- Мне все еще странно, - сказал Максимин, - что я должен путешествовать по стране гуннов. Я - честный, благородный римский гражданин, не совершивший никакого преступления!
- А я, - улыбнулся его спутник, - еще больше тебя должен удивляться, каким образом очутился здесь на этом холме, вместо того чтобы там, в Византии, в уютном кабинете продолжать описание своих прежних путешествий. Вместо того, совсем против воли, я совершаю новое путешествие. И что это за путешествие! К Аттиле! Ведь его именем римские матери от Тибра до Босфора пугают своих детей! И кто знает, вернусь ли я когда-нибудь из этой поездки к своим запискам, свиткам и дневникам, которые в таком образцовом порядке лежат на полках моей библиотеки! Этот гунн уже очень многих послов, которые ему понравились, оставил у себя на всю их жизнь. Случалось, впрочем, что оставались у него и такие, которые ему не нравились. Но такие по большей части жили не долго, - полусмеясь, полусердито закончил он, сжав губы. Видно было, что он на все решился.
- Прости, друг Приск, - возразил патриций. - Это уж моя вина, если не будет окончена твоя книга о посольствах, столь высоко ценимая всеми образованными людьми в Византии...
- Да? Но во всей Византии таких ценителей только семнадцать. Оказалось только семнадцать человек, которые были настолько образованы, что не только похвалили, но и купили мою книгу.
- Если труд не будет окончен, если победоносному слову красноречивейшего оратора не суждено более раздаваться в Византии, я разделю его участь, все равно живой или мертвый.
- Но от этого моя участь не будет лучше, сенатор!
- Знаешь ли ты, как неожиданно состоялось предписание принять мне участие в этом посольстве, мне, до того времени не пользовавшемуся милостью при дворе?
- Да и мог ли ты, патриций, пользоваться милостью? Ты ведь оскорбительно честен! Тебя нельзя подкупить, а что еще хуже, ты сам не способен на подкупы. - Впрочем, неужели ты считаешь особой милостью это поручение, это посольство в логовище степного волка?
- О нет! Я прежде всего сделал духовное завещание. И кроме того решил, что друг Приск должен быть со мной. Иначе я умер бы от тоски во время этого длинного путешествия, от отвращения к одному из сотоварищей по посольству, от сознания общего несчастия, от беспомощности в этой мне совершенно неизвестной пустыне. Приск, этот желанный спутник всех послов, думал я, сведущ в языках, знает все страны, знает он и страну гуннов. Он пожалеет своих несведущих в языках друзей.
- И спасителя своей жизни и чести! - воскликнул с горячим чувством до сих пор сдержанный и рассудительный оратор, пожав руку сенатора. - Никогда я этого не забуду, как несколько лет тому назад этот образец всякой подлости, этот евнух Хризафий обвинил меня в измене. Он пытался подкупить меня, чтобы я донес императору о превосходных качествах нашего персидского наместника, его двоюродного брата, а так как я во время моего посольства в Персию убедился как раз в противоположном, то и не мог исполнить его желания. Тогда он выступил против меня с обвинением, будто я подкуплен персами. Немедленно бросили меня в темницу бессмертных.
- Почему ты называешь так государственную тюрьму?
- Потому что еще ни один смертный оттуда не возвращался. Ты не испугался всемогущего евнуха. Благодаря твоему заступничеству я мог оправдаться. Да, никогда я этого не забуду! И если бы у Аттилы на самом деле была волчья пасть, как рассказывают о том няньки в Византии, для тебя, Максимин, я положу в эту пасть свою голову... Но почему тебя, именно тебя выбрали они для этого посольства, это мы должны еще разузнать. Как это случилось?
- Довольно странно... Среди глубокой ночи разбужен я был рабами. Мне говорят, что Вигилий сейчас же хочет видеться со мной. Сначала я подумал, что тут какая-нибудь ошибка. Ведь этого несчастного я презираю, как никакого.
- Исключая Хризафия, - напомнил оратор.
- Мне сказали, что он явился по повелению императора. Вскоре ненавистный стоял у моей постели. При свете лампады показал он мне открытый лист за подписью императора, которым на следующий день, то есть сегодня же, предписывалось мне вместе с Вигилием и послом Аттилы отправиться в Паннонию, в царство гуннов, чтобы передать ответ императора...
- Трудно нести этот ответ: много центнеров позора весит он! - с гневом сказал оратор.
- Красные чернила императорской подписи еще не высохли. Значит, они совещались уже после полуночи: император, Хризафий, Вигилий и, что весьма странно, еще один.
- Кто же это? - с удивлением спросил Приск.
- Эдико.
- Посол Аттилы! От кого ты это знаешь?
- От Вигилия! Как бы мне хотелось знать, благодаря чему этот человек без всяких заслуг так высоко поднялся во мнении императора и даже самого евнуха!
- Именно благодаря отсутствию всяких заслуг, единственно благодаря своему искусству.
- Что ты хочешь сказать?
- Он стал переводчиком, так как кроме латинского и греческого владеет еще готским и гуннским языками. У него есть способность к языкам: двуязычный по природе, он изучил еще несколько других языков, так что теперь может быстро и без запинки лгать приблизительно на шести языках, как по собственному побуждению, так и по внушению этого злого духа - Хризафия.
- Так вот этот самый Вигилий выдал, почти против воли, участие в этом деле Эдико. Когда я, рассердившись, в гневе спросил его, как он осмелился принуждать меня ему сопутствовать, зная, какого я о нем мнения, он воскликнул, пожимая плечами:
- Неужели ты думаешь, что я тебя выбрал для своего удовольствия? Эдико настоял на этом.
- Он меня совсем не знает, - возразил я.
- Это правда! Но он потребовал, чтобы наиболее уважаемый из всех византийских сенаторов (или, по крайней мере, - прибавил старик - который считается таковым) отправился ко двору его господина. Он осведомился, кто у нас такой сенатор, и все единогласно...
- Назвали Максимина, - добавил Приск.
- Иначе Вигилий, - заметил это, друг! - не взял бы на себя всей опасности, все ответственности. Понимаешь ли?
Приск в раздумьи покачал головой.
- Вигилий просто солгал, - сказал он, подумавши.
- И я то же думал и сказал это послу, встретившись с ним с глазу на глаз. Он ведь не гунн, а германец, и не совсем обыкновенный человек.
- Но непроницаемый! - прибавил Приск.
- "Замечательно, что Вигилий на этот раз не солгал" - сказал Эдико мне в ответ. - "Аттила требует посла из числа сенаторов".
- "Но почему ты избрал именно меня?"
- "Это ты узнаешь в свое время", - возразил германец.
- Да, именно в свое время! - раздался сзади чей-то голос.
В испуге они оба обернулись. Позади них стоял Эдико.
- Скоро вы это узнаете, тогда же поймете и причину. А до тех пор будьте осторожнее в разговорах. Не меня бойтесь, а... других.
И он пошел вниз по холму, навстречу повозкам. Внизу стоял его конь, ожидая господина.
Вскоре он медленно проехал мимо тех же полуоткрытых носилок.
- Эдико, Эдико! - снова произнес шепотом сидевший в них. - Эта проклятая боль в пояснице не позволяет мне сесть на коня, и я принужден сидеть в этом ящике. - Я должен же с тобой наконец переговорить. Ну, хоть на одно слово.
- Молчи, безумный, - отвечал тот, не останавливаясь. - Те двое и без того уже полны подозрений. Погубить нас что ли ты хочешь? И при том еще раньше, чем дело сделано.