Как ни старался Артюшка заснуть по-настоящему в эту ночь, глаза открывались сами и голова тоже сама подымалась с подушки, как ни хотел Артюшка удержать ее па месте.
Рядом, на сундуке, обставленном со всех сторон стульями, мерно похрапывал Фомка. За перегородкой спала мама, и было слышно, как во сне что-то быстро-быстро говорит Ася. Все было, как всегда, и все было на своем месте: и мама, и Наташа, и Ася, и маленький ночничек в жестяном тазу, и красные цветы на сдвинутых ситцевых занавесках, и темные тени по углам.
Все было, как всегда, и только один Артюшка не мог заснуть сегодня, как засыпал он обыкновенно каждый вечер. То слишком горячей казалась ему его подушка, то слишком тяжелым одеяло, то пугали чьи-то шаги за стеной, то будили беспокойные мыши.
- Фомка, а Фомка! - звал шепотом Артюша, присаживаясь на постели. - Не проспи только. Нас чуть свет Лихунька будет больной ждать. И нас, и воробья, и Карошку. Слышишь, Фомка? А?
Но Фомка не слышат ничего. Фомка спал, свернувшись калачиком, под маминой теплой шалью. Фомка спал и видел во сне деревенскую улицу и золотые облака пыли, и важных коров, шагающих в этой пыли, и суетливых петухов на низких заборах, и морщинистое лицо своей бабушки в низеньком распахнутом оконце.
- А, это ты. Фомка, - говорила во сне Фомкина бабушка. - А я думала, ты все еще у лавочника в Москве.
- Не пойду я больше к лавочнику, бабушка, - отвечал ей во сне Фомка. - Я теперь уже не лавочников, а товарищеский. Меня товариществе «Друг» насовсем усыновило… Там, где Артюшка председатель. Я и в школу с Артюшкой пойду. Мне его мама сама говори па. А у лавочника от перин да лампадок и дышать нечем. И варенье у него всегда на замок заперто. А самовары такие тяжелые, что у меня все кишки пообрывались.
Крепко спит Фомка на сундуке среди своих стульев, крепко спит и не слышит, как зовет его с своей кровати Артем.
И Ася спит тоже, уткнувшись носом в ватного зайца. У ватного зайца красный пионерский галстук и синие штанишки в крапинку. Асе снится медведь на цепи и черный человек с бородою, и большущий кусок голубоватого сахара. А зайцу не снится ничего: он ватный.
Спит и мама. И маме тоже снятся сны. Только сны у мамы про большое, про важное. Сны у мамы снятся про ее работу, про шумные машины и гулкие залы, про пеструю пряжу и цветастые ситцы. Спит мама и видит во сне, как мелькает перед ней ткацкий челнок, как прыгает он по натянутым ниткам - основе, как продевает он между этими нитками новую нитку - уток. Красный, красный кумач ткет во сне Артюшкина мама. Из этого кумача мама сама сошьет новый флаг к .Октябрю, - новый флаг с большою звездою, с серпом и молотом, вышить ми золотом. И уже видит мама во сне, как идет она с этим флагом по московским улицам. Много народу шумит вокруг .мамы. Громко ступают ноги, громко бьет барабан, и труба поет тоже громко, громко. А ветер бьет маме в лицо и свистит в ушах, и сам расправляет складки нового красного флага. Крепко спит мама, наработавшись за день, и даже мама не слышит, как ворочается с боку на бок ее Артюшка.
Артемий тихонько сползает с кровати и шлепает босыми пятками по полу. Сначала он идет к комоду посмотреть, как поживает воробей, не подавился ли он во сне рябиновой ягодой, не выпорхнул ли он из своей коробочки. Но воробей лежит тихо, как умный, и тоже спит. Артюшка трогает пальцем его маленькую грудку. Воробьиное сердечко колотится ровно и тихо.
- Ну, отлежится, - говорит сам себе Артюшка и ставит коробочку с воробьем обратно на комод. - Завтра чуть свет я его Лихуньке понесу. Завтра чуть свет. - И вдруг Артюшка пугается и качает головой. - А будет ли еще Лихунька дома завтра чуть свет? Вдруг и Лихуньку увезут в больницу, как возили в прошлом году Колюшку и Сонечку?
Всем двором выбегали в прошлом году ребята к воротам провожать больных малышей. И у самых ворот стоял тогда черный блестящий автомобиль с красным крестом и большими буквами на боках. Помнит Артюшка, как человек в белом халате быстро нес закутанную Сонечку в этот автомобиль, а Сонечкин папа, переплетчик Рапопорт, без шапки и без пальто, бежал следом за ним, на бегу укутывая еще лучше и без того замотанные уже всеми платками Сонечкины ноги.
«Что ж это будет, если и Лихуньку увезут в такой же карете такие же люди в белых халатах?»
Артюшке сразу стало холодно и скучно.
«А как же будет тогда без Лихуньки?» - думает Артюшка и ежится, переступая с ноги на ногу. «Ему-то, конечно, хорошо будет на автомобилях в больницы разъезжать. А как же я один со всеми делами справлюсь… Без Лихуньки мне пожалуй и дома не выстроить. И представленья не сделать. И флажков не наклеить сколько надо.. Да и Лихуньке, верно, тоже будет скучно. Автомобиль автомобилем, а дома все-таки лучше».
И хочется Артюшке придумать что-нибудь такое, чтобы не увозили Лихуньку в блестящем черном автомобиле с красным крестом на боку. И не может ничего придумать.
- Увезут! Увезут! - говорит тихонько Артюшка, и кажется ему, что уже гудит в сонном переулке черный автомобиль. И если не в самом переулке, то где-нибудь около бульвара, а если еще не у бульвара, то уже наверное там, на шоссе, где на асфальтовой мокрой мостовой змеями блестят отраженья фонарей.
«А что, если ему дать касторки?» - опять думает о Лихуньке Артюшка. «Или компресс поставить на живот? Мне мама тоже ставила компресс, когда я наелся абрикосовых косточек… Или еще чего-нибудь… Только бы проснулась мама: мама наверное знает все о больных детях».
Но мама по прежнему крепко спит за своей перегородкой. Маме по прежнему снится веселая, шумная фабрика, и цокот машин, и гомон людей, и пестрые цветы на новых праздничных ситцах.
Крепко спит мама, крепко спят Ася с Наташей, крепко спит и Фомка на своем сундуке.
Артюшка снова забирается в свою постель и снова закрывает глаза. Но глаза не слушаются Артюшки. Артюшка пальцами нажимает непослушные веки, но в глазах все равно не сон, а пестрые, синие, красные и зеленые круги.
- Вот, верно, и Лихунька не спит тоже, - вздыхает Артюшка и снимает пальцы с век. Веки обрадованно хлопают и поднимаются над непослушными глазами.
Все, как всегда, и все на своем месте: и маленький ночничек в жестяном тазу, и красные цветы на сдвинутых занавесках, и темные тени по углам.
Только красные цветы стали чуть-чуть краснее, а тени съежились и присели на пол. Тоненькие, тоненькие, совсем как пальцы, полоски света раздвигают ситцевые занавески и, вытягиваясь, ползут и дальше, на желтую клеенку обеденного стола.
«Вот и утро» - думает Артюшка. «Вот уже и чуть свет. Верно, уже и Лихунька ждет меня. А автомобиль, наверное, где-нибудь за углом. И надо бежать скорее, пока Лихуньку не увезли в больницу».
Тихонько, тихонько тянется Артюшка к своим вещам - «одежкам». Чулки сами так и лезут на Артюшкины ноги и лифчик тоже застегивается сразу. Только противные шнурки не хотят слушаться Артюшки. Совсем не в те дырочки лезут медные кончики, путаются узлы, затягиваются в плотные, совсем как камешки, комочки.
- А ну вас совсем! - сердится на шнурки Артюшка и наскоро обматывает ими башмаки уже без всяких дырочек. Верхние края башмаков отгибаются и свисают собачьими ушами, но Артюшке сейчас не до красоты. Скорее! скорее! пока не приехал еще к ихней калитке «крест-помощи». Так называют дети блестящий черный автомобиль… Криво, через пуговицу, застегивает Артюшка свою куртку, криво застегивает и пояс. Только бы не опоздать, только бы еще застать Лихуньку! В карман куртки Артюшка прячет целый листочек переводных картинок, коробочку с воробьем заворачивает в платок и бежит на цыпочках к двери. Но у самого порога останавливается и хлопает себя полбу.
- А пряник? А медовый пряник! И как же это я его забыл, дурачина!
Медовый пряник с миндалинками и изюмом лежит у Артюшки под подушкой. Это вчера мама принесла всем ребятам по прянику. Пряники были самые замечательные и совсем не похожи на обыкновенные, которые продают на кило и которые можно есть даже не рассматривая. Вчерашние пряники были все разные и их не только можно было грызть,но с ними еще можно было и играть, и это было самое интересное. Пряничная куколка, рыба с розовыми перышками, птичка и лошадка с уздечкой из белой глазури. Трудно было даже и выбрать - такие они все были красивые и так хотелось взять их все сразу. Но все-таки лучше всех была лошадь. Хвост у лошади был трубою, а выгнутая шея дугой. И вся она с головы до ног была усыпана белыми и розовыми сахарными кляксами, совсем как настоящая лошадь в яблоках.
Ася сразу отгрызла своей куколке голову с изюминками вместо глаз, и Наташа сразу перекусила пополам свою птичку, и даже Фомка в один миг слизал розовые разводы с рыбьего хвоста, и только Артюшка никак не хотел попробовать своей лошадки ни с головы, ни с хвоста, ни с копыт.
- Пускай лежит,- сказал Артюшка, укладываясь спать, и засунул лошадку под подушку .-Завтра чуть свет я ее покажу Лихуньке.-И, подумав, вздохнул и сколупнул с лошадиного бока всего-навсего только одну разъединственную сахарную кляксу.
Это было вчера, а сейчас, впопыхах, Артюшка чуть-чуть не забыл о своем замечательном прянике.
Осторожно озираясь по сторонам и тихонько ступая на цыпочки, Артюшка тихонько пробрался обратно к своей постели и вытащил из-под подушки своего рысака. Немного подумав, он сунул его в шапку, шапку нахлобучил на голову и уже опрометью, боясь, чтобы кто-нибудь не задержал его по дороге, ринулся к выходной двери.
Только на лестнице Артюшка понял, что ночь прошла еще не совсем. Окно на лестнице было не золотое, каким оно бывало всегда по утрам, а синее, синее, будто кто заклеил его снаружи синею папиросною бумагой. Нигде не хлопали двери и ни в какой квартире не говорили никакие голоса. Ни на одной кухне еще не гудел и не пофыркивал сердитый примус, и даже у доктора не лаяли важные собаки: «Хаф! Хаф!» как лаяла толстая мамаша. «Гав! Гав!» как повизгивала всегда тоненькая дочка.
Но Артюшка не слушал долго у запертых чужих дверей. Придерживая осторожно коробочку с воробьем, он спустился вниз - в самый низ, туда, где на двери была нарисована мелом распяленная и раздутая ветром рубашка, а вокруг нее тем же самым мелом были написаны кривые слова: «Китайская прачешная» «Свой труд».
Но и за этой дверью было тоже тихо.
«Верно, еще спит» - подумал Артюшка и облегченно вздохнул. «Хорошо, что я встал сегодня самый первый. Значит я сразу увижу и крест-помощи, и людей в белых халатах, и все, все. Значит и Лихунька поедет в больницу не один, а с воробьем и с картинками, и с пряничной лошадью». И еще немного подумал и еще сказал себе под нос: - А не откусить ли мне кусочек лошадиного хвоста? Лихуньке все равно и бесхвостый понравится, знаю, а там такая хорошая изюминка, что я еще и не видывал таких никогда.
И, сняв шапку, Артюшка достал пряник. В шайке лошадка разогрелась и стала сразу мягкой и липкой. Хвост немного осел, немного покривилась шея, а сахарные кляксы растеклись белыми ручьями по коричневым медовым бокам. Но и сейчас конь был прямо на славу, а хвост был такой вкусный, что Артюшка даже пожалел, что у лошадей не такие длинные хвосты, как у бумажных змеев с трещотками и что конец их начинается почти у самою начала.
Пока Артюшка думал о Лихуньке, о людях в белых халатах и о пряничных хвостах, окошко на лестнице из синего стало голубым, а из голубого серым, и это уже было конец, потому что за окошком опять шел дождь и на сегодняшний день оно и не собиралось быть золотым.
Артюшка спрятал бесхвостого коня обратно в шапку, а коробочку с воробьем осторожно поставил в углу у отопленья. Затем он тихонько приоткрыл дверь и высунул нос на улицу. За носом он высунул руку, за рукой ногу, и наконец, весь Артюшка очутился на крылечке под мелким, мелким, как сквозь сито, моросящим дождем.
На лестнице бы по, конечно, и суше и теплее, но зато отсюда, с крыльца был виден переулок, и мокрая дорога, и сквозная аллейка бульвара, и даже не потушенные еще огни у самолетовых домиков-ангаров.
«Все отсюда увижу» - подумал Артюшка. «И если за Лихунькой приедет сейчас автомобиль, я и автомобиль тоже увижу самый первый».