IV

Экономические взаимоотношения Европы и Америки

Империалистическая война и последовавшие за ней годы экономического и политического хаоса в Европе привели к бесповоротному перемещению центра мирового хозяйства из Европы в Соед. Штаты. Это сделалось уже общим местом в экономической литературе. Задолженность Европы, превращение Соед. Штатов в кредитора есть только один из показателей этого перемещения. Другим показателем служит реальное обеднение Европы, относительное и абсолютное сокращение производства, сокращение национальных доходов, увеличение тяжести государственного бюджета, рост пассивности торгового баланса. Произошло нечто парадоксальное и на первый взгляд непонятное. В течение нескольких лет продолжался беспрерывный могучий поток товаров из Америки в Европу: продовольствие, сырье, фабрикаты — все направлялось в ненасытную пасть старого континента. А в обмен Европа отправляла сначала миллиардные ценности в виде американских ценных бумаг, акций, облигаций и пр., в которых выражалась старая довоенная задолженность Соед. Штатов Европе: капиталы американских предприятий, принадлежавшие европейским капиталистам, переходили в собственность американцев. Затем, когда американских эффектов не стало хватать для компенсации все растущего товарного импорта, Европа стала вывозить в Соед. Штаты свои бумажные обязательства во всевозможных видах и формах, по большей части гарантированных правительством Соед. Штатов, в обмен на которые она получала необходимые товарные кредиты. Одновременно с этим, в гораздо меньших размерах, происходил вывоз золота из Европы в Америку, в результате которого Соед. Штаты сосредоточили у себя к средине 1924 года свыше половины всех мировых запасов золота. Так в общих чертах — необходимые цифры будут даны ниже — строились европейско-американские отношения в течение 1914–1921 гг., до начала мирового кризиса, который на некоторое время приостановил их дальнейшее развитие. Итак, Соед. Штаты вывезли колоссальное количество реальных благ и получили в обмен бумажные обязательства и «золотые горы», с которыми они не знают, что предпринять. Европа, наоборот, получила товары и платила бумажками и золотом. И все же Соед. Штаты в итоге этого семилетия оказались богатейшей по своим реальным богатствам страной мира, Европа же обеднела не только в отвлеченном, денежном значении этого слова, она обеднела реально, она вышла из этой полосы с меньшим количеством благ, с меньшим объемом производства и потребления, чем те, которыми она обладала до войны.

Как это могло случиться? Если взять вопрос в его статической или арифметической постановке, то должно было произойти как раз обратное: дана определенная сумма материальных благ, распределенная между разными странами. Если, под влиянием каких-либо внешних воздействий, блага перемещаются из одной группы страны в другую без соответствующего товарного эквивалента, то беднеет первая группа и богатеет вторая. Но дело в том, что к капиталистической экономике нельзя подойти с этой арифметической меркой. Хозяйство — это не определенная сумма благ, которая подлежит тому или иному делению на части, а динамический процесс, характеризуемый большей или меньшей степенью развития производительных сил, которые в конечном счете решают вопрос о богатстве и бедности. Отношения между Соед. Штатами и Европой в годы войны и в последующие годы сложились так, что в Соед. Штатах они сопровождались развитием производительных сил, тогда как в Европе им сопутствовала деградация — упадок, регресс. Соед. Штаты вывезли колоссальное количество товаров, но развитие производительных сил — расширение производственного аппарата, рост техники, расширение сельско-хозяйственной площади, увеличение количества занятых в производстве трудоспособных слоев населения — произошло в еще больших размерах. Больше того: именно колоссальный экспорт, который Соед. Штаты смогли развить, благодаря внезапному, «катастрофическому» расширению внешнего рынка, обусловил собой бешеный темп расширения производства. Правда, производимые товары сбывались в кредит, но ведь в том и состоит при капитализме экономическая роль кредита, что он раздвигает рамки производственных возможностей.

В Европе дело шло по иному. Товары потреблялись, но новые запасы производительных и потребительских благ не воспроизводились в необходимых размерах. Трудоспособное население отвлекалось на фронты, предприятия работали на оборону, сельско-хозяйственная площадь сокращалась, производственный аппарат не возобновлялся. Военные годы в Европе характеризуются «отрицательным расширенным воспроизводством», которое в разной степени отразилось во всех воюющих странах. Вот почему громадный импорт товаров, состоявших преимущественно из средств потребления, способствовал не обогащению, а обеднению Европы.

Необходимо, однако, правильно определить размеры тех экономических сдвигов, которые произошли в итоге войны, и их характер. Было бы грубой ошибкой считать, что рост Соед. Штатов — явление чисто военного порядка. Он начался задолго до войны. В своей интересной статье о росте народного имущества и дохода С.-А.С.Ш. С. Фалькнер^[32] приводит по этому поводу чрезвычайно любопытные цифры.

Так, доля Соед. Шт. во всем богатстве культурных стран составляла:

По отдельным отраслям этот довоенный рост еще более поразителен:

Так, по углю доля Соед. Шт. в мировом производстве поднялась с 9,9 % в 1860 г. до 42,3 % в 1913 г., по чугуну — с 8,3 % до 40,1 % в 1913 г., и т. д.

В 1923-24 гг. Соедин. Штаты, сосредоточивая у себя менее 8 % всего населения земного шара, производят 25 % всего мирового производства пшеницы (1924 г.), 43 % угля, 53 % стали, 58 % хлопка, 53 % меди, 72 % керосина^[33].

Быстрое выдвижение Соед. Штатов в довоенное время послужило основанием к тому, что еще задолго до Шпенглера, американский писатель Брукс-Адамс высказал мысль о закате Европы и о перемещении мировой экономической оси на Запад, связав это с общей исторической тенденцией передвижения центров мирового господства с Востока на Запад.

С другой стороны, Фалькнер показывает, что как раз на годы войны падает замедление роста национального богатства Соед. Штатов.

Так, напр. за период 1904–1912 гг. средний годичный процент прироста народного имущества составлял 6,05 %, а за период 1912–1922 гг. — 0,80 %.

Правда, это замедление прироста нужно отнести в значительной мере за счет обесценения недвижимостей и земли, которые в 1900 г. составляли 62,3 % всего имущества, а в 1922 г. спустились до 48,6 %. Реальные ценности, напр., в форме промышленного оборудования, значительно возросли с 3,2 % в 1912 г. до 4,9 % в 1922 г. Тем не менее, не подлежит сомнению факт замедления экономического роста Соед. Штатов в годы империалистической войны.

Но этому факту Фалькнер все же отводит слишком большое место. Удельный вес капиталистической страны в мировом хозяйстве надо мерять не абсолютными цифрами ее богатства и годового производства, а по той доле ее продукции, которая принимает участие в мировом обороте.

Если подойти к вопросу с этой точки зрения, то эпоха империалистической войны в отношении ее влияния на Соед. Штаты предстанет перед, нами в совершенно другом свете. Только· в последнее десятилетие Соед. Штаты появляются на мировом рынке, как решающий, господствующий фактор. До войны ее место было занято другими, хотя удельный вес внешней торговли Соед. Штатов также непрерывно возрастал.

Далее, революция в мировых экономических отношениях была обусловлена в большей степени обеднением Европы и в меньшей — обогащением Америки, так что при замедленном росте своего богатства Соед. Штаты должны были колоссально вырасти относительно европейских стран. Это подчеркивает и Фалькнер.

Характерно отметить, что в пересчете на душу населения национальное богатство Соед. Штатов за время войны не обнаруживает вовсе никакого прироста. Таким образом, война отразилась разрушительно и на экономике самих Соед. Штатов, главным образом, благодаря огромным материальным ценностям, которые были вывезены из Америки в Европу для снабжения армий и населения. Непосредственные материальные жертвы, которые населению пришлось нести во время войны, не миновали и Соед. Штатов. Это выразилось в росте дороговизны, во введении в Америке постных дней, в которые нельзя было потреблять мяса, «что спасло положение армии на французском фронте, которую удалось, благодаря этому, снабжать достаточным количеством мясных продуктов»^[34].

Само собой понятно, однако, что на цифры, приводимые Фалькнером, нельзя полагаться безоговорочно, ибо при нынешнем состоянии статистики народного богатства точных данных установить невозможно.

Результат военно-хозяйственных отношений не может быть уничтожен никакими политическими или дипломатическими комбинациями и соглашениями по поводу межсоюзных долгов. Если бы даже эти долги были зачеркнуты под влиянием, предположим, «великодушного порыва» кредиторов, которые вспомнили бы об «общем деле» и «общих жертвах», если бы европейские державы проснулись в один прекрасный день свободными от всяких обязательств по отношению к заокеанской республике, то это никоим образом не уничтожило бы упрямого факта подавляющего экономического преобладания Соед. Штатов, возникшего именно в процессе образования этих долгов. Пример Соед. Штатов может служить наглядным опровержением взглядов, высказываемых, например, Кейнсом в статье об инвестировании капиталов за границей^[35]. Кейнс высказывается там против политики экспорта капиталов за границу, к которому он причисляет также и экспорт товаров, поскольку последний не возмещается соответствующим товарным импортом. На примере английской и французской практики внешних займов он показывает, что материальные потери страны от вывоза капиталов за границу далеко превышают прибыли, в большей части иллюзорные, которые извлекаются путем внешнего инвестирования, и что гораздо выгоднее помещать свободные средства внутри страны. Экспорт товаров из Соед. Штатов в Европу можно вполне уподобить экспорту капиталов, ибо товары отпускались в кредит, который рассматривался исключительно, как финансовая операция, подобно займу и т. п. Возвращение предоставленных кредитов — вещь чрезвычайно проблематическая, как мы это выяснили в прошлой главе. «Потери» от инвестирования средств за границей налицо. И тем не менее Соед. Штаты не потеряли, а выиграли от их «потерь». Потеряли те, кто ими воспользовался или пытается воспользоваться. Правда, необходимо помнить, что американские средства получили своеобразное применение в тех местах, куда они вывозились: они не употреблялись, как производительный капитал, промышленное производство кредитуемых стран не расширялось, как это происходит при нормальных условиях экспорта капиталов. Но и при этих нормальных условиях капиталы недаром движутся из метрополии в колонии, из промышленных — в аграрные страны. Закон падения нормы прибыли гонит их в этом направлении, и этот процесс не могут изменить никакие арифметические вкладки, доказывающие невыгодность такого капитального экспорта с точки зрения вывозящей страны. В этой «невыгоде» сказывается лишь одно из присущих капитализму противоречий, которое не может быть уничтожено пилюлями Кейнса. Ведь и развитие техники «невыгодно» с точки зрения капиталистического общества, поскольку оно способствует повышению органического состава капитала и падению нормы прибыли. А между тем каждый отдельный капиталист стремится обогнать других в совершенствовании техники производства, ибо немедленная сверхприбыль представляет для него более сильно действующее средство, чем перспективы общего понижения нормы прибыли.

Этот же «немедленный» интерес выгодного сбыта товаров обусловил развитие американского экспорта в Европу, хотя в совокупности такой экспорт означал материальную «потерю» для американского народного хозяйства. Потеря эта, однако, такого рода, что «утерянные» реальные ценности при иных условиях вообще не могли бы быть произведены, да и производство для внутреннего потребления Соединенных Штатов было бы гораздо меньше, если бы не европейский спрос, не европейская война.

Однако, оставим в стороне теоретические соображения и посмотрим, что же в конечном итоге создалось на почве этого катастрофического сдвига экономических центров. Бьющая в глаза диспропорциональность распределения богатств между Старым и Новым Светом, как Некрасовская цепь, бьет одним концом по разбогатевшей, другим — по обедневшей стороне капиталистического мира. Разбухший в громадных размерах производственный аппарат Соед. Штатов чувствует себя тесно в рамках национального хозяйства. Для него нужен мировой простор, ему необходимы богатые рынки сбыта товаров, и он вынужден искать эти рынки в обедневшей половине капиталистического мира, обнищание которой обусловило его рост. Нищая Европа не может быть для него достаточным рынком. Колониальные страны еще не могут заменить Европу в мировом товарообороте. Восстановление Европы, как рынка сбыта, восстановление Европы, как покупателя американских товаров — такова первая проблема, которая стоит перед американским капиталом.

К ней неизбежно присоединяется вторая: Европа не может покупать, не имея средств, не имея капиталов. Надо дать ей то и другое Надо одолжить Европе деньги, для того, чтобы она могла покупать товары американского производства. Кроме этих соображений, есть еще другая причина, которая толкает американский капитал в Европу. Рыба ищет, где глубже, а капитал — где выше норма прибыли. Норма прибыли, а самое главное, норма процента в Европе неизмеримо выше, чем в Соед. Штатах. Эта разница есть другая форма выражения обнищания Европы по сравнению с Соед. Штатами — отсутствия свободных капиталов и понижения уровня жизни рабочего класса. Экономическая необходимость толкает, таким образом, излишек капитала Соед. Штатов обратно туда, откуда он ушел в годы войны и послевоенного кризиса.

Но капиталистические законы являются законами противоречия, а не гармонии. Восстановление Европы, как покупателя, не может быть оторвано от процесса восстановления ее, как продавца, инвестирование капиталов з Европе неотделимо от процесса восстановления европейского производительного аппарата, который может снова стать противовесом американскому капиталу, занятому во внутреннем производстве. Дешевый труд европейских рабочих может создать опасную конкуренцию для продуктов американской промышленности, где труд обходится значительно дороже.

Одним словом, вывоз капитала в Европу, экономическая помощь Европе, не будучи обставлена целым рядом предохранительных гарантий, способна еще больше затруднить положение разбухшего американского капитализма, вместо того, чтобы облегчить его, обострить, а не разрешить противоречия. Восстановление нарушенных пропорций мирового производства, перераспределение материальных средств в условиях капитализма не создаст гармонии вместо экономического хаоса, а может послужить лишь исходным пунктом для новых конфликтов, для новой грозной борьбы. Где гарантии против нее? Гарантией должен служить американский контроль над Европой, превращение европейской экономики в «гинтерланд» американского хозяйства, экономическое, финансовое и организационное подчинение центральных отраслей европейского хозяйства руководству и регулированию, исходящему из Нью-Йорка и Вашингтона. Европейские долги должны создать почву, на которой можно будет воздвигнуть соответственную организационную надстройку. Не нужно расплаты по долгам в допотопных формах экспорта денег или экспорта товаров в страну кредитора: можно · расплачиваться по миллиардным суммам долгов, не трогая ни одного гвоздя, не переводя за океан ни одного атома золота или товарных ценностей: достаточно платить кредитору предприятиями, железными дорогами л проч., которые находятся на месте, достаточно на определенную сумму ежегодно причитающихся взносов предоставлять кредитору пакеты акций, облигаций промышленных и банковских предприятий или предоставить ему возможность скупить их, — одним словом, достаточно осуществить «план Дауэса» по отношению к Европе.

Это — типичная форма отношений между колонией и метрополией, но послевоенный период мировой истории отличается новым характером отношений господствующих и колониальных стран. В своей известной книге «Колониальная политика и крушение капиталистического строя» Парвус замечает: «История колоний так же стара, как история торговли». Но подобно тому, как изменялись формы и значение торговли, менялась также и роль колоний. Первый шаг колониальной политики состоял «в пробитии бреши в торговой монополии — в революционизирующем облегчении торговых сношений». В колониях сначала искали дорогих продуктов и лакомств; затем их превратили в поставщиков предметов массового потребления и сырья для расширения производства в метрополиях (организация плантаций и проч. — И.Д. ). Теперь все эти задачи отступают на задний план перед желанием найти в колониях « покупателя европейских фабрикатов»^[36].

Это было сказано в ту эпоху, когда Европа была еще субъектом, а не объектом колониальной политики. Как же рисуется теперь роль колоний, если в колонии превращается высоко развитая промышленная страна? Нам кажется, что правильно было бы характеризовать это, как новую форму «плантационного» хозяйства, которое основано на использовании дешевой рабочей силы (главным образом, подчиненной страны). Промышленная колония, как, напр., Германия, превращается в поприще для приложения иностранных капиталов, организующих в ней дешевое производство фабрикатов для сбыта в колониях старого типа, а также и в развитых промышленных странах. Одновременно с этим расширяется и европейский «колониальный» рынок для американских товаров, ибо вывоз капитала сопровождается и вывозом товаров в Европу.

Вот почему «план Дауэса» сделался теперь самым модным товаром, которым Соед. Штаты — без всякого эквивалента — снабжают Европу. Контроль над европейским хозяйством, рынок для американских товаров, хозяйственная территория для инвестирования избыточных капиталов — такова «триединая формула», в которую можно уложить все планы американской политики по отношению к Европе, формула «плана Дауэса».

Когда мы говорим о Европе, то, прежде всего, речь идет здесь о Франции и Германии: они в первую очередь превращаются в опытные поля для американских экспериментов. Наиболее самостоятельная страна Европы — Англия, несмотря на чрезвычайные трудности ее экономического положения, сохранила, однако, еще достаточно экономической и политической силы для того, чтобы сопротивляться попыткам ее порабощения. Кроме того, с ней невыгодно сейчас вступать в открытый конфликт, имея в виду дальневосточные, тихоокеанские проблемы, где Англия может сыграть решающую роль в грядущем столкновении Соед. Штатов и Японии. С другой стороны, интересы английских доминионов также толкают на путь соглашения с Соед. Штатами, к которым колонии тяготеют все больше и больше. Вот почему взаимоотношения Соед. Штатов с Великобританией, по крайней мере, для внешнего мира, строятся несколько иначе, чем взаимоотношения с остальной Европой. Здесь намечается нечто вроде экономического и политического блока, напоминающего новейшие формы «Interessengemeinschaft» — «объединения интересов», как квалифицирует эти отношения Гильфердинг.

Таковы пути американской политики, поскольку они находят свое выражение в политических актах последнего полугодия. С внешней стороны нынешняя фаза мирового хозяйства может, таким образом, казаться осуществлением того пресловутого «ультра-империализма», мирной фазы империализма, о которой в свое время мечтал Каутский. Так именно и рисует дело Гильфердинг в своей последней статье о «реалистическом пацифизме» в журнале «Die Gesellchaft».

Нетрудно обнаружить всю обманчивость и лживость подобных представлений. Нынешняя фаза мировых отношений не снимает с очереди фактов обостренной, хотя и скрытой пока что, борьбы между Соед. Штатами и Японией за преобладание на Тихом океане. Но если даже оставить в стороне «далекие», как будто, проблемы тихоокеанской политики, то в пределах старого капиталистического мира мы также найдем достаточно горючего материала. Англо-американский блок — только одна сторона, показная сторона взаимоотношений богатейших стран современного мира. Другая сторона — англо-американское соперничество, экономическая борьба не на жизнь, а на смерть, территорией которой является весь мир, и прежде всего английские доминионы, и которая не прекращается ни на минуту. Здесь — Ахиллесова пята всего нынешнего показного капиталистического благополучия.

В самой Европе противоречия интересов Франции и Великобритании представляют собой другую ось, вокруг которой кристаллизируются борющиеся силы больших и малых держав, вокруг которых происходит политическая игра в колониях Ближнего Востока, Северной Африки и пр. Третья ось — противоречия интересов Германии и Франции, наиболее ярким выражением которого рурская борьба.

Мы касаемся здесь противоречий, разделяющих стан капиталистических держав, и поэтому оставляем в стороне борьбу колониальных народов Востока за свое освобождение, которая может смешать не мало карт в империалистической игре, так же, как и вопросы революционной борьбы пролетариата капиталистических стран, взаимоотношения с Советской Россией и пр. Но, оставаясь в кругу чисто капиталистических интересов, определяющих нынешнюю группировку сил, мы должны отметить, что не только противоречия международного характера способны в любой момент разрушить показное благополучие отношений, но и противоречия внутри капитализма каждой отдельной страны. Это относится, главным образом, к противоречию интересов финансового и промышленного капитала Соед. Штатов и Англии. Финансовый капитал стремится к экспансии и вдохновляет политику плана Дауэса в отношении Европы. Промышленный капитал неустанно напоминает о тех опасностях, которые грозят отечественному производству от осуществления плана Дауэса, и добивается целого ряда предохранительных мер, которые должны помешать его осуществлению. Превращение европейского континента в промышленную колонию американского капитала, «гинтерланд», не разрешает противоречий между интересами промышленного и финансового капитала Соед. Штатов. С точки зрения дешевизны рабочих рук американскому капиталу выгодно искать себе приложения в Европе, а план Дауэса обеспечивает ему надлежащие условия для этого. Но переместиться может именно финансовый капитал, обладающий наибольшей подвижностью. Старый индустриальный капитал, капитал, представленный в мощном производственном аппарате Соед. Штатов, не может переместиться на европейский континент. Он вынужден продолжать свою работу на месте, и постольку он заинтересован в том, чтобы обеспечить себя от конкуренции своего же собрата — финансового капитала, — экспортированного за границу для организации новых промышленных предприятий или для расширения старых. Правда, при посредстве банков, фондовых бирж, скупки ценных бумаг происходит непрерывный процесс диффузии обеих форм капитала, но поскольку обособленные формы сохраняются, сохраняются также и противоречия между ними, которые находят себе достаточно четкое выражение и в печати.

Наряду с этим, планы, рассчитанные на длительное инвестирование в широких размерах американских средств в Европе, в частности, в Центральной Европе, встречают также громадные трудности технико-экономического порядка. Здесь возникают задачи, почти аналогичные вопросам перевода германских репараций и межсоюзных долгов. В некоторых отношениях бывает так же трудно использовать кредиты, предоставляемые чужой страной, как и погашать собственные долги. К этому вопросу мы вернемся несколько позже, в связи с анализом конкретного материала.

Таков тот сложный узел вопросов, который возникает вместе с попытками урегулирования, «умиротворения» экономических отношений империализма. Перейдем теперь к фактам, которые могут иллюстрировать приведенную нами характеристику мирохозяйственных отношений.

Мы уже приводили в предыдущей главе некоторые цифры, характеризующие активность торгового баланса Соед. Штатов по отношению к Европе. Приведем несколько дополнительных данных. По сообщению председателя американской экономической ассоциации в его докладе на заседании О-ва^[37], между серединой 1914 и концом 1918 года превышение американского экспорта над импортом достигло 11.800 млн. долларов. Этот актив, очевидно, относится к военному снабжению Европы. Что же С. Штаты получили в обмен на вывезенные товары? Из всей суммы излишка только 1 мрд. долларов был оплачен золотом, на 2 миллиарда было ввезено в С. Штаты американских ценностей, которые находились на руках у европейских держателей; остальное количество было вывезено в кредит, в большинстве случаев гарантированный американским правительством. Поток капиталов в Европу продолжался и после заключения перемирия. Так, в течение 1919-23 гг. было вывезено капиталов на сумму 2.039 мрд. Эти кредиты были использованы в подавляющей своей массе в товарной форме. Доказательством может служить хотя бы тот факт, что одновременно с экспортом капиталов из С. Штатов к ним непрерывно притекает золото. Только в конце 1924 года, благодаря крупным кредитам, представленным Германии по плану Дауэса, удалось добиться превышения экспорта золота над импортом и прекратить рост золотого запаса Соед. Штатов, который становился угрожающим. Надо, однако, отметить, что в течение послевоенного периода был известный перерыв в движении американских капиталов в Европу, относящийся к 1923 году. Так, по данным «Department of commerce», в течение 1923 г. общая сумма заграничных ценностей, закупленных американцами, составляла 410 млн. долларов против 394 млн. американских ценностей, купленных иностранцами, т. е., главным образом, европейцами. Кроме того, иностранцами было приобретено на 50 млн. долларов американских банкнот. Таким образом, вывоз капиталов из Европы в Америку перевешивал обратный вывоз из Америки в Европу. Такое странное явление легко объяснить, если вспомнить обстановку, создавшуюся в Европе в 1923 году в связи с занятием Рура и пр. Это было бегство европейского капитала, перепуганного общей неустойчивостью положения, неуверенностью в завтрашнем дне и пр. Но уже в 1924 г., особенно начиная со второй его половины, вновь подымается волна американских капиталов, устремляющихся в Европу. В этом году экспорт капиталов за границу поднимается до небывалой цифры в 1.107 млн. долларов, из которых частные займы составляют 279 млн., а правительственные — 828. К концу 1924 года только одни частные капиталы, инвестированные Соед. Штатами за границей, т. е. за исключением займов, предоставленных правительством, составляли, по данным National City Bank, около семи миллиардов долларов. А мы выше указали, что в годы войны кредиты, гарантированные или предоставленные Антанте правительством Соед. Штатов, составляли огромное большинство всех кредитов: в значительной степени, благодаря им, внутренняя задолженность правительства достигла к 31 авг. 1919 г. колоссальной суммы в 26½ мрд. долларов^[38].

Сопоставьте с этими цифрами экспорта капиталов из Соед. Штатов их довоенные капиталы за границей — всего около 1½ мрд. долларов, помещенных в Канаде, Мексике, Кубе и Японии, — и вы получите точное представление о том экономическом перевороте, который произошел в заатлантической республике за последнее десятилетие.

Другую иллюстрацию этого переворота может дать статистика вывоза товаров. Некоторые данные были уже приведены нами в прошлой главе. Приводим дополнительные данные.

Американская внешняя торговля за годы 1913–1920 рисуется в следующем виде^[39]:

Приведенные цифры дают, однако, неверное представление о действительном росте внешней торговли, так как цены в рассматриваемый период были на 50-100 % выше цен 1913 г. Но даже если учесть влияние дороговизны, то все же несомненно можно установить факт увеличения активности торгового баланса, по меньшей мере, вдвое. Картина будет еще ярче, если мы возьмем торговлю Соед. Штатов только с Европой. В 1914 г. экспорт Соед. Штатов в Европу составлял 1.486 млн. долларов, импорт — 896 млн. В 1919 г. соответственные цифры были — 4.645 млн. и 373 млн. Наряду с увеличением экспорта в Европу развился американский экспорт также и в те страны, по отношению к которым Европа была до войны главным экспортером. Соед. Штаты неуклонно вытесняли Европу из ее довоенных экономических позиций.

Это колоссальное увеличение производства для вывоза, который не возмещался соответствующими товарными ценностями или золотом, сопровождалось еще большим ростом производственного аппарата. Как известно, наилучшим показателем промышленной конъюнктуры служит статистика строительства. Площадь новых промышленных строений увеличилась в 1915 г. на 64 млн. кв. футов, в 1916 году — на 82 млн., в 1917 г. — 108 млн. и 1918 г. — 181 млн. кв. футов^[40]. Производительная способность предприятий стальной индустрии повысилась с 37.905 тыс. тонн в 1913 г. до 56.760 тыс. тонн в 1923 году.

В автомобильной промышленности, которая «делает конъюнктуру» в Соед. Штатах, число предприятий увеличилось на 202 %, число рабочих на 162 %. Отставание числа рабочих объясняется, конечно, не измельчанием предприятий, а громадным ростом техники.

Колоссальный рост производственного аппарата, особенно в металлургии, машиностроении и пр., превращает вопрос об экспорте в вопрос жизни и смерти. Соед. Штаты располагают таким производственным аппаратом, что для удовлетворения внутреннего рынка достаточно нагрузки в 60 %, или 7 месяцев работы в год. Отсюда понятно, какой громадный удельный вес в американском хозяйстве должна получить внешняя торговля, которая до войны играла небольшую роль по сравнению с внутренним рынком, хотя абсолютные размеры ее были довольно значительны. Непропорциональное развитие отдельных отраслей, непропорциональный рост производственного аппарата, которому не соответствует развитие отраслей, производящих предметы потребления, делает совершенно невозможным развитие американской экономики на основе внутреннего рынка. Это показали кризисы 1921 и 1924 гг.

Кризис 1921 г. ударил по американской промышленности, главным образом, в виду того, что внезапно прекратился спрос Европы, который в эпоху войны и в период 1918-20 гг. обусловил расцвет Соед. Штатов. Промышленность, а также сельское хозяйство, которые приспособились за период 1914-21 гг. к неограниченному европейскому спросу, не смогли сразу перестроить фронт, когда внезапно сократился внешний рынок. В результате кризиса производство угля сократилось с 48.811 т. метрич. тонн в 1920 году до 38.282 тыс. в 1921 году и до 34.821 тысяч в 1922 году; железа — с 3.083 тысяч до 1.401 тыс. в 1921 г.; стали — с 3.461 т. до 1.628 тыс.^[41]. 1922 и 1923 гг. были эпохой ориентации Соед. Штатов на внутренний рынок, ухода из Европы, которая оказалась таким опасным клиентом. Этот период характеризуется высокой конъюнктурой в Соед. Штатах и продолжающейся депрессией на европейском материке. «Доктрина Монроэ» в ее новейшей формулировке, политика «блестящей изолированности» как будто начинала себя оправдывать. Как вдруг — снова кризис, «тихий» кризис весны 1924 г., вызванный уже не внешними, а внутренними причинами. За период март — июнь 1924 г. производство железа и стали падает наполовину, в летние месяцы — добыча угля падает на 25°/о (забастовка углекопов). Внутренний рынок оказался тесен и обманчив. Если мы обратимся к причинам этого резкого падения конъюнктуры, то ее найдем прежде всего в факте падения покупательной способности американского фермерства. Промышленный кризис 1924 г. в Америке был в значительной мере обусловлен сельскохозяйственным кризисом. А последний — резким сокращением внешнего рынка для продуктов американского сельского хозяйства. Это видно хотя бы из данных об экспорте пшеницы из Соед. Штатов. Вот цифры^[42]:

Экспорт пшеницы из Соед. Штатов.

Начиная с 1922 года, происходит неуклонное падение вывоза пшеницы (а также и других с.-х. продуктов), падение, вызванное отчасти конкуренцией других аграрных стран, в особенности Канады, а отчасти низкой покупательной способностью Европы, недопотреблением европейских трудовых масс. Это понижение покупательной способности должно было сказаться именно к 1922 году, когда Соед. Штаты перестали кредитовать в сколько-нибудь значительных размерах товарный экспорт в Европу (правительственные кредиты прекратились еще в 1919 году).

Влияние европейского кризиса на американское сельское хозяйство подчеркивает известный германский авторитет по вопросам сельско-хозяйственной экономии, Макс Зеринг^[43].

Он приводит интересные данные о перераспределении экспорта американской пшеницы и пшеничной муки по странам назначения.

Распределение экспорта из Соед. Штатов.

Мы видим резкое падение доли Европы между 1923-24 гг., которое только отчасти, как показывают другие цифры, было компенсировано усилением вывоза в другие страны. Решающую роль в этом падении сыграл кризис в Центр. Европе, главным образом, в Германии, где сильнейшим образом сократилось потребление сельско-хозяйственных продуктов.

Итак, европейский экономический хаос бил по американскому фермеру, а разорение фермерства ударило по промышленной конъюнктуре. Это способствовало изменению позиции американского промышленного капитала, который в 1922-23 гг. был главным инициатором политики невмешательства в европейские дела. Фермерские круги, с одной стороны, представители финансового капитала, заинтересованного в выгодном помещении капиталов — с другой, еще раньше стояли за активную мирохозяйственную политику Соед. Штатов. Поэтому и республиканская партия, которая до тех пор была оплотом американского провинциализма, круто изменила курс внешней политики, превращаясь все более в партию «big business» — крупных интересов, в партию финансового капитала.

Конечно, нельзя ожидать, чтобы восстановление Европы могло поднять спрос на продукты американского земледелия до ненормальных военных размеров. Этого не ждут и сами американцы. Слишком сильна будет конкуренция со стороны Канады, Аргентины, а в особенности со стороны России, которая, несомненно, восстановит свой хлебный экспорт в Европу. Исследование «Об американском земледелии и мировом рынке», принадлежащее Ед. Норсу и опубликованное тем самым институтом, который опубликовал работы Мультона о Германии и России, приходит на этот счет к пессимистическим результатам и видит выход только на путях интенсификации сельского хозяйства Соед. Штатов и в приспособлении его к условиям рынка восточных и южных стран — Китая, Индии, Японии и пр. Но какова бы ни была судьба американского земледелия, судьба ее промышленного и финансового капитала теснейшим образом связана с общими условиями мирового рынка. Соед. Штаты превратились окончательно в страну, экспортирующую товары и капитал, а отсюда вытекают и те необходимые практические шаги, выражением которых является «план Дауэса».

В докладе председателя американской экономической ассоциации, который мы уже выше цитировали, формулирована довольно отчетливо задача экспансии американского капитала. «Американские тресты», — указывает он, — «носили до сих пор по преимуществу национальный характер. Новые европейские концерны представляют, наоборот, интернациональный капитал, располагают квалифицированной и дешевой рабочей силой и централизованной рыночной системой. Если такова эволюция, то ее надо придерживаться и американской промышленности. Для этих целей американские концерны с международным масштабом действия могли бы эмитировать дополнительные ценности на американском денежном рынке. Облигационеры располагали бы в этом случае бумагами, представляющими иностранный экономический интерес, но основанными, в первую очередь, на финансовой позиции национальной промышленной корпорации».

Проще говоря, — он предлагает американским трестам скупить европейские предприятия за счет средств, которые могут быть собраны путем эмиссии на американском денежном рынке. Таким путем предполагается установить единый фронт банковского и промышленного капитала для совместной эксплоатации Европы. Сущность этой эксплоатации также формулируется вполне отчетливо:

«Прежде вывоз капитала был связан с эксплоатацией естественных богатств молодых промышленных стран. Теперь вывоз капитала связан с вопросом об использовании дешевой рабочей силы, в частности, в странах со зрелой экономической организацией, но со слабыми финансами» (читай: Германию и Францию, в первую очередь).

Задача облегчается еще благодаря тому, что для эксплоатации европейских предприятий не требуется даже затраты больших средств: ведь значительная часть их должна перейти в распоряжение американцев просто в порядке выполнения репарационных обязательств, львиная часть которых, как мы видели, перейдет к Соед. Штатам в порядке погашения «межсоюзной» задолженности.

Однако, этот блок промышленного и финансового капитала Соед. Штатов нельзя считать достаточно прочным и долговечным. Уже сейчас есть признаки, указывающие на близость поворота, во всяком случае, обозначающие начало борьбы разных групп капиталистов вокруг вопросов внешней экономической политики. Об этом есть любопытная корреспонденция из Нью-Йорка в «The Statist» от 28/11 с. г., указывающая на явно намечающуюся реакцию в Соед. Штатах против широких финансовых интервенций в Европе. В середине февраля председатель республиканского национального комитета, сенатор Бутлер (штат Массачузетс), произнес речь на банкете банкиров в Бостоне, в которой высказался резко отрицательно по поводу нынешнего курса правительственной финансовой политики. «Эта речь представляет событие», — замечает корреспондент. «Она предвещает спор первостепенного значения между промышленной и интернациональной финансовой группами, представленными Бутлером и секретарем Меллоном. Он может вызвать даже открытый раскол в республиканской партии». Насколько сильно влияние оппозиции, видно из того, что, по словам корреспондента, несколько сот банков и банкирских домов получили из Вашингтона конфиденциальное предупреждение не заходить слишком далеко в предоставлении Германии частных, муниципальных и других негосударственных займов.

Другой пункт борьбы — это разговоры о возможности уплаты Европой части своих долговых обязательств Соед. Штатам товарами, по примеру натуральных поставок Германии, что должно вызвать ломку всей протекционистской системы, направленной в сторону интересов промышленных групп.

Можно, конечно, считать оценку глубины разногласий в капиталистических кругах Соед. Штатов несколько преувеличенной. Но у нас есть и другие факты, которые гармонируют с цитированной нами английской корреспонденцией. Так, постоянный обозреватель мирового денежного рынка «Финансовой Газеты» Кленович сообщает в статье от 1 марта?

«В течение последних недель на мировом рынке господствует неопределенное настроение. Отсутствует ясно выраженная тенденция, короткие периоды наплыва средств резко сменяются полосами стеснения, рыночные ставки постоянно колеблются… Объяснение этой неопределенности положения приходится искать прежде всего в Америке, оказывающей могущественное влияние на мировой рынок во всем его объеме. Здесь больше, чем где-либо, чувствуется неустойчивость настоящего положения дел и неопределенность перспектив экономической конъюнктуры».

Само собою разумеется, что на основании двух-трех случайных заметок, написанных под влиянием временных или случайных обстоятельств, нельзя строить общих перспектив. Американская политика, воплощенная в плане Дауэса, еще далека от перелома, поскольку можно судить на основании нынешней экономической конъюнктуры. Интересы, толкающие американский капитал в Европу, в громадной степени перевешивают противоположные интересы, которые представлены, главным образом, менее влиятельными отраслями обрабатывающей промышленности. Но, во всяком случае, эта политика движется среди противоречий, которые могут сообщить ей время от времени более или менее значительные зигзаги.

Обратимся теперь к тем противоречиям, которые американский капитал застает и отчасти создает в Европе.

Еще в более противоречивом положении оказывается другой участник империалистического блока по проведению плана Дауэса — Великобритания. Здесь, как и в С. Штатах, наблюдается та же картина двух ориентаций среди буржуазии: финансовой и промышленной. Финансовый капитал в Англии, как и в С. Штатах, заинтересован в политике экспансии, обеспечивающей выгодные условия помещения капитала за границей. Промышленные группы со все растущими опасениями относятся к результатам, к которым должно привести осуществление дауэсовского плана в отношении Германии. Англия, как известно, начала империалистическую войну, главным образом, с целью ликвидации угрозы со стороны германской конкуренции на мировом рынке. Эта цель как будто была осуществлена на все сто процентов. Но от этого положение победителя не улучшилось. Наоборот, английская промышленность, торговля и транспорт находятся теперь под большим давлением со стороны новых могущественных конкурентов, чем когда-либо раньше. На месте Германии оказались С. Штаты, имеющие почти во всех отношениях громадный решающий перевес на мировом рынке. На европейском континенте чрезвычайно усилилось влияние Франции, увеличившей свою экономическую мощь присоединением богатых промышленных областей и представляющей собою также самую сильную военную державу. Что касается Германии, то ее, действительно, удалось устранить с путей мировой торговли, но именно поэтому усилился экономический кризис во всей Европе, и особенно в Англии, которая лишилась значительных рынков Центральной Европы, будучи одновременно вытесняема Соед. Штатами из колониальных рынков. Проблема ликвидации европейского экономического кризиса неразрывно связана с задачей хозяйственного восстановления Германии, восстановления хотя бы чужими руками. Но это влечет за собою неизбежно восстановление германского экспорта, ибо нельзя заставить Германию покупать английские товары, не давая ей возможности продавать свои собственные. Мы раньше достаточно подробно останавливались на проблеме германского экспорта в связи с репарациями, и поэтому мы здесь на этом вопросе уже не останавливаемся. Таков заколдованный круг, в котором вращаются промышленные интересы Англии.

Что касается интересов финансового капитала Англии, то они также не лишены внутренних противоречий. Мировая роль Англии, в частности Лондона, как денежного рынка, известна. Политика Англии направлена на то, чтобы и теперь удержать за собою эту роль международного банкового и финансового центра. Для этого ей необходимо держать на надлежащей высоте свою валюту, для этого необходимо участвовать во всех эмиссиях важнейших иностранных займов, финансировать зарубежные страны как в порядке частного, так и в порядке государственного кредита. Но здесь английский финансовый капитал сталкивается с соперничеством молодого американского финансового капитала, который еще больше заинтересован в мировой экспансии. Об этом соперничестве ярко свидетельствуют приведенные нами выше цифры экспорта капиталов из Соед. Штатов. Таким образом, объективное положение вещей толкает английские и американские финансовые группы на взаимную борьбу за преобладание на мировом рынке. Несмотря на то, что в европейских делах американский и английский империализм обнаруживает пока согласованность действий, уже чувствуются симптомы неминуемой борьбы между ними на почве контролирования экономической жизни европейского континента. В этом отношении чрезвычайно интересна появившаяся недавно в английск. «Economist» статья «Британская промышленность и континентальная конкуренция»^[44].

Автор статьи указывает на чрезвычайный недостаток и дороговизну кредитов в Европе, особенно в Центральной. Легче всего удается достать кредит крупнейшим промышленным компаниям, пользующимся мировой известностью; к их услугам богатый денежный рынок Соед. Штатов. Но средним предприятиям, играющим весьма значительную роль в европейской экономике, заграничные кредиты почти недоступны, а если их удается достать, то за чрезмерные проценты, жестоко урезывающие предпринимательскую прибыль. Благодаря этому, усиливается процесс концентрации европейской промышленности, процесс поглощения мелких и средних производств. Понятно, что английский капитал не может отнестись к этому явлению равнодушно. Ведь концентрация европейской промышленности — под руководством американского капитала, который снабжает ее кредитами, — усиливает ее позиции на мировом рынке и ослабляет позиции английской промышленности. Как же помешать этому? Автор полагает, что крупным английским промышленным корпорациям следует активно вмешаться в этот процесс, а именно: скупить важнейшие средние предприятия в основных отраслях европейской промышленности, которые конкурируют с Англией. Обстановка для такой операции как нельзя более благоприятна: благодаря дороговизне кредита и низкой норме предпринимательской прибыли, акции этих предприятий сильно пали в цене, и их можно скупить за бесценок. Средства для этого можно мобилизовать на английском денежном рынке. Таким образом, средняя промышленность в Европе (автор в частности указывает на Чехо-Словакию и Австрию) будет превращена во вспомогательную отрасль английского капитала, который, кстати, воспользуется налаженными связями этих отраслей на важнейших рынках сбыта.

Если коротко формулировать сущность этого плана, то можно сказать, что речь идет здесь о разделе Европы на экономические сферы влияния между Соед. Штатами и Англией, при чем раздел предвидится не в форме мирного соглашения, а в форме конкурентной борьбы за захват средних отраслей промышленности.

Но открытая борьба невозможна потому, что для поддержания своих мировых позиций Англия нуждается в поддержке того самого финансового капитала Соед. Штатов, против которого она должна бороться. Ни поддержать курс своей валюты, ни финансировать внешние рынки Англия не может теперь без помощи американских ресурсов, о привлечении которых она усиленно хлопочет. С другой стороны, и американские финансовые группы, несмотря на свою экономическую силу, нуждаются в Лондоне, как мировом центре банкового дела с вековым опытом, с многочисленными и крепкими связями во всех уголках мира, с совершенным аппаратом, занимающим к тому же чрезвычайно выгодное географическое положение. Таковы причины, которые обусловливают союзные отношения соперничающих групп. Но этот союз чем дальше, тем больше будет походить на союз между хозяином и его агентом. Английская банковая система, не располагающая теперь достаточной внутренней силой, тем самым будет все больше и больше терять свою независимость и постепенно превратится в посредническую организацию между Соед. Штатами в Европой.

Перейдем теперь к фактам, которые могут иллюстрировать до некоторой степени сделанную нами характеристику экономического положения Англии. Благополучие Англии основано прежде всего на внешней торговле, по размерам которой Англия до войны занимала первое место. Вот данные о развитии английской внешней торговли за послевоенные годы, взятые в сравнении с 1913 г. (стоимость экспорта и импорта вычислена по ценам 1913 г.^[45].

Данные эти чрезвычайно показательны. Они говорят о том, что пассивность торгового баланса Англии не только выросла по сравнению с 1913 г., но что она растет из года в год.

Английский экспорт, хотя и увеличивается постепенно, начиная с 1921 г., тем не менее все больше отстает от роста импорта. Пассивность торгового баланса выражается в следующих цифрах:

Заслуживает внимания то, что именно в 1924 г. — год проведения плана Дауэса — пассив торгового баланса сделал особенно заметный скачек вверх. Обзор «Statist» отмечает общий упадок экспорта в странах европейского континента, обусловленный, главным образом, восстановлением добычи угля в Рурском бассейне и падением спроса на английский уголь.

Наиболее острая конкурентная борьба предстоит между германской и английской угольной промышленностью. Начало 1925 года и в Германии, и в Англии характеризуется застоем и депрессией в угольной промышленности. Особенно важное значение поэтому приобретает сравнительное движение цен на уголь в обеих странах. «Бюллетени мирового хозяйства» дают по этому вопросу следующую интересную табличку.

Движение цен на уголь.

В общем, германские цены ниже и имеют более устойчивую линию движения. Большое влияние на цены оказывает различный уровень зар. платы в той и другой стране. Доля заработной платы в цене угля составляла в 1924 г. в Германии — 52 %, в Англии — 80 %^[46].

Английские коммерческие круги придают громадное значение вопросу о железнодорожных тарифах, которые должны решить исход конкурентной борьбы между Германией и Англией. В отношении перевозок положение Германии менее благоприятно, в виду того, что ее угольные бассейны дальше от портов, чем угольный бассейн Великобритании. Поэтому главная забота последней состоит в том, чтобы при помощи плана Дауэса повысить железнодорожные тарифы и тем самым увеличить собственные шансы на мировом рынке.

Вообще в наиболее тяжелом положении в отношении экспорта находится английская тяжелая индустрия. Так, вывоз угля упал с 79.459 тыс. тонн в 1923 г. до 61.651 тыс. тонн в 1924 г., железа, стали и изделий из них — с 4.318 тыс. тонн до 3.853 тыс. тонн, текстильных машин — со 139 до 104 тыс. тонн, локомотивов с 35 до 24 тыс. тонн. Вырос в 1924 г. экспорт текстильных, кожевенных, бумажных товаров, автомобилей и пр. В соответствии с этим и наибольшее количество безработных приходится на основные отрасли тяжелой индустрии. Так, в 1923 г., при среднем проценте безработных — 11,8 % — в машиностроительной промышленности было 20,4 %, в металлургии — 20,6 %, в судостроительной промышленности — 43,5 % безработных^[47]. В 1924 г. количество безработных оставалось в среднем почти то же, что и в прошлом году: 1.319.000 против 1.327.000^[48].

Доля Англии в мировом тоннаже ^[49].

Достаточно сопоставить с этой картиной упадка английской внешней торговли соответствующие данные, касающиеся Соед. Штатов, чтобы определить, кто является заместителем Англии на мировом рынке.

Внешняя торговля Соед. Штатов за последние три года развивалась следующим образом (в тысячах долларов):

В течение 24 года Соед. Штаты сократили импорт и увеличили экспорт (особенно в последние месяцы 24 г.). Англия за этот же год увеличила импорт и сократила (относительно) экспорт. «Соед. Штаты являются теперь почти единственной страной, — замечает в своем отчете член Торгового Департамента Соед. Штатов Dana-Durand, — экспорт которой превышает теперь довоенные размеры». Что рост внешней торговли Соед. Штатов за счет английской торговли — не случайность, удобнее всего показать на примере английских доминионов.

Торговля Великобритании с колониями (Австралия, Новая Зеландия, Канада, Южная Африка, Индия такова^[50]:

Соответствующие данные для Соед. Штатов^[51]:

За последний отчетный год (март 1924 — март 1925 г.) импорт Канады из британских владений составлял 195.385.632 доллара, из Соед. Штатов — 601.295.121 долл.

Оборот Англии с колониями увеличился за десятилетие на 44 % в денежном выражении, Соед. Штатов — на 100 %. Фактическая разница должна быть еще больше, если принять во внимание низкий курс фунта по отношению к доллару.

Угроза мирохозяйственному положению Англии идет, однако, не только со стороны С. Штатов, но и от индустриализации ее колоний. В прошлом году в Лондоне была организована выставка Британской империи, целью которой было показать, какие выгоды получают колонии от обмена своего сырья и пищевых продуктов на английские фабрикаты. Но колонии, не желая ударить лицом в грязь, не ограничились выставлением своих сырьевых и продовольственных экспонатов и блеснули своим промышленным расцветом перед глазами обескураженного английского обывателя. Некоторые колонии, как, например, Австралия, увеличили в колоссальных размерах добычу железной руды и производство железа и стали. Так, за период 1912–1923 г. добыча железной руды возросла со 114 тыс. до 689 тыс. тонн, производство сырого железа с 33 до 352 тыс. тонн, стали с 24 (в 1916 г.) до 209 тыс. тонн. В меньшей степени рост добычи и производства происходил также в Индии и в Южн. Африке. Увеличение собственного производства металла в колониях отразилось на экспорте английского железа и стали в колонии, который упал на 44 %^[52]. Развиваются в колониях также и многие отрасли обрабатывающей промышленности, особенно текстильная.

В самой Европе английская тяжелая индустрия находится под сильнейшим давлением со стороны франко-германской металлургии и каменноугольной промышленности. Политика объединения угля и железа Эльзас-Лотарингского и Рурского бассейна, которая упорно преследуется представителями французской тяжелой индустрии, Comité de forges, вызывает сильнейшее беспокойство и противодействие со стороны английских кругов. Не забудем, что оттеснение французского капитала из Рурского бассейна явилось одним из краеугольных камней дауэсовского плана, вокруг которого было очень много шуму во время Лондонской конференции. Английская дипломатия добилась в этом вопросе полупобеды, опираясь на американскую поддержку. Но вопрос об оккупации Рура остается вопросом и до сих пор. Правительство Эррио в этом вопросе (как, впрочем, и во многих других), как две капли воды, похоже на правительство Пуанкарэ. Рур продолжает оставаться в руках французских оккупантов, и закулисные разговоры о той или иной форме объединения интересов лотарингских и рурских промышленных групп не прекращаются и по сей день.

За последнее время к этому прибавилась новая забота для английской индустрии. Усиленно выдвигается проект организации международного стального треста… Этим планам предшествовало фактическое объединение стальной индустрии в национальном масштабе в крупнейших промышленных странах: в Германии, где недавно образован стальной синдикат, в Бельгии, Франции, Англии. Мы видели, что и в Англии, и в Соед. Штатах положение тяжелой индустрии наиболее критическое. С другой стороны, французская металлургия, со времени присоединения Эльзас-Лотарингии, выросла из национальных рамок. Проникнутая провинциализмом довоенная политика «Comité de forges» теперь поворачивает на рельсы мировой политики. И это вполне понятно, если принять во внимание, что Франция производит теперь около 7½ млн. тонн стали, а потребляет только 5 млн. Нуждается в урегулировании рынков также и Германия. Вопрос о том, какая из предполагаемых комбинаций будет осуществлена: европейский стальной синдикат против Соед. Штатов, франко-бельгийско-германский против Англии с участием или без участия Америки и т. п. — еще достаточно не выяснен, но, судя по той тревоге, которая охватила соответствующие промышленные круги Англии, надо полагать, что проект выдвинут не из дружелюбных соображений по отношению к английской стальной промышленности.

Было бы ошибочно полагать, что борьба вокруг рурского вопроса имеет только узко-экономический характер. Громадное влияние в этом вопросе имеют также соображения военного характера. Рурский бассейн — средоточие не только угольной и металлургической, но и химической промышленности Германии. Роль химии и химической промышленности в подготовляемой империалистами будущей химической войне освещена в достаточной мере. «Загадку Рейна» разболтал еще в 1923 году майор Лефебюр, предлагавший — в целях окончательного устранения угрозы реванша со стороны Германии — разоружить ее в отношении химических средств защиты и нападения, т. е. попросту уничтожить гигантскую химическую промышленность Рурского бассейна. Соображения майора Лефебюра играли не последнюю роль в оккупации Рура войсками маршала Фоша. Английский империализм принял также к сведению обстоятельства дела и… поторопился захватить надлежащие позиции, устроив соглашение между Британской Корпорацией Красящих Веществ и Германским Анилиновым Концерном^[53]. Понятно, что это соглашение отнюдь направлено не против германской опасности, а против французской «союзнической» опасности. Политическая игра вокруг Рура, поскольку она связана с вопросами химической промышленности, может служить лишней иллюстрацией того мира и согласия, которые устанавливаются в Европе со времени дауэсовского благовеста. Но это между прочим.

Любопытны те доводы, которыми утешают себя английские промышленники в связи с франко-германскими комбинациями в Руре.

«Экономическое сотрудничество Вестфалии и Лотарингии, — замечает английский „Economist“, — вовсе не новая идея. Это есть просто восстановление довоенных условий, когда Эльзас-Лотарингия была в руках Германии. К тому же это практически означает лишь продолжение свободного ввоза товаров из Эльзас-Лотарингии в Германию, которое было установлено еще Версальским договором»^[54]. Автор статьи думает утешить своих читателей, заявляя, что объединение Рура и Лотарингии — не новая угроза. Он не замечает, что именно поэтому убийственное значение рейнско-рурского блока еще больше увеличивается: ведь вторичное объединение крупнейших угольного и металлургического бассейнов Европы, хотя бы в руках Франции, означает повторение той самой ситуации, которая привела к империалистической войне, с той лишь разницей, что вместо англо-германского соперничества мы имеем теперь англо-французское, и что позиция Англии в этой борьбе стала гораздо слабее, благодаря появлению новых факторов, лишивших ее прежнего мирового могущества.

Мы касались до сих пор положения Англии с точки зрения ее внешней торговли. Было бы ошибкой строить выводы только на основании этих данных. Не забудем, что, кроме экспорта товаров, Англия являлась до войны крупнейшей страной по вывозу капиталов, крупнейшим обладателем капиталов, вложенных в промышленность, транспорт, государственные займы почти во всех странах мира. Посмотрим, как обстоит дело с этой стороны.

Экспорт английского капитала (включая экспорт в колонии). «The Economist», January 24. Данные приблизительные, заимствованы из «The Statist», February 7, где цифры даны в фунтах стерлингов.

Если учесть понижение покупательной способности денег, то можно сказать, что экспорт капиталов из Англии в 1924 г. в реальном выражении составлял не более половины довоенных размеров.

Приблизительно в такой же мере уменьшились и доходы с капиталов, помещенных за границей. По данным «Board of trade Journal», эти доходы изменялись так:

Реальная ценность 185 млн. фунтов в 24 году составляет немногим больше половины суммы доходов 13 года.

Сопоставим с этим экспорт капиталов из Соед. Штатов, которые до войны играли в этом отношении совершенно ничтожную роль^[55]:

За первый квартал 1925 года эмиссия капиталов в Англии выразилась в следующих цифрах^[56]:

Таким образом, кредиты, представленные за границей, имеют тенденцию к уменьшению. Это находится в связи с мобилизацией средств для стабилизации фунта и перехода к золотому обращению.

Эмиссия капиталов в Соед. Штатах за тот же квартал выразилась в сумме 1.512.742 тыс. долларов, из которых 73.500 тыс. в виде иностранных правительственных займов^[57].

«New-York Times» приводит длинный список правительств, городских самоуправлений, частных компаний Европы и Южной Америки, которые в марте 1925 г. вели переговоры с нью-йоркскими банками о займах. Общая сумма испрашивавшихся кредитов достигала около 1 мрд. долларов^[58].

В 23 году Соед. Штаты вывезли в 2½ раза меньше капиталов, а в 24 г. почти в два раза больше, чем Англия. Но тут необходимо обратить внимание еще на другое обстоятельство. Несмотря на то, что экспорт капиталов из Англии в 24 году составлял только половину американского экспорта, он поглотил 60°/о всей эмиссии капиталов на английском рынке, тогда как Соед. Штаты уделили для внешних вложений только 18 % своей капитальной эмиссии. Эмиссия капиталов служит важнейшим показателем размеров накопления. Из приведенных нами данных видно, что Англия вывозит за границу больше половины ее годовых сбережений, Америка менее одной пятой части, и в то же время американский экспорт превышает английский вдвое. Тем не менее, Англия и теперь еще, несмотря на все напряжение своих ресурсов, вывозит за границу меньшую долю капитала, чем в довоенный период, когда ее капитальный экспорт поглощал ⅔ национальных сбережений. Из приведенных нами цифр видно, что Англия стремится добраться до довоенной нормы: из года в год, начиная с 21 г., она стремится увеличить долю экспорта капиталов и фактически увеличила ее, доведя от 10,7 % в 21 г., до 60 % в 24 г. Однако, если ей даже удастся достигнуть довоенной нормы, то по абсолютной величине ее экспорт капиталов все же будет гораздо меньше довоенного, так как сильно уменьшились национальные сбережения. По подсчетам Краммонда, накопление в 1923 году составляло всего около 10° 0 всего национального дохода, тогда как в довоенное время оно доходило почти до 25 %. Кроме того, необходимо помнить, что вывоз капиталов за границу, так же, как и уплата долгов, поставлен в зависимость не только от внутреннего накопления, но и от состояния торгового и расчетного баланса. В этом отношении любопытные сведения дает уже цитированная нами статья «Board of trade Journal», посвященная анализу расчетного баланса Англии^[59]. Согласно этим данным, остаток расчетного баланса для экспорта капиталов составлял:

Сравнивая остаток для 24 года — 29 млн. фунтов — с суммой фактического экспорта капиталов — 134 млн., мы видим, что Англия экспортировала в 24 году капиталов больше, чем это было объективно возможно по состоянию ее расчетного баланса. Секрет объясняется тем обстоятельством, что «значительная часть вновь эмитированных денег осталась депонированной в Лондоне, как, напр., германский заем, а также тем, что в течение года не прекращалось поступление в Лондон из-за границы денег, принадлежащих иностранцам, а также возвращение в Лондон денег, принадлежащих англичанам, которые до того находились за границей. Позднее те деньги, которые остаются в Англии, уйдут из нее в виде экспорта товаров или услуг, и, таким образом, внешняя торговля Великобритании будет стимулирована, так как векселя, которые являются средством для перевода денег из одной страны в другую, могут появиться только как результат сделок с товарами. Пока же Великобритания или продавала свои ценные бумаги за границу, или же произвела у нее займы, принявшие форму вкладов из-за границы. В том и в другом случае Великобритания употребила для экспорта весьма значительные суммы, занятые ею за границей, зарабатывая на разнице в процентах»^[60].

Эти соображения чрезвычайно интересны. Они говорят о том, что Англия экспортировала в прошлом году за границу либо чужие деньги, которые притекали к ней разными путями, привлекаемые, напр., высокой нормой процента по сравнению с американскими ставками, либо номинальный капитал: экспорт капитала, выражающийся в том, что деньги остаются внутри страны, и что товары и услуги будут предоставлены кредитуемой стране лишь в будущем, нельзя причислять к реальному экспорту реального капитала.

О непрочности экономической базы для вывоза капиталов из Англии за границу говорит также и Кейнс, в статье, посвященной вопросу о переходе к золотой валюте. Он констатирует, что «в минувшем (1924) году из Нью-Йорка в Лондон было перенесено около 100 мил. фунтов стерл. Это объясняется возвращением вкладов, ранее находившихся в Лондоне, а также инвестициями американского капитала в Европе, вызванными ростом доверия к Европе и вследствие принятия плана Дауэса, и в связи с повышением ценных бумаг на Уолл-Стрите (банковый центр Нью-Йорка), и, наконец, спекулятивными закупками стерлинга в ожидании его повышения по сравнению с долларом. Это не имевшее прецедента движение вносит в положение некоторую неуверенность. Ситуация может измениться в любой момент.

Англия нуждается в передышке для того, чтобы заново привести в порядок свои обязательства или путем сравнительного увеличения экспорта по сравнению с импортом или путем повышения учетного процента для долгосрочных займов, достаточным для того, чтобы удержать чрезмерный в настоящее время поток капитала, инвестируемого за границу. В настоящее время Англии угрожает опасность отдавать в долгосрочный кредит (напр., Австралии) то, что она взяла в краткосрочный кредит в Нью-Йорке. Движение золота или краткосрочных кредитов в том или другом направлении между Лондоном и Нью-Йорком явится рябью на воде для Америки и атлантической волной для Англии. Перемена отношения американских банков и капиталистов к иностранным займам могла бы потрясти Англию»^[61].

Комбинация английских финансовых кругов имеет целью при помощи этого фиктивного экспорта капиталов стимулировать будущий экспорт товаров и тем самым оживить внешнюю торговлю Великобритании. С другой стороны, мы видели, что экспорт капиталов, в свою очередь, зависит от размеров накопления в стране, т. е. в конечном счете от развития промышленности и торговли. Это до некоторой степени становится похоже на сказку барона Мюнхгаузена о том, как он сам вытащил себя за волосы из болота. Проблемы английской экономики нельзя разрешить при помощи фокусов. Колесо истории невозможно повернуть назад. Англия лишилась той реальной основы, на которой было построено ее довоенное могущество, и сейчас она может играть только роль проводника, которым пользуется ее могущественный «союзник» — Соед. Штаты — для временных нужд, пока он сам не освоится в достаточной мере с запутанными отношениями мирового хозяйства.

Громадные трудности, с которыми приходится встречаться английской политике при попытках удержать за собою роль финансового центра, вытекают еще из того, что одновременно с кредитованием заграницы приходится бороться за повышение курса фунта стерлингов по отношению к доллару. Нельзя сохранить за собою роль мирового банкира, имея неустойчивую валюту. Истекший год характеризуется настойчивыми усилиями поднять фунт до паритета с долларом. Средний валютный курс на 31 декабря 1923 г. был 4.32 11 / 16, (доллара за 1 фунт), на 31 декабря 24 г. курс поднялся до 4.73⅜, к началу февраля текущего года поднялся до 4.80 (монетный паритет — 4.87), но затем начал опять спускаться, хотя и весьма незначительно. Чем бы ни кончилась эта политика, она, во всяком случае, требует мер, совершенно противоположных интересам экспорта капиталов, или, наоборот, экспорт капиталов идет вразрез с требованиями валютной политики. Прежде всего, экспорт капиталов отнимает у английского банка те средства, при помощи которых он должен поддерживать курс фунта. Затем, валютная политика требует повышения учетной ставки в целях привлечения средств извне и затруднения отлива капиталов. Интересы финансового экспорта требуют прямо противоположного. Если, несмотря на эти противоречивые тенденции, удалось до некоторой степени приблизить фунт к доллару, то остается еще доказать, что собственно означает это сближение: поднялся ли курс английского фунта до доллара или, наоборот, доллар, в результате понижения своей покупательной силы спустился до фунта. Во всяком случае эти валютные достижения весьма непрочны, если они не будут закреплены соответствующей финансовой поддержкой Соед. Штатов, о чем теперь ведутся переговоры.

Как мы уже указывали выше, в Англии, так же, как и в Соед. Штатах, идет борьба двух группировок: группировки промышленного и финансового капитала. Цитированная уже нами статья Кейнса, в которой он доказывает невыгодность экспорта капиталов с точки зрения интересов национального хозяйства, отражает промышленную тенденцию. Ее же отражают участившиеся разговоры о том, что Англия в истекшем году «переэкспортировала» (overlending), вывезла больше, чем это соответствовало ее национальным ресурсам, и тем самым поставила в затруднительное положение промышленные отрасли. Наконец, не прекращаются опасения насчет угроз конкуренции со стороны германской индустрии, которая, под влиянием притока иностранных капиталов, оправится и выступит снова, как серьезнейший конкурент на внешнем рынке, тем более, что дешевый труд даст возможность ей понизить цены. В ответ на это представители финансовых интересов выдвигают свои аргументы: никакого «переэкспортирования» капиталов нет, покуда население покупает иностранные эффекты за счет своих реальных сбережений, а не за счет банковских кредитов. Пока нет признаков кредитной инфляции, нельзя говорить о чрезмерном кредитовании заграницы. Угроза усиления германской конкуренции также весьма сомнительна. Наоборот, предоставление кредитов Германии должно на первых порах стимулировать германский импорт. Дешевые рабочие руки не всегда означают дешевые цены: последние зависят от степени производительности труда, от технического оборудования и т. д. В этом духе ведется постоянная полемика на страницах руководящих экономических органов, в этом духе произносятся речи на годовых собраниях акционерных компаний и т. д. Само собою понятно, что в этих аргументах pro и contra нечего искать научной истины. Они всецело продиктованы интересами группы, соображениями момента. Легко заметить, например, что аргументы, выдвигаемые даже для защиты одного и того же положения, взаимно исключают друг друга. Так, указывают на то, что дешевые рабочие руки при несовершенной технике не могут сбивать цены на мировом рынке, и в то же время защищается необходимость вывоза капиталов в Германию, который будет способствовать поднятию ее промышленной техники. Или чего стоит, например, аргумент, доказывающий, что германский экспорт не опасен, так как на первых порах кредиты будут стимулировать импорт в Германию. Так можно рассуждать только при полном отсутствии перспектив на будущее или при очень скверных перспективах, когда остается воскликнуть: «Après nous le déluge» (после нас хоть потоп). «Используем временную конъюнктуру, сорвем высокие проценты за экспортируемый капитал, а там хоть трава не расти».

С некоторых пор «стабилизация капитализма» сделалась у нас привычным лозунгом, имеющим все шансы стать шаблоном. Полезно поэтому напомнить, что сами капиталисты не очень высоко расценивают прочность этой стабилизации. Характерно, что наиболее пессимистические ноты звучат в английской буржуазной печати. Приведем на выборку несколько наиболее типичных рассуждений, заимствованных нами из экономических еженедельников «Economist» и «Statist» и из консервативного еженедельника «The New Statesman».

Месячный обзор «Economist» за март 25 г. констатирует общий застой в промышленности и торговле. В основных отраслях промышленности — железоделательной, стальной, судостроительной — падение продукции. Угольная показывает незначительное улучшение по сравнению с прошлым годом. В общем, план Дауэса, по мнению обозревателя, еще не дал положительных результатов в европейской экономике, и Лондонское соглашение оказалось недостаточным для урегулирования политических и экономических вопросов. Автор обзора возлагает надежды на будущее, которое должно привести к возрождению Европы под влиянием наблюдающегося теперь хозяйственного роста за пределами Европы: в Австралии, Индии, Южной Америке, Канаде и Китае. Он забывает, что именно индустриализация этих стран в значительной степени обусловила нынешний экономический застой старой Европы.

В другой статье, под названием «Депрессия в железной и стальной промышленности» «Economist» констатирует ухудшение состояния этих отраслей, выражающееся в неуклонном понижении цен и в сокращении производства. При общем индексе товарных цен к концу февраля 25 года в 168,8, цены на железо и сталь стояли только на уровне 134,1, всего на 3,2 пункта выше самых низких цен послевоенного периода, относящихся к ноябрю 1922 г. Число действующих доменных печей сократилось на две единицы, с 167 в декабре 24 года до 165 в феврале. В 1913 году работало 338 домен. Две причины объясняют, по мнению автора, это положение вещей: понижение мирового потребления и конкуренция со стороны континентальных стран. Конкуренция континентальных стран ощущается не только на внешних рынках, но и внутри самой Великобритании, которая увеличивает импорт металла из Европы. «The New Statesman» в статье под названием «Опасное положение британской промышленности» резко подчеркивает безвыходность положения английского хозяйства, поскольку речь идет о мировом рынке: упадок внешней торговли, упадок экспорта капиталов, государственный долг, давящий тяжелой гирей народное хозяйство и т. д.; из всех этих трудностей статья видит только один выход: перераспределение капиталов между промышленностью и сельским хозяйством, развитие внутренних ресурсов Великобритании, чтобы уменьшить зависимость страны от иностранного привоза, и усиление темпа электрофикации, при которой можно было бы убить сразу двух зайцев: удешевить производство и завоевать внешние рынки, а с другой стороны — расширить производство сельско-хозяйственных продуктов. От хорошей жизни таких планов не придумываешь — спасать экономическое положение Англии путем расширения сельско-хозяйственной площади в этой стране, почти не имеющей своего крестьянства и игравшей до сих пор роль «всемирной мастерской». Не менее мрачно настроен «Statist». Он указывает на жестокую депрессию «в угольной, стальной, железной, судостроительной, жестяной, шерстяной и хлопчато-бумажной промышленности, а также в некоторых отраслях машиностроительной, особенно в сельско-хозяйственном машиностроении. Подобные условия складываются к настоящему моменту в Соед. Штатах и даже в Германии»^[62]. И далее он почти в марксистском духе освещает вопрос:

«Дело в том, что мы находимся в настоящий момент в нисходящей фазе того таинственного экономического явления, которое известно под названием мирового промышленного цикла. Со времени окончания большого послевоенного дефляционного периода мы испытали две полные революции в движении товарных цен, и теперь близки к завершению третьей. Характерно для нынешних циклов, что фаза депрессии несравненно обостреннее, чем фаза подъема».

Очень мрачно смотрит на положение вещей также английский ежемесячник «Contemporary Review» (Современное Обозрение). Фундаментом английской промышленной системы была угольная промышленность, которая когда-то питала весь мир. Теперь этот фундамент рушится. Перспективы экспорта угля безнадежны. Сокращение спроса на английский уголь вызвано причинами, которые носят отнюдь не временный характер. И автор статьи о промышленных перспективах детально перечисляет эти причины:

«Франция теперь эксплоатирует рудники, которые раньше принадлежали Германии, и сверх того получает от последней угольные поставки. В то же время она использует свою водную энергию для электрификации железных дорог. Когда электрификация будет закончена, Франция достигнет ежегодной экономии топлива в размере 15 млн. тонн угля. Германия, лишенная угля, воспользовалась в широких размерах своими обширными запасами лигнита (бурого угля). Италия эксплоатирует в широких размерах водную энергию и покупает уголь в России… И даже Россия, которая была рынком сбыта для английского угля, развивает применение водной энергии, и в ближайшем году вся промышленность Петрограда будет электрифицирована»^[63].

Но самое скверное — это прогрессирующее вытеснение угля нефтью, особенно в морском транспорте, автомобильном и пр.

Лейтмотив всех статей, посвященных вопросу о положении Великобритании на мировом рынке — «рабочий вопрос». «Громадное преимущество Германии — десятичасовый рабочий день в железной, стальной и других отраслях промышленности» — заявляет «Statist»^[64]. «Economist» распространяет это преимущество на всю континентальную Европу. «Рабочие континентальных стран работают больше часов за более низкую плату… Квалифицированный бельгийский металлист получает в неделю около 1 фунта 18 шиллингов, квалифицированный французский рабочий — 1 ф. 13 шил. 7,2 пенса, германский — 2 ф. 2 шил. 6 пенсов, в то время, как средняя заработная плата всех английских металлистов достигает 3 ф. 3 шиллингов»^[65].

Есть два пути для того, чтобы улучшить шансы британской промышленности на мировом рынке: либо поднять заработную плату континентальных рабочих до уровня заработной платы в Англии, либо понизить заработную плату английских рабочих до уровня европейской зарплаты. Но первый путь противоречит дауэсовской схеме, рассчитанной на эксплоатацию дешевой рабочей силы в Европе. Остается второй путь — наступление на рабочий класс в собственной стране, переложение на него всей тяжести послевоенного кризиса английской промышленности. И в этом духе делаются недвусмысленные заявления. Наиболее ярким выражением этой тенденции является воскрешение выдвинутого Альфредом Мондом несколько лет тому назад проекта уничтожения государственной помощи безработным. Вместо того, чтобы на государственные средства содержать безработных, предлагается употребить те же суммы для субсидирования фабрикантов. Последние смогут, дескать, опираясь на субсидии, понизить цены на свои товары, расширить сбыт на внешнем и внутреннем рынке; в результате произойдет расширение производства, которое поглотит нынешнюю армию безработных. Само собою разумеется, что этот гениальный план должен попутно способствовать понижению заработной платы в виду того давления, которое лишившиеся поддержки безработные будут оказывать на рабочий рынок. И этот проект, представляющий собою ничем неприкрытое объявление классовой войны, оживленно дебатируется в экономической и общей печати.

Мы говорили до сих пор о тех противоречиях, о тех затруднениях и препятствиях, которые возникают при попытках урегулировать на капиталистической основе вопрос о долгах. С одной стороны, задолжавшие страны объективно не могут платить, так как у них нет и не будет в предвидимом будущем достаточно активного расчетного баланса. С другой стороны, государства — кредиторы не могут принять платежей по долгам, так как платежи возможны только в товарной форме, а ввоз товаров увеличивает конкуренцию на внутреннем рынке. Далее, мы рассмотрели вопрос о кредитах и нашли, что предоставление кредитов в сколько-нибудь широких размерах связано также с громадными внутренними противоречиями и препятствиями для той страны, которая оказывает кредит, если принять во внимание реальную экономическую обстановку. Поставим теперь последний вопрос: может ли страна, которой предоставляются иностранные кредиты, принять их в достаточно широких размерах, и какие на этой почве возможны осложнения? Вопрос на первый взгляд немного странный: какие могут быть препятствия, которые мешали бы обнищавшей стране принять предлагаемые ей средства в кредитной форме, если только условия кредита приемлемы для заемщика? На самом деле, такие препятствия существуют в довольно осязательной форме, и анализу их на опыте Германии посвящена недавно интересная статья немецкого экономиста Ф. Пиннера, написанная специально для «Экономической Жизни». Основные положения Пиннера сводятся к следующему.

Германия может принять иностранные кредиты только до известного предела. Прежде всего, всякий новый кредит рождает новое обязательство, которое увеличивает пассивность расчетного баланса, поскольку необходимо выплачивать проценты и погашать занятый капитал. Далее, иностранные кредиты оказываются преимущественно в товарной форме либо непосредственно (покупка товаров с отсроченной уплатой по ним), либо косвенным путем (получение в кредит иностранной валюты, которую перепродают третьим лицам, импортирующим на эту валюту заграничные товары). Если такой импорт товаров в кредит «не будет поглощаться потреблением внутри страны, а послужит к укреплению производительности германского хозяйства и повышению ее способности к вывозу, иностранные кредиты могут быть оплачены и погашены. Но в Германии, как, впрочем, и в Австрии, в этом отношении не без „греха“, в силу чего в будущем могут возникнуть значительные осложнения».

Наконец, полученная в кредит иностранная валюта может пойти не для оплаты импорта, а в Рейхсбанк для размена на германские деньги. Здесь возникают осложнения валютно-денежного характера. Поскольку в Германии существует система неразменных банкнот, всякий дополнительный выпуск их в обмен на иностранную валюту может вызвать опасную инфляцию. Если же не увеличивать денежной эмиссии, а сокращать кредиты в той мере, в какой выпускаются банкноты для покупки иностранной валюты, то может возникнуть другая опасность: банк потерял бы контроль над кредитным рынком. Наконец, отказ от приема иностранной валюты должен вызвать падение ее курса в отношении германской марки и создать сильные затруднения для экспорта, а также дефляцию, благодаря отказу многих от использования иностранного кредита.

Таким образом, Германия может оказаться перенасыщенной иностранным кредитом еще до того, как ее хозяйство вполне оправится от потрясений военной и послевоенной эпохи, подобно тому, как чересчур обильное питание может нанести вред организму, находившемуся в состоянии длительного голодания. Эту же опасность перенасыщения и кредитной инфляции отмечает и цитированный уже нами Сольмсен в своем докладе о формах заключения иностранных займов. Жадные до высоких процентов, англо-американские финансовые круги могут быстро натолкнуться на неожиданные препятствия. Факты показывают, что пределы кредитования Германии не так уж далеки от достигнутого уровня. Удешевление кредита в Германии под влиянием притока капиталов уже привело к замедлению темпа инвестирования в ней англо-американского капитала, несмотря на то, что общая сумма частных кредитов, предоставленных германским предприятиям, составляла в феврале 1925 года сравнительно немного — всего около 400–600 млн. марок, сверх 800-миллионного правительственного займа.

Существует еще одно препятствие, мешающее нормальному притоку капиталов в Германию, на котором Пиннер не останавливается. Мы выяснили раньше, что наиболее тяжелый кризис пережили в 24 году отрасли тяжелой индустрии в Соед. Штатах и Англии. Они в первую очередь заинтересованы в форсировании экспорта, и если бы вывоз капитала в Германию мог совершаться в форме продуктов тяжелой индустрии, то тем самым была бы создана почва хотя бы для временного, но прочного союза финансового и промышленного капитала. Но дело в том, что в этих продуктах Германия меньше всего испытывает нужду. Она сама располагает избытком оборудования, которое было создано в годы инфляции за счет недопотребления рабочих масс. Германия больше всего нуждается в оборотном капитале, в сырье и продовольствии, т. е. в тех товарах, которые для англо-американского промышленного капитала имеют во всяком случае второстепенное значение. Это обстоятельство, между прочим, подчеркивает и Мультон в своей работе о плане Дауэса, которую мы уже цитировали в связи с вопросом о трансферте.

Мы рассмотрели шаг за шагом те противоречия интересов, которые характеризуют собою новый этап мировой политики империализма. Было бы, однако, заблуждением полагать, что они исчерпываются европейско-американскими отношениями, создавшимися на почве применения «плана Дауэса». Территория современного империализма — весь мир, и взаимные интересы империалистических держав сталкиваются и переплетаются не только на Западе, в бассейне Атлантического океана, но и на Востоке, в бассейне Тихого океана. Японо-американская борьба на Дальнем Востоке является в такой же мере осью мировой политики, как и англо-американский блок, оборотная сторона которого — англо-американское соперничество. Но мы слишком далеко отошли бы от нашей темы, если бы включили в нее рассмотрение всех проблем, выдвигаемых в мировом масштабе послевоенным развитием экономических отношений.

Мы оставляем вместе с ним также в стороне вопросы революционного и национально-освободительного движения в Европе и в колониях, которое тесно связано с политикой империализма. Нашей задачей было показать, каким образом развиваются противоречия в пределах капиталистических групп на почве новых планов урегулирования европейского хозяйства по рецепту Дауэса. Вывод, к которому мы пришли, можно формулировать так: план Дауэса и те планы, которые за ним последуют, ни в какой степени не разрешают основных противоречий послевоенного капиталистического хозяйства, возникших в результате перемещения экономических центров. Он не ликвидирует внутреннюю борьбу в Европе, он не восстанавливает нарушенного равновесия мирохозяйственных отношений. Наоборот, результатом применения плана будет дальнейшее усиление экономического неравенства империалистических государств, наряду с оживлением судорожных попыток реставрации утраченного могущества среди побежденных и полупобежденных в экономической борьбе.

Однако мы знаем, что и самые глубокие противоречия интересов не исключают временных соглашений и комбинаций, рассчитанных на то, чтобы оттянуть момент решительных столкновений, или вызванных общими интересами враждующих сторон против третьего врага. Несмотря на то, что объективный ход экономического развития неизбежно ведет к новому мировому военному столкновению (об этом свидетельствует, между прочим, громадный рост милитаризма, вооружений в новой, не всегда легко обнаруживаемой форме подготовки к химической войне и пр.), империалистические державы боятся новой войны, которая, разразившись слишком рано, слишком быстро после первой войны, неминуемо вызовет революционный взрыв рабоче-крестьянских масс, получивших кое-какой политический опыт и уроки в 1914-18 гг. Поэтому дипломаты руководящих стран ищут пока других форм достижения своих интересов. Они устраивают конференции по «разоружению», серия которых начиналась с Вашингтонской конференции 21 г. Застрельщиком этой «мирной» политики также являются Соед. Штаты — «наш пострел везде поспел», — которые теперь берут в свои руки также дело европейского разоружения, после провала Женевской конференции 24 года. Само собою понятно, что на этих конференциях гуманитарная заатлантическая республика заботится о разоружении своих противников, а не о собственном разоружении. Неудобно также иметь слишком хорошо вооруженных должников, — как напр. Францию, особенно в тех случаях, когда долги собираются взыскивать путем простого отчуждения предприятий, находящихся на территории должника. Французская армия может оказаться плохим сторожем французской промышленности, если последняя перейдет в руки Морганов и пр., хотя с другой стороны эта армия может оказаться небесполезной против второго участника англо-американского блока — Англии. Такой сложный переплет интересов и тенденций не может быть на данной стадии успешно распутан солдатской саблей. Необходима предварительная кружевная работа дипломатических канцелярий, конференций, соглашений, блоков, союзов и пр. «Военные соображения» являются, между прочим, важнейшими в ряду тех, которые заставляют Соед. Штаты идти на блок с Англией, несмотря на свой решающий экономический перевес.

Тов. Радек говорит по этому поводу: «Америка в данной исторической ситуации великолепно понимает, что ей нужно кооперироваться с Англией. Америка имеет громаднейшие богатства, — это самая развитая капиталистическая страна, — но империалистическая политика не ведется посылкой по почте своих богатств; она требует системы морских баз, системы союзов. Америка имеет флот, равный английскому, но американский флот не в состоянии вести никакой войны в данной ситуации без помощи Англии. На Тихом океане Америка имеет только Гавайские и Филиппинские острова, она не может обойтись без Сингапура, который представляет ближайшую сильнейшую базу для англо-американского капитала. Если бы дело шло о борьбе Америки с Англией, то Америка на Атлантическом океане, затем по всему американскому побережью, по которому идут линии связи английского империализма с Европой, не имеет ни одной гавани. Англия имеет ряд гаваней и укрепленных пунктов, она имеет базу в Караибском море, против самого Панамского канала»^[66]. В этом — один из секретов англо-американского блока, который превратится в открытую англо-американскую борьбу, как только Соед. Штаты обзаведутся всем необходимым, может быть, с помощью Франции, которую на всякий случай держат в резерве.

«План Дауэса», наряду с конференциями по разоружению, представляет собою также одну из форм этого временного комбинирования интересов, поскольку речь касается внутри-европейских отношений. Он «примиряет» интересы Франции, которой « обещаны » репарационные платежи, с интересами Англии, поскольку Германия платить не будет и откроет вместе с тем европейский рынок для английских товаров и для английских капиталов, с интересами Америки, которая при помощи пресса межсоюзных долгов фактически становится распорядителем промышленности и транспорта на европейском континенте и, наконец, с интересами самой германской буржуазии, которой предоставляются кредиты и которая получает возможность, хотя бы в качестве агентуры англо-американского капитала, получать приличные барыши путем усиления эксплоатации рабочих масс. Наконец, примиряются как будто интересы Франции, с одной стороны, Германии и Англии — с другой, фактом экономической дезаннексии Рура и обещанием военной дезаннексии, которое очень далеко от реализации. Все интересы с внешней стороны удовлетворены, все противоречия примирены, замазаны, замаскированы. Насколько такое «примирение народов» долговечно, насколько оно действительно примиряет враждующие интересы — было показано в предыдущем изложении.