У молодого князя был в городе pied-a-terre, на Сергиевской.
Само собою разумеется, молодой князь, вернувшись домой, спать не лег, а сел писать стихи. Стихи сложились удачно. Утром он их отправил Танечке с посыльным.
Через несколько дней князь встретил Танечку на вернисаже "Мир Искусства". Стоя у белой колонны и следя глазами за вереницею знакомых примелькавшихся лиц, князь чувствовал томление, тревогу и даже головокружение, неиспытанное им до той поры. Князь надеялся встретить здесь Танечку и ждал ее.
-- Она придет, она придет, -- думал князь, рассеянно оглядывая всех.
В это время он увидел Александра Петровича. В своей бархатной куртке, с галстуком, слишком пышным и назойливо развевающимся, он был чем-то неуместным на этой строгой, изысканной, тонкой и чуть-чуть суховатой выставке. Его нескладная высокая фигура и длинные руки, которыми он размахивал, вызывали улыбки. Но простодушный Александр Петрович, не подозревая вовсе, что на него посматривают косо, прижал в угол одного весьма известного художника и что-то ему объяснял с горячностью, неподходящею к тону петербургского вернисажа. Тщетно знаменитый художник старался уклониться от махающего руками Полянова.
Но присутствие на выставке Александра Петровича было для князя добрым знаком. И в самом деле не прошло и пяти минут, как Игорь Алексеевич почувствовал, что в зал вошла Танечка. Он не видел ее, но уже был уверен, что она здесь, что она недалеко от него и он сейчас увидит ее.
Под руку с юным правоведом прошел поэт, автор прославленных "Александрийских песен". На миг глаза князя встретились с его большими круглыми глазами, грустными и томными. Меценат, приехавший из Москвы, с желтым сонным лицом, тащился лениво за своей красивой улыбающеюся женою, еврейкою, по-видимому. Появился великий князь в мундире в сопровождении какого-то немолодого уже господина, который что-то ему объяснял вполголоса, почтительно посмеиваясь и несколько раз повторяя одну фразу громче других:
-- Chacun son goШt, votre altesse...
И через минуту опять то же самое.
И великий князь, и поэт, и меценат прошли перед Игорем Александровичем, как что-то неясное, туманное и неопределенное. Но там, за толпой, была она. И только это одно было важно.
Мимо Нерадова прошла медленно известная поэтесса, высокая тонкая, неуверенно ступающая по паркету, как будто разучившаяся ходить по земле. За нею следовали какие-то в смокингах молодые люди, пытавшиеся тщетно обратить на себя внимание рассеянной поэтессы.
Но и поэтессу не заметил князь Игорь. Он чувствовал одну только Танечку и ждал ее.
И даже знаменитый когда-то художник, изнемогающий теперь от бессильной зависти и старческой раздражительности, своею бесцеремонною и откровенно-громкою бранью по адресу выставки, не отвлек Нерадова от его напряженного и сосредоточенного предчувствия.
Наконец, князь увидел Поляновых -- мать и дочь. Анна Николаевна одетая в голубое с претензиями платье, декольтированная, загримированная неосторожно, обращала на себя внимания своею лихорадочной возбужденностью. Танечка, вся в черном, шла рядом с матерью, сдвинув бровки, и по-видимому, как всегда страдала за мать.
И вот уже князь Игорь ничего не видел кроме Танечки. Он только видел эти строгие сдвинутые брови, ее загадочный под темными крылышками ресниц чуть косящий взгляд, ее живой и нежный рот и волнистую прядь волос около маленького розового уха. И от сознания, что он может подойти к ней и коснуться ее руки, у него кружилась голова и сердце неровно билось.
Теперь все стало по-иному. Толпа оттеснила Поляновых от князя. Но уж все вокруг изменилось. Все предметы как будто бы сдвинулись с места. Зал наполнился каким-то странным голубоватым светом. Его видел один только князь. Зато он вдруг потерял способность наблюдать и рассматривать предметы в их цельности. Он успевал только заметить часть картины, половину человеческого лица, услышать обрывок фразы, но сосредоточиться на чем-нибудь одном, хотя бы на мгновение, он уже не мог.
Прямо перед князем висело огромное полотно, на котором была написана странная голубая лошадь и голый розовый мальчик на ней. Князь различал только большую голову лошади, но все прочее заволакивалось каким-то непроницаемым туманом. По-видимому прошел человек под руку с дамою, но князь успел увидеть лишь толстую золотую цепь на мужском жилете и белую холеную руку с розовыми ногтями, сжимавшую черепаховую ручку лорнета. Кто-то сказал: "признаются, разумеется. Однако, mon ami"... Князь слышал две произнесенные фразы, но до его сознания долетели только конец первой и начало второй...
-- Схожу я с ума, что ли? -- подумал князь, чувствуя, что он не владеет собой: "признаются, разумеется"... Что? Что такое? "Однако, mon ami"... Ничего не понимаю. Она там. Я знаю. Откуда этот свет? Это от нее такой свет? Вздор! Какой вздор, Господи! Но почему же такая голубизна вокруг?
Вдруг все стало дивным и чудесным. Перед князем стояла Танечка.
-- Правда как хорош Сомов? А все-таки его "Дама в синем" самое лучшее, что ему довелось написать.
-- Да, да! Радостно соглашался князь, чувствуя, что черная бархотка на шее Танечки влечет его к себе, как талисман.
Танечка подняла свои темные пушистые ресницы и чуть косящий ее взгляд скользнул по лицу князя, обжигая его.
Они стояли теперь в нише у окна. Она заметила, что Игорь Алексеевич худо собою владеет, и, догадываясь, что причина этой его лихорадки в ней самой, в Танечке, растерялась и смутилась.
В это время раздался громкий голос Анны Николаевны:
-- Какая неудачная выставка! Вы подумайте! Если бы не картины Александра Петровича, смотреть бы не на что...
-- Не в том дело, дорогая моя. Не в том дело, очаровательница, -- бормотал Сусликов, вертевшийся около нее с ужимками обезьяны.
-- Как не в том дело? Что? -- удивилась Анна Николаевна.
-- Какие там картины... Вы сама картина, -- бормотал Сусликов, восхищенный тем, что Анна Николаевна явилась на вернисаж декольтированной.
-- Я к вам после вернисажа заеду, -- юлил Сусликов, и все старался стать на цыпочки, ибо низок был весьма.
Но из толпы выплыла неожиданно, как гусыня, дородная Мария Павловна и повлекла за собою нескромного своего супруга.
-- Что с вами? -- спросила Танечка князя, робея. -- У вас губы бледные...
-- Я люблю. Я вас люблю, -- чужим голосом, задыхаясь, сказал князь.
-- Не надо. Господи! Не надо, -- прошептала Танечка, с ужасом и нежностью глядя, на его сумасшедшие глаза и побледневшие губы.
-- Люблю, люблю, люблю, -- бормотал князь, совсем потерявший голову.
Чего-то пугаясь, Танечка подняла руку и сделала шаг назад. И в это же мгновение князь увидел жуткие глаза, которых он не забывал никогда. Они померещились ему в толпе и вдруг исчезли.
-- Люблю, -- повторил князь еще раз, но совсем иным голосом, чувствуя, что ему холодно, что у него лихорадка.
-- Что с вами? -- спросила Танечка. -- Что?
Она заметила, что князь переменился внезапно.
-- Он. Я глаза его видел, -- странно усмехнулся князь.
-- Кто он? Чьи глаза?
-- Отец мой. Князь Алексей Григорьевич Нерадов.
-- Да? Где? -- с беспричинной тревогой спросила Танечка, стараясь угадать в толпе лицо старого князя.
Но ей не пришлось на этот раз увидеть его. Подошла Анна Николаевна и увела куда-то Танечку. Как это ни странно, но князь Игорь долго не говорил Танечке так решительно о своей любви. Однако с той поры отношения их стали вовсе не безразличными. Оба они как будто ждали каких-то событий.