Канай знаменит в Хакодате.
Каная знают все: и японцы, и русские.
Канай — скупщик золота, пушнины, рыбы и советских червонцев.
Канай — поставщик рабочей силы на рыбалки.
Он и жена его отлично говорят по-русски. Он знает всех, кто в течение десяти лет выезжал из Владивостока на Камчатку и обратно.
Канай предприимчив и любит наставить нос закону — своему или русскому, безразлично.
Русские не всегда съезжают на берег. Они не видят прекрасных вещей, приготовленных для них: одежды, чемоданов, лакированных шкатулок с перламутровыми узорами, портфелей из толстой желтой кожи, пестрых замечательных кимоно, которые так приятно дарить подругам!
Русские не всегда съезжают на берег, ничего этого не видят и бестолково оставляют у себя в карманах червонцы.
Канай обезопасил себя от подобных случайностей.
Он соорудил пловучие двухэтажные магазины и осаждает пароходы. Не многие из советских граждан понимают, что выброшенные здесь по дикому курсу червонцы немедленно подбираются один к другому услужливым, предусмотрительным господином Канаем и переводятся во Владивосток в распоряжение конторы Чосен-банка[15]. А Чосен-банк уже по твердому официальному курсу ведет расчеты с советскими финорганами, припрятывая валюту.
Госпожа Канай сидит в магазине около хибати[16]. Дует северный ветер. Хибати, доверху наложенный раскаленным углем, распространяет приятное тепло.
Магазин заполняют желтые, всех величин и видов, чемоданы. Они лежат у ног хозяйки, как сонные бегемоты, грея свою холодную кожу у печки, они лежат дальше, до самых стен, складываясь в пирамидальные холмы.
Уважаемый Канай-сан торгует чемоданами. Такова его официальная профессия.
Передней стены в магазине нет, поэтому всякий прохожий может видеть госпожу Канай, занятую важным делом обогревания рук над жаром углей, и она может видеть всех.
— Дома господин Канай?
Перед магазином стоят трое молодых мужчин.
— Нет, нет, конечно, нет, — говорит хозяйка. — Конечно, жаль, что господина нет, но что делать? Он всегда где-нибудь: в банке, в торгпредстве, на пароходах... Если важное дело, можно обождать. Господин Канай будет в полдень.
— Мы зайдем, — отозвался высокий.
Мужчины двинулись к гавани. Они только вчера приехали в Хакодате на маленьком паруснике. Подъезжали к порту поздним вечером. Вода была черна. Небо было тоже черно, но с золотыми густыми каплями звезд. И вот постепенно весь горизонт покрылся густыми звездными каплями. Они были в море, они выходили из моря.
— Хакодате? — опросили пассажиры.
Рулевой покачал головой:
— Хакодате дальше.
Это маячили огни на рыбацких шлюпках. Ночью рыбаки ловили местную рыбу, дающую отличную черную краску и вкусное мясо. Через час парусник плыл в звездном мираже, а впереди поднималось сияние настоящего Хакодате.
Хакодатская гавань — подковой. Справа — серый мол, слева — холмы в маленьких домишках предместий. Сам город описывает кольца вокруг многоцветной сопки. Около гавани — таможни, пакгаузы, магазины, ряды возчиков на лошаках и возчиков «на себе».
Несмотря на ранний час, улицы были запружены народом, сновали дети, велосипедисты, японцы в европейской одежде и европейцы, любители экзотики — в японской.
Трое молодых мужчин, не застав Каная, свернули в ближайший садик. Здесь тянулись низкие каменные скамьи, переплетались желтые дорожки, маленькие сосны сгрудились у водопадика. Он прыгал сверкающими потоками по камням и бросался сразмаху в озерцо. На озерце дремал в водяной пыли островок с цветным фонариком. По озерцу плавал лебедь.
— Канай торгует чемоданами, — сказал один из мужчин, — а я думал, он очень важный господин и живет в европейском доме.
— Для денег приятней, если их владелец живет просто, — отозвался высокий Урасима.
Урасима и его приятели родились в деревне Такехара. Им предстояло быть земледельцами. Предки их копали жесткую почву, тщательно выбирая каждый камень и складывая по границам участков в стены. Каменные стены заносила пыль, покрывали семена диких трав. И так как стояли они сотни лет, то в конце концов обратились в густые травянистые рощи. От этого поля напоминали крошечные клетки, и работающие за ними порой не видели друг друга.
В семье Урасимы насчитывали много почтенных лиц. Длинные ряды славных имен слышал и знал Урасима. Это были имена, распространявшие аромат чести и доблести. Непонятно, как их носители не стали самураями.
В восьмом веке ко всем состоятельным крестьянам, умевшим носить оружие, правительство обратилось с призывом образовать при своем даймио[17] военные отряды. Многие бросали землю и обзаводились мечами. Но предки Урасимы не пошли. Должно быть, несмотря на свою доблесть, а может быть, именно благодаря ей, они были недостаточно богаты.
К тому времени, когда родились Урасима и его приятели, в деревне все шло скверно.
Мальчики помнили заботу родителей, но также и голод. До двух лет они болтались за спинами старших сестер. Они прирастали к ним, становились частью их тел. Что бы те ни делали: расстилали ли цыновки, чистили ли зелень, играли ли с подругами — неизбежно за их спинами висели, прихваченные широкими платками, маленькие братья. Малыши учились приспособляться к самым неожиданным положениям и приобретали гибкость и выносливость.
Встав на ноги, до шести лет бегали по морскому берегу, сражались с волнами, разбивая их галькой, ловили крабов, медуз и рыбешек.
Уже тогда для всех в деревне было ясно, что древние почтенные семьи терпят крушение. Арендная плата за землю все повышалась, жизнь становилась все дороже. Отцы и матери, входя в свои дома, чувствовали, что они на судне, которое дало течь и вот-вот потонет.
Обеды и ужины делались все скуднее. А тут еще зачастили неурожайные годы. Давно исчез рис и маринованные тростники, даже овощи... Осталась морская капуста. Правда, отцы уверяли, что она полезна, но от этого она не делалась разнообразнее и вкуснее.
По внешнему виду в домиках, терпящих крушение, было все так же. Тонкий запах цветов, расставленных вдоль стен, висящие на стенах длинные узкие какемоне, изображающие любимую и почитаемую Фудзи-сан, гордо и кокетливо повитую облаками, головку задумавшейся красавицы со сложной прической или пышного удивленного журавля на стволе цветущей сакуры...
В домиках было попрежнему чисто и спокойно.
Отцы, смотря на утомленные солнцем скудно родящие гряды, на урожаи прежних лет, закрытые в амбарах помещика, старались утешать себя старой пословицей: «Несчастие через три года становится нам дорого».
Но когда выяснилось, что участки большинства за неуплату аренды в последние неурожайные годы передают другим арендаторам, пословицы перестали утешать.
В доме Урасимы собрались на содан[18]. Односельчане пили маленькими чашечками специально для этого события раздобытую саке[19] и чай. Говорили по очереди долго и много, вспоминая все подобные обстоятельства, когда-либо имевшие место в провинции. Вспоминали безнадежную попытку Кидо и Идахари — арендаторов соседнего помещика — добиться отсрочки и уменьшения арендной платы.
Отец Урасимы развел руками и показал на шею: жест, понятный всем народам и всем возрастам.
— Молодежь пусть едет на рыбалки, на Камчатку, — предложил Урасима, — на советские рыбалки! — добавил он тише. — Все помнят письмо Идахари о Камчатке. Надо ехать.
— Зачем умирать над сухой землей? — поддержал его Камура. — Разве вы не видите, что в нашей провинции кто был богат, тот стал еще богаче; кто имел мало, тот все теряет.
После его слов крестьяне курили трубки и долго молчали. Все поняли, что подошли к решительному моменту.
— На советские рыбалки?! — полувопросительно, полуутвердительно сказал сухой, тонкий Кашино. Осмотрел содан и покачал головой.
— На советские рыбалки?! — вздохнул старик Таке. — Кто слышал что-нибудь о советских рыбалках, кроме письма Идахари?
Содан кончился решением послать троих — Урасиму, Камуру и Кашино — в Хакодате и дальше, на Камчатку, на весь сезон, чтобы на опыте узнать, как там можно заработать.
Они уходили через неделю. Подымался тайфун. Налетал порывами, и с каждой минутой порывы были сильнее. Когда мужчины прошли плотину, прикрывавшую камышевый прудок от моря, они увидели, как дома родной деревушки уже раскачивались под ударами ветра.
— Буря в дорогу!? — задумался Кашино, придерживая разлетающееся до пояса кимоно. — Какая примета?
— Оставь приметы в пруде! — крикнул ушедший вперед Урасима. — Приметы хороши для сидящих вокруг хибати.
Но тайфун скоро утих. Он поднялся к зениту, разбушевался там, разогнал по краям горизонта облака и вдруг утих, обессилел и к вечеру из глубины неба ронял одни короткие жаркие вздохи.
Когда парни добрались до Хакодате, первый встречный, спрошенный о рыбалках, направил их к Канаю; пятый, десятый сделали то же.
— Скоро полдень, — сказал Урасима, подымая с дорожки засохшую травинку и погружая ее в куст, где она не нарушала чистоты и общего впечатления. — Время отправиться к господину Канаю.
В магазине Каная сидели иностранцы. Они разговаривали между собой и с хозяйкой.
Друзья опустились на корточки у боковой стены, стали слушать незнакомую речь и разглядывать незнакомые лица.,
— Значит, вы говорите, что к вам заходят все русские? — спрашивал Береза.
Он сидел на стуле, предназначенном для европейского гостя, но все же плохо приспособленном к его росту: колени остро шли вверх.
— О, да, да, — улыбалась хозяйка, показывая блестящие белые, широко расставленные зубы.
— Ваш муж ходит в европейской одежде, а вы почему в японской? — полюбопытствовал Гончаренко.
— О, европейская одежда очень прекрасная, — засмеялась Охару, — но японка в ней, наверное, будет некрасивая. Каждая птица любит свои перья.
Она мельком взглянула на свое кимоно и богатый оби[20]. Пояс Охару, вытканный золотом, стоил, повидимому, не одну сотню иен.
— А что у вас делают русские? — подала голос Зейд. перебиравшая груду чемоданов. Чемоданы были отлично сделаны и нравились ей. Она ощупывала толстую матовую, песочного цвета кожу, щелкала толстыми никелированными застежками и, отдернув замшевые занавески, обследовала массивные зеркальца.
— Что у нас делают русские? — удивилась Охару. — Русские очень хорошие люди. Они делают все, что им нужно. Купят вещи, едут гулять на горячие источники... Куда девать вещи? Несут к господину Канай. Господин Канай говорит: «пожалуйста», — и вещи стоят день, два, три. Бывает много вещей, целый новый магазин...
— Вы слышали, как провалилась на торгах во Владивостоке «Мицу-коси»? — спросил Береза.
Охару протянула над хибати ладони. Тепло побежало по широким рукавам кимоно до самых плеч.
— Это недоразумение... Мы слышали. Все в Японии удивлены.
— Недоразумение, — усмехнулся Береза. — Мы тоже не ожидали.
Он хотел добавить несколько слов о сущности капиталистической конкуренции, но удержался, вспомнив, что это будет неприлично по отношению к хозяевам и смахнет, пожалуй, на коммунистическую пропаганду.
— Вы торгуете только чемоданами? — спросила Зейд. — Почему бы вам не иметь все, что нужно для покупателя?
— Все, все, — согласилась японка, — чемоданы очень хорошая вещь: они нужны в дороге.
По узкой лесенке с верхнего этажа спустился Каная-сан. Сначала показались лягушачьего цвета ботинки и полосатые брюки, затем живот, грудь и лицо. Веселое полное лицо, с короткими усиками щеткой, с коротко остриженными густыми волосами на голове.
Наверху, на жилой половине, Канай только что беседовал с русским, едущим на материк. Канай знал его третий год. Час назад тот зашел в магазин, говорил о всякой всячине, курил любезно предложенные хозяином папиросы и из кое-каких незначительно оброненных слов Канай понял, что гость не с пустыми руками.
Пригласил к себе наверх выпить чаю и не ошибся: парочка превосходных соболей! Сделка была тут же совершена.
Сейчас гость наверху считал полученные деньги, а Канай, довольный, спускался вниз на новые подвиги.
Урасима и его товарищи отвесили хозяину глубокий поклон.
— Мы из Такехары, — сказал Камура, — хотим устроиться работать на советские рыбалки.
Канай позвал их за собой. Они вошли в садик рядом с домом. Тут был тоже пруд и крошечный водопад, низвергавшийся с искусно сооруженных каменных гор, карликовые сосны, сакуры и лилии в пруду.
— На советские рыбалки? — спросил Канай. — Почему на советские?
Урасима пояснил:
— Нам нужны деньги, чтобы уплатить недоимки за поля: на советских рыбалках лучше платят.
— Откуда вы знаете, что лучше? На концессионных рыбалках плата высокая.
— Мы знаем из письма знакомого.
— «Из письма, из письма»... — Канай взглянул на золотые часы. — Забудьте письма... Я вас устрою на рыбалку к «Мицу-коси». Яманаси-сан немного задержался с наймом рабочих.
Приятели переглянулись. Канай говорил уверенно, спорить с ним было невозможно. Однако Урасима попытался уточнить положение.
— Нам очень нужны деньги, — сказал он просительно. — Мы знаем, что на советских рыбалках платят больше.
Канай внимательно посмотрел на него.
— Если вы мне не верите, нанимайтесь сами, — сказал он и повернулся уйти.
— Господин! — крикнули три голоса сразу.
Канай остановился.
— На советских рыбалках работают десять тысяч японских рабочих, — сказал он, засовывая палец в жилетный карман и разыскивая там какую-то квитанцию. Десять тысяч человек! Японское правительство согласилось. В Японии много народу, мало места, рабочим негде работать. Японское правительство с большим сожалением, но должно было согласиться на предложение большевиков послать к ним наших рыбаков. Но... — он вынул пальцы из жилетного кармана и поднял вверх указательный, — но это — погибшие люди.
Три крестьянина смотрели на него во все глаза.
— Погибшие люди! Когда они приезжают в Японию, за ними по пятам ходит полиция, им позволяют жить только в определенном месте. Они не видят жен и детей. Вот что значит работать на советских рыбалках. Просите, не понимая, что просите. Сейчас у меня нет времени разговаривать, с вами поговорят в конторе. Благодарите судьбу, что уважаемому Яманаси еще требуются рабочие. Хорошие люди, вы мне нравитесь.
Через час такехарцы подписали контракт. Там было всего несколько пунктов:
«нанимающиеся — не члены профсоюза;
они — не агенты профсоюза;
они передают компании право заботиться их еде, и еды, то есть риса и капусты, должно быть всегда вдоволь;
раз в неделю они имеют право ставить невод для своего котла».
Подписав контракт, такехарцы получили аванс, и деньги сейчас же перевели в деревню.
Пароход отходил вечером. Рабочих ехало шестьдесят человек. После обеда их собрали во дворе конторы, угостили чашечкой саке, и маленький господин в широком, похожем на плащ, цветном халате заговорил с ними. Голос у него был резкий, и сам он напоминал рассерженного фазана.
— Не встречайтесь с русскими, — крикнул он, — они вас научат страшным вещам!..
Урасима подтолкнул локтем Камуру и обратился в слух.
— Прежде всего вы расстанетесь со своей душой. Они скажут: нет души! А человек, не верующий в душу, теряет ее. Таков закон. Они вас научат презирать семью. Вы откажетесь от отца и детей. Помните поучение Конфуция: «Вы не должны жить под одним небом с убийцей вашего отца». Большевики такое убийство считают самым почетным делом. Как же вы будете жить в Японии? Вы должны будете умереть! Да, вы должны будете умереть! — крикнул он с яростью. — Вы или Япония! Пусть лучше умрете вы!
Глаза его блестели, и рукава халата шевелились, как крылья. Из левого он извлек рулон папиросной бумаги, оторвал клок, вытер лицо и скрылся в конторе. Вид его подействовал сильнее слов.
— Что за люди большевики? — вздохнул Кашино. — Откуда могли взяться такие люди и почему их не уничтожают в собственной стране?
Никто ему не ответил. Урасима закурил толстую папиросу, дым ее был сладковат. По всей вероятности, табак сдобрили опиумом.