг мой! не знаю, какими чувствами, словами изъяснить непостижимое милосердие нашего монарха. Третьего дня обрадовал меня Бог, и вслед за тем 2000 рублей и позволение посылать тебе белье... Наставь меня, друг мой, как благодарить Отца нашего Отечества... Настенька {Дочь Рылеева.} про тебя спрашивает, и мы всю надежду возлагаем на Бога и на Императора".
На обороте этого письма рукой Рылеева набросано:
"Святым даром Спасителя мира я примирился с Творцом моим. Чем же возблагодарю я Его за это благодеяние, как не отречением от моих заблуждений и политических правил? Так, Государь, отрекаюсь от них чистосердечно и торжественно; но чтобы запечатлеть искренность сего отречения и совершенно успокоить совесть мою, дерзаю просить Тебя, Государь! будь милостив к товарищам моего преступления. Я виновнее их всех; я, с самого вступления в Думу Северного общества, упрекал их в недеятельности; я преступной ревностью своею был для них самым гибельным примером; словом, я погубил их; через меня пролилась невинная кровь. Они, по дружбе своей ко мне и по благородству, не скажут сего, но собственная совесть меня в том уверяет. Прошу Тебя, Государь, прости их: Ты приобретешь в них достойных верноподданных и истинных сынов Отечества. Твое великодушие и милосердие обяжет их вечною благодарностью. Казни меня одного: я благословляю десницу, меня карающую, и Твое милосердие и перед самой казнью не престану молить Всевышнего, да отречение мое и казнь навсегда отвратят юных сограждан моих от преступных предприятий противу власти верховной".
Неизвестно, было ли переписано и передано Императору Николаю I это письмо. Тем не менее набросок его все-таки составляет важный документ для биографии Рылеева, характеризующий нравственный и политический переворот, происшедший в его душе после неудавшегося бунта и под влиянием тяжелых дум узнического уединения.
На вопрос жены и вообще на ее первое письмо Рылеев писал 23 декабря:
"Милосердие Государя и поступок Его с тобою потрясли душу мою.
Ты просишь, чтобы я наставил тебя, как благодарить Его. Молись, мой друг, да будет Он иметь в своих приближенных друзей нашего любезного Отечества и да осчастливит Он Россию своим царствованием".
В письме от 26 декабря H. M. Рылеева писала мужу между прочим:
"Неизъяснимы милости, вновь оказанные. Добродетельнейшая Императрица Александра Феодоровна прислала мне 22 числа, то есть в именины Настеньки, 1000 рублей. Чем я могу, несчастная сирота, возблагодарить Милосерднейшую
Монархиню? Бог видит слезы благодарности: они проводят меня до могилы".
В ответ на эти строки Рылеев писал:
"Молись Богу за Императорский Дом. Я мог заблуждаться, могу и вперед, но быть неблагодарным не могу. Милости, оказанные нам Государем и Императрицей, глубоко врезались в сердце мое. Что бы со мною ни было, буду жить и умру для них".
Жена отвечала:
"При всей несчастной участи я еще могу ходить, говорить, видеть и слышать, и кто благодетель сему, как не Всевышнее существо и милосердие монарха, Отца нашего?
Ты мог заблуждаться и можешь впредь, но быть неблагодарным не можешь: эти слова Твои, как истинного христианина, чистое раскаяние.
Молись, мой друг, Всевышнему -- да укрепит тебя в добром намерении; я знаю чистую душу твою, надеюсь, что ты постараешься загладить поступок свой и возвратить милость и любовь Отца Отечества нашего".
Жена Рылеева старалась поддерживать в муже надежду на помилование и сама питала ее.
7 января 1826 года она писала мужу:
"Милый мой друг, страдание мое не прекратится до тех пор, как я увижу тебя свободным и достойным верноподданным Отца Отечества нашего".
Десять дней спустя H. M. Рылеева в таких выражениях писала мужу об основаниях своей надежды:
"Милосерд Творец! Неужели приемлющий образ Его на земле не подобен Ему? Нет! скорее поверю, что будет вечная тьма на земле, нежели правосудие Божие и чадолюбивого Отца нашего Отечества не будет существовать! Мы не на словах, но на самом деле видим милосердие его к нам".
25 января 1826 года H. М. Рылеева так успокаивала мужа:
"Сделай одолжение, мой друг, не унывай, положись на Бога и милосердие нашего Монарха. Ты спрашиваешь, мой друг, кто меня лечит? Кто может лечить от душевной скорби, кроме Бога? Твои письма -- мое лекарство. Ежели бы не царское милосердие над нами, то, верно, я уже не могла бы этого перенесть. С каждым твоим письмом я получаю новые силы и надежду. И теперь я здорова, молюсь Богу с Настенькой за Императорский Дом и надеюсь на милосердие".
15 февраля 1826 года Рылеев ободрял и утешал жену в таких выражениях:
"Верю, друг мой; но надобно иметь более твердости и надежды на Создателя. Если сердце твое с надеждой обращается к Нему, как пишешь ты, то не унывай и будь уверена, что он ни тебя, ни малютки нашей не оставит и все устроит к лучшему. Я совершенно предался Его святой воле и с тех пор совершенно успокоился, как в рассуждении тебя с Настенькой, так и насчет участи, какую предназначает милосердие Государя. Тебе то же надо сделать".
Из письма жены Рылеева от 20 февраля 1826 года:
"Истинно ничем невозможно переменить участь нашу, кроме Бога и милосердного отца нашего, Государя. Да будет воля их. Совершенно полагаюсь: от них зависит жизнь и счастье, как твое, равно и мое, с невинною нашей малюткою. Молю Всевышнего, да сохранит и продлит жизнь всему благословенному Дому Императора нашего".
11 марта 1826 года Рылеев написал жене письмо, которое было задержано, вследствие чего два дня спустя он написал то же письмо в несколько измененном виде. Печатая письмо от 13 марта, г. Ефремов в примечаниях к нему указывает, чем оно отличалось от задержанного письма. Приводим это письмо в извлечениях, с примечаниями г. Ефремова:
"Пробыв три месяца один с самим собою, я узнал себя лучше, я рассмотрел всю жизнь мою и ясно вижу, что я во многом заблуждался. Раскаиваюсь и благодарю Всевышнего, что Он открыл мне глаза {В письме от 11 было: "Благодарю за то каждый день Всевышнего и жалею об одном только" и проч., а подчеркнутых далее слов не было.}, жалею только, что я уже более не могу быть полезным моему Отечеству и Государю, столь милосердному.
Ради Бога, и ты имей, мой милый друг {Было: "Ради Бога, мой милый друг".}, более твердости и надежды на благость Творца. Я знаю твою душу и совершенно уверен, что Он ни тебя, ни малютки нашей не оставит без Своего покровительства. Надейся на милосердие Государя и молись Богу не за одного меня, но за всех, кто пострадал вместе со мною" {В письме от 11 было далее: "Многие из них истинно достойны милосердия царского и заслуживают лучшей участи".}.
В письмах Рылеева не раз повторяется, что он раскаивался во зле, которое им было причинено жене и дочери (13 и 20 апреля и 24 мая 1826 года). В одном из последних писем Рылеева выражается и сознание виновности перед Государем. В черновом наброске письма 27 марта говорилось:
"Я заслужил во всяком случае нищету и всякое страдание".
Рылеев готовился к казни, примиренный с Богом и людьми, совершенно спокойно, с теплым религиозным чувством, в истинно христианском настроении духа, что доказывается его письмом от 13 июля. Из этого письма видно, что в душе Рылеева после 14 декабря произошел крупный перелом и что он умер совсем не тем человеком, каким писал революционные стихотворения и затевал военный бунт.
"Бог и Государь решили участь мою: я должен умереть, и умереть смертию позорной. Да будет Его святая Воля. Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя. За душу мою молись Богу. Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на Него, ни на Государя: это будет и безрассудно, и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не возроптал во все время моего заключения, и за то Дух Святой дивно утешил меня. Подивись, мой друг, в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашею малюткою, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О, милый друг, как спасительно быть христианином!
Благодарю моего Создателя, что он меня просветил и что я умираю во Христе. Это дивное спокойствие порукой, что Творец не оставит ни тебя, ни нашей малютки. Ради Бога, не предавайся отчаянию: ищи утешения в религии".
В брошюре профессора Харьковского университета прот. Т. И. Буткевича "Религиозные убеждения декабристов" (с. 6 4) приводится стихотворение Рылеева "Послание к жене", написанное, очевидно, в последние дни жизни, когда поэту уже был объявлен смертный приговор. Вот начало и заключительный стих "Послания":
Ударит час, час смерти роковой
И погрузит меня в сон тяжкий, гробовой.
Виновную главу, без ропота, без страху,
С одним раскаяньем твой друг несет на плаху...
.............................................
.............................................
.............................................
Но время!.. слышу зов... О друг мой! до свиданья!
"Послание" впервые появилось в печати в 1863 году во втором томе лейпцигского издания Брокгауза "Библиотека русских авторов" -- "Собрание стихотворений декабристов" (с. 203). Составитель этой книги, подписавший свое предисловие тремя "Л", не сообщает источника, из которого он взял "Послание", а говорит только (с. 228), что оно было написано в Алексеевском равелине, в Петропавловской крепости, незадолго до казни. Сомневаться в подлинности этого стихотворения нет, однако, никакого основания. Его содержание вполне гармонирует с письмами Рылеева к жене, а язык и форма обличают автора "Дум".