Каким человеком был капитан Шварц — сказать трудно. Однако, если у него в сердце и накопилась ненависть к нацистам в частности и к немцам вообще, если эта ненависть сквозила в его словах, едких шутках и еще более едких анекдотах, которые он любил рассказывать, встречаясь с заключенными, она не проявлялась в действиях.
Перед его «пен-оффисом» не стояли очереди допрашиваемых. Кого он вызывал к себе, он принимал сразу же, усаживал, угощал папиросами, сейчас же иронизируя, что они, конечно, могли бы быть более подходящими, немецкими или английскими, но он привык курить свои, а они из… Тель-Авива. Все его, довольно короткое, пребывание в лагере не оставило горечи, и в поступках капитана Шварца было много гуманного, обще-человечного. Благодаря ему, хотя бы внутренняя жизнь стала немного легче.
Правда, питание не улучшалось. Голодовка продолжалась. Как ни странно — женщины ее переносили легче. Мужчины же все больше и больше худели. Но исчезли наказания за разговор через ограду, за приветствия при встрече, участились лекции, и, как я уже сказала, громадным достижением был наш театр, который ежемесячно менял репертуар. Его спектакли по 400 человек в день (столько вмещал барак) посещал по очереди весь лагерь, кроме, конечно, людей из «С. П.».
Шварц ушел от нас перед началом выдач. Нам сказали, что он закончил свой срок службы, был демобилизован и уехал в Израиль. Перед отъездом он скупил за папиросы, к слову сказать, проявив большую бережливость и способность даже торговаться в ироническо-шутливом тоне, массу работ заключенных. Разные украшения из пуговиц и ручек зубных щеток, целый «кофейный сервиз» с миниатюрными, турецкого типа чашечками и подносом, сделанный из консервных банок, обожженных до коричневого цвета и затем гравированных «видами» Вольфсберга, рисунки наших художников, выпуклый небольшой макет лагеря со всеми бараками, затем кучу работ инвалидов: собачек, кошечек, кукол и сумочек.
Забирая вещи, сделанные на моих курсах, он пообещал, что заинтересует нашей работой офицеров У. М. С. А. и квэйкеров. Свое слово он сдержал.
На его место к нам прибыл молодой лейтенант Марш, офицер строевых частей, прекрасно говоривший по-немецки, но, очевидно, уроженец Англии.
Худенький, живой, подвижной и не носивший в себе ничего, сравнивающего его с Кеннеди и его сворой, он, став «пэн-офисером», решил проявить еще больше гуманности в отношении общей жизни в лагере, чем Шварц.
Он вызвал к себе д-ра Брушек и у него, как у квартирмейстера от заключенных, узнал о всех наших нуждах. Он ежедневно в течение недели бывал в лазарете, обошел всех «блок» и «баракенфюреров» — заключенных, побывал на лекциях, в церкви, на представлении в театре и, наконец, вызвал и меня.
— Что вам нужно, для того, чтобы расширить кустарную деятельность?
— Прежде всего свое помещение. Затем регулярные часы работы, не говоря о материале, веревках для сумок, краски для их оживления, «целльволле» (бумажная вата) для набивки, старое женское белье для кукольных лиц, тряпки для одежды, клей и бумага для переплетной…
— Подождите, подождите! — прервал он нетерпеливо. — Не все сразу. Начнем с помещения.
Мы начали. Забрав меня из блока, лейтенант Марш пошел по всему лагерю, заглядывая во все бараки, запущенные пустые закоулки. Некоторые из них были заперты. С какими ужасом, вспоминаю, на нас смотрели часовые с вышек, видя английского лейтенанта со стеком под мышкой, лазающего через разбитые окна в пустые развалины в сопровождении одной из заключенных женщин.
При всем нашем желании мы ничего не нашли. Эти руины были в таком состоянии, что грозили в любой момент развалиться. В блоках негде было повернуться. Лазарет нуждался в «читальне», как и в лишних палатах, так как число больных увеличивалось. Начала косить дизентерия.
Марш меня утешал — он найдет выход. Вот приедет с очередной поездки в неизвестном направлении капитан Кеннеди, и он с ним договорится — где устроить настоящую кустарную мастерскую.
Я очень недоверчиво относилась именно к этому обещанию. Капитан Кеннеди? Никогда! Для меня? Для инвалидов, этих «наци-швайне»? — Ни за что! Однако, в одно утро, за мной прибежал наш Джок Торбетт и испуганно сообщил, что меня перед калиткой блока ожидают «кэптн Кеннеди и лутенент Марш».
Кеннеди пытливо посмотрел на меня через толстые стекла своих очков.
— Слышал, слышал, — сказал он сердито. — И видел. Капитан Шварц показывал мне работы ваших инвалидов. Это все непрактично. К?клы! Игрушки! Вот корзинки и сумки уже лучше. А обувь сможете делать?
— Сможем! — ответила я, сама поражаясь своей наглости.
— Идите, посмотрите на помещение!
Меня повели к «С. П.». — Что это? — мелькнуло в голове. — Шутка?
— Я тут вам могу отделить одну большую комнату, первую от входа. Она стоит совсем отдельно и не имеет общего коридора с «Спэшиал Пэн». Идемте!
Мы прошли завитую, закрученную колючей проволокой калитку, и вошли в узкий дворик — проход, между забором английского двора и бараком. Направо дверь в первую комнату. В ней несколько опрятных военных коек, покрытых хорошими одеялами, столы и скамьи. Большая печь для топки дровами.
Здесь… э-э-э… обычно сидят солдаты, которые ждут очереди вступить на стражу или делать обход лагеря. Они, в общем, могут сидеть и в другом помещении.
Кеннеди говорил отрывисто и сердито.
Я не знаю, чем вы очаровали капитана Шварца и лейтенанта Марша. Они оба, один за другим, приставали ко мне, чтобы я помог устроить эту «петрушку»… вашу инвалидную мастерскую. Может быть, так и надо. Не знаю… Так вот, если вам подходит это помещение…
Подходит? Это верх всех мечтаний. Большая, светлая, по сравнению с нашими бараками, чистая, побеленная комната в шесть окошек по фронту. Правда, фронт упирался в забор ФСС, но света было достаточно. Кроме того, рядом, стена к стене — «С. П.»… Какие возможности!
Как бы читая мои мысли, Кеннеди добавил:
— Ваша мастерская будет отделена от «С. П.» второй калиткой, которую я прикажу поставить, и проволочными заграждениями. Не стройте себе никаких превратных иллюзий. Если поймаю на каких-либо покушениях вступить в контакт с мерзавцами, которые там сидят, капут вашей мастерской, а с вами и виновными расправлюсь по-своему, так, как умеет расправляться Кеннеди! Может быть, вы для молодого и зеленого лейтенанта Марша «на добро инспирирующая особа», но для меня вы просто «П. П. М.».
Этого конца я не поняла. Что такое «Пи-Пи-Эм», я не знала, но у меня не было времени обижаться. Передо мной и инвалидами лежала большая работа, которая поможет нам перенести зиму. Надежд на освобождение ни у кого из нас не было.
«Пи-Пи-Эм Парти». Такое официальное название получила наша «Инвалиден Вастельштубе» — Инвалидная кустарная мастерская. Любезный лейтенант Марш объяснил мне с легкой улыбочкой, что это обозначает.
В английских народных рассказах запечатлена фигура некой женщины, по имени Мэйми, которая наравне с мужчинами сражалась и являлась чем-то вроде женского Робин Гуда. Народ ее назвал «Пистол Пакет Мэйми», то есть Мэйми с пистолетами и карманах. Вот с этой Мэйми сравнил меня почему-то мистер Кеннеди. Сокращенное название — «П. П. М.» было пришито не только мне, но и мастерской, которой суждено было существовать больше года, не только при мне, но и после моего освобождения.
С мастерской шла волокита. Долго не делали второй калитки и не ставили на крыше барака проволочных заграждений — неровен час, «П. П. М.» и ее безногие и безрукие инвалиды полезут по крыше в Спэшиал Пэн!
Кроме того, Кеннеди выжидал «разгрузки» и не впустил нас в заветную комнату, пока не прошли все «генеральные выдачи». Мы по-прежнему работали, то в лазарете, то в церковном бараке, когда там не было служб. Предвидя повторение вопроса об обуви, я нашла среди заключенных инструкторов. Три бывших «егеря», словенцы, когда-то охотившиеся по горам и лесам за головами красных партизан, оказались сапожниками. Один был закройщиком высшего класса и когда-то имел свою собственную мастерскую. В столярной лагеря были заказаны грубые колодки стандартных размеров, с тем, чтобы, набивая на них кожу, можно было увеличивать номера.
Мне не хотелось бы, чтобы читатели приняли мое повествование о работе в Инвалидной кустарной мастерской лагеря Вольфсберг-373, как желание выдвинуть самое себя. Я пишу об этом более или менее подробно только потому, что считаю, что самая идея о моральной и материальной заботе об этих несчастных среди нас была как бы перстом Божьим. Маленькая мастерская, в которой работало одновременно не больше 52 человек (они сменялись, и на место уходящих входили новые «ученики»), то есть всего один процент заключенных, все же привлекла внимание тех, которые не потеряли сердца, не были заражены бациллой слепой ненависти, тех, кто, в своем христианском стремлении, сделали много добра и, найдя отклик в душах почти всех заключенных, проложили новый путь к взаимопониманию и терпимости.
Благодаря этой мастерской, в Вольфсберг стали чаще приезжать «знатные посетители», разные английские делегации и, как я уже сказала, квэйкеры и девушки Союза христианской молодежи. Они воочию убеждались в несоответствующем западной гуманности нечеловеческом отношении к заключенным со стороны членов ФСС, в хищениях, которые создали поголовную истощенность среди женщин и мужчин, а также и во многих других «мелочах», которые в сущности были тяжелыми и почти непоправимыми преступлениями вольфсберговских «власть имущих».
Наши первые шаги были очень трудными. Приходилось бороться за малейшую привилегию. Капитан Марш работал, не покладая рук. ФСС создавал громадные затруднения в получении инструментов. Шила, ножи для вырезки выкроек, ботиночных заготовок и подметок — все считалось крайне опасными инструментами, уж не говоря о больших ножницах, клещах, кусачках и пр., чем можно было перерезать проволоки для побега из лагеря. Все эти вещи вырывались от Кеннеди поштучно. Каждое разрешение он писал после дней раздумья, и, принимая эти инструменты, я должна была расписываться в девяти местах, в книгах, дневниках, списках и квитанциях.
Однако, постепенно работа стала налаживаться, а одновременно с ней и контакт с «С. П.», который дал нам возможность морально поддерживать людей передачей записок и небольших подарков, в виде табака и папирос, а также и… инструментов, благодаря которым, семь кандидатов на выдачу «избрали свободу» и бежали из Вольфсберга под покровом ночи.
Но я не буду забегать так далеко и постараюсь и дальше, хотя бы относительно, придерживаться хронологии.