Я думал пробыть в С.-Петербурге не более трех дней, но адмирал прислал мне отпуск и с тем вместе насколько коммисий. Я развез данныя мне в Москве рекомендательныя письма родственникам и другим особам. Прием был холодно-ласковый, и я не нашел здесь того приветливаго гостеприимства, того радушия, которыми отличалась Москва. Не менее того этим рекомендательным письмам обязан я был тем, что два раза видел Великую Екатерину. В первый раз, при большом входе в церковь.
Она шла медленно, поступь ея была непринужденная, осанка величественная, главу ея украшала маленькая бриллиантовая ко-рона. Улыбаясь, кланялась она на обе стороны, и улыбка ея выра-жала милость, соединенную с величием. Все придворные, шедшие впереди и за нею, казалось, вылиты были из золота, а дамы осыпаны бриллиантами. Во время шествия ея, дыхание мое оста-новилось, все существо мое, казалось, перешло в глаза. Она прошла, а я все еще стоял неподвижно на одном месте. Му-дрено-ли, думал я, что императрицу принимают за Бога земнаго? Юпитер во дворце своем, на Олимпе, едва-ли мог окружен быть таким великолепием и едва-ли внушал более благоговейнаго внимания. При виде ея, мысль об осчастливленной и прославленной ею России пробуждала какое-то чувство гор-дости быть русским и служить ей.
Во второй раз видел я императрицу, садящуюся в сани, чтобы прокатиться. Ее провожал князь Платон Александро-вич Зубов. Она шла под вуалем, но и по походке можно было узнать Великую. Я слышал голос ея. Повелительным, но милостивым тоном, сказала она: "садитесь, князь!" Долго отзывались звуки этого голоса в ушах моих, думаю иногда и теперь их слышать.
Петербург не имел тогда никакого сходства с патриархальною простотою матушки-Москвы. Там был тон русской национальности, все напоминало древнюю Русь; здесь все походило на нечто иностранное, чужое; говорили в обществах по фран-цузски и только с подчиненными по русски. Даже и купеческие дома Бахарахта и проч. подражали этому-же тону. Не оттого-ли иностранцы называли Россию очень долго Московиею? Боль-шую часть всех разговоров занимала Екатерина; она была как будто душею всех частных бесед; друг перед другом ревновали пересказывать анекдоты из приватной ея жизни, ко-торые и я читателю хочу сообщить для того, чтобы они не при-шли в забвение, что достойны быть переданы потомству, и наконец потому, что они все служили примером вельможам, от них переходили к подчиненным, а от этих до низших классов. Все ставили в образец ея великодушие, ея взгляд на вещи, на предметы, ея окружавшие, и таким образом все хорошее распространялось по всей России, перенималось от нея.
Роджерсон, говорили, предписал императрице, для возбуждения аппетита, употреблять перед обедом рюмку Гданской (Данцигской) водки. Екатерина последовала совету врача. Лече-ние это производилось с пользою, уже несколько времени. Однажды Екатерина, шутя, выхваляла пользу и дешевизну лечения. -- "Не так-то дешево, государыня, отвечал ей граф Брюс; по счету мундшенка выходит всякий день два штофа этой водки.
-- "Ах, он старичишка! говорит императрица; что подумают обо мне? Велите позвать".
Явился седой, согбенный старик, котораго имя я запамятовал.
-- "Сколько выходит у тебя, спросила императрица, ежедневно
Гданской водки?" -- Два штофа, государыня! -- "Не грех-ли тебе; могу-ли я два штофа выпить?"
-- Выслушайте, матушка государыня, выходит иногда и более; ваше величество выкушаете только четверть рюмочки; но только-что выйду от вас, выходит дежурный генерал-адъютант. "Дай отведать царской водочки". Я ему рюмочку. А тут де-журные флигель-адъютанты, камергеры, камер-юнкеры, глядь, штофика-то и нет. Бегу за другим; тут и Бог весть, что нахлынет, и докторов, и лекарей, и проч. Все просят отведать царской водочки! Наконец возвращаюсь в буфет: сем-ка, и я отведаю царской водочки: позову помощника, -- двух штофиков и нет!
-- "Ну, ну, хорошо, сказала императрица, улыбаясь; смотри только, чтобы более двух штофиков в день не выходило".
Как снисходительна она была, а по ней и вельможи, к неуважительным предметам, к малостям, может служить следующий анекдот. Однажды, после обеда, играла императрица в карты с графом Кириллом Григорьевичем Разумовским. Входит дежурный камер-паж и докладывает графу, что зовет его стоящий в карауле гвардии капитан.
-- Хорошо! отвечал граф, и хотел продолжать игру. -- "Что такое?" спросила императрица. -- Ничего, ваше величество! Зовет меня караульный капитан. -- Императрица положила карты на стол; -- "подите, сказала она графу; нет-ли чего? Караульный капитан напрасно не придет". Граф вышел и немедленно воз-вратился.
-- "Что было?" спросила Екатерина. -- Так, государыня, безделица; господин капитан обиделся немного. На стене, в караульной, нарисовали его портрет во весь рост, с длинною косою и со шпагою в руках, и подписали: тран-тараран, Булгаков храбрый капитан.
-- "Чем-же вы решили это важное дело?" спросила госу-дарыня.
-- Я приказал, коли портрет похож, оставить, коли нет, стереть. -- Государыня расхохоталась.
Как уважала она службу людей, в каком-бы чине они не были, и тем самым заставляла и своих вельмож поступать также, докажет следующее: граф Николай Иванович Салты-
ков, по рапортам начальствовавших лиц, представил императрице об исключении из службы одного армейскаго капи-тана: "Это что? ведь он капитан, сказала императрица, возвысив голос. Он несколько лет служил, достиг этого чина, и вдруг одна ошибка может-ли затмить несколько лет хоро-шей службы? Коли в самом деле он более к службе неспособен, так отставить его с честью, а чина не марать. Если мы не будем дорожить чинами, так они упадут, а уронив раз, никогда не поднимем".
Вечерния беседы в эрмитаже назначены были для отды-ха и увеселения после трудов. Здесь строго было воспрещено малейшее умствование. Нарушитель узаконений этого общества, которыя написаны были самою императрицею, подвергался, по мере преступлений, наказаниям: выпить стакан холодной во-ды, прочитать страницу Телемахиды, а величайшим наказанием было: выучить к будущему собранию из той-же Телемахиды 10 стихов. Говорят, Лев Александрович Нарышкин чаще прочих подвергался этому наказанию. Но подозревали его в умысле; восторженная, почти беснующаяся его декламация производила смех и тем содействовала общему увеселению. Люди, одаренные особенным талантом кривляться, изменять свою физиономию и проч. преимушественно принимаемы были в члены этого общества. Ванджура спускал до бровей натуральные волосы свои, как будто парик, передвигал опять направо, налево и за это почитался капитаном общества. Сама Екатерина, умевшая спускать правое ухо к шее и опять поднимать вверх, признана была поручиком общества. Один из них умел натурально представлять косолапаго, другой картаваго, и т. д. Кто во что горазд! Заметить должно, что здесь не было ни чинов, ни титулов; все имели одно только право веселиться. Ваше величество, ваше превосходительство и прочие возгласы подвергались наказанию. Таким образом владычица обширнейшей империи в мере заставляла других, хотя на несколько часов, забывать, что она императрица, а самой ей это напоминало, и где? во дворце, что она человек, имеющий нужду в свободном обращении с другими людьми, чего лишена была вне эрмитажа, по сану самодержицы.
Представя читателю, с какой высоты смотрела императрица
на все ее окружающее, каждый поймет, какое это имело влияние на вельмож, приближенных к великой государыне, и почти на все сословия, особенно на дворянское.
Я оставил Петербург, не предполагая, что вскоре увижу его опять, но не в том блеске, которому я удивлялся.