Было мрачно в доме князя Нерадова. С того часа, когда князь приказал Паучинскому объявить ультиматум Александру Петровичу с тем, чтобы непременно "помешать этой безумной свадьбе", неблагополучно стало в нерадовском доме. Князем овладела какая-то зловещая меланхолия. Слуга, секретарь, экономка ходили на цыпочках, подавленные мрачностью князя. Князь почему-то всегда внушал слугам чрезвычайный страх, даже ничем не выражая своего гнева. И на этот раз по всему дому распространилась весть о том, что князь чем-то расстроен и недоволен. Был отдан решительный приказ никого не принимать под каким бы предлогом ни добивался посетитель свидания. Слуги знали, что ослушаться князя невозможно. Запрещено было даже докладывать о тех, кто являлся с надеждою получить у князя аудиенцию. Сам князь сначала бродил по всему дому, со странною злою улыбкою рассматривая, как что-то новое, всех "рокотовых", "боровиковских", "левицких" и каких-то неизвестных, но льстивых живописцев, изображавших послушно знатных, и чванных его предков; он заходил в библиотеку и в рассеянности брал с полок и рассматривал все, что случайно попадалось под руки -- то несравненного "docteur en medecine de la faculte de Montpellier, cure de Meudon", то "Memoires de Jacques Casanova", то в драгоценном миланском издании "Decameron di messer Giovanni Boccaccio", то редкостные тетради розенкрейцеров, то экземпляр "Wilhelm Meisters Wanderjahre" с собственноручною надписью Гете одному из Нерадовых... Но едва ли князь вникал в то, что было у него перед глазами. Слишком долго скользил его тяжелый взгляд по одной и той же странице. А потом книга выпадала из немолодых уже и дрожащих рук. Наконец, князь ушел к себе в кабинет. Правда, он выходил в столовую к обеду, дабы не нарушать порядка. Но если бы кто-нибудь посторонний посмотрел тогда на князя, осунувшегося и бледного, наверное подумал бы о суетности всего земного, о напрасной гордости, о слепых страстях, обрекающих в конце концов человека на постыдный плен. Выло даже что-то ужасное в лице князя; было что-то страшное в его глазах, из которых как будто улетела жизнь...
Он сидел в кресле у себя в кабинете в каком-то странном оцепенении. Помимо его воли, как во сне, припоминались ему случаи, встречи, слова, слезы, улыбки -- все то, о чем он хотел теперь забыть и вот не мог.
-- Вздор! Вздор -- говорил князь, стараясь успокоить себя. -- Я виноват, разумеется, но не более, чем все мои добрые друзья. Так устроен мир. Тут уж круговая порука так сказать.
Но мысль о круговой поруке была как-то неутешительна. Он вспомнил, как будучи в Риме, получил письмо, в котором его извещали о "несчастии". Письмо было взволнованное и полное противоречий. И вот с этого часа началось непрестанное беспокойство и мучительная тревога в жизни князя. Ужаснее всего было то, что в князе проснулась какая-то нежность к этому ребенку, недоступному и милому, чужому и родному, далекому и близкому.
Сколько раз он делал попытки увидеть его. Но ему удавалось это очень редко. И если иногда удавалось, то еще мучительнее болела душа от стыда и отчаяния. Только один раз, когда девочке было три года, мать привела ее к нему на полчаса и оставила ему ее портрет.
И старый многоопытный князь во время этого свидания робел, как юноша, изнемогая от непонятной любви к этой девочке с печальными и загадочными чуть косящими глазами.
Сколько раз мелькала у князя сумасшедшая мысль -- пойти к тому, кого он обманул, и на коленях умолить его отдать ребенка. Но он малодушно не делал этого. Сколько раз князь с изумлением замечал в себе непреодолимое желание пойти к дому, где жили они, эти люди, чья судьба так странно была связана с его судьбою, и там стоять, угадывая, что совершается за каменною стеною. Однажды в мрачный осенний день он в самом деле несколько часов простоял под окнами этого дома, не замечая дождя, который моросил беспрерывно и уныло.
Но прошли года и сердце привыкло к этой неутоленной печали. Только встречая иногда где-нибудь в театре эту подрастающую девушку, князь опять и опять предавался своим безнадежным и мрачным мыслям об ее судьбе.
Но ему никогда не приходило в голову, что все может сложиться так ужасно, как это случилось теперь.
-- Возмездие! -- шептал князь и сам удивлялся своему малодушию, и даже смеялся над собою, но теперь никакая ирония не спасала его от ужаса и стыда.
-- Но я не допущу этого. И кончено. И приняты все меры к тому. Значит, я не потерял еще головы. А если этот несчастный догадается, почему невозможна эта свадьба, не все ли равно в конце концов? -- так думал князь.
Но, должно быть, это было "не все равно", потому что у князя кружилась голова и как-то странно слабели ноги и он сам себе казался жалким и слабым.
-- А, ведь, пожалуй, не я предлагаю ультиматум этому человеку, а мне его предложил кто-то... Но кто же это, однако? -- бредил князь.
И вдруг князь заметил, что пламя всех свечей в канделябрах наклонилось и вытянулось в одну сторону, как будто подул ветер откуда-то. Но откуда бы подуть ветру? Правда, на улице выла лютая метель, но на окнах были спущены плотные шторы, а двери затворены и никто из слуг не смел даже приблизиться к кабинету. Таков был приказ.
Этот ничтожный случай почему-то окончательно расстроил князя. Он хотел встать и убедиться, что двери худо притворены, что где-нибудь в квартире открыли форточку и вот ветер проник в кабинет и наклонил пламя свечей, но встать он не мог от странного никогда им не испытанного страха.
-- Может быть, ветер ворвался все таки сквозь оконные рамы, -- старался успокоить себя князь. -- Да, нет! Пламя наклонилось и вытянулось как раз в сторону окон. Нет сомнения, что кто-то расхаживает по квартире. Но какое существо посмело ворваться в дом, несмотря на запрет?
Пламя свечей заколебалось вновь и вытянулось прямо, чуть дрожа. Очевидно, кто-то медлил в зале или в гостиной, не решаясь войти в кабинет. В сущности, ничего сверхъестественного в этом не было, и князь как будто без достаточных оснований так испугался. Он и сам это понимал прекрасно, но тут дело было не в понимании, а в чем-то совсем ином. Смятение князя продолжалось до того мгновения, когда он вдруг увидел около бюро Александра Петровича. Как только князь его увидел, тотчас же пропал весь страх.
-- Вот оно что! -- подумал князь. -- Теперь все понятно.
Само собою разумеется, что вовсе уж не так было понятно это несвоевременное появление Полянова в кабинете Алексея Григорьевича Нерадова, да и двери как будто не отворялись вовсе, но князь был рад, что кончилось томительное ожидание чего-то неизвестного.
-- Превосходно, -- подумал князь. -- Господин Полянов явился потребовать у меня отчета. Что ж! Лучше поздно, чем никогда. Дадим отчет, если так все сложилось. Впрочем, откуда же он явился в самом деле? Но разве в конце концов это важно откуда? Важно то, что он есть.
-- Здравствуйте, -- сказал князь глухо, не узнавая своего голоса. -- Мы давно с вами не видались. Во всяком случае я очень рад.
Полянов беззвучно рассмеялся и махнул рукою, давая знак, что церемонии излишни. Одет был Александр Петрович в свой неизменный бархатный пиджак.
-- А я ведь покончил с моим делом, -- сказал вдруг Полянов улыбаясь, как будто бы они вчера виделись с князем и оба заинтересованы в каком-то деле.
Голос у него был придушенный: как будто бы он говорил через вату.
-- Покончили? -- спросил князь, удивляясь несколько тому, что Полянов держит себя как-то странно, говорит о каком-то деле, и, по-видимому, не намерен требовать "отчета", как предполагал князь.
-- Покончил, знаете ли, и весьма успешно. Ну, это в сторону. Об этом при случае у нас с вами, князь, будет разговор, когда и вы предпримите некоторые шаги так, сказать... А я собственно пришел к вам за сувениром. Я всегда удивлялся, куда он исчез. И давно исчез -- лет пятнадцать тому назад, я думаю. А он, оказывается, у вас.
-- Ага! -- сказал князь, догадываясь. -- Так, значит, вам все известно?
-- Я полагаю, что все... Отдадите сувенирчик? А? Ключик-то где?
И он провел рукою по бюро.
-- Сейчас, сейчас -- заторопился князь, тщетно стараясь подняться с кресла: ноги у него были как будто связаны и во всем теле была необыкновенная слабость.
Вдруг где-то явственно хлопнула дверь. Князю стало холодно. Ему почудилось, что метель ворвалась в дом. И в самом деле свечи в канделябрах мгновенно погасли.
-- Сейчас, сейчас, -- бормотал князь, шаря рукою по стене, где был электрический выключатель. -- Вы видите, свечи погасли. Я электричество зажгу. Нельзя же нам с вами этак в темноте возиться.
Когда князю удалось найти выключатель и осветить комнату электричеством, Александра Петровича не было около бюро.
-- Где же вы? -- прошептал князь, озираясь вокруг.
В это время кто-то властно постучал в дверь. Князь молчал, стараясь угадать, кто бы это еще мог быть. Но стук повторился еще раз.
-- Войдите! -- решился, наконец, крикнуть князь, вставая с кресла и со страхом ожидая нового посетителя.
Дверь распахнулась и в комнату вошла княгиня Екатерина Сергеевна.
-- Княгиня! -- воскликнул Алексей Григорьевич, делая шаг навстречу жене. -- Вы? О, Господи! А где же он? Вы встретили его сейчас?
-- Кого? Не знаю, о чем вы... Да вы больны? У вас, кажется бред...
-- Ничего. Это пройдет. Это так. Я задремал, должно быть. И мне почудилось... Но вы? Что с вами? На вас лица нет...
-- Не то, не то, -- перебила княгиня мужа. -- Надо спешить... Игорь повенчается с этой девушкой. Поймите вы это, наконец! Ведь, это ужасно. Я не хочу. Господи! Я пришла к вам, потому что теперь все равно...
-- Успокойтесь, ради Бога. Я принял меры, -- сказал князь. -- Господин Полянов...
Но князь не кончил фразы, вспомнив, что Александр Петрович был сейчас здесь.
-- Какие меры! -- опять перебила его княгиня в чрезвычайном волнении. -- Ведь, поздно уже. Ведь, они в Тимофееве. А там отец Петр... Они поехали туда. Я в этом уверена. Сегодня суббота. Значит, завтра, наверное, и свадьба ихняя будет... Вот что вы сделали, ужасный, безумный человек! Спасти их надо, спасти! Поймите вы!
-- Но что же делать? Что? -- сказал князь, чувствуя, что шатаются стены и что вовсе непрочен пол, на котором он стоит.
-- Мы поедем вместе, туда, в Тимофеево, -- решила княгиня. -- Надо по железной дороге до Платонова, а потом на лошадях верст десять. Я знаю. Быть может, мы успеем. В воскресенье утром мы будем там. Вы сами должны открыть Игорю вашу проклятую тайну. Или вы больны, князь?
-- Едем, едем! Это неважно, что я болен, -- торопливо и взволнованно говорил князь. -- О, княгиня! Вы дорогой, вы великодушный, вы бесценный человек... Мы предупредим, мы спасем их... А потом я вам все объясню, решительно все... Какое счастье, что вы со мною сейчас. Но надо спешить, надо спешить. Когда поедем? Автомобиль! Поскорее автомобиль...
И князь бросился к звонку. В доме засуетились, забегали. Старые слуги, не посмевшие не пустить княгини в кабинет князя, теперь чувствовали, что им не поставят этого в вину.
-- Скорее! Скорее! -- торопил сам себя князь и, вынув из стола револьвер, сунул его в карман. Это был тот самый револьвер, который он отнял три месяца тому назад у Анны Николаевны.
-- Зачем это? -- спросила княгиня, чего-то пугаясь.
-- Я в дорогу всегда беру, -- пробормотал князь.