Поезд должен был прийти в Платоново в одиннадцать, но где-то ночью, по случаю заносов, пришлось стоять ровно пять часов. И когда Нерадовы вышли из вагона в Платонове, у них у обоих было чувство безнадежности и страха перед будущим, а между тем надо было что-то делать и спешить.
Молодой румяный носильщик, козыряя, подошел к князю и доложил, что извозчиков вовсе нет. В деревне престольный праздник и мужики остались дома, никто не выехал.
-- Как же быть? -- сказал князь упавшим голосом. -- Нам, ведь, нельзя пешком идти... До Тимофеева сколько верст?
-- А кто его знает, -- спокойно улыбнулся носильщик, не догадываясь о душевном состоянии князя. -- Не то девять, не то одиннадцать. Тут постоялый двор есть. Переночевать можно. Утром остаповские мужики доставят точно, даже и беспокоиться не надо.
-- Какие остаповские? Где они?
-- Остаповские это и есть те самые, что близ Тимофеева. Тимофеево на речке Пря стоит, а не доезжая, примерно, версты, деревенька есть, Остановкою называется. А мужики остаповские у нас сегодня гуляют по случаю запрестольной, -- бойко объяснял парень.
-- А деревня то ваша где? Далеко ли до нее?
-- Она, барин, тут и есть, совсем без расстояния.
-- Надо, князь, этих остаповских разыскать поскорее, -- сказала княгиня, защищая муфтою лицо от ветра и снега.
Услышав, что барыня называет своего спутника князем, носильщик сделался почтительнее и обнаружил готовность привести остаповских сюда, на станцию.
-- А, может, они для вашего сиятельства и сегодня поедут. К вечеру и вернуться можно. Успеют погулять. У Ванюхина вот санки удобные. Я сбегаю. А вы, ваше сиятельство, в первый класс пожалуйте.
-- Сбегай, братец, да поскорее, -- попросил князь, вдруг поверив, что еще не все пропало, что этот Ванюхин в самом деле может спасти всех от беды.
В первом классе было двое пассажиров -- молодая женщина в черном платке, с бледным иконописным лицом, и худощавый старик с густыми нависшими бровями и большою бородою, совсем белою.
Старик что-то рассказывал. И, когда вошла княгиня и за нею прихрамывая, князь, рассказчик, не обращая на них внимания, продолжал повествовать бесстрастным голосом.
-- И пошел он тогда, милая моя, в Даниловский монастырь к старцу и говорит ему: "Душа моя ужалена грехом. Боюсь, говорит, что сквозь эту язвину войдет в нее диавол. Помоги, старче... А старец ему в ответ: "Знаю всю твою историю и как ты нечаянно в грех впал и как все сие открылось и как ты возроптал"... И действительно все ему по порядку рассказал. Устрашился тогда грешник и говорит: "Старче праведный! Объясни мне тайну". А тот ему: "Тайна, друже, в том, что все мы братья и сестры. Пока мы в любви нашей, как жених с невестою, как Христос с Церковью, до той поры мы и чисты. А как предел переступим -- кровосмесители мы. А чрез это самое кровосмесительство и входит в мир смерть".
-- Душно здесь, -- сказала княгиня шепотом, доверчиво касаясь руки князя, как пятнадцать лет назад, -- выйдем на крыльцо.
-- Да, душно, -- тотчас же согласился князь, вставая, и покорно пошел за княгинею, но ему было жаль почему-то, что нельзя дослушать рассказ старика.
-- "А как предел переступим -- кровосмесители мы. А чрез это самое кровосмесительство и входит в мир смерть"...
Они вышли на крыльцо.
Было не холодно, но ветер все гнал и гнал в бок падавший редкий снег, и хотелось укрыться куда-нибудь от этого влажного снега и разгулявшегося буйно ветра.
Небо было в сизых клочковатых облаках. Снег на дороге казался совсем синим. Из-за большой избы, с черными лысинами на крыше, слышались фальшивые звуки гармоники и нехороший, нетрезвый смех мужиков.
-- Боже мой! -- сказала княгиня, смотря в тоске на унылую дорогу, мокрые избы и почерневшие равнодушные березы. -- Что теперь делается в Тимофееве! Лошадей бы что ли поскорей привели...
-- Успеем. Вот жаль, что поезд опоздал, но ничего, ничего... Ведь, не Бог знает сколько здесь верст. Всего десять. Этот Ванюхин придет. Сейчас, сейчас...
И в самом деле на дороге замаячили люди. Это расторопный носильщик вел ямщика.
-- Вот, ваше сиятельство, уломал его. А он, было, разохотился гулять. Не вытащишь из трактира, -- сказал носильщик.
-- А ты, любезный, дорогу знаешь? -- спросил строго князь, недоверчиво поглядывая на ухмылявшегося без причины мужика.
-- А вам какую дорогу надо?
-- В Тимофеево, братец, в Тимофеево, -- повторил князь, опасаясь, что разговор затянется, когда каждая минута дорога.
-- Тамошние мы. Соседи, -- сказал мужик, острыми и лукавыми глазами оглядывая то князя, то княгиню. -- Потрафим небось.
-- Хорошо, хорошо. Подавай только поскорее лошадей, -- приказал князь. -- Или нам с ним пойти?
-- Идем, идем, -- сказала княгиня и тотчас же, путаясь в шубе, стала спускаться с обмерзлого крыльца.
Лошади стояли у трактира. Пара пегих поджарых лошаденок, с подвязанными хвостами, запряжена была в небольшие, но глубокие санки с высокою спинкою. Князь усадил княгиню, обернул пледом ее колени, и подошел к ямщику, торопя его.
На трактирное крыльцо вышел огромный черный мужик без шапки и крикнул, смеясь:
-- Куда тебя, Лука, несет! Сидел бы с нами. Андрей Иваныч гитару принес. Слышь, ты!
-- Надо их сиятельство уважить, -- отозвался тоже со смехом Лука, залезая в сани и перебирая вожжи руками в больших рукавицах.
Был седьмой час, когда они выехали на большак. Темное небо низко нависло над дорогою и снежными полями, широко раскинувшимися во все стороны. Стало холоднее. Ветер был неровный, порывистый. Сверху падали редкие крупные хлопья снега, а внизу курилась белая снежная пыль, закручиваясь иногда столбиками. Пегие лошаденки бежали бойко. Княгиня в вагоне не спала вовсе и теперь, когда сани понеслись по накатанной дороге, вдруг задремала, склонив голову на плечо князю. А князь не спал. Ему не нравилась спина ямщика, выбритый его затылок, пестрый кушак и было неприятно, что этот нетрезвый Лука время от времени посвистывает и напрасно дергает пристяжную.
Но скоро князь перестал думать об ямщике. В душе у князя было тревожно и смутно.
-- Надо забрать себя в руки, -- прошептал князь. -- Главное надо понять, что собственно случилось. Ах, как обидно, что болит голова.
И князь постарался припомнить то, что произошло в пятницу и в субботу. Но припомнить по порядку, что случилось прежде, и что потом, было не так легко.
Вспомнив, как он через Сандгрена приказал Паучинскому передать "ультиматум" Александру Петровичу, князь даже слегка застонал от стыда и душевной боли.
-- Как неосторожно и как грубо! -- думал он в отчаянии. -- Неужели нельзя было сделать это как-нибудь иначе!
И вдруг князь вспомнил, что вчера у него был Александр Петрович. Только сейчас он с совершенною ясностью понял, что Александр Петрович не мог у него быть, да и не был наверное и что это все было наваждение. А вместе с тем он несомненно был. Как же так?
-- И, главное, я не владел собою и он заметил, должно быть, что я его боюсь, -- подумал князь, не сознавая, что эта мысль как будто противоречит его уверенности, что появление Полянова было лишь бред и сон.
-- Я испугался его постыдно. У меня ослабели ноги. И я даже не мог встать с кресла. Нехорошо, нехорошо...
В это время сани опустились низко в ухаб и сразу взлетели на верх, и князь отвернул поднятый воротник, чтобы посмотреть, где они едут, но в сумерках ничего нельзя было разобрать. Только верстовой столб мелькнул перед глазами на миг и это успокоило князя. Стряхнув с воротника снег, князь опять его поднял, но струя воздуха проникла все-таки под шубу, и стало беспокойно и холодно.
-- Почему эта свадьба так ужасна, однако? -- размышлял князь. -- Ведь, не ужаснее она всего прочего. Все равно нет мне оправдания. А в этом деле я, пожалуй, и без вины виноват.
Князь попробовал усмехнуться, но из этой усмешечки ничего не вышло. И только в сердце боль стала больнее и страх страшнее.
-- Нет, нет! Не бывать этой свадьбе! Безумие это... А вдруг они повенчались уже? О, Господи!
Проснулась княгиня и заметалась в санях.
-- Где мы? Когда же Тимофеево это? Неужели долго еще ехать так?
-- Теперь скоро, должно быть. Мы уже час едем. Ямщик! А, ямщик! Мы с дороги не сбились? А? -- крикнул князь.
-- Доедем, авось, -- пробурчал ямщик неохотно.