Пятница, 1 декабря, 2 ч. дня.
Мы с маркизом едем в Тулу; сейчас садимся в экипаж.
Суббота, 2.
В Тулу приехали в 11 1 / 2 часов; остановились у богатого купца, любезнейшего в мире человека. Маркизу дали кровать, а я лег на диване. В 9 часов утра, отправились с визитом к губернатору или коменданту города; это — толстый человек, не говорящий по-французски, но веселый, добродушный и искренний на старый манер. Он нас проводил на завод, занимающий большое место на берегу реки Упы (Opa), которая, как говорят, приводит в движение машины. Изделия завода очень красивы и похожи с виду на английские, но сталь менее крепка и полировка ее, при внимательном рассмотрении, недостаточно совершенна. В складе особенно хороших вещей нет, но мы все-таки видели шпагу, предназначенную для Ивана Чернышева, и превосходную по тонкости отделки. По приказанию Потемкина, маркизу самому предоставили выбрать, что ему понравится; он выбрал карабин.
По выходе из мастерских, мы были в церкви, очень хорошей и в своем роде прекрасно расписанной. Там в это время служили благодарственный молебен (Te deum) по поводу годовщины привития оспы Императрице. Был пушечный салют и проч.
Обедали у губернатора; было много народу, и между прочим епископ, при своем входе благословлявший каждого в отдельности, причем у него все целовали руку, даже две дамы, бывшие в числе приглашенных.
Хозяин любит пожить и похож на наших старых дворян, что касается добродушной веселости; но я заметил, что манеры его более изысканны, а привычки отличаются той роскошью, которая особенно свойственна русской национальности, единственной, кажется, в которой даже крестьянки белятся и румянятся.
Обед по старым обычаям сопровождался тостами за здоровье Императрицы и их Императорских высочеств. Кроме епископа, был еще архимандрит или аббат, заведующий монахами, который не сказал ни слова, но не пропустил ни одного тоста.
В пять часов мы вернулись домой, где губернатор отдал нам визит. К счастию, он просидел не долго и в 6 часов мы выехали обратно в Москву.
Понедельник, 4.
Утром мы с Порталисом гуляли, а потом обедали у итальянцев Мочениго и Мари. Первый, уж не знаю, как попал на русскую службу, но репутация его не завидна; впрочем, он родственник Дожа[38], другой — добрый малый, очень образованный и путешествующий как философ, для собственного удовольствия. Я потому стремился с ними сойтись, что они знакомы с обер-шталмейстером.
Четверг, 7.
При дворе парад, по случаю праздника св. Георгия. Императрица учредила военный орден имени этого святого, на подобие нашего ордена св. Людовика. Не знаю, сколько уже имеется вообще кавалеров, но первой степени только четыре. Императрица председательствовала на парадном обеде. Принц Ангальт тоже сегодня принят в число кавалеров, чего едва ли заслуживает.
Я попал ко двору только поздно вечером, по причине отправки курьера.
Пятница, 8.
При дворе состоялся маскарад; я был с Порталисом. Он разговаривал со своей графиней, а я танцовал с Нарышкиной, которая сама об этом просила. Она видела, что я с нее глаз не спускаю на балах.
Комбс заметил, что когда я приехал, то она сделала знак даме, с которой разговаривала, та взглянула на меня и потом обе продолжали говорить, улыбаясь. За полчаса до отъезда, я говорил с маленьким Волконским, стоявшим недалеко от нее.
Мой соперник, Измайлов, видел, я полагаю, мое ухаживанье за Нарышкиной. Мы с ним разговаривали и, перед концом бала, он признался, что имеет большое горе и с чувством несколько раз повторил это.
Суббота, 9.
Утром я был у кн. Михаила Долгорукого, которому рассказал историю своего знакомства с Порталисом и про любовь последнего к графине. Князь был очень удивлен посылкой писем и проч. Затем пришел сам Порталис и Долгорукий посоветовал ему поступить на морскую службу, о чем ходатайствовать через меня у графа Андрея[39]. Вечером я был у последнего, но еще не для того, чтобы просить о Порталисе, а только для того, чтобы заручиться им для своих целей. Мы очень сошлись; он говорил о своем проекте описать, в стихах любовь — в 18 лет и в 24.
Был с визитом у графини Шереметевой[40], и так как моя карета уехала в виду того, что я останусь ужинать, то мне пришлось ехать к гр. Шуваловой в санях. Там я застал принца Ангальта; он был в мечтательном настроении и спросил, что я предпочитаю, Альзиру или Заиру. Я отвечал, что первая пьеса хороша в чтении, а вторая — на сцене и кроме того я предпочитаю Заиру в качестве любовницы. Это ему очень понравилось и он вполне со мной согласился.
Понедельник, 11.
При дворе — праздник св. Андрея. Утром я там был. Нарышкина опять дежурная, как я и думал. Вечером я танцовал с ней менуэт и сказал, что нахожу его слишком коротким. Потом она заставила меня танцовать с девицей Корсаковой. Шутил с гр. Андреем по поводу его именин, говоря, что если бы знал это, то прислал бы ему поздравительные стихи.
Вторник, 12.
После обеда разговаривал с гр. Брюлем о здешнем обществе, граф говорит, что здесь трудно завязывать приятные интриги, потому что барышни тотчас же заговаривают о браке, как только вы скажете им какую-нибудь любезность. Затем он говорил о чувствительности принца Ангальта, о его любви к девице Плещеевой (Plechef), самой красивой и добродетельной во всей Москве. Однажды, у гр. Разумовского, слушая трио из Земиры и Азора, принц Ангальт стал печальным и рассеянным. Увидев это, гр. Брюль сделал ему знак, напомнивший Плещееву (?), тогда принц вдруг вздрогнул и конфузливо попросил избавить его от таких напоминаний. Эта застенчивость и конфузливость дает понятие о чувствительности его сердца и заставила меня питать к нему истинную дружбу.
Среда, 13.
Утро прошло без приключений. Вечером был у гр. Андрея Разумовского, который с каждым днем становится со мною любезнее. Ужинали вместе у гр. Шуваловой, дорогой я просил за Порталиса. Граф отвечал очень любезно и откровенно, обещая сделать что может, но посоветовал мне попросить еще графа Ивана Чернышева, как морского министра, так как Порталис хочет поступить в морскую службу.
Приехав к гр. Шуваловой, мы там застали принца Ангальта. Шувалов продекламировал мне несколько стихов из сочиняемого им послания к человеку, призванному к делам из отставки. Довольно легко написано, есть хорошие стихи.
За столом я сидел рядом с принцем Ангальтом. Мы говорили о чувствах и дружбе между женщинами. По этому поводу он мне привел в пример дружбу Плещеевой и другой девицы. У одной из них случился пожар; она прежде всего бросается спасать шкатулку с письмами подруги, не обращая внимания ни на что другое; а подруга, узнав о пожаре, вскакивает с постели и, в ночном костюме, хочет бежать справиться о судьбе своего друга.
Суббота, 16.
Все утро я просидел дома, где и обедал. После обеда у меня был маленький кн. Долгорукий, а потом явился Порталис. Мы говорили о графине, я был очень весел и шутил над ним, а он отмстил мне сообщением, что, по словам Шереметева, Пюнсегюр тоже влюблен в Нарышкину. Это на меня подействовало, я стал угрюм и грустен. К довершению неудовольствия, Пюнсегюр просил меня поехать с ним к генералу Солтыкову[41]. Дорогой я старался выведать от него, уедет ли он весною, но ничего не добился. Судя по многим признакам, по его склонностям и поведению, я думаю, однакоже, что он влюблен в Нелединскую.
Воскресенье, 17.
Вечером мы были в театре. Порталис ничего не сказал своей графине, хотя собирался говорить с ней в последний раз перед отъездом из Москвы. Выходя из театра, он получил суровый выговор от гр. Чернышевой, жены Захара, которую нечаянно толкнул в толпе. Это самая злая женщина в мире и по временам очень нахальная. Это одна из тех мужчинообразных женщин, о которых говорит Дидро, и которые особенно противны мужчинам.
Понедельник, 18.
Сегодня, в 8 часов утра, я был у гр. Андрея, который едет с великим князем в Петербург. Мы обещали писать друг другу и расстались очень дружелюбно.
В 10 часов был у меня принц Ангальт. От имени одной дамы он просил у меня стихов, написанных мною для гр. Андрея, в день его именин. Я думаю, что эта дама подруга девицы Плещеевой. Затем он говорил о кн. Лобковиче, австрийском после, и его соперничестве с гр. Лясси, гордость которого не может перенести первенствующего положения Лобковича. Я при этом подумал о положении нашего маркиза, немножко подчиняющегося гордому испанцу и потому находящемуся между двух огней. Постараюсь сделать так, чтобы он взял верх, что вполне возможно благодаря его богатству, достаточному, чтобы держаться на высоте положения.
Принц Ангальт предложил мне обедать у гр. Панина, с кн. Екатериной Романовной Дашковой. Я сказал об этом маркизу, который был очень польщен таким вниманием; мы отправились все вместе. Я с большим интересом наблюдал эту женщину, прославившуюся той ролью, которую она играла при революции[42], своим характером и честолюбием, поссорившим ее с Императрицею. За обедом она говорила мало, может быть потому, что мы тут были — она терпеть не может французов. Англичан она, напротив, очень любит. Она часто ездит в Ирландию, где проводит несколько времени с своим сыном, воспитание которого поручила Юму[43]. За столом я сидел рядом с принцем Ангальтом и, говоря о вкусах княгини Дашковой, о любви ее к английской литературе, вспомнили о сантиментальном путешествии Иорика, которое ей особенно нравится. Принц обещал перевести мне несколько страниц из одного немецкого журнала, по этому поводу.
Ужинал у Нелединской, где много говорил с кн. Волконской, с которой недавно танцовал в клубе. Это — одна из близких знакомых кн. Одоевского, одна из обожаемых им женщин.
Вторник, 19.
Приходил Порталис и сказал, что был у гр. Шереметева. Они много говорили о любви и делали друг другу признания. Шереметев так расчувствовался, что плакал; такая чувствительность делает ему честь и выкупает, на мой взгляд, заметный недостаток разума. Между прочим они говорили о любовных чувствах Пюнсегюра, и Шереметев думает, что предметом их теперь является Нелединская. Известно наверное, что Пюнсегюр уедет раньше нас. Он хотел меня уверить, что нуждается в лечении, но я в этом сильно сомневаюсь. Вечером мы с ним долго толковали и он уверял, что не влюблен, но довольно слабо. Так как он должен выехать в один день с Нелединской, то я, чтобы узнать его намерения, советовал выехать днем раньше или позже. Он ничего не сказал, но, кажется, ему это понравилось.
Маркиз, с которым мы теперь в хороших отношениях, пришел ко мне поболтать четверть часика; он едет ужинать к граф. Шереметевой. Я принял его не одеваясь, запросто, у камина.
Среда, 20.
Принц Ангальт и гр. Брюль пригласили меня вместе обедать. Принц в очень горячих выражениях говорил о своей любви. Вчера он там провел целый день с гр. Брюлем: читали мое послание к гр. Андрею и рассуждали по этому поводу. Меня больше всего радует возрастающая интимность между принцем и мною.
За столом говорили о разных обычаях. В России, например, пьют водку ( chole? ) перед обедом и едят десерт в гостиной, уже вышедши из-за стола. В качестве дессерта подаются обыкновенно варенья разных сортов и их берут той же ложечкой, которой едят, не вытирая ее. По праздникам тосты пьются опять-таки всеми из одного бокала, причем вежливость обязывает только оставить в этом бокале немного вина и выплеснуть его куда-нибудь, прежде чем передать бокал соседу. Принц Ангальт рассказывал, что в Польше, в некоторых домах, при прибытии или удалении гостя об этом громогласно объявляют несколько лакеев.
Четверг, 21.
Был фейерверк в честь турецкого посланника. Мы, с прочими иностранными послами, смотрели его из дома Императрицы, куда были приглашены. Там я встретил обер-шталмейстера Нарышкина, который меня обнял и возобновил приглашение бывать у него в Петербурге. Не знаю, к чему клонят все эти любезности, но приглашением воспользуюсь с удовольствием. Что касается фейерверка, который я плохо видел, то я заметил только дерево прекрасного зеленого цвета. Это искусство процветает в России; им занимаются артиллеристы.
Затем мы направились в клуб. Там я встретил Поггенполя[44], который был очень ласков со мною и настоятельно просил часто видеться с ним в Петербурге. Не знаю, откуда он знает о моей склонности к Нарышкиной, но довольно прозрачно шутил на этот счет.
Назначили наконец русского посланника в Константинополь — некоего Стахеева ( Stackief ); для него это большое счастье — будет получать 40 000 рублей жалованья.
Пятница, 22.
Утром мы с маркизом были у турецкого посланника. Он спросил, француз ли я; маркиз отвечал, что я принадлежу к посольству и назначен королем. Он мог бы прибавить, что я прихожусь ему племянником, но не прибавил этого. С четверть часа поговорили, а затем невольники принесли разные сласти и подавали их нам, стоя на коленях; после сластей, таким же порядком они подали нам превосходный кофе, снабдив предварительно, вместо салфеток, шелковыми платками. Под конец визита нас угощали еще очень вкусным шербетом, подавали розовую воду для мытья рук, жгли разные куренья, и все на коленях. На прощанье нам поднесли подарки: маркизу — шаль для жены и муслиновый галстук ( cravate? ), шитый по краям шелком и золотом, а нам с Пюнсегюром — по галстуку. Таков, сказали нам, восточный обычай.
Вечером присутствовали на балете, исполненном воспитанниками и воспитанницами Воспитательного Дома, притом так хорошо, как только можно желать. Кто-нибудь спросит, пожалуй, зачем бедных сирот дрессируют в танцовальном искусстве? Я не нашел бы ответа на этот вопрос, но может быть роскошь, царствующая теперь во всех государствах Европы, заставляет подготовлять учеников современных школ ко всем наукам, искусствам и ремеслам. Любопытно, к каким результатам это приведет. Балет мы смотрели после того, как прошлись по всем мастерским Воспитательного Дома. Никогда не забуду оригинальной фигуры некоего г. Демидова, которого мы там видели. Этот странный субъект, похожий на арлекина, обладает, однакоже, большим достоинством — он очень богат и умеет с пользою тратить свои богатства: он пожертвовал Воспитательному Дому 100 000 рублей, т. е. полмиллиона франков.
Суббота, 23.
В 4 часа вечера, Пюнсегюр уехал в Петербург, с своим новым лакеем, похожим на девочку. Уезжая он мне сказал, что вчера, из его комнаты, кто-то украл 27 рублей. Это нас очень опечалило, в виду подозрений, которые поневоле возникают.
Воскресенье, 24.
Часть дня я провел в приготовлениях к отъезду. Затем мы с маркизом были у московского губернатора, кн. Волконского, у фельдмаршала Румянцева, и проч. Дорогой разговаривали. Маркиз сказал, что нельзя разрушать в народе религию, не имея чем заменить ее, и что в этом лежит причина бесчестности простого народа. Петр I, унижая духовенство, которого боялся, понизил его нравственное достоинство; теперь в этом сословии царствует посредственность — нет у него ни знаний, ни вдохновения, а потому и народ не получает воспитания. Так думает маркиз и я полагаю, что он прав во многих отношениях. Надо однакож знать, насколько нравственные принципы сдерживают грубых людей, руководящихся только инстинктами; на них может действовать только угроза наказанием и обещание награды. Нельзя не признать, что честность здесь явление редкое и даже не всеми понимается, так как многие не скрывают отрицательного своего к ней отношения. Недавно один офицер ходатайствовал перед начальством об ордене св. Георгия, приводя вполне достаточный к тому повод. «Нет, отвечало начальство, я воспользуюсь этим поводом ради такого-то». Такая откровенность доказывает, что начальство понятия не имело о чести и справедливости. Лучше бы уж оно сфальшивило и постыдилось признаваться в бесчестном деле.
Из этого я заключаю, что и здесь, как повсюду, люди руководствуются личными интересами; но так как здешнее общество еще не сложилось, так как о народе никто не заботится и все его развращают, то здесь и не мог еще установиться сословный дух, основанный на законах чести, не может пользоваться уважением и честность, не приносящая никаких личных выгод.
Со вторника 26 по субботу 30.
Я простился со всеми моими знакомыми в Москве и с самым городом, которого, вероятно, никогда более не увижу.
Выехав из Москвы в 4 1 / 2 часа, мы ехали до самого Петербурга, останавливаясь только на час или полтора в сутки, чтобы пообедать. Ничего интересного на этом пути не случилось. Всего мы проехали 735 верст, коих нужно немножко больше четырех, чтобы составить одно французское лье. Каждая верста отмечена придорожным столбом с цифрою.
По России вообще лучше ехать, не останавливаясь и днем и ночью, потому что там нет таких пристанищ, как во Франции; постели вы нигде не найдете и те домики, в которых мы останавливались для обеда, снабжали нас только посудою. Это неудобство обусловливается манерой русских вельмож путешествовать — они всегда берут с собою все необходимое: кухню, постели и пр. Гостиницы становятся поэтому ненужными. По дороге от Москвы к Петербургу есть, однакож, две довольно сносных: одна — в Твери, другая в Новгороде. Кроме того крестьяне очень гостеприимны, и пускают в свои дома всех, желающих остановиться, причем остаются довольны всем, что вы захотите им дать.
Для приезда Императрицы, заранее подготовляют дома, в которых бы можно было остановиться с большим удобством, чем у крестьян, помещения которых совершенно невыносимы для француза, по причине страшной жары, которая в них царствует. Тогда и лошадей можно найти сколько угодно; до Новгорода, за них платится по копейке на лошадь и версту, а с Новгорода — вдвое. Но и это очень не дорого. Кучерам дают сколько угодно, начиная с пяти су: от этого зависит скорость езды.