Я проснулся на заре. Сквозь маленькое оконце брезжил свет. За дверью слышались голоса.
- Как, ещё один? - спросил стражник.
- Ну да, тот самый. Я поймал его, когда он кур воровал у старого Штрумпфа, - ответил незнакомый голос.
- А это кто? Сущий чертёнок!
- Обезьяна. Видишь, он её за деньги показывает. Ну и народ! Вчера одного с куклой поймали, сегодня другого с обезьянкой... оба черномазые...
- Такое уж их дело...
Дверь отворилась, и стражник втолкнул в чулан оборванного мальчишку. Он с размаху упал на солому рядом со мной и захныкал, размазывая грязь по лицу. На его плече, крепко уцепившись за рваный ворот, сидела серая обезьянка. Матросы привозили таких из дальних стран и разгуливали с ними по докам Венеции. Обезьяна смотрела на меня блестящими, как пуговички, глазами, хлопала красноватыми веками и маленькой тёмной ручкой поправляла свой ошейник. Потом она тоже захныкала и полезла к мальчишке под куртку. Он оттолкнул её и сказал по-итальянски:
- Пошла прочь, Бианка!
Я взглянул в измазанное лицо мальчишки и ахнул: Пьетро! Да, это был Пьетро из театра Мариано, лукавый Пьетро, наш вечный обидчик, - но как же я обрадовался ему на чужой стороне!
- Пьетро, миленький, откуда ты? Куда идешь?
У меня даже голос оборвался от радости. Пьетро взглянул на меня и усмехнулся. Он, казалось, ничуть не удивился нашей встрече. Потом он отвернулся и заворчал:
- Черти... Привязались ко мне с какой-то брошкой... Дурак я, что ли, брошки воровать, - за это и повесить могут...
- Да как ты сюда попал? Мариано тоже здесь? Почему вы не подождали нас в Падуе? Знаешь, мы хотели вас догнать по дороге в Тироль, мы везде про вас расспрашивали... Куда вы пошли из Виченцы? - засыпал я Пьетро вопросами.
Пьетро презрительно подёрнул губами.
- Мы вовсе не заходили в Виченцу. Мариано нарочно соврал на постоялом дворе, будто мы идём в Виченцу, чтобы след запутать.
- Чтобы след запутать? - ахнул я.
- Ну да. Ты думаешь, нам больно хотелось с вами связываться? Мариано то и дело говорил: "Как бы мне избавиться от этих щенят!" Денежки вашего синьора Гоцци он ещё в "Белом олене" прокутил! - с удовольствием рассказывал Пьетро, насмешливо поглядывая на меня.
- Куда вы пошли потом?
- Мы жили в одной деревне у брата Мариано, поджидали, пока из Венеции придёт старый Якопо со своей скрипкой. Ведь без музыки нельзя давать представление. Ну, когда Якопо пришёл, мы тронулись в путь. Были в Швейцарии - хорошо заработали.
- Значит, театр Мариано здесь теперь?
Пьетро сразу помрачнел и выругался.
- Почем я знаю, где его черти носят! Мариано бросил меня, как собаку. Хорошо ещё, что обезьяну мне оставил!
Тут Пьетро рассказал, как он заболел горячкой я Мариано оставил его у одной старухи, а сам уехал. Пьетро выздоровел и пошёл по деревням, показывая свою обезьянку. Ему хочется вернуться на родину. Ему надоела до смерти чужая сторона. Обезьянка пляшет, кувыркается, представляется пьяной и умеет притворяться, что умерла. Но им мало подают. Живут они впроголодь.
- Вчера одна важная барыня с маленьким барчуком смотрела-смотрела на обезьянку, заставляла её кувыркаться целый час, а знаешь, что подала? Медный грош! А Бианка любит сахар... - Обезьянка глухо закашляла, поглаживая себя по мохнатой груди.
- Я про вас обоих слыхал. Знатно живёте, у немца работаете... - прибавил Пьетро и с недоброй усмешкой оскалил зубы. - А уж твоя сестра... - он махнул рукой.
- Моя сестра? - удивился я. - Ты слышал про мою сестру?
Передо мной встали бледное лицо и чёрное платье Урсулы, какой я видел её в последний раз. Это был праздничный день. Урсула пришла навестить меня. Я плакал, побитый тёткой Теренцией. "Не плачь, Пеппо, потерпи ещё, - сказала Урсула, - а потом я возьму тебя к себе, и мы будем жить вместе". Тётка Теренция крикнула ей, чтобы она замолчала. Она - сама нищая, и пусть лучше не ходит сюда и не говорит глупостей! Урсула ушла, и с тех пор я её не видел.
- Что? Что ты знаешь про мою сестру? - уцепился я за Пьетро.
- Якопо рассказывал... - нехотя сказал Пьетро.
- Ну, ну, что рассказывал?
Пьетро вдруг обозлился.
- Да что ты пристал? Ничего я не знаю... Тут дверь распахнулась, и вошёл молодой стражник, а за ним другой, бородатый и угрюмый, со шрамом на щеке. Они связали нам руки за спиной и вывели нас на улицу. Там уже суетился толстый сельский сторож.
- Ведите их, не спуская глаз. Вы мне ответите, если они убегут. Да не забудьте сказать господину судье, что одного преступника я сам поймал своей рукой, я - отставной капрал Вурцель! - кричал он, прыгая вокруг нас.
- Да замолчи ты, старый хрен! - сказал бородатый, и сторож замолчал. - Ну, ребята, шагом марш! Между собой не разговаривать!
Мы пошли по дороге. Я раздумывал: знает ли Пьетро что-нибудь про мою сестру или он соврал? Мне вспомнилось, как мы с ней сидели на пороге и ели варёные бобы, когда ещё отец был жив. Урсула пела и смеялась. От домов падали густые, прохладные тени. Я любил мою сестру, Я был на чужой стороне, вокруг меня всё были чужие люди. Как бы мне допытаться, что знает Пьетро?
Я не очень беепокоился о нашей участи. Геновеву у меня не отобрали, а это было самое главное, всё остальное - пустяки. Я придерживал подбородком её деревянную головку, торчавшую из-за борта моей куртки, и думал о моей сестре.
Озябшая Бианка, спрятавшись на груди у Пьетро, выглядывала из-за его плеча и смотрела на меня жалобными глазами.
Мы прошли мимо постоялого двора с резным крыльцом. На его вывеске было написано: "Альтдорфская гостиница". Значит, я ночью забрёл в Альтдорф вместо Нейдорфа.