Коридор был тот же самый, и дверь та же самая. И та же самая табличка на двери: «Заведующий учебной частью».
Степочка дернул за дверную ручку. И Коля вошел в папин кабинет, совершенно такой же, каким он был четыре года назад.
Тот же письменный стол, в тех же местах забрызганный чернилами. Тот же телефон на столе, то же кожаное кресла перед столом. Сколько раз Коля видел папу в этом кресле! Тот же портрет Дарвина на стене, та же физическая карта СССР с черными гроздьями рек. И только одна вещь, которой здесь не было раньше: кровать, аккуратно заправленная, с пододеяльником, обшитым кружевами, с двумя очень белыми, очень чистыми подушками.
У окна, спиной к двери, стоял крупный человек с густыми курчавыми черными волосами, слегка посеребренными сединой, и смотрел в окно. Услышав стук двери, он отвернулся от окна и улыбнулся мальчикам так, словно ждал их. У него были белые, совсем молодые зубы.
— Вот, я привел его, Виталий Макарыч, — сказал Степочка.
— Здравствуй, Коля, — сказал Виталий Макарыч, внимательно разглядывая его. — Наконец-то…
Виталий Макарыч хотел еще что-то сказать, но тут зазвонил телефон, и, взяв левой рукой трубку, он опустился в кресло.
«Уж привык в папином кресле сидеть», подумал Коля.
Виталий Макарыч говорил в телефон о каких-то бревнах, которые ему не прислали. Склонив голову набок, он зажал телефонную трубку между плечом и ухом и освободил левую руку. Тут только Коля заметил, что правой руки у него нет — правый рукав пиджака был пуст и висел безжизненно. Продолжая говорить в телефон и придерживая трубку головой, он левой рукой вертел костяной разрезательный нож, перекидывая его в воздухе, хватая двумя пальцами то за один конец, то за другой. Делал он это очень ловко — нож не упал ни разу. Нож тоже был папин. И папин был письменный прибор на столе — чернильница на мраморной доске с двумя чугунными медведями. Коля помнил, как любил он разглядывать этих медведей, когда маленьким первоклассником заходил сюда к папе.
Пока Виталий Макарыч говорил по телефону, Коля разглядывал его смуглое цыганское лицо. В черных густых бровях Виталия Макарыча было много седых волосков, но черные глаза с синеватыми белками казались совсем молодыми. Однако к этим молодым глазам сбегались морщинки. Трудно было сказать, сколько ему лет: может быть, тридцать, а может быть, сорок пять.
Виталий Макарыч разглядывал Колю так ласково, внимательно и грустно, что Коля невольно отвел глаза. «И чего я ему дался? — думал Коля. — Ведь он меня совсем не знает. Ведь я для него просто незнакомый мальчик, поступающий в шестой класс».
Виталий Макарыч повесил трубку, взял карандаш и что-то записал на листке календаря. Ом писал левой рукой так же быстро, как другие пишут правой.
— Ну, до чего похож! — сказал он, не спуская своих черных глаз с Коли. — Я узнал бы тебя где угодно с одного взгляда — так ты похож на отца.
Коля молчал. Ему, не говорившему об отце дома с матерью, и подавно не хотелось говорить о нем с этим человеком. Однако где Виталий Макарыч мог видеть папу? На фотографии, что ли?
И, словно угадав его мысли, Виталий Макарыч сказал тихим, дрогнувшим голосом:
— Мы с твоим отцом здесь при немцах каждый день виделись.
Коля перестал дышать. Вот, наконец, человек, который видел здесь папу при немцах! Да только правда ли это?
Виталий Макарыч перехватил его угрюмый, недоверчивый взгляд и нахмурился.
— Ну, выдай ему кисть, — сказал он Степочке довольно резко. — Пусть помалярничает.
— Пойдем красить крышу, — шепотом сказал Степочка Коле.
Они вышли из кабинета, и Степочка повел Колю вверх по лестнице.
— Каков наш Витмак, а? — спросил он.
— Ведьмак, — сказал Коля.
— Ведьмак? — повторил Степочка и рассмеялся.
Но сразу сдержался — ему не хотелось смеяться над Виталием Макарычем.
— Почему Ведьмак? — спросил он.
Коля не знал, что сказать.
— Он лохматый.
— Мало ли что, — сказал Степочка. — Он молодец. Мне жаль уезжать отсюда только из-за него одного.
— А ты разве собираешься уезжать? — удивился Коля.
— Мы об этом еще поговорим, — сказал Степочка. — Это долгий разговор.