Переписка Сковороды.-- Письма Ковалѣнскаго.-- Свиданіе съ другомъ черезъ двадцать лѣтъ разлуки.-- Болѣзнь, старческая суровость и смерть.-- Надгробная и вызовъ черезъ "Московскія Вѣдомости" читать его сочиненія. Письмо Н. С. Мягкаго.-- Заключеніе.
Начиная съ 1775 года, когда Сковородѣ исполнилось уже за пятьдесятъ лѣтъ, его біографы оставляютъ въ его жизни пробѣлъ, вплоть до самой его смерти. Ковалѣнскій, выразившись, что около 1775 года разстался съ нимъ, "увлеченный великимъ свѣтомъ, возбудившимъ въ немъ разумъ внѣшній", на двадцать лѣтъ,-- прямо уже переходитъ къ разсказу о Сковородѣ въ 1794 году, когда снова столкнулся съ нимъ и навѣки оплакалъ своего друга. Г. Срезневскій, послѣ всего взятаго мною изъ его "Записокъ о старцѣ Григоріи Сковородѣ", также кончаетъ свою статью коротенькимъ описаніемъ его смерти. Этотъ пробѣлъ почти въ двадцать лѣтъ, кромѣ приведенныхъ мною анекдотовъ, хотя нѣсколько могутъ освѣтить выдержки изъ немногихъ уцѣлѣвшихъ писемъ Сковороды. Эти письма приложены частію къ нѣсколькимъ изданнымъ его сочиненіямъ, частію же сопровождаютъ его рукописныя сочиненія, съ которыми постоянно и списываются, какъ необходимое предисловіе къ его разсужденіямъ, обращавшимся постоянно къ тѣмъ, къ кому онъ писалъ письма. Кромѣ того, два письма Сковороды помѣщены отдѣльно въ " Украинскомъ Вѣстникѣ ", при статьѣ Гессъ-де-Кальве и Ивана Бернета, и нѣсколько отрывковъ ихъ напечатано въ статьѣ В. Н. Каразина и И. И. Срезневскаго въ " Молодикѣ ", 1843 года. Нельзя не упомянуть при этомъ и нѣсколькихъ намёковъ на письма, именно на подписи ихъ года и числа и мѣста жительства Сковороды, въ подстрочныхъ выноскахъ при статьѣ Хиждеу, въ " Телескопѣ " 1835 года. Въ тѣхъ письмахъ сохранена исторія появленія сочиненій Сковороды, изрѣдка прерываясь краткими и скупыми намеками на собственную жизнь автора. Пособіемъ въ сведеніи этой переписки послужилъ мнѣ присланный отъ преосвященнаго Иннокентія, изъ Одессы, и неизданный еще нигдѣ списокъ нѣсколькихъ писемъ Ковалѣнскаго къ Сковородѣ, отъ 1779 до 1788 года, сдѣланный вскорѣ послѣ смерти Сковороды, въ концѣ прошлаго вѣка.
"Самое старое изъ писемъ Сковороды, говоритъ г. Срезневскій въ отдѣльной своей статьѣ "Выписки изъ писемъ Г. С. Сковороды". ("Молодикъ", 1843 г.) есть то, которое помѣщено передъ его книжкой (неизданной) "О древнемъ зміѣ или Библіи". Оно писано къ какому-то высокородію, и во всякомъ случаѣ до 1763 года, когда это сочиненіе было списано С. Ѳ. Залѣсскимъ".
Вотъ отрывокъ этого письма: "Училъ своихъ друзей Епикуръ, что жизнь зависитъ отъ сладости и что веселіе сердца есть животъ человѣку. Силу слова сего люди не раскусивъ во всѣхъ вѣкахъ и народахъ, обезславили Епикура за сладость и почти самого его величали пастыремъ стада свиного, а каждаго изъ друзей его величали Epicuri de grege porcus. Всякая мысль подло, какъ змія, по земли ползетъ; но есть въ ней око голубицы, взирающее выше потопныхъ водъ на прекрасную ипостась ггстины" ("Молодикъ", 1743 г., стр. 241 -- 242).
При изданной книгѣ Сковороды " Басни Харьковскія " (Москва, 1837 года), въ видѣ предисловія, напечатано, съ помѣткою: "7774 года, въ селѣ Вабаяхъ; наканунѣ пятидесятницы", слѣдующее письмо Сковороды. Вотъ это письмо:
"Любезному другу, Аѳанасію Кондратовичу Панкову.
"Любезный пріятель! Въ седьмомъ десяткѣ нынѣшняго вѣка, отставъ отъ учительской должности и уединяясь въ лежащихъ около Харькова лѣсахъ, поляхъ, садахъ, селахъ, деревняхъ и пчельникахъ, обучалъ я себя добродѣтели и поучался въ Библіи; притомъ, благопристойными игрушками забавляясь, написалъ полтора десятка басенъ, не имѣя съ тобою знаемости. А сего года, въ селѣ Вабаяхъ, умножилъ оныя до половины. Между тѣмъ, какъ писалъ прибавочныя, казалось, будто ты всегда притомъ присутствуешь, одобряя мои мысли и вмѣстѣ о нихъ со мною причащаясь. Дарую же тебѣ три десятка басенъ: тебѣ и подобнымъ тебѣ!
"Отческое наказаніе заключаетъ въ горести своей сладость, а мудрая игрушка утаеваетъ въ себѣ силу.
"Глупую важность встрѣчаютъ по виду, выпровожаютъ по смѣху, а разумную шутку важный печатлѣетъ конецъ. Нѣтъ смѣшнѣе, какъ умный видъ съ пустымъ потрохомъ, и нѣтъ веселѣе, какъ смѣшное лицо съ утаенною дѣльностію; вспомните пословицу: красна хата не углами, но пирогами. Я и самъ не люблю поддѣльной маски тѣхъ людей и дѣлъ, о коихъ можно сказать малороссійскую пословицу: стучитъ, шумитъ, гремитъ. А что тамъ? Кобылья мертва голова бѣжитъ. Говорятъ и великороссійцы: летала высоко, а сѣла недалеко, о тѣхъ, что богато и красно говорятъ, а нечего слушать. Не люба мнѣ сія пустая надменность и пышная пустошь; а люблю тое, что сверху ничто, но въ середкѣ чтось: снаружи ложь, но внутрь истина. Картинка сверху смѣшна, но внутрь боголѣпна. Другъ мой! Не презирай баснословія. Басня и притча есть тоже. "Не по кошельку суди сокровище". Праведенъ судъ судитъ! Басня тогда.бываетъ скверная и бабія, когда въ подлой и смѣшной своей шелухѣ не заключаетъ зерна истины: похожа на орѣхъ свищъ Отъ такихъ-то басенъ отводитъ Павелъ своего Тимоѳея; и Петръ не просто отвергаетъ басни, но басни ухищренныя, кромѣ украшенной наружности, силы Христовой неимущія. Иногда во вретищѣ дражайшій кроется камень. Какъ обрядъ есть, безъ силы Божіей, пустошь, такъ и басня безъ истины. Если-жъ съ истиною: кто дерзнетъ назвать лживою?
" Все, убо, чисто чистымъ, оскверненнымъ же и не вѣрнымъ ничтоже чисто, но осквернися ихъ умъ и совѣетъ.
"Симъ больнымъ, лишеннымъ страха Божія, а съ нимъ и добраго вкуса, всякая пища кажется гнусною. Не пища гнусна, "но осквернился ихъ умъ и совѣсть".
"Сей забавный и фигурный родъ писаній былъ домашній самымъ лучшимъ древнимъ любомудрцамъ. Лавръ и зимою зеленъ. Такъ мудрые и въ игрушкахъ умны, и во лжѣ истинны. Истинна острому взору ихъ не издали мелькала, такъ, какъ низкимъ умамъ, но ясно, какъ въ зеркалѣ, представлялась; а они, увидѣвъ живо живый ея образъ, уподобили оную различнымъ тлѣннымъ фигурамъ.
"Ни однѣ краски не изъясняютъ розу, лилію, нарцисса столько живо, сколько благолѣпно у нихъ образуетъ невидимою Божію истину тѣнь небесныхъ и земныхъ образовъ. Отсюду родились символы, притчи, басни, подобія, пословицы...
"И не дивно, что Сократъ, когда ему внутренній геній, предводитель во всѣхъ его дѣлахъ, велѣлъ писать ему стихи, тогда избралъ Езоповы басни. И какъ самая хитрѣйшая картина неученымъ очамъ кажется враками, такъ и здѣсь дѣлается.
"Пріими-жъ, любезный пріятель, дружескимъ сердцемъ сію не безвкусную отъ твоего друга мыслей воду. Не мои сіи мысли, и не я оныя вымыслилъ: истина есть безначальна! Но люблю!.. Тѣшь мои люби -- и будутъ твои. Знаю, что твой тѣлесный болванъ далеко разнится отъ моего чучела, по два разноличные сосуды однимъ да наполнятся елеемъ; да будетъ едина душа и едино сердце! Сія-то есть истинная дружба -- мыслей единство. Все не наше, все погибнетъ. И самые болваны наши. Однѣ только мысли наши всегда съ нами; одна только истина вѣчна! А мы въ ней, какъ яблокъ въ своемъ зернѣ, сокрыемся.
"Питаймо-жъ дружбу! Пріими и кушай съ Петромъ четвероногая, звѣри, гади и птицы. Богъ тебя да благословляетъ! Съ нимъ не вредитъ и самый ядъ языческій. Они ничто суть, какъ образы, прикрывающіе какъ полотномъ истину. Кушай, поколь вкусишь съ Богомъ лучшее! Любезный пріятель, твой вѣрный слуга, любитель Священныя Библіи, Григорій Сковорода".
Вслѣдъ за этимъ идутъ письма Ковалѣнскаго къ Сковородѣ, по рукописи преосвященнаго Иннокентія. Ничего наивнѣе и трогательнѣе этихъ писемъ нельзя себѣ представить. Въ нихъ сохранились любопытныя черты, дорисовывающія окончательно образъ Сковороды и показывающія всю степень любви, которую питали къ нему современники и друзья его.
Привожу слѣдующее, помѣченное 1779 г., нигдѣ неизданное, замѣчательное письмо Сковороды къ лицу неизвѣстной фамиліи, найденное мною въ рукописяхъ библіотеки харьковскаго университета въ 1865 году, въ сборникѣ рукописей Сковороды, подаренныхъ университету И. Т. Лисенковымъ въ 1861 году.
Вотъ оно:
Изъ Гусинской пустыни, 1779 г., февраля 19.
"Любезный государь, Артемъ Дорофеевичъ, радуйтесь и веселитесь! Ангелъ мой хранитель нынѣ со мною веселится пустынею. Я къ ней рожденъ. Старость, нищета, смиреніе, безпечность, незлобіе суть мои въ ней сожительницы. Я ихъ люблю и онѣ мене. А что ли дѣлаю въ пустынѣ? Не спрашивайте. Недавно нѣкто о мнѣ спрашивалъ: скажите мнѣ, что онъ тамъ дѣлаетъ? Если бы я въ пустынѣ отъ тѣлесныхъ болѣзней лѣчился, или оберегалъ пчелы, или портняжилъ, или ловилъ звѣрь, тогда бы Сковорода казался имъ занятъ дѣломъ. А безъ сего думаютъ, что я праздненъ, и не безъ причины удивляются. Правда, что праздность тяжелѣе горъ кавказскихъ. Такъ только ли развѣ всего дѣла для человѣка: продавать, покупать, жениться, посягать, воеваться, тягаться, портняжить, строиться, ловить звѣрь? Здѣсь ли наше сердце неисходно всегда? Такъ вотъ же сейчасъ видна бѣдности нашей причина: что мы, погрузивъ все наше сердце въ пріобрѣтеніе міра и въ море тѣлесныхъ надобностей, не имѣемъ времени вникнуть внутрь себе, очистить и поврачевать самую госпожу тѣла нашего, душу нашу. Забыли мы себе за неключимымъ рабомъ нашимъ, невѣрнымъ тѣлишкомъ, день и ночь о немъ одномъ некущесь. Похожи на щеголя, пекущагося о сапогѣ, не о ногѣ, о красныхъ углахъ, не о пирогахъ, о золотыхъ кошелькахъ, не о деньгахъ. Коликая-жъ намъ отсюду тщета и трата? Не всѣмъ ли мы изобильны? Точно, всѣмъ и всякимъ добромъ тѣлеснымъ; совсѣмъ телѣга, по пословицѣ, кромѣ колесъ -- одной только души нашей не имѣемъ. Есть, правда, въ насъ и душа, но такова, каковыя у шкорбутика или подагрика ноги, или матрозскій алтына не стоящій козырекъ. Она въ насъ разслаблена, грустна, нравна, боязлива, завистлива, жадная, ничѣмъ не довольна, сама на себя гнѣвна, тощая, блѣдна, точно такая, какъ паціентъ изъ лазарета, каковыхъ часто живыхъ погребаютъ по указу. Такая душа, если въ бархатъ одѣлась, не гробъ ли ей бархатный? Если въ свѣтлыхъ чертогахъ пируетъ,' не адъ ли ей? Если весь міръ ее превозноситъ портретами и пѣсньми, сирѣчь одами величаетъ, не жалобныя ли для нея оныя пророческія сонаты:
"Въ тайнѣ восплачется душа моя! (Іеремія)
"Взволнуются... и почти не возмогутъ! (Исаія)
"Если самая тайна, сирѣчь самый центръ души изныетъ и болитъ, кто или что увеселитъ ее? Ахъ, государь мой и любезный пріятель! плывите по морю и возводьте очи къ гавани. Не забудьте себе среди изобилій вашихъ. Одинъ у васъ хлѣбъ уже довольный есть, а втораго много-ль? Рабъ вашъ сытъ, а Ревекка довольна-ль? Сіе-то есть?
"Не о единомъ хлѣбѣ живъ будетъ человѣкъ!"
"О семъ послѣднемъ ангельскомъ хлѣбѣ день и ночь печется Сковорода. Онъ любитъ сей родъ блиновъ паче всего. Далъ бы по одному блину и всему Израилю, еслибъ былъ Давыдомъ. Какъ пишется въ книгахъ Царствъ: но и для себе скудно. Вотъ что онъ дѣлаетъ въ пустынѣ, пребывая, любезный государь, вамъ всегда покорнѣйшимъ слугою -- и любезному нашему Степану Никитичу г-ну Курдюмову, отцу и его сынови поклонъ, если можно, и Ивану Акимовичу". На письмѣ адресъ: "М. гос. г-ну Артему Дорофеевичу -- въ Харьковѣ".
Въ рукописяхъ преосвященнаго Иннокентія найдено мною слѣдующее письмо отъ М. Ковалѣнскаго къ Сковородѣ: "1788 г., февраля 13, Сант-Петербургъ.-- Возлюбленный мой Мейнгардъ! Такъ ты уже h не пишешь ко мнѣ оригинально, а только чрезъ копію говоришь со мною? Вчера я получилъ отъ Якова Михайловича Захаржевскаго письмо, въ которомъ ты препоручаешь ему цѣловать меня. За дружеское сіе цѣлованіе душевно благодарю тебя, другъ мой; но желалъ бы я имѣть цѣлованіе твоею рукою Мейнгардовою! Видъ начертанныхъ твоихъ писемъ возбуждаетъ во мнѣ огнь, пепломъ покрываемый, не получая ни движенія, ни вѣтра; -ибо я живу въ такой странѣ, гдѣ хотя водъ и непогодъ весьма много, но движенія и вѣтровъ весьма мало,-- а безъ сихъ огонь совершенно потухаетъ. Ты говоришь въ письмѣ, что все мое получилъ, но меня самого не получаешь. Сего-то и я сердечно желаю. Давно уже направляю я ладію мою къ пристани тихаго уединенія!-- Тогда-то я бы утѣшился тобою, другомъ моимъ, услаждая жизнь собесѣдованіемъ твоимъ!-- Прости! Не знаю, что послать тебѣ. Да ты ни въ чемъ не имѣешь надобности, что прислать можно: все въ тебѣ и съ тобою! Я слышалъ о твоихъ писаніяхъ. По любви твоей ко мнѣ, пришли мнѣ оныя. Я привыкъ любить мысли твои. Ты много оживотворишь меня бесѣдою твоею. Впрочемъ, не безпокойся, чтобы я оныя сообщилъ кому другому. Можетъ быть, Богъ велитъ мнѣ увидѣть тебя скоро. Я покупаю у Шидловскаго, Николая Романовича, село Кунее, въ Изюмской округѣ. Сказуютъ, что мѣста хорошія тамъ; а ты бы еще собою мнѣ сдѣлалъ оныя прекрасными. Другъ твой и слуга вѣрный, Михайло Ковалѣнской. Надежда моя посылаетъ тебѣ пармазану, съ дѣтьми Якова Михайловича, и шесть платочковъ. Прійми ихъ отъ дружбы".
Тамъ-же найдено мною письмо отъ 1788 г. 6 марта за подписью: "Василій Тамара ". "Любезный мой учитель Григорій Савичъ! Письмо ваше черезъ корнета Кислаго получилъ я, съ равною любви и сердца привязанностію моею къ вамъ. Вспомнишь ты, почтенный другъ мой, твоего Василія, по наружности, можетъ быть, и не-несчастнаго, но внутренно болѣе имѣющаго нужду въ совѣтѣ, нежели когда былъ съ тобою. О, еслибы внушилъ тебѣ Господь пожить со мною! Еслн-бы ты меня одинъ разъ выслушалъ, узналъ, то-бъ не порадовался своимъ воспитанникомъ. Напрасно ли я тебя желалъ? Если нѣтъ, то одолжи и отпиши ко мнѣ, какимъ образомъ могъ бы я тебя увидѣть, страстно любимый мой Сковорода? Прощай и не пожалѣй еще одинъ разъ въ жизни удѣлить частицу твоего времени и покоя старому ученику твоему -- Василію Тамарѣ".
Во всѣхъ этихъ письмахъ, сильнѣе всякой біографической похвалы, говоритъ за Сковороду страстная любовь, которою его встрѣчали и провожали всѣ знавшіе его. За отсутствіемъ другаго, высшаго нравственнаго интереса въ украинскомъ обществѣ того времени, за отсутствіемъ литературы и пауки въ главномъ городѣ Слободскаго намѣстничества, къ Сковородѣ стремились всѣ тогдашніе живые умы и сердца. О немъ писали въ письмахъ другъ къ другу, толковали, спорили, разбирали его, хвалили и злословили на него. Можно сказать, что по степени уваженія, которымъ онъ пользовался, его можно было назвать странствующимъ университетомъ и академіею тогдашнихъ украинскихъ помѣщиковъ, пока, наконецъ, чрезъ десять лѣтъ послѣ смерти Сковороды, Василій Каразинъ послужилъ къ открытію въ Харьковѣ университета.
Рукопись неизданнаго сочиненія Сковороды "Книжечка, называемая Silenus Alcibiadis" (1770 года, марта 28), сопровождается неизданнымъ письмомъ Сковороды къ "Высокомилостивому Государю, Степану Ивановичу, Господину Полковнику, Тевяшову". Письмо кончается слѣдующими словами:
"Я въ сей книжечкѣ представляю опыты, коимъ образомъ входить можно въ точный сихъ книгъ разумъ. Писалъ я ее, забавляя праздность и прогоняя скуку; а вашему высокородію подношу, не столько для любопытства, сколько ради засвидѣтельствованія благодарнаго моего сердца за многія милости ваши, на подобіе частыхъ древесныхъ вѣтвей, прохладною тѣнію праздность мою вспокоивающія. Такъ что и мнѣ можно сказать съ Мароновымъ пастухомъ: Deus nobis haec otia fecit! -- Вашего высокородія всепокорнѣйшій и многодолженъ слуга, студентъ, Григорій Сковорода".
Въ письмѣ къ бабаевскому священнику, Іакову Правицкому, отъ 1785 г. окт. 3, Сковорода, пересылая ему новое свое сочиненіе " Марко препростый", изъ села Маначиновки, изъясняется по-латыни. Вотъ отрывокъ изъ этого письма, приведенный И. И. Срезневскимъ:
"1785, окт. 3. Изъ Маначиновки. Въ "Postscriptum": Si descripsisti novos meos jam libellos: remitte ad me Archetypa. Etiam ilium meurn Dialogum, quern per alios laudare soles: simul cum Archetipis mitte. Descriptus, ad te remittet iter Deo volente. Dicat ille Dialogus: " Марко препростый".
Тутъ же образецъ его латинскихъ стиховъ:
"Omnia praetereunt: sed Amor post omnia durat.
Omnia praetereunt: haud Deus haud et Amor.
Omnia sunt aqua; cur in aqua speratis, Amici?
Omnia sunt aqua; sed Portus Amicus erit.
Hac Kephв tota est fundata Ecclesia Christi.
Istbace et nobis Kepha sit atque Petra", etc.
1787 годъ былъ годомъ проѣзда императрицы Екатерины II чрезъ Харьковъ, въ ея полное дивъ странствованіе по Югу. Сковорода все это время, какъ видно изъ его писемъ, прожилъ въ деревнѣ Гусинкѣ у Сошальскихъ и ничѣмъ не откликнулся царственной гостьѣ.
Впрочемъ, я получилъ, изъ Константинограда, отъ г. Неговскаго письмо, гдѣ онъ пишетъ слѣдующее: Императрица Екатерина, проѣздомъ чрезъ Украйну, наслышавшись о Сковородѣ, увидала его и спросила: "Отчего ты такой черный?" -- "Э! вельможная мати,-- отвѣтилъ Сковорода:-- развѣ же ты гдѣ видѣла, чтобъ сковорода была бѣлая, коли на ней пекутъ да жарятъ, и она все въ огнѣ?"
Изданная въ 1837 г., въ Москвѣ, книжка Сковороды "Убогій жаворонокъ" сопровождается, въ видѣ предисловія, письмомъ автора къ Ѳ. И. Дискому отъ 1787 года. Ѳ. И. Дискій -- одинъ изъ бывшихъ друзей Сковороды. Отъ него досталъ М. И. Алякринскій присланную мнѣ рукопись Ковалѣнскаго "Житіе Сковороды". Полагаю, что читателю любопытно будетъ узнать объ этомъ Дискомъ подробнѣе, и потому сообщаю о немъ письмо г. Алякринскаго: "О Ѳ. И. Дискомъ извѣстно мнѣ, что онъ былъ изъ малороссійскихъ дворянъ, проживалъ въ Москвѣ, имѣлъ небольшой домикъ на Дѣвичьемъ Полѣ, недалеко отъ Дѣвичьяго монастыря. По ограниченному ли состоянію, или по усвоенному имъ ученію Сковороды, образъ жизни велъ очень простой и скромный. Несмотря на то, пользовался пріязнію людей весьма почтенныхъ; изъ нихъ памятны мнѣ: профессоръ московскаго университета Мудровъ и директоръ коммерческаго училища Калайдовичъ.-- Ѳ. И. Дискій къ памяти Сковороды имѣлъ какое-то благоговѣйное почтеніе, а сочиненія Сковороды были самымъ любимымъ его чтеніемъ. Мое знакомство продолжалось съ нимъ отъ 1826 по 1828. Впослѣдствіи я узналъ о несчастной смерти Дискаго: 3-го іюля 1833 года работавшій въ его домѣ плотникъ разрубилъ ему топоромъ голову; вмѣстѣ съ нимъ убита еще бывшая у него въ услуженіи женщина".
Вотъ письмо къ Дискому: " Григорій Варсава Сковорода любезному другу, Ѳеодору Ивановичу Дискому, желаетъ истиннаго мира. Жизнь наша есть вѣдь путь непрерывный. Міръ сей есть великое море всѣмъ намъ пловущимъ. Онъ есть Окіанъ. О! вельми немногими щастливцами безбѣдно преплываемый! На пути семъ встрѣчаютъ каменныя скалы и скалки. На островахъ сирены; во глубинахъ киты; по воздуху вѣтры; волненія повсюду; отъ камней претыканіе; отъ сиренъ прельщеніе; отъ китовъ поглощеніе; отъ вѣтровъ противленіе; отъ волнъ погруженіе. Каменные, вѣдь, соблазны суть неудачи. Сирены суть то льстивые други, киты суть то запазушные страстей нашихъ зміи! Вѣтры разумѣй напасти. Волненіе -- мода и суета житейская. Непремѣнно поглотила бы рыба младшаго Товію, еслибы въ пути его не былъ наставникомъ Рафаилъ! (Рафа -- по-еврейски значитъ медицину; Илъ или Элъ -- значитъ Богъ). Сего путеводника промыслилъ ему отецъ его. А сынъ нашелъ въ немъ Божію медицину, врачующую не тѣло, но сердце. По сердцу же и тѣло. Іоаннъ, отецъ твой, въ седьмомъ десяткѣ вѣка сего (въ 62 іоду), въ городѣ Купянскѣ, первый разъ взглянувъ на меня, возлюбилъ меня. Услышавъ же имя, выскочилъ и, достигши на улицѣ, молча въ лицо смотрѣлъ на мене и проникалъ, будто познавая мене, толь милымъ взоромъ, яко до днесь, въ зеркалѣ моей памяти, живо мнѣ онъ зрится. Воистину прозрѣлъ духъ его, прежде рожденія твоего, что я тебѣ, друже, буду полезнымъ. Видишь, колъ далече прозираетъ симпатія! Пріими, друже, отъ меня маленькое сіе наставленіе. Дарую тебѣ "Убогого моего Жайворонка". Онъ тебѣ заспѣваетъ и зимою, не въ клѣткѣ, но въ сердцѣ твоемъ, и нѣсколько поможетъ спасатися отъ ловца и хитреца, отъ лукаваго міра село. О, Боже! Коликое число сей волкъ, день и нощь, незлобныхъ жретъ агнцовъ! Ахъ! Блюди, друже, да опасно ходиши! Не спитъ ловецъ! Бодрствуй и ты. Оплошность есть мать несчастія! Впрочемъ, да не соблазнитъ тебѣ, друже, то, что тетервакъ (тетеревъ) названъ Фридрикомъ. Если же досадно, вспомни, что мы всѣ таковы. Всю вѣдь Малороссію Великороссія паритетъ тетерваками. Чего же стыдиться? Тетервакъ вѣдь есть птица глупа, но незлоблива! Не тотъ есть глупъ, кто не знаетъ (еще все перегнавшій не родился), но тотъ, кто знать не хочетъ! Возненавидь глупость: тогда хоть глупъ, обаче будеши въ числѣ блаженныхъ оныхъ тетерваковъ! обличай премудраго и возлюбитъ тя. Яко глупъ есть, какъ же онъ есть премудръ? яко не любитъ глупости! Почему? Потому что пріемлетъ и любитъ обличеніе отъ друговъ своихъ. О! да сохранитъ юность твою Христосъ отъ умащающихъ елеемъ главу твою, отъ домашнихъ сихъ тигровъ и сиренъ! Аминь. 1787-го лѣта; въ полнолуніе послѣднія луны осеннія
Въ "Молодикѣ" (1848 г.), при "Письмѣ къ издателю" Василія Каразина, приложено письмо Сковороды къ Ковалѣнскому отъ 1790 года. Каразинъ пишетъ: "Посылаю къ вамъ то самое письмо украинскаго нашего философа, которое вы имѣть желали. Только оно не подлинное, а писанное мною съ подлинника, предъ самымъ его отправленіемъ на почту въ Орелъ, къ тайному совѣтнику Михайлу Ивановичу Ковалѣнскому. Я тогда, т.-е. за полстолѣтія слишкомъ, сохранилъ не только правописаніе почтеннаго Сковороды, но, сколько могъ, даже и почеркъ его. Вотъ почему нѣкоторые ошибались, почитая этотъ списокъ за подлинникъ. Такъ я о немъ и слышалъ, потерявъ, за давностію времени, изъ виду и памяти все это обстоятельство. Почему вы вообразите мое удивленіе, когда я увидѣлъ мой списокъ въ рукахъ нашего архипастыря пр. Иннокентія, который столь благосклонно предложилъ его для насъ. Сковорода жилъ тогда въ деревнѣ давно-умершаго моего отчима, кол. совѣтн. Андрея Ив. Ковалевскаго, въ Ивановкѣ, которая теперь принадлежитъ г. Кузину. Тамъ его и могила. Она украсится достойнымъ памятникомъ, какъ обѣщалъ мнѣ Козьма Никитичъ Кузинъ. Тогда, можетъ быть, напишу я біографію нашего мудреца. Мы подъ чубомъ и въ украинской свиткѣ имѣли своего Пиѳагора, Оригена, Лейбница. Подобно, какъ Москва, за полтораста лѣтъ, въ Посошковѣ, своего Филанджери, а Харьковъ нынѣ имѣетъ своего Іоанна Златоуста".
Вотъ отрывокъ изъ письма Сковороды, отъ 1790 г., къ Ковалѣнскому: "До "Дщери" случайно привязалася "Ода Сидронія -- Езуиты". Благо же! На ловца звѣрь, по пословицѣ. Послѣ годовой болѣзни, перевелъ я ее въ Харьковѣ, отлетая къ матери моей, пустынѣ. Люблю сію Дѣвочку. Ей достойно быть въ числѣ согрѣвающихъ блаженну Давидову и Лотову старость оныхъ.-- Прилагаю тутъ же, какъ хвостикъ, и закоснѣвшее мое къ вамъ письмишко Гусинковское. Нынѣ скитаюся у моего Андрея Ивановича Ковалевскаго. Имамъ моему монашеству полное упокоеніе, лучше Бурлука. Земелька его есть нагорная. Лѣсами. садами, холмами, источниками распещрена. На томъ мѣстѣ я родился возлѣ Лубенъ. Но ничто мнѣ не нужно, какъ спокойна келія; да наслаждаюся моею невѣстою оною: сію возлюбихъ отъ юности моея... О, сладчайшій органе! Едина голубице моя, Библія! О, дабы собылося на мнѣ оное! Давидъ мелодивно выграваетъ дивно. На всѣ струны ударяетъ! Бога выхваляетъ! На сіе я родился. Для сего ѣмъ и пію; да съ нею поживу и умру съ нею! Аминь! Твои другъ и братъ, слуга и рабъ, Григорій Варсава Сковорода, Даніилъ Меннфдъ ".
Въ публичной библіотекѣ, въ Петербургѣ, находится рукопись Сковороды: " Книжечка Плутархова о спокойствіи души". Здѣсь приложено письмо Сковороды: "Высокомилостивому Государю, Якову Михайловичу Донцу-Захаржевскому", отъ 1790 года, апрѣля 13. Въ началѣ онъ говоритъ: "Пріимите милостиво отъ человѣка, осыпаннаго вашими милостями и ласками, маленькій сей, аки лепту, дарикъ; уклонившись къ Плутарху, перевелъ я книжчонку его".
Г. Ковалѣнскій такъ описываетъ свое послѣднее свиданіе со Сковородой.
"Удрученъ, изможденъ, истощенъ волненіями свѣта, обратился я въ себя самого, собралъ я разсѣянныя по свѣту мысли въ малый кругъ желаній и, заключи оныя въ природное свое добродушіе, прибылъ изъ столицы въ деревню, надѣясь тамо найти брегъ и пристань житейскому своему обуреванію. Хотя свѣтъ и тамъ исказилъ все и я въ глубокомъ уединеніи остался одинъ, безъ семейства, безъ друзей, безъ знакомыхъ, въ печаляхъ, безъ всякаго участія, совѣта, помощи и соболѣзнованія,-- но былъ, наконецъ, утѣшенъ. Сковорода, семидесяти-трехъ-лѣтній, по девятнадцати-лѣтнемъ несвиданіи, одержимъ болѣзнями старости, несмотря на дальность пути, на чрезвычайно ненастливую погоду и на всегдашнее отвращеніе къ краю сему, пріѣхалъ въ деревню къ другу своему, село Хотетово, въ двадцати-пяти верстахъ отъ Орла, раздѣлить съ нимъ ничтожество его." Это было, значитъ, въ годъ смерти Сковороды, въ 1791 ходу.-- "Сковорода привезъ къ нему свои сочиненія, изъ которыхъ многія приписалъ (посвятила,) ему. Читывалъ оныя самъ съ нимъ ежедневно и, между чтеніемъ, занималъ его разсужденіями и правилами, каковыхъ ожидать должно отъ человѣка, искавшаго истины во всю жизнь не умствованіемъ, по дѣломъ, и возлюбившаго добродѣтель ради собственной красоты ея". Они толковали о сектахъ. "Я не знаю мартинистовъ", говоритъ Сковорода. "Но всякая секта пахнетъ собственностію! А гдѣ собственность, тутъ нѣтъ главной цѣли или главной мудрости". Доходя до толковъ о "философскомъ камнѣ" и о "содѣланіи состава для продленія человѣческой жизни до нѣсколькихъ тысячъ лѣтъ", Сковорода говорилъ: "Это остатки Египетскаго плотолюбія, которое, не могши продлить жизни тѣлесной, нашло способъ продолжать существованіе труповъ, мумій. Сія секта, мѣряя жизнь аршиномъ лѣтъ, а не дѣлъ, несообразна тѣмъ правиламъ мудраго, о которомъ пишется: " поживъ въ малѣ, исполнъ лѣта долги".
Иногда, говоритъ Ковалѣнскій, разговоръ Сковороды касался смерти. "Страхъ смерти", замѣчалъ онъ: "нападаетъ на человѣка всего сильнѣе въ старости его. Потребно благовременно заготовить себя вооруженіемъ противу врага сего не умствованіями, но мирнымъ расположеніемъ воли своей. Такой душевный миръ пріуготовляется издали, тихо, въ тайнѣ сердца ростетъ и усиливается чувствомъ сдѣланнаго добра. Это чувство вѣнецъ жизни". И, наконецъ, говорилъ: "Другъ мой! величайшее наказаніе за зло есть сдѣлать зло, какъ и величайшее воздаяніе за добро есть дѣлать добро!"
Услыша въ окружности о прибытіи Сковороды къ другу своему, "многіе желали видѣть его, и для того нѣкоторые пріѣхали туда. Изъ начальства правленія окружнаго, губернскій прокуроръ, молодой человѣкъ, подошелъ къ нему и привѣтственно сказалъ: -- Григорій Саввичъ! прошу любить меня!-- "Могу ли любить васъ, отвѣчалъ Сковорода: я еще не знаю васъ!" -- Другой изъ числа таковыхъ же, директоръ экономіи, желая свести съ нимъ знакомство, говорилъ ему: я давно знаю васъ по сочиненіямъ вашимъ; прошу доставить мнѣ и личное знакомство ваше. Сковорода спросилъ: какъ зовутъ васъ?-- Я называюсь такъ-то!-- Сковорода, остановись и подумавъ, отвѣтилъ: "имя ваше не скоро ложится на мое сердце!"
Простота жизни, замѣчаетъ Ковалѣнскій, высокость познаній и долголѣтній подвигъ Сковороды "въ любомудріи опытномъ" раздиралъ ризу "высокомудрствующихъ". Они отъ зависти говорили: "Жаль, что Сковорода ходитъ около истины и не находитъ ея!" Въ это же время онъ "увѣнчеваемъ былъ уже знаменами истины".
Вотъ послѣднія строки Ковалѣнскаго.
"Старость, осеннее время, безпрерывно мокрая погода умножали разстройку въ здоровьѣ его, усилили кашель и разслабленіе. Онъ, проживая у друга своего около трехъ недѣль, проситъ отпуститъ его въ любимую имъ Украйну, гдѣ онъ жилъ до того и желалъ умереть, что и сбылось. Другъ упрашивалъ его остаться у него зиму провести и вѣкъ свой скончать, современемъ, у него въ домѣ. Сковорода отвѣтилъ, что духъ его велитъ ему ѣхать, и другъ отправилъ его немедленно.-- Напутствуя его всѣмъ потребнымъ, давъ ему полную волю, по нраву его, выбрать, какъ и куда, съ кѣмъ и въ чемъ хочетъ онъ ѣхать, предоставилъ ему для дороги нужный запасъ, говоря: возьмите сіе; можетъ быть, въ пути болѣзнь усилится и заставитъ остановиться, то нужно будетъ заплатить!-- Ахъ, другъ мой! сказалъ онъ: неужели я не пріобрѣлъ еще довѣрія къ Богу; Промыслъ его вѣрно печется о насъ и даетъ все потребное за благовременность!-- Другъ его не безпокоилъ уже съ своимъ приношеніемъ.-- 1794 года, августа 26, отправился онъ въ путь изъ Хотетова въ Украйну. При разставаніи, обнимая друга, Сковорода сказалъ: можетъ быть, больше уже не увижу тебя! Прости! помни всегда, во всѣхъ приключеніяхъ твоихъ въ жизни то, что мы часто говорили:-- свѣтъ и тьма, глава и хвостъ, добро и зло, вѣчность и время"... Пріѣхавши въ Курскъ, присталъ онъ къ тамошнему архимандриту Амвросію, мужу благочестивому. Проживая нѣсколько тутъ, ради безпрерывныхъ дождей, и улуча вёдро, отправился онъ далѣе, но не туда, куда намѣревался. Въ концѣ пути, онъ почувствовалъ побужденіе ѣхать въ то мѣсто, откуда поѣхалъ къ другу, хотя совершенно не былъ расположенъ. Это была слобода Ивановка, помѣщика Ковалевскаго. Болѣзни,-- старостью, погодою, усталостью отъ пути,-- приближали его къ концу его. Прожнвя тутъ больше мѣсяца, всегда почти на ногахъ еще, часто говорилъ онъ съ благодушіемъ: "духъ бодръ, но тѣло немощно". Далѣе Ковалѣнскій замѣчаетъ, что предъ смертію онъ было отказался совершать нѣкоторые обряды, положенные церковью, но потомъ, "представляя себѣ совѣсть слабыхъ", исполнилъ все по уставу и скончался октября 29, по утру на разсвѣтѣ, 1794 года.
Подобное же рѣзкое уклоненіе отъ общепринятыхъ обрядовъ, при всемъ своемъ благочестіи, Сковорода оказывалъ и въ другихъ случаяхъ. K. С. Аксаковъ передалъ мнѣ слѣдующее преданіе о Сковородѣ. Однажды, въ церкви, въ ту минуту, какъ священникъ, выйдя изъ алтаря съ дарами, произнесъ: "Со страхомъ Божіимъ и вѣрою приступите", Сковорода отдѣлился отъ толпы и подошелъ къ священнику. Послѣдній, зная причудливый нравъ Сковороды и боясь пріобщить нераскаявшагося, спросилъ его: "Знаешь ли ты, какой великій грѣхъ ты можешь совершить, не приготовившись? И готовъ ли ты къ сему великому таинству?" -- "Знаю и готовъ!" -- отвѣчалъ суровый отшельникъ, и духовникъ, вѣря его непреложнымъ словамъ, пріобщилъ его охотно.
Здѣсь я пополню очеркъ послѣднихъ минутъ Сковороды слѣдующими любопытными строками изъ статьи г. Срезневскаго: "Отрывки изъ записокъ о старцѣ Григоріѣ Сковородѣ" ("Утреп. Звѣзда* 1833 г.): "Въ деревнѣ у помѣщика К--го (Ковалевскаго), небольшая "кимнатка", окнами въ садъ, отдѣльная, уютная, была его послѣднимъ жилищемъ. Впрочемъ, онъ бывалъ въ пей очень рѣдко; обыкновенно или бесѣдовалъ съ хозяиномъ, также старикомъ, добрымъ, благочестивымъ, или ходилъ по саду и по полямъ. Сковорода до смерти, не переставалъ любить жизнь уединенную и бродячую.-- Былъ прекрасный день. Къ помѣщику собралось много сосѣдей погулять и повеселиться. Послушать Сковороду было также въ предметѣ. Его всѣ любили слушать. За обѣдомъ Сковорода былъ необыкновенно веселъ и разговорчивъ, даже шутилъ, разсказывалъ про свое былое, про свои странствія, испытанія. Изъ-за обѣда встали, будучи всѣ обворожены его краснорѣчіемъ. Сковорода скрылся. Онъ пошелъ въ садъ. Долго ходилъ онъ по излучистымъ тропинкамъ, рвалъ плоды и раздавалъ ихъ работавшимъ мальчикамъ. Такъ прошелъ день. Подъ вечеръ хозяинъ самъ пошелъ искать Сковороду и нашелъ подъ развѣсистой липой. Солнце уже заходило; послѣдніе лучи его пробивались сквозь чащу листьевъ. Сковорода, съ заступомъ въ рукѣ, рылъ яму -- узкую длинную могилу.-- "Что это, другъ Григорій, чѣмъ это ты занятъ?" сказалъ хозяинъ, подошедши къ старцу.-- "Пора, другъ, кончить странствіе!" -- отвѣтилъ Сковорода: -- "и такъ всѣ волосы слетѣли съ бѣдной головы отъ истязаній! пора успокоиться!" -- "И, братъ, пустое! Полно шутить! Пойдемъ!" -- "Иду! но я буду просить тебя прежде, мой благодѣтель, пусть здѣсь будетъ моя послѣдняя могила"... И пошли въ домъ. Сковорода не долго въ немъ остался. Онъ пошелъ въ "кимнатку", перемѣнилъ бѣлье, помолился Богу и, подложивши подъ голову свитки своихъ сочиненій и сѣрую "свитку",-- легъ, сложивши на-крестъ руки. Долго его ждали къ ужину. Сковорода не явился. На другой день утромъ къ чаю тоже, къ обѣду тоже. Это изумило хозяина. Онъ рѣшился войти въ его комнату, чтобъ разбудить его; но Сковорода лежалъ уже холодный, окостенѣлый".
Ковалѣнскій замѣчаетъ: "Предъ кончиною завѣщалъ онъ предать его погребенію на возвышенномъ мѣстѣ близъ рощи и гумна, и слѣдующую, сдѣланную имъ себѣ, надпись написать:
"Міръ ловилъ меня, но не поймалъ ".
Ковалѣнскій кончаетъ свое "Житіе Сковороды Григорія Саввича, описанное другомъ его", словами: "Другъ написалъ сіе въ память добродѣтелей его, благодарность сердцу его, въ честь отечества, въ славу Бога".
1795 іода, февраля 9, въ селѣ Хотетовѣ. Надгробная надпись Григорію Саввичу Сковородѣ, въ Бозѣ скончавшемуся, 1794 года, октября 29 дня.
"Ревнитель истины, духовный Богочтецъ,
"И словомъ, и умомъ, и жизнію мудрецъ.
"Любитель простоты и отъ суетъ свободы,
"Безъ лести, другъ прямой, доволенъ всѣмъ всегда,--
"Достигъ на верхъ наукъ познаній духъ природы,
"Достойный для сердецъ примѣръ Сковорода".
"Сочиненіе друга его М. К."--
Это стихотвореніе помѣщено подъ единственнымъ, повтореннымъ въ нѣсколькихъ изданіяхъ, портретомъ Сковороды, по словамъ Снѣгирева (Отеч. Зап. 1823 г., ч. XIV, стр. 263), " гравированнымъ П. Мещеряковымъ". Послѣ отдѣльнаго изданія, этотъ портретъ перепечатанъ въ " Утренней Звѣздѣ " 1834 г., при статьѣ Срезневскаго, безъ стиховъ; въ " Картинахъ Свѣта " Вельтмана 1836 г. при статьѣ о Сковородѣ, со стихами,-- и безъ стиховъ, при статьѣ о Сковородѣ, въ дурной копіи, въ " Иллюстраціи " 1847 г.
Замѣчу кстати, что рукописныя сочиненія и переписка Сковороды, оставшіяся послѣ его смерти, находились долгое время въ рукахъ П. А. Ковалевскаго, отъ него переданы преосвященному Иннокентію, и благосклонностью послѣдняго были сообщены для этой статьи мнѣ, изъ Одессы, куда я въ свое время ихъ возвратилъ.
Пересказавши въ отрывкахъ рукопись Ковалѣнскаго, Снѣгиревъ дѣлаетъ слѣдующее любопытное замѣчаніе съ своей стороны: " Одинъ его почитатель вызывалъ къ себѣ чрезъ Московскія Вѣдомости желающихъ читать сочиненія Украинскаго мудреца ".
Такова была, въ свое время, дань любви къ Сковородѣ и громадная извѣстность этого "Украинскаго мудреца".
-----
Хиждеу, въ примѣчаніяхъ къ своей статьѣ, въ "Телескопѣ", 1835 г. (XXVI ч.), говоритъ: "Магистръ кіевской духовной академіи, Симеонъ Рудзинскій, сообщалъ мнѣ описаніе и рисунокъ Сковородгіной сумы, оставленной у его отца; но она не принадлежитъ къ роду "бесагъ" (двойная сума, раздѣленная на двѣ ноши, соединенная вмѣстѣ швомъ). Это просто "торба" или обыкновенная "котомка". Это также показываетъ всю силу уваженія, какимъ пользовался нѣкогда Сковорода на родинѣ...
Собирая свѣдѣнія о Сковородѣ, я снесся съ помѣщикомъ Харьковской губерній, Н. С. Мягкимъ, живущимъ въ ближайшемъ сосѣдствѣ съ имѣніемъ Ивановкою, гдѣ послѣдніе дни жилъ и умеръ Сковорода. Вотъ письмо, которое я получилъ отъ Н. С. Мягкаго, отъ 10 января 1856 года:
"Г. С. Сковорода жилъ послѣднее время у моего тестя, коллежскаго совѣтника Андрея Ивановича Ковалевскаго, въ селѣ Ивановкѣ, въ сорока верстахъ отъ Харькова. Онъ имѣлъ большое вліяніе на хозяина, укрощая его крайне вспыльчивый нравъ, разражавшійся грозою надъ домашними и дворнею, и уважая отъ души его жену, умную и благочестивую женщину. Отъ прочихъ же женщинъ Сковорода удалялся. Похороненъ онъ былъ въ Ивановкѣ на возвышенномъ берегу пруда, близъ рощи, на любимомъ своемъ мѣстѣ, гдѣ по зарямъ игрывалъ онъ на своемъ завѣтномъ флейттраверсѣ псалмы. Чрезъ двадцать лѣтъ тѣло его было перенесено оттуда и похоронено въ саду священника, близъ памятника владѣльцевъ, по старанію одного изъ его учениковъ, который прибылъ, послѣ смерти его, изъ Петербурга и издалъ впослѣдствіи его портретъ.-- Отъ тестя моего имѣніе перешло къ его сыну, коллежскому совѣтнику Петру Андреевичу Ковалевскому, отъ него къ Александру Кузьмичу Кузину, и теперь принадлежитъ малолѣтней дочери послѣдняго.-- По времени, имя Сковороды въ Ивановкѣ было почти совсѣмъ забыто, и къ могилѣ его не имѣли никакого уваженія. Отъ этого, по мнѣнію тамошнихъ жителей, происходили нерѣдко странныя событія и, большею частію, съ семействами тѣхъ, къ кому переходилъ садикъ съ могилою "философа": или умирали неожиданно сами владѣльцы этого мѣста, или лишались своихъ женъ. Чаще же этого, въ продолженіе пятидесяти лѣтъ, кончалось тѣмъ, что или владѣльцы, или ихъ жены спивались съ кругу. Въ былые годы этотъ порокъ не былъ диковинкой. Предпослѣдній владѣлецъ сада и хижины обратилъ особое вниманіе на мѣсто покоя Сковороды, и дожилъ дни спокойно. Нынѣшній же даже обложилъ могилу дерномъ, а вблизи устроилъ свою пасѣку -- мѣсто, свято чтимое у насъ искони. Еще любопытная черта дѣйствій памяти о Сковородѣ на впечатлѣніе потомковъ. По другую сторону рва, гдѣ была хижина Сковороды, садовникъ построилъ себѣ избу и мнѣ разсказывалъ о странномъ событіи, бывшемъ съ нимъ. Однажды, вслѣдъ за его переселеніемъ, откуда ни взялся вихрь, влетѣлъ съ визгомъ и громомъ въ окно, растворилъ настежъ двери, чуть не сорвалъ крыши и перепугалъ до-смерти его жену. Бѣдный садовникъ не зналъ, что на томъ мѣстѣ жилъ необыкновенный старикъ, Сковорода.-- Наконецъ, когда Ивановка принадлежала П. А. Ковалевскому, женѣ послѣдняго одна юродивая сказала: "У тебя, матушка, въ имѣніи есть кладъ!" -- Увы, эти слова были приняты за чистую монету; но клада не нашли, какъ ни старались".
Заключу описаніе жизни Григорія Саввича Сковороды сожалѣніемъ, что слова В. Н. Каразина, въ письмѣ его къ издателю "Молодика" (1843 г.) о Сковородѣ -- не сбылись. Каразинъ писалъ: "Ивановка принадлежитъ теперь господину Кузину. Тамъ могила Сковороды. Она украсится достойнымъ памятникомъ, какъ обѣщалъ мнѣ Козьма Никитичъ Кузинъ, этотъ рѣдкій гражданинъ и чрезвычайный человѣкъ добра общественнаго ". Теперь село Ивановка или "Панъ-Ивановка" (на Украйнѣ села часто называются именами владѣтелей -- "Панъ-Васильевка" -- "Панъ-Лукьяновка") -- принадлежитъ сыну Козьмы, Павлу Кузьмичу Кузину. Никакого памятника на могилѣ Сковороды не существуетъ.