Филипп Ефимович Сусликов любил совать свой нос, куда не следует. А любовные темы, разумеется, прельщали его прежде всего, особенно если он предчувствовал, что между любовниками создались отношения не совсем обыкновенный. Притом, конечно, всякая противоестественность положения вызывала в нем особого рода вдохновение, и он тогда обнаруживал, так сказать, бездонное глубокомыслие.
Нерадовская история давно к себе влекла господина Сусликова. Он порою изнывал от желанья разгадать нерадовскую загадку, но у него не было прямых сведений и решительных указаний на действительную правду. Он мог только догадываться и предчувствовать.
В то утро, когда Александр Петрович уехал в Финляндию, у Сусликова явилось непреодолимое желание посетить господ Поляновых, узнать поточнее о свадьбе и, если возможно, что-нибудь извлечь любопытное из бреда Анны Николаевны. На этот бред он рассчитывал очень и очень.
В квартире Поляновых наткнулся он неожиданно на Ванечку Скарбина. Они не были знакомы и смотрели друг на друга с недоумением.
-- Я -- Сусликов, -- сказал Филипп Ефимович, рассматривая студента.
-- Иван Скарбин, -- отрекомендовался и Ванечка, в свою очередь мрачно оглядывая непонравившегося ему посетителя.
-- А где же Александр Петрович? А Танечка где?
-- Уехали.
-- Как уехали? Вместе? Куда уехали? -- забеспокоился Сусликов.
-- Нет, не вместе, а куда -- не знаю.
-- Анна Николаевна по крайней мере дома ли?
-- Дома, но больна. К ней нельзя.
-- Мне можно, можно, -- залепетал Сусликов, вылезая из своей хорьковой шубы. -- Я друг дома. Мне можно.
-- Нет, уж, извините. Я вас не пущу, -- нахмурился Ванечка.
-- Это что за охранитель такой, Господи помилуй, -- рассердился Филипп Ефимович.
-- Не пущу, -- повторил сердито и решительно Ванечка.
-- И в гостиную не пустишь? -- удивился Сусликов. -- В передней меня хочешь продержать, студент?
У Филиппа Ефимовича была такая манера внезапно переходить на ты, сбивая с толку малоопытного собеседника. Но застенчивый и скромный Ванечка, всегда пасовавший, когда его обижал кто-нибудь, хотя бы, например, князь Игорь, оказывался весьма твердым и даже воинственным, если нужно было постоять за другого и особенно за слабейшего.
-- В гостиную можете войти, а с Анною Николаевною вам нельзя разговаривать. Это волновать ее будет.
-- Ванечка! Ванечка! -- раздался в это время из спальни капризный и требовательный голос Анны Николаевны.
Ванечка тотчас же к ней бросился. Филипп Ефимович юркнул в гостиную, а оттуда сунулся в комнату Танечки. Там, разумеется, Танечки он не нашел. Зато он усмотрел на полу письмо, которое обронил торопливый Александр Петрович. Сусликов тотчас же без малейшего угрызения совести письмо поднял и спрятал к себе в карман. Украв письмо, бесстыдник совсем развеселился и решил побеседовать с "анархистом", как он мысленно называл почему-то тишайшего студентика.
Успокоив Анну Николаевну, Ванечка пошел разыскивать названного гостя. Филипп Ефимович, оказался в столовой, где он успел налить себе чаю, воспользовавшись кипящим самоваром, который Ванечка только что собственноручно притащил из кухни.
-- А варенье у тебя есть, анархист? -- спросил Сусликов смеясь.
-- Малиновое, -- сказал Ванечка угрюмо, доставая из буфета вазочку с вареньем.
-- А, ведь, я угадал, что ты анархист, -- радовался чему-то Филипп Ефимович.
-- И не угадали. Я социалист-революционер, а вовсе не анархист, -- не утерпел Ванечка.
-- Это все равно, милый мой, -- вскричал Сусликов. -- Но, признаюсь, меня очень тянет к вашей компании. Всегда я был в стороне от доморощенных радикалов, но платонически к ним очень даже стремился.
-- Зачем они вам?
-- Как зачем? Да, ведь, у них любопытнейшая психология. Я, конечно, мой милый, имею в виду, так сказать, половую психологию. До политики мне, в сущности, никакого дела нет. Так вот я говорю, что у русского радикала-интеллигента есть нечто в душе христианское и даже монашеское. С одной стороны, как будто аскетическая строгость и строжайшая нравственность, а с другой -- самая откровенная распущенность и даже очень безвкусная. Мне кажется, они и целоваться не умеют наши интеллигенты. Целуются, но безрадостно, бездарно и не подозревают даже, что этакие безвкусные поцелуи гнуснейший из грехов. Любопытно было бы с ними поближе познакомиться.
Ванечка густо покраснел.
-- Вы эротоман, -- брякнул он, негодуя.
-- У! У! Анархист -- потыкал ему в бок пальцем, Филипп Ефимович. -- А ты, дружок, в Танечку не влюблен? Я бы влюбился... Я в ней что-то предчувствую. Это уж не аскетизм -- строгость ее. Тут что-то другое. Целомудрие в ней, правда, есть какое-то особенное, но надо его раскусить. Тут для меня загадка, признаюсь....
Ванечка гневался.
Но Филипп Ефимович, не замечая его гнева, дружески с ним простился и ушел, нащупывая в кармане украденное письмо.
Разумеется, он сломя голову полетел к Марье Павловне. Письмо он успел прочесть на извозчике. Дома супруги сладостно посплетничали, но эта идиллия нарушена была весьма нелепою случайностью. А именно, не прошло и получаса после супружеских нежностей, как Филипп Ефимович, вообразив почему-то, что Мария Павловна в кухне, поймал в коридоре пухленькую горничную и обошелся, с ней нескромно. В этот миг появилась в коридоре Мария Павловна и, увидев безнравственную сцену, огласила дом воплями.
А через полчаса она поехала в Царское Село. У нее была странная привычка: после каждой измены своего чувственного супруга она ездила к княгине "рыдать на плече ее", как она сама странно выражалась. Княгиня почему-то довольно терпеливо переносила этакие излияния.
И на этот раз княгиня вытерпела покорно "рыдания на плече", но Мария Павловна этим не ограничилась и вдруг как-то сразу объявила о свадьбе князя Игоря.
Княгиня едва не упала в обморок. Впрочем, после минутной слабости, она проявила решимость, до того времени ей не свойственную. Не предупреждая мистера Джемса и даже не прощаясь со своею болтливою гостью, она стремительно вышла из комнаты, оделась и куда то уехала.
Мария Павловна битый час сидела в гостиной, полагая, что княгиня дома и выйдет к ней в конце концов. Но ее не было. Появился мистер Джемс, подробно рассказал Марье Павловне содержание передовой статьи Times, хотя Мария Павловна вовсе его об этом не просила. А княгиня между тем как будто бы исчезла бесследно.
Мария Павловна была очень обижена, когда выяснилось, что княгиня давно уже куда-то уехала, не сказав никому, вернется ли она сегодня домой.