Из всей смеси племен чаще всего и больше всего приходится возиться с малороссами. Малороссийские герои любят, чтобы с ними няньчились так же, как и мало-российская толпа. Такая уж нежная и чувствительная душа у них. Но зато, какие крепкие и великолепные тела!
Вот два молодых ходока Екатеринославской губернии, Куц и ЛаскАвый. Что за рост, какая стройность! Они скромно стоят позади толпы, но на лицах их написана уверенность, что их заметят. И нельзя не заметить: толпа им по плечо, а лица великанов просто картины: черноволосые, усы точно шелковые, темнокарие глаза смотрят гордо и весело, лица нежной белизны, с легким румянцем, розовым как роза. Когда они подошли ближе и стали, точно два молодых дуба выросли рядом. И какая огромная силища, должно быть, заключается в этих телах, которые стоят так легко и свободно, одетые в свитки из тонкого темнокоричневого сукна.
Вот несколько старых богатых тавричан, овцеводов. Одни еще не расстались с заветными свитками, другие уже облеклись в гороховые пиджаки немецкого покроя и навертели на шеи шарфы. Пиджаки у немцев лучше, но куда немецким лицам и головам до этих! Эти — точно Микель-Анджеловской работы: одни идеальные, другие каррикатурные, но тоже Микель-Анджеловские. Хоть бы этот прямой как стрела старик, с седыми волосами, львиной гривой падающими с головы, с орлиным носом, черными, пронзительными глазами и бородой по пояс. Моисей, да и только. Или чем не характерна эта каррикатура, в девять пудов весом. Круглая как шар голова. Круглое как арбуз лицо. Сизый нос, сидящий на лице с такой уверенностью, как будто он на нем хозяин, а все прочее ничто. Два маленьких серых, совершенно круглых глаза, зорко смотрящих с обеих сторон носа и нисколько не смущающихся таким странным соседом. Огромный живот, едва уместившийся в длинном гороховом сюртуке. На плечах не то шинель, не то какая-то хламида, распахнутая спереди и спускающаяся по бокам до земли. Вдобавок, этот Фальстаф усиливается придать своему лицу выражение сиротства и беззащитности. Или эти женщины, высокие, стройные, с лебедиными шеями, с круглыми, кошачьими головами. Ими можно любоваться как картинами, как статуями. Если южные малороссы — статуи, то северные, измельчавшие, — статуэтки. Но тип сохранился. Те же краски, те-же лица, те же пропорции, — только величина уменьшена.
Малороссийские герои держат себя совершенно так-же, как и малороссийская толпа. Прямо приступить к делу они никак не могут; рассказать всего, что им нужно, сразу они тоже не расскажут.
Вот входят герои из героев. Это уж совсем господа. И черные сюртуки, и сапоги, чищенные ваксой, и карманные часы, и крахмальные сорочки.
— Позвольте вам представиться. Крестьяне Бердянского уезда: Кряк, Гуз, Бушуй и Туник.
— Что вам угодно?
— Крестьяне мы. Конечно, мы уже настолько понятия имеем, да и кроме того, благодарение Богу, люди не бедные, и потому фамилии наши теперь уж не так, как у отцов, и называемся мы Кряков, Бушуев, Туников и Гузовский; но по паспортам, к сожалению, все-таки значимся попросту.
— А дело ваше?
— Дело наше тяжелое, затруднительное. Мы люди, благодарение Богу, не бедные, деньги имеем. To-есть, какие там деньги! Так вот только черные сюртуки носим! Ну, деньги имеем, холоду не терпим, голоду не испытываем. Благодарение Богу. Но односельчане наши — мы ведь крестьяне, попросту, мужики — можно сказать, до последней крайности обеднели. Знаете-ли, прежде земли было действительно достаточно, можно было и хлеб сеять, и овец водить, и сено косить. Но с течением времени все делились, и теперь дошло до того, что наши односельчане удивительно бедствуют. Поверите-ли, так жалко на них смотреть, так жалко, что мы: я, Гузовский, и мои товарищи и даже родственники, правда, не очень близкие, но и не дальние, Кряков, Бушуев и Тупиков, решились на доброе дело. Думали мы, думали и приехали сюда приискать для нашей бедноты и купить землю. Скажите, будьте так ласковы, какой здесь, в этих местах, климат? Если вы не скажете, никто нам здесь не скажет...
На глазах у добрых Кряка, Гуза, Бушуя и Туника появляются как бы даже слезы. Свойства здешнего климата объясняются им обстоятельно. Они слушают не только внимательно, но благоговейно, и глубоко изумляются, ахают, вздыхают, переглядываются, разводят руками. С климатом, наконец, кончено.
— А позвольте спросить, как это крестьянский банк: сначала надо купить землю и потом уже в нем заложить — вот, например, как в бессарабско-таврическом или херсонском банке — или же деньги выдаются на покупку?
Следует обяснение действий крестьянского банка. Опять ахают, опять изумляются премудрости банкового устройства и умиляются тем благодеяниям, которые банк делает крестьянам. Когда несколько опоминаются от этих чувств, задают новый вопрос:
— Там ведь есть директор, — в банке?
— Есть.
— А! Скажите! Директор! Будьте так ласковы сказать, он в генеральских чинах?
— Почти.
— Тс! Почти!.. Но может быть он средних лет? Так, с сединой, или темный?
— Есть и седины немного.
— И седины немного! А!.. Как же с ним разговаривать: попросту — извините, вот как с вами; поверите ли, с вами говоришь без всякого, можно сказать, страха — или же он строгий?
— Нет, попросту можно разговаривать.
— Благодарим вас. А кто же, извините, там в банке молодой, высокий, темный?
— Это, должно быть, бухгалтер.
— Так, так. Он и сам говорил, что бухгалтер.
— Кому говорил?
— Нам говорил. А тот, что с сединой, действительно управляющий. И сам он нам так говорил, и адвокаты здешние нам так говорили...
— Адвокаты здешние тут причем же?
— Да знаете ли... Положим, мы, хоть и крестьяне, люди достаточные; положим, холоду не знаем, голоду, благодарение Богу, не видали, — но все-таки насчет законов, да бумаг, да документов — лучше, если знающий человек, вернее. Вот, думали мы, Кряк, Гуз, Бушуй и Туник, думали тужили о нашей сельской бедноте, тужили, да и решили, что лучше, если к этому делу и адвоката взять...
— К какому делу?
— А, знаете ли, к покупке земли.
— Какую же вы землю покупаете?
— Мы уж и купили.
— Кому?
— Да вот, бедности этой, как мы вам попросту, без всякого, можно сказать, страха, рассказали, — односельчанам нашим. При помощи здешнего отделения крестьянского банка.
— Стало-быть, это уж кончено?
— Да кончено-ж! Управляющий, дай Бог ему здоровья и счастья, ему и его семейству (потому что он семейный), такой простой. Разговаривали с ним так же вот, как с вами, смело. Очень быстро все и кончили...
Что с ними станешь делать? Браниться не охота, да и цель у них была: еще и еще раз проверить, не промахнулись ли они в чем-нибудь; не завел ли их адвокат вместо банка в гостинницу, где сидели какие-нибудь переодетые; не переодетый ли и сам адвокат; не фальшивые ли деньги выдали им ссуды? А если все это и настоящее, то не поддели ли их в чем-нибудь второстепенном, в размере ссуды, в пошлинах. Нет такого фантастического сомнения, которое не пришло бы в голову хитрому до мнительности малороссу. Но мало того, чтобы рассеять сомнения; — приятно, после того как окажется, что сомнения напрасны, показаться перед собеседником молодцами, обстоятельно обделавшими дело. «Эге, какие это головы! — должен сказать себе собеседник. — А я то думал, что простачки пришли и простые речи говорят. А они, смотри ты, какие!» И поедет собеседник в Петербург, увидит там министров и скажет им: «Позвольте, ваши высокопревосходительства, вам еще одно важное обстоятельство рассказать. Пришли ко мне малороссы, можно сказать, совсем простые хохлы. Правда, люди не бедные, холода не знают, голода не испытывают, но все же простые крестьяне. И так, знаете, ваши высокопревосходительства, с виду как-будто ничего не понимают, как-будто их всякий может сейчас обидеть. И что же вдруг оказывается? Разумники! Все дело так отлично сделали, что и я лучше бы сделать не мог!» — «Что вы говорите! — скажут министры. — А как их зовут?» — «По паспорту их зовут Гуз, Кряк, Бушуй и Туник. Но это, ваши высокопревосходительства, прямая несправедливость, потому что они и не бедные люди, и понятие имеют, так что сами себя они называют Гузовский, Кряков, Бушуев и Туников». — «Скажите!» — скажут министры. — «Но и это еще не все, ваши высокопревосходительства, я вам должен все рассказать. Они, кроме всего, и добрые люди. Необыкновенной доброты! Положим, они достаточные, но их односельчане совершенно разорились. Думали они, думали; тужили, тужили, — и, что же вы себе думаете, поехали на край света искать и покупать землю своей бедноте! А!?» — «Скажите, — скажут министры, — какие на свете бывают разумные и добрейшей души люди!..» и т. д., и т. д. Мало ли, о чем мечтает мечтательный малоросс!
— И много из вашего села переселяется сюда?
— Много! Бедные они! Право, от сердца за них стараемся. Семей четыреста выбираются.
— А всего у вас много народу?
— Да семей шестьсот будет.
— Что же, те, которые остаются, побогаче?
— Конечно, немного богаче. Прежде все были богатые, но потом одни стали бедными, а другие богатыми. Прежде все овец водили; теперь же, когда началось стеснение, почти невозможно заниматься овцеводством.
— На какие же средства поедут ваши бедняки?
— Да уж друг-другу помогаем. Кто побогаче, тот и помогает. И мы помогли.
— Помогать хорошо, но потом долги взыскивать трудно, даже и по векселям.
— Конечно, даже по векселям трудно. И адвокаты, и имущество описывать...
— А имущества и нет. Трудно! Здешняя земля, которую ваша беднота купила, мало стоит, а прежняя земля остается за обществом.
— Трудно, трудно! Но доброе дело все-таки...
— Конечно, доброе дело делаете. Но зато и вас судьба за ваши старания вознаградит. Во-первых, беднякам вы дали на переезд под векселя... Векселя ведь явлены?
— Э, что там!.. И явленные теперь не надежны.
— Ну, все-таки, бесспорные. Сначала проценты будете получать, а потом что-нибудь и взыщите. Это во-первых; а во-вторых, прежде вашей землей шестьсот семей владело, а теперь будут только двести на ней жить. Ведь это вы для ваших овец получите втрое больше земли, чем прежде, и притом... задаром!
На мгновение Гуз, Кряк, Бушуй и Туник как-будто смущаются, но сейчас же принимаются хохотать, — простодушно, наивно, весело. По всему видно, что они смеются презабавному обороту, который приняло дело. До того это было для них неожиданно, — эта выгода, сопряженная с их добрым делом!..