Мертвец-убийца.
Это случилось в прошлом, XVIII веке, в царствование Екатерины II. В большом великорусском селе скончался скоропостижно зажиточный, одинокий крестьянин, слывший за знахаря и упыря. "Беда", -- стали толковать крестьяне: -- "при жизни поедом всех ел; не даст покоя и после смерти". -- Его положили в гроб, вынесли на ночь в церковь и выкопали для него яму на кладбище. Похороны ожидались "постные": не только соседи жутко посматривали на опустевшую избу покойника, даже более храбрый церковный причт почесывался, собираясь его отпевать. А тут еще подошла непогода, затрещал мороз, загудела метель по задворкам и в соседнем, дремучем лесу. Первый из причта не выдержал, очевидно струсил, дьякон. Пришел к священнику, стал проситься, накануне похорон, в дальнее село, навестить умирающую тещу. -- "Как же ты едешь? -- уперся поп -- кто же будет помогать при отпевании? нешто не знаешь, какая мошна? родичи чай вот как отблагодарят". -- "Не могу, отче, ради Господа, отпусти".
Отпустил поп дьякона, остался с одним дьячком. Дьячок прозвонил до зари к заутренней, отпер церковь, вошел туда с попом и зажег свечи. Началась служба в пустой, холодной, старой церкви. Стужа ли замкнула все двери села, покойник ли пугал старух и стариков, только никто из прихожан не явился к заутренней.
Дьячок читает молитвы, напевает, пряча нос в шубейку, а сам, вторя священнику, возглашавшему из алтаря, все посматривает на мертвеца, лежавшего в гробу, под пеленой, среди церкви.
Заря еще не занималась. На дворе была непроглядная тьма. В окна похлестывал уносимый метелью снег, на колокольне что-то с ветром выло, и скрипели петли ставней и наружных дверей. Желтенькие, крохотные свечи чуть теплились у темных, древних образов.
И вдруг дьячку показалось, что убогий, потертый церковный покров шевельнулся на мертвеце. Причетник потер глаза, подумал: -- "С нами крестная сила!"-- и опять стал читать по книге. А глаза так и тянет снова посмотреть на средину темной, холодной церкви.
Не вытерпел дьячок, глянул и видит: у мертвеца шевелится борода, будто он дышит, уставился на царские двери.
-- Батюшка! -- сказал дьячок с клироса, остановясь читать: -- у нас не ладно.
-- Что там?
-- Мертвец ожил, страшно мне.
-- Полно, неразумный, молись о Господе! -- ответил поп, продолжая службу.
Дьячок отвернулся, углубился в книгу. Долго ли он там читал, неизвестно. На дворе как будто стало светать.
-- Ну, слава тебе, Боже, скоро крикнут петухи, -- подумал дьячок в ту минуту, когда священник готовился стать в царских вратах, читая отпуск с заутренней.
Дьячок глянул опять на средину церкви, вскрикнул в ужасе не своим голосом и лишился чувств...
Он ясно перед тем увидал, как потом рассказывал всему селу, что мертвец поднялся на одре, опростал руки из-под могильного покрова, посидел чуточку в гробу и стал вставать -- бледный, посинелый, с страшною, трясущеюся бородой. Священник испуганно и безмолвно глядел на него из алтаря. Мертвец, с распростертыми руками, раскрыв рот, шел прямо к попу...
* * *
Когда на дворе совсем рассвело и народ, спохватясь долго отсутствующего причта, вошел в церковь, -- перед всеми предстала страшная картина.
Дьячок без памяти, с отнявшимся языком, лежал ниц у клироса. В царских вратах лежал навзничь бездыханный, с перегрызенным горлом, священник, а в гробу -- неподвижный, бледный мертвец, с окровавленными губами и бородой.
Вопли и плач поднялись в селе. Убивалась попадья, чуть не умерла от горя и дьячиха. Но последнюю отлили водой; у дьячка вернулась речь, а с нею и память. Он все рассказал, как было.
-- Упырь, людоед! -- решили крестьяне миром: -- это он загрыз батюшку. Не хоронить его на кладбище, а в лесу, и припечатать его не отпускной молитвой, а осиновым колом.
Отвезли знахаря-мертвеца в самую чащу леса, вырыли там другую яму, положили туда упыря и пробили его насквозь в грудь острым осиновым колом: теперь не будет портить сатана неповинных людей.
Священника похоронили с честью, попадью щедро одарили, а церковь начальство, за такой святотатственный казус, до новых распоряжений впредь, запечатало.
Остались прихожане без попа и без церкви. Ездили они, просили. Консистория все собиралась произвести следствие. Благочинный брал посильные приношения, обещал уладить дело, но церковь не отпечатывали. Крестьяне собирались писать прошение, но не знали, куда подать.
* * *
Дело случайно дошло до сведения Екатерины. Слушая доклад генерал-прокурора, кн. Вяземского, о разных происшествиях, она обратила внимание на случай с упырем.
-- Что же ты думаешь об этом? -- спросила императрица докладчика.
-- Казус необычный, -- ответил генерал-прокурор -- он коренится в суевериях грубой черни.
-- Хороши суеверия... перегрызенное горло! ведь священника-то тоже схоронили. Отложи, князь, это дело вон на тот ломберный стол и позови ко мне Степана Иваныча Шешковского... хоть сегодня же вечером, перед оперой...
Явился к императрице знаменитый сыщик, глава и двигатель тайной экспедиции, Шешковский.
-- Что благоугодно премудрой монархине? -- спросил тайный советник и владимирский кавалер, Степан Иванович, согнувшись у двери, с треуголом под мышкой и шпагой на боку.
-- А вот, сударь, бумажка, прочти и скажи свое мнение.
Шешковский отошел с бумагой к окну, прочел ее и, подойдя к Екатерине, замер в ожидании ее решения.
-- Ну, что? -- спросила она: -- любопытная история -- поп, загрызенный мертвецом?
-- Зело любопытная, -- ответил сыщик -- и где же, в храме!
-- То-то в храме. И консистория, запечатав церковь, предлагает дело предать воле божьей, а прихожанам, освятив храм, поставить нового попа...
-- Попущение Господне, за грехи, милосердая монархиня... Как иначе и быть! -- произнес, набожно подняв глаза, Шешковский.
-- Ну, а я -- грешный человек! -- думаю, что здесь иное! -- сказала императрица и. взяв перо, написала резолюцию на докладе: "Ехать в то село особо-назначенному мною следователю и, тайно дознав истину, доложить лично мне".
Екатерина дала Шешковскому прочесть свое решение.
-- Кого, ваше величество, изволите командировать? -- спросил Степан Иваныч.
-- Кому же, государь мой, и ехать, как не тебе? -- ответила императрица: -- держи все в секрете, как здесь, так и в губернии, -- и все мне доподлинно своею особой разузнай.
Шешковский поклонился еще ниже.
-- Великая монархиня! мое ли то дело? с бесами, прости, да с колдунами, я еще не ведался и не знаю с ними обихода... ведь они...
-- Вот в том-то и дело, батюшка Степан Иваныч, что нынче век Дидерота и Руссо, а не царевны Софии и Никиты Пустосвята... Мне чудится, я предчувствую, убеждена, что здесь все всклепано на неповинных, хоть по твоему может и существующих бесов и упырей.
* * *
Шешковский, с именным повелением Екатерины в кармане, переодевшись беcпоместным дворянином, полетел с небольшою поклажей по назначению.
В губернии он оставил чемодан, с запасною форменною одеждой, на постоялом в уездном городке; сам переоделся вновь в скуфейку и рясу странника и пошел по пути к указанному селу. Верст за двадцать до него, -- то было уж второе лето после события с священником и упырем, -- его догнал обоз с хлебом.
-- Куда едете?
-- В Овиново; а тебя Господь куда несет?
-- В Соловки.
-- Далекий путь, спаси тебя Боже, -- чай притомился?
-- Уж так-то, православные, ноженьки отбил.
-- Ну, садись, подвезем.
Подвезли извозчики до Овинова, а за ним было Свиблово, то самое село, где случилась история в церкви. Везут странника мужики и толкуют о свибловских: всех знают, всех хвалят, мужики добрые, не раз хлебом у них торговали. -- Что же, храм божий есть у них? -- Нету-ти, закрыли из-за Господней немилости, благочинный скоро обещает открыть, да дорожится. -- Кто же будет попом? -- Два дьякона ищут, ихний и овиновский. -- Кого же хочет мир? -- Овиновского, подобрее будет; ихний злюка и с женой живет не в ладах. Вон и его хата, на выгоне, под лесом, -- выселился за реку -- держит огород.
Странник встал у околицы, поблагодарил извозчиков, выждал вечера и зашел к дьякону. Хозяина не было дома, дьяконица пустила его в избу. Ночью странник расхворался. Лежит на палатях, охает, не может дальше идти. Возвратился дьякон, обругал жену: пускаешь всякую сволочь, еще помрет, придется на свой счет хоронить. Услышал эти речи странник, подозвал дьякона, отдал ему бедную свою кису, просит молиться за него, а неодужает -- схоронить по христианскому обряду. Принял дьякон убогую суму богомольца, говорит: ну, лежи, авось еще встанешь. День лежал больной, два слова не выговорит, только охает потихоньку. Забыл о нем дьякон, возвратился раз ночью с огорода и сцепился с женой, -- ну ругаться и корить друг друга. -- Да ты что? говорит дьяконица: ты убийца, злодей. -- Какой я убийца, сякая ты, такая! я слуга Божий, второй на клиросе чин... а поможет благочинный, буду и первым! -- Убийца, ты перегрыз горло попу... сам признавался...
Далее странник ничего не мог расслышать. Хозяева вцепились друг в друга и подняли такую свалку, что хоть вон неси святых. К утру все угомонилось, затихло. Странник днем объявил, что ему лучше, поблагодарил за хлеб-соль и пошел далее...
Возвратясь в город, он явился к воеводе, прося о себе доложить. Ему ответили, что его высокородие изволит кушать пунш и принять не может. Странник потребовал непромедлительного приема.
Его ввели к воеводе, восседавшему у самовара за пуншем.
-- Кто ты, сякой, такой, и как смел беспокоить меня?
Странник вынул и показал именной указ императрицы.
* * *
В тот же день в Свиблово поскакала драгунская команда. К воеводе привезли дьякона, дьяконицу и дьячка.
Дьякон не узнал сперва в ассистенте воеводы гостившего у него странника. Шешковский облекся в форменный кафтан и во все регалии. Дьякон на допросе заперся во всем; долго его не выдавала и дьяконица. Но когда Шешковский назвал им себя и объявил дьяконице, что, хотя пытка более не практикуется, он, на свой страх и по личному убеждению, имеет нечто употребить, и велел принести это "нечто", то есть изрядную плеть, веревку и хомут, и напомнил ей слышанное странником, -- баба все раскрыла: как дьякон, по злобе на попа, вместо поездки к теще, переждал в лесу, проник в церковь, лег в гроб, а мертвеца спрятал в складках пелены под одром, напугал дьячка и задушил, загрыз священника, а мертвецу выпачкал кровью рот и бороду и скрылся.
-- Что скажешь на сию улику твоей жены? -- спросил Шешковский.
Дьякон молчал.
-- А ну, ваше высокородие, -- подмигнул Степан Иванович воеводе.
Двери растворились: в соседней комнате к потолку был приправлен хомут и стоял "нарочито внушительного вида" добрый драгун с тройчатой плетью.
Дьякон упал в ноги Шешковскому и во всем покаялся.
Его осудили, наказали через палача в Свиблове и сослали в Сибирь. Церковь отпечатали, овиновского дьякона, женив предварительно на дочери загрызенного священника, посвятили в настоятели свибловского прихода. Местного благочинного расстригли и сослали на покаяние в Соловки.
-- Ну, что, не я ли тебе говорила? -- произнесла Екатерина, встретив Шешковскаго: -- а ты, да и ты -- предать воле Божьей, казус от суеверия грубой толпы. Мертвец-убийца! ну, может ли двигаться, а кольми паче еще злодействовать покойник, мертвец?
-- Так, великая монархиня, так, мудрая и милостивая к нам мать! -- ответил, низко кланяясь, Шешковский: -- ты всех прозорливее, всех умней.
Он еще что-то говорил. Екатерина стала перебирать очередные бумаги, его не слушая. Грустная и презрительная улыбка играла на ее отуманившемся лице...