-- Да, доктор, нельзя сказать, что у меня не хватало терпения! Но последняя несправедливость переполнила чашу горечи!
Так говорил в вагоне-автомобиле Ваницкий.
Очарованный прелестью маленьких Мики и Ильки, Триль от имени юных спутников доктора потребовал, чтобы они все разделили с ними ужин.
Ваницкому оставалось лишь согласиться.
Польские гости всласть отведали жареной птицы, пирога с подрумяненной корочкой, -- словом, неизвестных вкусных блюд, которые раньше им и не снились.
Всем стало хорошо, и обе русоволосые девочки мирно уснули рядом, закутанные в одно одеяло; а отец, у которого развязался язык от непривычного угощения, принялся красноречиво описывать нужды и бедствия жителей Познанского воеводства.
-- Подумайте только, доктор, узаконено правило, что только немецкий язык будет применяться в суде. Защита, показания свидетелей признаны только на нем. Мы же, поляки, верные своему народу, почти не говорим по-немецки!
Доктор, склоняя свое бледное и печальное лицо, произнес:
-- Именно это и способствовало возникновению Комитета Справедливости.
Ваницкий продолжал:
-- Да. Это тайный суд... Какие люди в него входят? Никто не знает... Но едва совершится дневной грабеж в ущерб нашему земляку, они встречаются в тайном убежище, чтобы вынести один-единственный приговор обидчикам: смертную казнь! Братья, доведенные до отчаяния, подобно мне самому, жертвуют всем, чтобы исполнить его. Комитет Справедливости позаботится о моих малютках, а я взамен отдам ему свою жизнь.
-- И оставишь двух сирот, -- кротко заключил доктор, обнаруживая при этом свое глубокое волнение.
-- Не говорите этого, нет, не говорите! Вы только смущаете несчастного, у которого нет другого пути!
-- Простак! Говорил бы я так с тобой, если бы не мог предоставить тебе выбор?
-- Выбор!.. Вы предлагаете мне выбирать?
-- Да, предлагаю. Послушай-ка! Датчане также лишились части своей родины. Пруссаки забрали у них Шлезвиг и Гольштейн, но жители их остались верны отечественным заветам и языку. Они отнесутся к тебе с уважением, как к брату по несчастью. Я отвезу тебя к датской границе.
-- Но чем мы будем жить? -- застенчиво спросил Ваницкий.
-- Я позабочусь об этом, не бойся. Дочурки останутся с тобой и вырастут честными людьми. Ну как, это тебе подходит?
Вместо ответа крестьянин бросился на колени и благоговейно поцеловал руку таинственного незнакомца.
Вдруг издали донеслась птичья трель с необычными переливами.
Поляк быстро вскочил, тревога отразилась на его лице.
-- Профессор Берский! -- прошептал он сдавленным голосом.
Собеседник с удивлением посмотрел на него.
-- Кто этот профессор Берский -- враг?
-- Нет! Он достойнейший человек! Преподаватель гимназии Фридриха-Вильгельма в Познани.
-- А далее?
-- Он -- настоящий польский патриот! Дважды в неделю, когда только сможет вырваться, Берский пробегает десять километров от города до нашего угла, и это для того, чтобы давать уроки моим дочуркам. Вы сами хорошо понимаете, что мне нечем отплатить за такую доброту... Я глубоко благодарен ему и люблю профессора, как Бога. Боюсь, что я, который готов пожертвовать ради него жизнью, пожалуй, стану невольным виновником его гибели!
Доктор вопросительно посмотрел на Ваницкого.
-- Вы не понимаете... Ведь я под подозрением. Полицейские шпионы наверняка шмыгают вокруг меня. Если профессора захватят в моей компании, это будет разорением и нищетой для него.
-- Но проследят ли за ним?
-- Его уход из Познани замечен, поверьте! Когда он вернется, его арестуют и станут допрашивать...
Крестьянин замолчал. Доктор улыбнулся.
-- Что же нужно для того, чтобы профессор избежал неприятностей? Чтобы Берский вернулся, не попав никому на глаза, чтобы он очутился дома в тот момент, когда полиция явится устанавливать его присутствие? Ответь ему на сигнал. Приведи Берского к нам; если в твоей лачуге остались еще кое-какие вещи, которыми ты дорожишь, воспользуйся случаем перенести их сюда.
-- Зачем?
-- Действуй -- время дорого!
Поляк покорно вышел. Странная трель раздалась снова. Минут через пять Ваницкий вернулся с незнакомцем и бросил на пол небольшой сверток, объясняя:
-- Весь мой скарб!
Потом, словно устыдившись того, что сразу заговорил о себе, отстранился и почтительно доложил:
-- Профессор Берский.
Профессору было лет сорок, но выглядел он гораздо старше. Его волосы и борода были покрыты сединой. Глаза лихорадочно сверкали, и каждая складка худощавого лица свидетельствовала о скорби.
Доктор участливо поглядел на неподвижно стоявшего учителя и дружелюбно протянул руку.
-- Приветствую вас, профессор. Через несколько минут вы очутитесь у себя дома в полной безопасности. Вижу, что Ваницкий рассказал вам о нашем своеобразном прибытии...
Едва уловимая улыбка скользнула по губам Берского:
-- Да, о вагоне, упавшем с неба!
-- И который вместе с вами поднимется вновь, если вы согласитесь.
-- Неужели это возможно?
-- И даже очень просто... Я заранее верю слову, которое вы мне дадите -- не выдавать никому тайну вашего покорного слуги.
-- Конечно, даю слово! И начинаю догадываться о...
-- Аэроплане, с помощью которого Мисс Вдова держит в трепете всю Центральную Европу... -- закончил за него доктор.
Берский сложил руки на груди.
-- Да сопутствует благословение Господнее Мисс Вдове. Ваницкий, повинуйся им! -- прибавил он затем с глубоким убеждением. -- Несомненно такова воля Создателя: ему угодно было послать нам подобную машину, чтобы спасти меня нынешним вечером.
-- Разве вам грозит опасность?
-- Та самая, которую предполагал бедняга Ваницкий: по дороге сюда я заметил тени, скользившие между деревьями, и слыхал сдавленный лай собак...
-- Собак?
-- Да, полицейских псов.
Точно в подтверждение этих слов, заунывный собачий вой пронесся в ночном воздухе.
-- Они совсем близко, -- с ужасом вырвалось у крестьянина, -- и захватят нас здесь врасплох!
Доктор отрицательно покачал головой. Его тонкая белая рука нажала на рукоятку. Послышалось как будто мурлыканье и скрип пружин. Полякам показалось, что пол снизу плотнее прижался к их ногам, а доктор спокойным голосом прошептал:
-- В путь!
Он приложил палец к прибору, показывающему высоту подъема, на котором Берский прочел цифру:
-- Четыреста двадцать пять метров!
-- Этого достаточно, чтобы оставаться невидимыми. Посмотрим-ка, как выглядят теперь наши господа сыщики?
Прежде чем остальные уловили его мысль, на специальном экране показалась местность, расположенная под аэропланом. Можно было различить озеро и жалкий огороженный приют, который Ваницкий с детьми покинул без надежды вернуться.
Вдруг у крестьянина вырвался крик:
-- Там, там... посмотрите: они вошли.
Действительно, несколько темных силуэтов суетилось за досками на участке. Два огромных силезских дога отчаянно выли, задрав морду вверх, к звездам.
-- Э-э! -- засмеялся доктор. -- Чутье этих животных потоньше человеческого. Они-то знают, каким путем нам удалось от них ускользнуть.
Затем, пустив в ход коммутатор, прибавил:
-- Поторопимся! Необходимо попасть к вам, господин профессор, как можно быстрее, пока полицейские не нагрянули на вашу квартиру. Где вы живете?
-- В Штесском переулке, номер семнадцать, возле гимназии Фридриха-Вильгельма.
Теперь на экране последовательно мелькали железнодорожный вокзал, Берлинские Ворота при въезде в город, улица за улицей... И, наконец, профессор узнал свой Штесский переулок. Миновав постройки гимназии, корабль завис над домом, который указал Берский.
Подвижная панорама застыла. Все с любопытством смотрели на скромный узкий домик в два окна по фасаду, наглядно свидетельствующий об ограниченных средствах квартиросъемщика.
Клауссе поднял трап, скрытый в полу, и профессор с изумлением убедился, что аэроплан обладает двойным дном; между ними было пустое пространство, где на поперечной оси виднелся подвижной барабан, который сжатыми спиралями охватывала проволока. Свободным концом она прикреплялась к подобию нитяного мешка, совсем как рыболовная сеть.
Клауссе разостлал ее, доктор и профессор приблизились к сети. Шофер потянул кабель, и путешественники оказались заключенными в нитяной мешок.
-- Нас сейчас спустят на крышу дома, -- тихо сказал доктор. -- Мы проникнем внутрь через слуховое окно, и никто даже не заподозрит об этом.
Прежде чем Берский успел ответить, двойное дно подалось под их ногами, и сеть закачалась в воздухе, связанная с аэропланом стальной проволокой, медленно разворачивающейся по мере спуска.