Воскресенье, 1 октября.
Сегодня большой бал при дворе по поводу рождения Наследника. Императрица, однакож, не выходила, она нездорова. Я не танцовал и ушел раньше конца бала.
Вторник, 3.
День коронации. Опять большой бал и опять Императрица на нем не присутствовала по нездоровью. У нее лихорадка. Обедали мы у вице-канцлера графа Остермана. Вечером, на балу, маркиз играл в карты с великой княгиней, потом был ужин.
Пятница, 6.
Маркиз катался верхом с Лясси и обедал у него, а вернувшись сказал, что мой ярославский дневник очень нравится всем, кроме барона Нолькена (Nolken)[26], который хотя и хвалил этот дневник, но заметил, что ему было бы приятнее, еслиб там не упоминалось об нем. Никто, впрочем, не нашел в этом упоминании ничего обидного.
Маркиз советовал мне повидаться с Лясси, что я тотчас и сделал. Лясси прекрасно меня принял и очень смеялся над огорчением барона Нолькена, которому не советовал ничего говорить по этому поводу, надеясь, что обида пройдет сама собой. Меня это положительно рассердило: неужели нельзя пошутить, чтобы шутку сейчас же не приняли всерьез и не заподозрили в вас желание написать эпиграмму? Я уже дорогою составил себе мнение об Нолькене; он слабохарактерен, мелочен и подозрителен. Теперь это мнение подтвердилось.
Воскресенье, 8.
Утром — большой выход при дворе и целование руки Императрицы. Вечером — музыка и карточная игра. Маркиз играл с Императрицей.
Пюнсегюр, по его словам, боится влюбиться в маленькую Нелединскую, жену каммергера, потому что в нее до сумасшествия влюблен граф Андрей Разумовский[27]. Такая рыцарская заботливость о сопернике пахнет, по моему фатовством; поэтому я порядочно таки над ним посмеялся — слишком уж много претензий у голубчика.
Понедельник, 9.
Маркиз вместе с Лясси и графом Сольмом уехал сегодня в Гиэрополис имение фельдмаршала, Захара Чернышева, который пригласил великого князя. Там будут спектакли и проч.
Среда, 11.
У нас обедал Мартин. Он мне сообщил под секретом, что князь Михаил Долгорукий состоит в связи с женою фельдмаршала Чернышева, и в последнее время стал очень беспокоен; это потому, должно быть, что Лясси успел его заменить, как кажется. Я показал Мартину мой ярославский дневник, очень ему понравившийся. Он говорит, что нравы описаны верно и что Императрица прочла бы дневник с удовольствием, если бы кто-нибудь ей об нем сказал. Затем мы говорили о делах. Он вновь рассчитывал стать вице-консулом, и показывал мне письмо из Петербурга, в котором его извещают, что генеральный консул, Лессепс, примет его в свои помощники с удовольствием. Но он хотел бы получать жалованье от двора (?) и просит 2000 рублей. Дюран, считавший вице-консульство в Москве необходимым, должен показать министру докладную записку Мартина по этому поводу. Маркиз тоже будто бы собирался писать об нем де-Верженну, но от меня он это почему то скрывает.
Вечером был Порталис и прочел мне письмо, написанное им к своей возлюбленной, но письмо это никуда не годится и он желает, чтобы я ему помог.
Воскресенье, 15.
Сегодня утром я забавлялся музыкой. Маркиз вернулся ночью и очень доволен своей поездкой. Рассказывал о великом князе и его жене. По его словам, характер первого еще не сложился, что сразу видно; великая княгиня обладает большим характером, но оба не любят русских и плохо скрывают это, почему и в свою очередь не пользуются особенной любовью. Маркиз сказал еще, что не верит, чтобы графиня Чернышева была особенно хорошего мнения о Порталисе, но я думаю, что он ошибается. Он уверен также, что слухи о связи Чернышевой с князем Михаилом Долгоруким и о замене последнего испанским посланником несправедливы. Наш маркиз недоверчив в этом отношении; он судит по себе.
Когда я пришел к себе, то застал аббата, очень испуганного и пришедшего спросить у меня, слышал ли я пушечный выстрел при заходе солнца. Я отвечал, что слышал что-то такое, но не обратил внимания. Он тогда сказал, что это похоже на какой-то сигнал, что в народе заметно сильное брожение, ропщут против Императрицы и Потемкина, что воры, которых ежедневно ловят, суть остатки шайки Пугачева. Это может быть и правда, но что Пугачев не пойман, как уверяет аббат, этому я не верю. Аббату кто-то сказал, что вместо Пугачева взят и казнен один из его партизанов. Говорили также аббату о проекте войны между Россией, Австрией и Швецией. Этому я также не верю. Императрица достаточно тщеславна, чтобы завидовать Марии-Терезии, но слишком горда и умна для того, чтобы начинать войну при настоящих обстоятельствах.
Понедельник, 16.
Сегодня я с утра оделся для того, чтобы идти к барону Нолькену, объясниться с ним насчет моего ярославского дневника и, если нужно, то хоть подраться, да кончить это дело. Я был готов на все. Объяснение наше, с самого начала, приняло натянутый характер, что мне не хотелось. Наконец, видя, что он начинает завираться, я сказал, что готов ему дать какое он хочет удовлетворение, но во всяком случае желаю кончить это дело шуткой или чем-либо серьезным. Не знаю, понял ли он меня, но на этом мы кончили. Я отправился к Лясси, дал ему отчет во всем происшедшем и попросил возвратить мне дневник, чтобы я мог послать его Нолькену для сожжения. Лясси не согласился. Не знаю, что из этого выйдет.
Получил депешу для шифровки. Маркиз говорит, что в воздухе носится что-то такое, чего он никак не может выяснить. Был сегодня в одном доме, где его присутствие видимо стесняло, но узнать ничего не мог.
Среда, 18.
Сегодня мы с маркизом и Пюнсегюром смотрели дом, приготовленный для турецкого посольства (гр. Бутурлиной). Он хорош и меблирован по восточному, то есть диванами и подушками. Оттуда мы отправились в дом некого Загряжского, чтобы видеть въезд посланника. Он ехал верхом, окруженный свитою. Самое замечательное — лошади, приведенные для подарка Императрице. В общем — ничего особенно великолепного; свита, однакож, человек в пятьсот по крайней мере.
Четверг, 19.
Мы с Пюнсегюром смотрели прием турецкого посла у Панина. Он приехал в придворной карете, с эскортом гусар, и вошел в комнату поддерживаемый под руки двумя турками. По лестнице всюду расставлены лакеи в ливреях министра иностранных дел; приемная также полна ими. Вторая приемная занята чиновниками министерства, а Панин был один в своем кабинете и принимал посла со шляпой на голове, так как и посол не снял своей чалмы. В глубине кабинета были поставлены два одинаковых кресла, на которых собеседники и сидели. С обеих сторон наговорено много любезностей. Турок, старик лет шестидесяти, говорил очень вежливо и даже умно; его угостили фруктами и вареньем, после чего он ушел, передав Панину два письма великого визиря — одно к Императрице, а другое к министру — и две шали (mouchoires) для тех же лиц.
За обедом у нас были гости. Вечером я отправился в театр, а оттуда в клуб, где проскучал до 11-ти часов. Сегодня была депеша к Лессепсу, но мне некогда было ее шифровать, так что этим занялся Комбс.
Князь Михаил Долгорукий говорил Порталису, что маркиз Жюинье прослыл глупым и что Пюнсегюр его не уважает; никто его орлом и не считал. Не дальше как сегодня он сделал нечто, чему очень радуется — сам покупал утром рыбу на рынке. Смешно, разумеется, но вполне соответствует его характеру.
Суббота, 21.
Я вышел утром в половине одиннадцатого, чтобы отправиться во дворец смотреть прием турецкого посла. Нам пришлось ждать довольно долго. Прием состоялся в Грановитой Палате (Salle aux Piliers du Kremlin?), в которой поставлен трон. Императрица со свитою вошла в половине второго. Посланник был введен церемониймейстером графом Брюсом (Яковом Александровичем). Войдя в зал, его турецкое превосходительство Абдул-Керим Эффенди, Бейлербей Румелийский, сделал первый поклон в шести шагах от трона, затем — второй несколько поближе, и подойдя к самому трону, стал говорить речь, продолжавшуюся минут 5–7. Толмач переводил эту речь по русски. Императрица милостиво отвечала; потом принесли подарки, то есть шали, пахучие эссенции и проч. Все это положили на стол, находившийся справа от трона. С этой стороны, на ступенях последнего стоял вице-канцлер Остерман, а с левой — обер-мундшенк Нарышкин. Потемкин стоял подальше и Императрица ему по временам улыбалась. Из дворца мы отправились к г-же Соловой (Solof)[28], но там уже пообедали, так как церемония кончилась в четыре часа.
Я забыл сказать, что на приеме турка статс-дамы и фрейлины стояли справа от трона, а рядом с ними, около Ее Величества — иностранные послы. Митрополит Московский Платон, с духовенством, стоял слева. Их Величества, Наследник с супругой, смотрели как из ложи из внутреннего окна, проделанного вверху залы.
Воскресенье, 22.
Сегодня утром я не был при дворе, пришлось шифровать одну депешу, но вечером туда отправился. Был бал и так как на нем присутствовал турецкий посланник, почему все дамы были в русских костюмах, то есть без фижм (papiers), то танцовали только контрадансы. Когда мы прибыли, бал уже начался, но, не смотря на большую тесноту, мы успели пробраться к танцующим. Я очутился около Нарышкиной (Наталья, дочь обер-шталмейстера), младшей из фрейлин, очень хорошенькой и обладающей искренностью первой молодости. Она спросила, буду ли я танцовать, я отвечал, что да, если только с нею. Она обещала. Во время танцев я заметил, что мое скромное ухаживанье нравиться, а поэтому и сам почувствовал некоторый интерес, который мог бы перейти в любовь, если бы поддерживался. К тому же воображение мое было уже подготовлено маркизом и Пюнсегюром, которые очень хвалили эту молодую девушку. А кроме того, я припомнил, что в день нашего представления Императрице и фрейлинам, Нарышкина особенно внимательно на меня смотрела и потом, на первом же или на втором балу, прислала Александра[29] Куракина пригласить меня танцовать с нею. Признаюсь, что все это заставило меня пожелать завести с нею интригу, и что эта идея разлила радость в моем сердце, печальном и ноющим, так сказать, со дня отъезда из Франции. Это сердце слишком нуждается в привязанности и женщины, я полагаю, необходимы для моего существования. Избранница никогда мною не будет позабыта; та, которую я любил так нежно, никогда не покинет моего сердца!
Понедельник, 23.
Мы с Комбсом говорили о Порталисе и о его любви к гр. Чернышевой. Он хочет, чтобы я ему составил письмо и мне пришло в голову послать это письмо со своим лакеем. Этим я услужу графине, избавив ее от какой-нибудь нелепой выходки Порталиса, потому что влюбленные часто бывают нескромны по излишней горячности и неблагоразумию.
Вторник, 24.
Утром мы с Порталисом были с визитом у кн. Степана Куракина и у Измайлова. Я сообщил Порталису свой план относительно его любовных дел. Он был в восторге и обещал представить меня гр. Нарышкину, отцу хорошенькой фрейлины, обер-шталмейстеру[30].
Среда, 25.
Утром мы осматривали Кремлевскую сокровищницу (Оружейную палату?). Много там богатых ваз, украшений, шитых жемчугом и драгоценными камнями. Видели превосходную чашу (потир?), которую сама Императрица поставила на престол, в виде жертвы по поводу заключения мира. Она золотая, и самый кубок греческой формы поддерживается тремя кариатидами, составляющими ножку. Все осыпано драгоценными камнями, в особенности рубинами. Видели Евангелие, покрышка которого великолепно украшена бриллиантами. Но что меня особенно заинтересовало, так это коллекция старинного оружия и сбруи. Последняя шита жемчугом и камнями, по восточному обычаю. Видели также серебряный трон, стоящий в одной из зал. В 1862 г. он служил двум братьям, Петру и Иоанну Алексеевичам, царствовавшим вместе. В спинке трона видно отверстие, сделанное для их сестры, честолюбивой и властолюбивой царевны Софьи. Через это отверстие она шептала царям свои советы.
Обедали мы у гр. Сольма, прусского посланника. Барон Нолькен просил меня разъяснить некоторые французские обороты речи, что ему нужно для рассказа о путешествии в Гиэрополис, написанного стихами и прозой, по образцу моего ярославского дневника. Надеюсь, что его рассказ помирит нас, как мой дневник поссорил. Нолькен обещал прочесть мне его с тем, чтобы я сделал поправки, какие найду нужными. Завтра, я с этой целью отправляюсь к нему обедать.
На спектакле был турецкий посланник и задушил нас табачным дымом.
Четверг, 26.
Обедал у барона Нолькена, читали его рассказ о путешествии в Гиэрополис, который очень хорошо написан для не-француза. Я сделал некоторые маленькие поправки и с удовольствием увидал, что ссора наша кончилась.
Был с визитом у гр. Шувалова и его жены; приняли превосходно. Граф прочел мне экспромт Вольтера во сто строк и рассказ в прозе, который доставил мне большое удовольствие. Хотели оставить меня ужинать, но клуб помешал мне остаться. Танцовал до часу ночи.
Пятница, 27.
Маркиз обедал у Алексея Орлова для того, чтобы видеть Souharas (?). Вернулся он в семь часов и вошел в ложу графини Чернышевой, где я в то время находился, чтобы поговорить с графиней о делах моего камердинера. Маркиз помешал этому разговору, но, выходя из ложи, я предложил графине руку и просил ее протекции для распродажи товаров, привезенных моим лакеем. Я обещал прислать их к ней. Она поблагодарила, но не обещала ничего определенного. Вернувшись домой, я сказал Порталису, что пошлю завтра к ней Гарри, который, вместе с кружевами и блондами, передаст ей и его письмо.
Затем меня потребовал маркиз, заявивший желание, чтобы я познакомился с г. Обри, французом, служащим в министерстве Панина.
Суббота, 28.
Сегодня я завтракал у князя Александра[31]. Он принял меня дружески.
Перед уходом из дома, я послал своего лакея к графине Чернышевой с товарами и запечатанной в конверт книжкой романа, в которую были вложены два письма: одно — от Порталиса, а другое — от меня, с объяснениями и извинениями по поводу странной выходки, на которую решаюсь.
Когда пришел лакей, графиня садилась в карету. С товарами она велела ему придти после, но книжку взяла и лакей видел, как она читала письма, сидя в карете. Передача книжки, однакож, очень ее удивила.
Обедал у г. Панина и очень много говорил с кн. Василием Долгоруким[32], с которым мы рядом сидели за столом. После обеда представился Обри, с которым у нас оказались общие знакомые. Но я был очень осторожен и рассыпался в любезностях, говоря, что очень хотел с ним познакомиться, так как слышал об нем много хорошего.
Воскресенье, 29.
Утром был при дворе. Императрица не появлялась; народу было не много. Видел маленькую Нарышкину и говорил с ней до прибытия великого князя. Она была очень любезна и сообщила, в чьей ложе будет во время спектакля. Я не стал расспрашивать подробностей, но знаю, что это ложа директора театров[33] (directeur des spectacles), что соответствует камер-юнкеру (gentilhomme de la Chambre) у нас во Франции. После обеда был вместе с Пюнсегюром у гр. Шереметева[34], где встретил Обри, который, как говорят, часто там бывает. Я ему говорил о предупредительности, с которой здесь относятся к англичанам, и выразил мое удивление по этому поводу. Он отвечал, что это результат привычки. Маркизу очень хочется узнать, что из себя представляет этот человек.