Ніагарскій водопадъ.
Возвращеніе въ Цинцинати.-- Путешествіе въ наемной каретѣ въ Колумбію и оттуда въ Сандуски и затѣмъ по озеру Эри къ Ніагарскому водопаду.
Такъ какъ мнѣ хотѣлось попутешествовать по штату Огіо, взглянуть на озера, заѣхать, по дорогѣ къ Ніагарскому водопаду, въ маленькій городокъ Сандуски, то для этого намъ слѣдовало снова изъ С.-Луи возвратиться въ Цинцинати.
Въ день нашего отъѣзда погода стояла чудесная; предполагалось, что пароходъ нашъ выѣдетъ изъ С.-Луи раннимъ утромъ, но часъ его отъѣзда нѣсколько разъ откладывался, такъ что онъ тронулся съ мѣста только послѣ полудня; мы же съ утра поѣхали въ прибрежное старое французское поселеніе "Коронделетъ", прозванное мѣстными жителями "Пустой Карманъ", гдѣ пароходъ и долженъ былъ остановиться на минуту, чтобы захватить насъ съ собою.
Нѣсколько бѣдныхъ сельскихъ домиковъ и два-три общественныхъ зданія составляли эту деревеньку; кладовыя, вполнѣ оправдывая ея прозваніе, оказались совершенно пустыми, такъ что поѣсть здѣсь намъ ничего не нашлось. Наконецъ, въ полумили отъ деревни мы нашли маленькій уединенный домикъ и въ немъ позавтракали чашкой кофе и кускомъ ветчины; въ немъ же мы и остались дожидаться парохода, мѣсто остановки котораго было видно изъ оконъ самаго домика.
Домикъ этотъ оказался скромнымъ, но миленькимъ деревенскимъ трактирчикомъ, а чистенькая комнатка съ постелью, въ которой мы завтракали, была украшена нѣсколькими старинными, нарисованными масляными красками, картинами, которыя, вѣроятно, въ давноминувшія времена составляли принадлежность какой-нибудь католической церкви или часовни. Завтракъ былъ сервированъ очень опрятно; трактирчикъ этотъ содержала пожилая чета, которая во все время нашего въ немъ пребыванія занимала насъ пріятными разговорами. И мужъ, и жена могли служить хорошимъ образцомъ типа жителей Запада.
Мужъ -- сухощавая фигура съ рѣзкими чертами лица (еще не очень старый, лѣтъ шестидесяти, я полагаю) -- разсказывалъ намъ о себѣ и своей жизни. Онъ участвовалъ въ послѣдней войнѣ противъ англичанъ, кромѣ самаго послѣдняго сраженія, котораго однако онъ былъ, по его словамъ, почти-что очевидцемъ. Всю жизнь онъ отличался очень подвижною натурой и постоянною жаждой все новыхъ перемѣнъ.
-- Я и теперь остался вѣренъ своимъ вкусамъ, и еслибы только меня ничего не удерживало дома,-- прибавилъ онъ, кивнувъ въ ту сторону, гдѣ сидѣла его старушка,-- то я и теперь бы вычистилъ свой мушкетъ и завтра же отправился въ Техасъ.
Повидимому, онъ принадлежалъ къ многочисленнымъ мѣстнымъ потомкамъ Каина, которые всю жизнь готовы провести въ бродяжничествѣ, постоянно мѣняя мѣсто своего жительства и умирая гдѣ-нибудь на чужбинѣ, гдѣ даже нѣтъ близкаго существа, чтобы закрыть глаза умирающему піонеру.
Жена его -- отличная домохозяйка и предобродушное существо. Она пріѣхала сюда вмѣстѣ съ мужемъ изъ "Королевы всѣхъ городовъ въ мірѣ", что, кажется, означало Филадельфію. Западъ она не любила и совершенно естественно, такъ какъ здѣсь одинъ за другимъ въ полной силѣ цвѣтущей юности всѣ ея дѣти пали жертвами жестокой лихорадки. Ея сердце и до сихъ поръ болитъ при воспоминаніи о нихъ. Поговорить съ кѣмъ-нибудь, даже съ вовсе посторонними людьми, о дорогихъ покойникахъ доставляетъ ей большое утѣшеніе.
Пароходъ нашъ появился только къ вечеру и мы, простившись съ несчастною содержательницей трактира и съ ея непосѣдой-мужемъ, снова сѣли на пароходъ "Вѣстникъ", устроились въ своей прежней каютѣ и снова поѣхали по бурному Миссисипи.
Если противъ теченія этой сердитой рѣки ѣхать трудно и тяжело, то путешествіе внизъ по ея быстрому теченію сопряжено, если это только возможно, еще съ большими трудностями и непріятностями. Внизъ по рѣкѣ пароходъ идетъ чрезвычайно быстро, миль пятнадцать въ часъ, вслѣдствіе чего, особенно ночью, почти невозможно остеречься отъ толчковъ о пловучіе пни и громадныя вѣковыя деревья. Иногда густыя ліаны и другія ползучія растенія совершенно преграждали намъ путь, и пароходъ, прорвавшись, наконецъ, сквозь ихъ густую массу, съ удвоенною силой несся впередъ. Всю ночь звонокъ не умолкалъ даже и на пять минутъ, а послѣ каждаго звонка всему экипажу приходилось испытывать сильный толчокъ, а то такъ и два, и три, и даже толчковъ до двѣнадцати подъ-рядъ.
При взглядѣ ночью на грязную рѣку казалось, будто она вся полна чудовищъ, которыя то показываются надъ водой, то снова скрываются въ темную бездну мрачной рѣки. По временамъ машину приходилось пріостанавливать, и всякій разъ во время этихъ остановокъ, казалось, что окружающіе пароходъ гиганты-деревья и ужасные пни совершенно затрутъ его своею массой. Составляя какъ бы большой сплошной островъ вокругъ парохода, они не давали ему тронуться до тѣхъ поръ, пока какой-нибудь непредвидѣнный случай не заставлялъ ихъ самихъ разойтись въ разныя стороны.
На слѣдующее утро мы однако же все-таки добрались до ужаснаго мѣста, называемаго Каиро. Здѣсь мы остановились, чтобы захватить дровъ съ большой, привязанной къ берегу, барки. На одномъ изъ ея бортовъ было написано "Кофейня" и, вѣроятно, она служила временнымъ обиталищемъ окрестнымъ жителямъ, которымъ приходилось спасаться на нее во время разлива страшныхъ водъ Миссисипи. Глядя по направленію къ югу, мы съ удовольствіемъ видѣли, какъ эта страшная рѣка заворачиваетъ къ Новому-Орлеану, сами же мы, выбравшись, наконецъ, изъ ея грязныхъ водъ, поплыли снова по прозрачному Огіо. Надѣюсь никогда не видать болѣе Миссисипи на яву и развѣ только приснится мнѣ это чудовище ночью во время какого-нибудь ужаснаго кошмара. Промѣнять ее на ея блестящаго, прозрачнаго сосѣда было переходомъ отъ мукъ къ спокойствію, пробужденіемъ отъ ужасныхъ ночныхъ видѣній къ пріятной и веселой дѣйствительности.
Въ Луизвиль мы пріѣхали на четвертый день вечеромъ и съ особеннымъ удовольствіемъ провели ночь въ одной изъ его гостиницъ. На слѣдующій день на прекрасномъ пароходѣ, "Бенъ Франклинъ", мы отправились въ Цинцинати, куда и прибыли къ полуночи. Уставши проводить ночи на тѣсномъ пароходѣ, несмотря на позднюю пору, мы пробрались между множествомъ пароходовъ на берегъ, отправились въ городъ, разбудили привратника гостиницы, въ которой уже прежде останавливались, и затѣмъ, къ нашей неописанной радости послѣ труднаго путешествія, могли спокойно отдохнуть въ одномъ изъ удобныхъ нумеровъ гостиницы.
Мы посвятили только одинъ день на отдыхъ въ Цинцинати, а затѣмъ снова пустились въ путь и на этотъ разъ направились къ Сандуски. Такъ какъ читатель знакомъ уже со способомъ путешествія по Америкѣ въ почтовомъ дилижансѣ, то я и приглашаю его мысленно слѣдовать за нами во время нашего пути, который я постараюсь передать въ возможно краткихъ словахъ.
Во-первыхъ, слѣдуетъ сказать, что цѣлью нашей поѣздки теперь была Колумбія. Городъ этотъ лежитъ въ ста двадцати миляхъ отъ Цинцинати; къ нему ведетъ (рѣдкая здѣсь благодать) дорога, убитая камнемъ по системѣ Макъ-Адама, такъ что по ней мы были въ состояніи дѣлать въ часъ миль шесть.
Мы выѣзжаемъ изъ Цинцинати въ восемь часовъ утра въ большомъ, съ виду очень странномъ, почтовомъ дилижансѣ: низъ его кузова окрашенъ въ зеленую, а верхъ въ красную краску; вмѣщаетъ онъ въ себѣ двѣнадцать человѣкъ. Но что необходимо прибавить, такъ это то, что, къ моему удивленію, дилижансъ этотъ, противъ обыкновенія, оказался очень чистъ (правда, что онъ былъ почти совершенно новый).
Путь нашъ лежитъ по великолѣпно воздѣланнымъ и отъ природы роскошнымъ полямъ, покрытымъ богатою жатвой. Иногда намъ попадаются по дорогѣ поля, засѣянныя индѣйскимъ хлѣбомъ, который имѣетъ видъ множества торчащихъ изъ земли тросточекъ для гулянья; иногда мы проѣзжаемъ мимо полей пшеницы съ неизмѣнными пнями, разсѣянными по всѣмъ направленіямъ. Поля обгорожены плетнями самаго первобытнаго и весьма безобразнаго вида. Еслибы не это послѣднее обстоятельство, то, смотря на прекрасно содержанныя фермы, можно бы было подумать, что путешествуешь по хорошо воздѣланному Кенту въ Англіи.
Мы часто останавливаемся у деревенскихъ трактировъ для того, чтобы напоить лошадей. Кучеръ слѣзаетъ съ козелъ, беретъ свое ведерко, наполняетъ его водой и подноситъ къ мордамъ лошадей. Рѣдко когда кто выходитъ изъ гостиницы, чтобы пособить ему: у дверей этихъ трактировъ почти никого не видно и не слышно ни говора, ни шутокъ. По временамъ случаются задержки при перемѣнѣ лошадей: какая-нибудь еще юная, мало ходившая въ упряжи, лошадка заартачится и кучеру приходится слѣзать, оглаживать ее и всевозможными способами понукать. Однако, несмотря на такія мелкія остановки и множество небольшихъ приключеній, мы тѣмъ не менѣе подвигались впередъ.
Иногда во время остановокъ для перемѣны лошадей выйдутъ поглазѣть на насъ два-три полупьяныхъ лѣнтяя; они или стоятъ передъ нами съ засунутыми въ карманы брюкъ руками, или безпечно качаются въ креслахъ, или же сидятъ у окна, или на галлереѣ; они никогда не обращаются съ вопросами ни къ пассажирамъ, ни къ кучеру; они даже не говорятъ другъ съ другомъ, а сидятъ себѣ, лѣниво поглядывая на дилижансъ и лошадей. Хозяинъ гостиницы обыкновенно находится тутъ же среди этихъ лѣнтяевъ, но его-то именно повидимому всего менѣе и касается проѣзжающая карета, остановившаяся на нѣсколько мгновеній у дверей его трактира. Право, его отношенія къ трактиру совершенно таковы, каковы уже описанныя мною отношенія возницы къ сидящимъ въ каретѣ путешественникамъ: что ни случись въ сферѣ его дѣятельности, ему до этого и дѣла нѣтъ,-- онъ вовсе и рѣшительно ни о чемъ не безпокоится.
Частая перемѣна кучеровъ не доставляетъ намъ никакого разнообразія въ ихъ личномъ характерѣ. Всѣ они грязны, угрюмы и молчаливы. Если у нихъ и существуютъ какія-либо физическія, или нравственныя достоинства, то они умѣютъ ихъ скрывать съ удивительнымъ совершенствомъ. Когда сидишь рядомъ съ кучеромъ на козлахъ, онъ никогда ни слова не скажетъ вамъ, а если вы сами предложете ему какой-нибудь вопросъ, то онъ дастъ вамъ по возможности самый короткій отвѣтъ. Никогда не обратитъ онъ вашего вниманія на что-либо по дорогѣ и самъ рѣдко взглянетъ на что-нибудь: все ему повидимому страшно надоѣло и самая жизнь какъ будто не имѣетъ для него никакого интереса. Ему нѣтъ даже дѣла до экипажа и лошадей, не говоря уже о пассажирахъ. Карета ѣдетъ лишь потому, что она на колесахъ, а вовсе не потому, что вы сидите въ ней. Иногда и черезъ очень большіе промежутки кучеръ внезапно затягиваетъ пѣсню, но по лицу его нельзя думать, что это онъ поетъ,-- поетъ лишь его голосъ и то совершенно механически.
Онъ постоянно жуетъ и харкаетъ; о носовомъ платкѣ не можетъ быть и помина. Послѣдствія этого харканія, особенно когда ѣдутъ противъ вѣтра, далеко не бываютъ пріятны для сидящихъ въ каретѣ.
Когда дилижансъ останавливается на минуту и до васъ долетаютъ голоса пассажировъ, разговаривающихъ между собою или съ кѣмъ-нибудь изъ постороннихъ, подошедшихъ къ каретѣ,-- вы постоянно слышите повтореніе одной и той же фразы. Фраза эта самая обыкновенная,-- ни болѣе, ни менѣе какъ "да сэръ",-- но ее приноравливаютъ ко всѣмъ обстоятельствамъ и всегда употребляютъ во время каждаго промежутка въ разговорѣ. Напримѣръ:
Часъ по-полудни. Мы остановились обѣдать. Карета подъѣхала къ дверямъ гостиницы. День теплый; нѣсколько праздношатающихся бродятъ по тавернѣ въ ожиданіи общаго обѣда. Въ числѣ ихъ находится толстый господинъ въ коричневой шляпѣ; онъ сидитъ и качается въ креслѣ, устроенномъ для этого удовольствія.
Въ то время, какъ дилижансъ останавливается, изъ окна его высовывается джентльменъ въ соломенной шляпѣ.
Соломенная шляпа (обращаясь къ толстому джентльмену въ качалкѣ).-- Если я не ошибаюсь, вы судья Джефферсонъ, не такъ ли?
Коричневая шляпа (продолжая качаться, говоритъ очень медленно и безъ малѣйшаго волненія).-- Да, сэръ.
Соломенная шляпа.-- Славная погода, судья.
Коричневая шляпа.-- Да, сэръ.
Соломенная шляпа.-- На прошлой недѣлѣ было очень холодно.
Коричневая шляпа.-- Да, сэръ.
Соломенная шляпа.-- Да, сэръ.
Пауза. Они смотрятъ другъ на друга очень серьезно.
Соломенная шляпа.-- Я полагаю, судья, что этимъ временемъ вы уже покончили съ дѣломъ о корпораціи?
Коричневая шляпа.-- Да, сэръ.
Соломенная шляпа.-- Въ чью же пользу?
Коричневая шляпа.-- Въ пользу отвѣтчиковъ, сэръ.
Соломенная шляпа (вопросительно).-- Да, сэръ?
Коричневая шляпа (утвердительно).-- Да, сэръ.
Оба (глядя на улицу).-- Да, сэръ.
Опять пауза. Они опять смотрятъ другъ другу въ лицо еще серьезнѣе прежняго.
Коричневая шляпа.-- Кажется, дилижансъ этотъ опоздалъ сегодня.
Соломенная шляпа (какъ бы сомнѣваясь).-- Да, сэръ?
Коричневая пляпа (глядя на часы).-- Да, сэръ, почти-что на два часа.
Соломенная шляпа (съ большимъ удивленіемъ поднимая кверху брови).-- Да, сэръ?
Коричневая шляпа (кладетъ часы въ карманъ и говоритъ рѣшительно).-- Да, сэръ.
Всѣ пассажиры внутри (разговаривая между собою).-- Да, сэръ.
Кучеръ (очень увѣреннымъ тономъ).-- Нѣтъ, не опоздали.
Соломенная шляпа (къ кучеру).-- Ну, ужь я не знаю, сэръ. Послѣднія пятнадцать миль мы ѣхали-таки довольно долго. Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія.
Кучеръ не отвѣчаетъ,-- онъ явно уклоняется отъ разговора о такъ мало касающемся его предметѣ. Кто-то изъ пассажировъ замѣчаетъ:-- "Да, сэръ", а соломенная шляпа, въ благодарность за эту любезность, также въ отвѣтъ говоритъ ему:-- "Да, сэръ".
Затѣмъ соломенная шляпа спрашиваетъ у коричневой шляпы: -- Кажется, дилижансъ нашъ изъ новыхъ?
Коричневая шляпа.-- Да, сэръ.
Соломенная шляпа.-- Я такъ и думалъ. Неправда ли, сильно пахнетъ лакомъ, сэръ?
Коричневая шляпа.-- Да, сэръ.
Всѣ пассажиры внутри.-- Да, сэръ.
Коричневая шляпа (обращаясь къ всѣмъ вообще).-- Да, сэръ.
Истощивъ такимъ образомъ весь запасъ для разговора всего общества, соломенная шляпа отворяетъ дверцу и выходитъ изъ кареты; остальные пассажиры также высаживаются вслѣдъ за нимъ. Вскорѣ мы садимся обѣдать вмѣстѣ съ постояльцами гостиницы. Послѣ обѣда подаютъ только чай и кофе. Такъ какъ и тотъ и другой очень дурны, а вода еще хуже ихъ, я спрашиваю себѣ водки; но гостиница эта принадлежитъ къ обществу трезвости, а потому ни за какія деньги въ ней спиртныхъ напитковъ нельзя имѣть. Вмѣсто нихъ предлагается въ изобиліи отвратительнѣйшій чай и еще худшій кофе. Совѣсть запрещаетъ содержателю гостиницы допустить въ своемъ домѣ даже запахъ вина. По-моему для такихъ совѣстливыхъ людей самое лучшее было, бы не браться за содержаніе гостиницъ.
Послѣ обѣда мы садимся въ другой дилижансъ и пускаемся въ дорогу, которая до самаго вечера тянется все по той же мѣстности; мы доѣзжаемъ до городка, гдѣ намъ предстоитъ пить чай и ужинать. Завозимъ въ почтовую контору письма и затѣмъ направляемся къ гостиницѣ, гдѣ намъ приготовленъ ужинъ, вдоль широкихъ улицъ съ обычными домами и лавками (между прочимъ, торговцы суконъ здѣсь имѣютъ обыкновеніе вывѣшивать на дверяхъ своей лавки большой лоскутокъ краснаго сукна). Такъ какъ постояльцевъ въ гостиницѣ оказывается много, то за столъ мы садимся очень большимъ обществомъ, которое по обыкновенію молчаливо и пасмурно. Но на одномъ концѣ стола сидитъ веселая хозяйка гостиницы, а на другомъ простой школьный учитель, валіецъ, съ женой и ребенкомъ; онъ пріѣхалъ сюда, надѣясь на большое требованіе здѣсь уроковъ древнихъ классическихъ языковъ, но онъ кажется ошибся въ разсчетѣ. Только эти четыре лица представляютъ нѣкоторый интересъ въ продолженіе всего ужина. Затѣмъ мы встаемъ изъ-за стола и садимся въ приготовленную уже для насъ карету, въ которой при лунномъ свѣтѣ продолжаемъ нашъ путь до полуночи. Въ полночь мы останавливаемся снова для перемѣны кареты. На этотъ разъ сидимъ съ полчаса въ несчастной комнаткѣ, съ засаленнымъ портретомъ Вашингтона надъ каминомъ и большимъ кувшиномъ холодной воды на столѣ; къ этому послѣднему всѣ пассажиры прикладываются съ большимъ усердіемъ. Въ ихъ числѣ есть очень маленькій мальчикъ, который неустанно жуетъ табакъ какъ опытный и уже взрослый человѣкъ. Еще замѣчательное лицо между ними составляетъ очень болтливый джентльменъ, который точно и положительно говоритъ о всевозможныхъ предметахъ, начиная самыми низкими и кончая самыми высокими; онъ говоритъ обо всемъ съ одинаковымъ увлеченіемъ и съ одинакою развязностью. Онъ только-что сейчасъ вышелъ, сказавъ мнѣ, что здѣсь живетъ дядя одной молодой лэди, вышедшей замужъ за капитана, который ее похитилъ изъ дома ея родственниковъ. Онъ сказалъ мнѣ, что дядя этотъ очень воинственнаго и жестокаго нрава, и что онъ не будетъ удивляться, если дядя послѣдуетъ за капитаномъ въ Англію и при удобномъ случаѣ пристрѣлитъ его, гдѣ бы онъ его ни встрѣтилъ. Я чувствовалъ желаніе противорѣчить ему, но такъ какъ вмѣстѣ съ тѣмъ и сонъ сильно клонилъ меня, то я ограничился тѣмъ, что сказалъ ему, что если дядя прибѣгнетъ къ такой строгой мѣрѣ въ Англіи, то, по всѣмъ вѣроятіямъ, попадетъ на висѣлицу, вслѣдствіе чего и не мѣшало бы посовѣтовать ему сдѣлать передъ отъѣздомъ духовное завѣщаніе, которое вѣроятно и понадобится очень скоро.
Мы ѣдемъ всю ночь. Начинаетъ свѣтать, и первые теплые утренніе лучи льютъ свой еще тусклый свѣтъ на бѣдную пустынную мѣстность, покрытую тощею травой и тощими деревьями, и видъ ихъ производитъ, самое грустное впечатлѣніе на проѣзжающаго. Это мѣстечко точно пустыня среди роскошной мѣстности. Стоитъ тутъ и скрипучая хижинка, но она необитаема,-- очевидно, что уже много лѣтъ никто не переступалъ ея порога. Кровля ея обросла мохомъ, а стѣны -- ползучими растеніями. Странно, какъ это допустили такому убогому строенію стоять близъ самаго города? Дѣло въ томъ, что много лѣтъ тому назадъ ее кто-то купилъ, но до сихъ поръ владѣтеля отыскать не могутъ, такъ что тронуть ее штатъ не имѣетъ права. Такимъ образомъ среди воздѣланныхъ луговъ, пастбищъ и множества улучшеній стоитъ убогая хижинка, какъ будто ее проклялъ кто-нибудь и какимъ-нибудь ужаснымъ преступленіемъ сдѣлалъ и постыдной, и зловѣщей въ одно и то же время.
Мы прибыли въ Колумбію въ семь часовъ утра и пробыли тамъ цѣлые сутки. Мы остановились въ не отстроенной еще гостиницѣ, но помѣщеніе намъ дали великолѣпное. Оно все было отдѣлано полированнымъ чернымъ деревомъ; большія двери вели въ красивый портикъ и каменную веранду точь-въ-точь какъ въ какомъ-нибудь итальянскомъ палаццо.
Городокъ Колумбія красивъ и опрятенъ и вѣроятно со-временемъ разрастется. Въ немъ находится законодательный корпусъ штата Огіо, вслѣдствіе чего онъ и не лишенъ нѣкотораго значенія.
Такъ какъ на слѣдующій день отсюда не отправлялось никакого почтоваго дилижанса, то мнѣ пришлось за довольно дорогую цѣну нанять карету для того, чтобъ ѣхать въ маленькій городокъ Тиффинъ, изъ котораго желѣзная дорога ведетъ прямо въ Сандуски. Нанятая мною карета ничѣмъ не отличалась отъ почтовыхъ дилижансовъ: она точно также на станціяхъ постоянно мѣняла и лошадей, и кучеровъ; разница заключалась только въ томъ, что на этотъ разъ мы ѣхали совершенно одни. Чтобы насъ не безпокоили новые пассажиры и чтобы намъ не терпѣть недостатка въ лошадяхъ при перемѣнахъ на станціяхъ, содержатель наемныхъ каретъ отправилъ съ нами на козлахъ своего агента, который долженъ былъ сопутствовать намъ всю дорогу и во все ея продолженіе заботиться о нашемъ благосостояніи. Съ такого рода спутникомъ и съ большою корзиной съѣстнаго, фруктовъ и вина, веселые и довольные, на слѣдующій день, въ шесть часовъ утра, мы снова пустились въ путь. Особенно пріятно для насъ было то, что мы ѣхали совершенно одни, и ради только этого мы были готовы перенести и самую ужасную дорогу.
Хорошо, что мы запаслись такимъ прекраснымъ настроеніемъ духа, потому что дорога на самомъ дѣлѣ могла бы привести въ отчаяніе и самыхъ твердыхъ людей. Одинъ разъ отъ толчка мы всѣ свалились въ кучу на дно кареты, а въ другой -- съ необыкновенною силой стукнулись головами о потолокъ. Затѣмъ случалось, что, благодаря неровной и болотистой мѣстности, карета ѣхала совершенно наклонившись на одну сторону, такъ что намъ приходилось съ удивительнымъ искусствомъ и цѣпкостью держаться въ другой ея сторонѣ. То карета наша совсѣмъ наѣзжала на лошадей, то взлетала довольно значительно на воздухъ, а лошади становились на дыбы и, повертывая головы къ возницѣ, какъ бы говорили: "Пустите насъ; тутъ ничего не подѣлаешь". Ѣздящіе по этимъ дорогамъ кучера, разумѣется, уже къ нимъ привыкли и минуютъ косогоры, ямы, кочки рѣшительно изумительнымъ образомъ. Когда выглянешь изъ окна, то глазамъ представляется удивительное зрѣлище: несмотря на всѣ ужасы дороги, кучеръ сидитъ на козлахъ съ самымъ спокойнымъ видомъ; какъ бы играя, держитъ онъ въ рукахъ возжи, какъ бы шутя, помахиваетъ на лошадей кнутомъ.
Большую часть пути намъ пришлось ѣхать по "полосатой дорогѣ", какъ ее называютъ здѣсь, на самомъ же дѣлѣ это есть не что иное, какъ стволы деревъ, настланные поперекъ по топкому болоту. При ѣздѣ по такой дорогѣ все время чувствуются толчки, изъ которыхъ и самый слабый производитъ до того, сильное сотрясеніе въ тѣлѣ, что кажется, будто разомъ ломаются всѣ кости. Ни при какихъ другихъ обстоятельствахъ нельзя испытать такого множества разнообразныхъ ощущеній, развѣ только то же самое пришлось бы извѣдать тому, кто вздумалъ бы въ омнибусѣ въѣхать на вершину Святаго Павла. Несмотря на все разнообразіе своихъ положеній въ этотъ день, карета наша рѣшительно ни единаго раза не принимала именно того положенія, въ которомъ каретѣ обыкновенно слѣдуетъ находиться. Ни разу не дѣлала она ни одного движенія, свойственнаго экипажамъ на колесахъ.
Но, какъ бы то ни было, погода стояла восхитительная, несмотря на то, что, покинувъ страны, гдѣ теперь уже наступило лѣто, мы находились въ мѣстности, гдѣ только еще была весна. Намъ было пріятно уже и то, что мы подвигались къ Ніагарскому водопаду, а вмѣстѣ съ тѣмъ и къ концу нашихъ странствій. Около полудня мы сдѣлали привалъ въ прелестномъ лѣсу и закусили на сломленномъ, вѣроятно, бурей деревѣ. Лучшіе остатки нашего полдника мы отдали бывшему тутъ лѣснику, а худшіе -- свиньямъ, которыхъ здѣсь, къ великому утѣшенію нашего коммиссіонера въ Канадѣ, такъ же много, какъ и песку на морскомъ берегу. Потомъ мы снова весело продолжали нашъ путь.
Съ приближеніемъ ночи дорога дѣлалась все уже и уже и, кромѣ того, становилось такъ темно, что кучеръ, казалось, только инстинктивно угадывалъ направленіе. Мы могли быть спокойны по крайней мѣрѣ въ томъ отношеніи, что кучеръ никакимъ образомъ не заснетъ, потому что колеса то и дѣло толкались о древесные пни и притомъ съ такою силой, что кучеру приходилось хвататься за козлы, чтобы только не слетѣть съ нихъ. Точно также намъ нечего было опасаться слишкомъ быстрой ѣзды, такъ какъ по этой дорогѣ лошадямъ и шагомъ было совершенно достаточно работы. Бросаться въ сторону лошади также не могли, потому что по такой убійственной мѣстности и запряженной въ такую тяжелую карету этого сдѣлать были бы не въ силахъ даже и слоны. Такимъ образомъ хоть насъ и кидало изъ стороны въ сторону, однако же, несмотря на это, мы были совершенно спокойны и почти довольны своею участью.
Древесные пни составляютъ замѣчательную черту всѣхъ дорогъ Америки. Для непривычнаго глаза ночью они кажутся множествомъ самыхъ разнообразныхъ призраковъ, удивительныхъ и по количеству, и по кажущейся дѣйствительности. Вотъ посреди уединеннаго поля стоитъ греческая урна, вотъ рыдающая надъ могилой женщина, а вотъ тамъ стоитъ пожилой джентльменъ съ пальцами, засунутыми за пуговицы широкаго сюртука; вонъ согнувшійся надъ книгой студентъ, вонъ наклонившійся до самой земли негръ, а вонъ тамъ лошадь, собака, пушка, вооруженный человѣкъ; а вотъ еще какой-то горбунъ откидываетъ назадъ свой плащъ и входитъ въ полосу свѣта. Всѣ эти образы проходили передо мной какъ китайскія тѣни на стѣнѣ; они появлялись не по моему желанію, а совершенно самопроизвольно выростали у меня передъ глазами, несмотря на то, хотѣлъ я этого, или нѣтъ. И, странно, по временамъ мнѣ казалось, что я узнаю въ нихъ образы нѣкогда хорошо знакомые мнѣ по дѣтскимъ книгамъ, воспоминаніе о которыхъ уже давно улетучилось у меня изъ памяти.
Вскорѣ увеличившаяся темнота положила конецъ и этому моему единственному развлеченію, деревья же стали до того часты, что то и дѣло съ обѣихъ сторонъ били вѣтвями по стѣнкамъ нашего экипажа: выглянуть за окно нечего было и думать. Въ продолженіе цѣлыхъ трехъ часовъ сверкала ослѣпительная синеватая и очень продолжительная молнія. Видные и сквозь густую листву деревьевъ ея яркіе зигзаги на небѣ и глухіе раскаты грома въ вышинѣ невольно наводили на мысль, что было бы много пріятнѣе находиться гдѣ бы то ни было, лишь бы не въ темномъ дремучемъ лѣсу.
Наконецъ, въ одиннадцатомъ часу ночи, вдали блеснули слабые огоньки, а затѣмъ показался и Верхній Сандуски, индѣйское селеніе, гдѣ мы должны были ночевать.
Въ единственной здѣшней деревянной гостиницѣ уже всѣ спали крѣпкимъ сномъ, но тѣмъ не менѣе на стукъ нашъ намъ отвѣтили довольно скоро и, впустивъ насъ въ комнату, оклеенную старыми газетами, не то кухню, не то общую столовую, подали намъ чаю. Спальня, въ которую насъ съ женой вслѣдъ за тѣмъ привели, оказалась большою, но низкою комнатой; у ея порога лежала цѣлая куча хвороста; двѣ двери, одна противъ другой, безъ всякаго запора, вели прямо на улицу и были такого страннаго устройства, что если притворялась одна изъ нихъ, то другая немедленно отворялась настежъ. Такое устройство для меня было совершенною новостью, которая притомъ сильно меня обезпокоила, такъ какъ въ моей шкатулкѣ хранилось значительное количество золота, предназначеннаго на путевыя издержки. Однако багажъ, положенный передъ дверьми, устранилъ это неудобство и я могъ бы спокойно выспаться, но, къ несчастію, мнѣ это не удалось; кто-то ужь неистово храпѣлъ и мой бостонскій другъ попробовалъ было также залѣзть туда. Вскорѣ, впрочемъ, терпѣніе его истощилось и онъ перебрался спать въ стоявшую на дворѣ карету. Такая выдумка оказалась, однако-жь, не очень удобною, такъ какъ находившіяся на дворѣ свиньи пронюхали его и, вообразивъ, что въ каретѣ есть что-то мясное, всю ночь самымъ ужаснымъ образомъ прохрюкали вокругъ ея; пріятель нашъ боялся пошевельнуться, не только что выйти вонъ изъ кареты. Онъ продрожалъ въ ней вплоть до утра, а когда, наконецъ, выбрался изъ нея, то въ гостиницѣ не нашлось даже стакана водки, чтобы согрѣть прозябшаго, такъ какъ законодательная власть съ очень хорошимъ и добрымъ намѣреніемъ въ индѣйскихъ деревняхъ запрещаетъ содержателямъ гостиницъ торговать спиртными напитками. Предосторожность эта оказывается совершенно излишнею, ибо индѣйцы тѣмъ не менѣе никогда не упускаютъ случая добыть у странствующихъ торговцевъ водки самаго худшаго качества и притомъ по самой дорогой цѣнѣ.
Деревня эта вся заселена уанандотскими индѣйцами. Съ нами завтракалъ одинъ очень кроткій джентльменъ, старичокъ, который уже много лѣтъ отъ лица правительства Соединенныхъ Штатовъ велъ торговлю съ индѣйскими племенами и въ настоящее время только-что заключилъ съ ними договоръ, по которому индѣйцы обязывались на будущій годъ переселиться изъ этого мѣста куда-нибудь на западъ отъ Миссисипи, немного подальше С.-Луи. Онъ меня очень растрогалъ разсказомъ о горячей привязанности индѣйцевъ къ мѣсту рожденія и дѣтства и въ особенности къ могиламъ отцовъ и объ ихъ отвращеніи къ переселенію въ новыя мѣстности. Онъ былъ частымъ свидѣтелемъ такихъ переселеній и никогда не могъ относиться къ нимъ равнодушно, хотя индѣйцевъ и присуждали къ этому въ виду ихъ же собственнаго блага. Въ данномъ случаѣ вопросъ о томъ, уходить ли имъ или нѣтъ изъ ихъ роднаго селенія, разбирался индѣйцами дня два въ хижинѣ нарочно построенной для этого совѣщанія. По рѣшеніи вопроса совѣщательную хижину разобрали, но и теперь еще остатки ея лежатъ неубранными не далеко отъ гостиницы. Когда кончили обсужденіе, то раздѣлили на двѣ стороны тѣхъ, кто былъ за переселеніе, и тѣхъ, кто былъ противъ него. Когда результатъ подачи голосовъ сдѣлался извѣстнымъ, меньшинство (однако довольно многолюдное) безъ спора уступило большинству.
Послѣ по дорогѣ мы встрѣтили верхомъ на косматыхъ пони нѣсколькихъ изъ этихъ индѣйцевъ. Они до того походили на цыганъ, что будь это въ Англіи, я непремѣнно счелъ бы ихъ за людей этого бродячаго непосѣды-племени.
Мы выѣхали отсюда тотчасъ послѣ завтрака и на этотъ разъ по дорогѣ, которая, если это только возможно, была еще хуже, и къ полудню прибыли въ Тиффикъ, гдѣ и разстались съ нашей наемною каретой. Въ два часа мы поѣхали по желѣзной дорогѣ, но очень медленно, потому что дорога была плохо построена и къ тому же шла по очень болотистой мѣстности. Въ Сандуски мы прибыли рано вечеромъ, такъ что успѣли даже тамъ пообѣдать. Мы остановились ночевать въ маленькой, уютной гостиницѣ на берегу озера Эри, гдѣ и дожидались весь слѣдующій день парохода, отправлявшагося въ Буффалу. Городокъ не заключалъ въ себѣ ничего занимательнаго и всего скорѣе напоминалъ мѣстечко съ минеральными водами въ Англіи, но только не во время сезона.
Хозяинъ нашъ, красивый, среднихъ лѣтъ, человѣкъ, былъ къ намъ очень внимателенъ и очень заботился о доставленіи намъ всевозможныхъ удобствъ. Сюда онъ пріѣхалъ изъ Новой-Англіи, гдѣ ему удалось разбогатѣть. Вовсе не желая жаловаться на него, я, однако, не могу не упомянуть о его поведеніи въ отношеніи насъ, такъ какъ это послужитъ характеристикой всѣхъ мѣстныхъ обитателей. Онъ, когда было нужно, безъ церемоніи, со шляпой на головѣ, входилъ къ намъ въ нумеръ, съ весьма развязнымъ видомъ останавливался, чтобы сказать нѣсколько словъ, удобно разваливался на диванѣ и, вытащивъ изъ кармана газеты, спокойно принимался за чтеніе.
Разумѣется, такой образъ дѣйствія въ Англіи показался бы мнѣ оскорбительнымъ, но въ Америкѣ отъ людей такого рода можно ожидать развѣ только радушнаго гостепріимства. Я вовсе не имѣлъ права, да, по правдѣ говоря, и не желалъ обсуждать его поведеніе на основаніи нашихъ правилъ вѣжливости. Точно также я не могъ ничего имѣть противъ уморительной маленькой старушки, главной слуги заведенія, которая приносила намъ обѣдъ. Она самымъ спокойнымъ образомъ усаживалась въ креслѣ и, вытащивъ огромную булавку, все время ковыряла ею у себя въ зубахъ, изрѣдка приглашая насъ съѣсть еще что-нибудь и въ то же время не спуская съ насъ серьезнаго, спокойнаго взгляда, пока мы не вставали изъ-за стола, а ей не приходилось убирать его. Съ насъ было довольно и того, что все, что бы мы ни потребовали, исполнялось съ вѣжливостію, готовностію и желаніемъ услужить (не только здѣсь, но и всюду, гдѣ мы бывали въ Америкѣ) и что всѣ наши приказанія немедленно и охотно исполнялись.
На другой день послѣ нашего пріѣзда, случившагося въ воскресенье, мы сидѣли за раннимъ обѣдомъ въ то время, какъ показался пароходъ, который и остановился у пристани. Такъ какъ онъ шелъ въ Буффало, то мы поспѣшили занять на немъ мѣста и вскорѣ выѣхали изъ Сандуски.
Пароходъ оказался очень красивъ и великъ -- въ пятьсотъ тонъ, но съ такой сильною машиной, что на этомъ пароходѣ я испытывалъ то же тревожное чувство, которое я долженъ бы былъ испытывать, квартируя въ первомъ этажѣ пороховаго завода. Грузъ парохода состоялъ изъ муки, и нѣсколько ящиковъ съ этимъ продуктомъ стояло на палубѣ. Капитанъ подошелъ къ намъ, чтобы поговорить немного и познакомить насъ съ однимъ изъ своихъ друзей; онъ усѣлся на одномъ изъ ящиковъ и, вынувъ изъ кармана большой складной ножикъ, сталъ его пробовать, отрѣзывая тонкія пластинки дерева отъ одной изъ стѣнокъ ящика. Онъ такъ усердно занялся этою работой, что непремѣнно бы изрѣзалъ весь ящикъ, еслибъ его не отозвали по какому-то дѣлу.
Раза два мы подъѣзжали къ плоскому берегу съ низкою плотиной, на которой словно мельницы безъ крыльевъ стояли одинокіе маяки; а къ полуночи мы прибыли въ Клевелэндъ, гдѣ и простояли до девяти часовъ слѣдующаго утра.
Мѣсто это имѣло для меня особенный интересъ, такъ какъ еще въ Сандуски мнѣ случилось прочесть отрывокъ изъ мѣстной газеты, очень много говорившей о послѣднемъ пріѣздѣ лорда Ашбёртана въ Вашингтонъ для того, чтобъ обсудить пункты касательно возникшаго спора между правительствомъ Соединенныхъ Штатовъ и Англіей. Газета эта сообщала своимъ читателямъ, что Америка бичевала Англію во время своего младенчества, бичевала ее во время своей юности, а стало-быть ей слѣдуетъ побичевать ее еще разъ и во время своей зрѣлости; она уговаривала всѣхъ истыхъ американцевъ въ случаѣ, если мистеръ Уэбстеръ удачно выполнитъ свое дѣло и ни съ чѣмъ отошлетъ обратно англійскаго лорда, то имъ слѣдуетъ года черезъ два самимъ появиться въ Англіи и спѣть "Yankee Doodle" {Американскіе національные гимны.} въ Гайдъ-Паркѣ и "Hail Columbia" {Тоже.} во дворцѣ Вестминстера. Городокъ этотъ оказался весьма порядочнымъ, и я имѣлъ удовольствіе снаружи поглядѣть на зданіе редакціи только-что упомянутаго мною журнала. Я не имѣлъ счастія лицезрѣть самого автора приведенной статьи, но я убѣжденъ, что это долженъ быть ужасный человѣкъ, пользующійся большимъ значеніемъ и уваженіемъ среди избраннаго кружка.
Часовъ въ восемь вечера мы заѣзжали на часъ времени въ городокъ Эри. Въ шестомъ часу на слѣдующее утро мы прибыли въ Буффало, гдѣ и позавтракали. Находясь теперь чуть ли не въ двухъ шагахъ отъ водопада, терпѣливо ждать долѣе мы были уже не въ состояніи, а потому тѣмъ же утромъ часовъ въ девять сѣли на поѣздъ желѣзной дороги и помчались къ Ніагарѣ.
День былъ скверный -- холодный и пасмурный; сырой туманъ спускался на землю; деревья въ этихъ сѣверныхъ странахъ были совсѣмъ голы и сохраняли еще свой зимній видъ. Всякій разъ, какъ поѣздъ останавливался, я прислушивался, не услышу ли шума отъ паденія воды по тому направленію, гдѣ долженъ былъ находиться, по моимъ предположеніямъ, водопадъ. Я все ожидалъ увидѣть его блестящія брызги. Черезъ нѣсколько минутъ послѣ того, какъ мы остановились, я увидѣлъ двѣ бѣлыя тучи, которыя величественно подымались изъ нѣдръ земли. Вотъ и все. Наконецъ мы вышли изъ вагонами тогда только я впервые услыхалъ могучій шумъ воды и почувствовалъ, какъ земля дрожитъ у меня подъ ногами.
Берегъ очень крутъ и въ то время, вслѣдствіе дождя и полурастаявшаго снѣга, былъ очень скользокъ. Не знаю, какъ это случилось, но въ одно мгновеніе я былъ уже внизу и карабкался вмѣстѣ съ двумя, присоединившимися ко мнѣ, англійскими офицерами на утесъ. Шумъ водопада совершенно оглушилъ меня, брызги его почти что ослѣпили меня, и я успѣлъ промокнуть до самыхъ костей. Мы стояли у подножія водопада. Я видѣлъ передъ собой огромный потокъ воды, стремящійся внизъ съ ужасной высоты, но въ ту минуту я не имѣлъ никакого яснаго понятія ни о его видѣ, ни о его формѣ, ни о его объемѣ,-- я сознавалъ только, что передо мной что-то невыразимо громадное.
На маленькой лодочкѣ мы поѣхали между двумя порогами поперекъ, рѣки и здѣсь только началъ я ощущать и сознавать то, что я видѣлъ, но точно ошеломленный я не былъ еще способенъ понять всего величія картины, находившейся у меня передъ глазами. Только добравшись до Столоваго Утеса и взглянувъ съ него на паденіе ярко-зеленой воды, понялъ я всю силу и величіе этого водопада. Здѣсь чувствовалась близость Творца вселенной и мое первое моментальное и вмѣстѣ съ тѣмъ продолжительное впечатлѣніе послѣ этого ужасающаго зрѣлища было -- миръ: миръ душевный, безмятежная тишина, тихое воспоминаніе объ умершихъ, высокія мысли о вѣчномъ успокоеніи и блаженствѣ,-- ничего темнаго, или страшнаго. Ніагара сразу запечатлѣлась въ моемъ сердцѣ, какъ воплощеніе всего прекраснаго, и это впечатлѣніе неизмѣннымъ и неизгладимымъ навсегда, до самого послѣдняго моего вздоха, останется во мнѣ. О, какъ всякая борьба и постоянныя волненія нашей обыденной жизни въ продолженіе десяти дней, проведенныхъ мною въ этомъ волшебномъ, очарованномъ мѣстѣ, умалились у меня въ глазахъ и отодвинулись куда-то далеко, далеко!... Что за голоса слышались мнѣ изъ этихъ шумящихъ водъ! Что за призраки лицъ, уже давно отлетѣвшихъ отъ земли, смотрѣли на меня изъ сверкающей ихъ глубины! Что за небесныя обѣщанія, казалось мнѣ, блестѣли въ этихъ ангельскихъ слезахъ, которыя, переливаясь столькими цвѣтами и соединяясь между собою, составляли какъ, бы великолѣпный алмазный, радужный сводъ.
Я никуда не двигался съ того мѣста, гдѣ я впервые увидалъ водопадъ. Я не переѣзжалъ на другой берегъ рѣки, такъ какъ зналъ, что тамъ много народа, а въ мѣстностяхъ подобныхъ этой естественно убѣгать общества постороннихъ людей. Я былъ здѣсь вполнѣ доволенъ и счастливъ; мнѣ не хотѣлось ничего другаго, какъ ежечасно, ежеминутно, постоянно смотрѣть на водопадъ и любоваться имъ со всевозможныхъ пунктовъ. То ходилъ я взадъ и впередъ по берегу, то, стоя на краю обрыва, наблюдалъ, какъ торопящаяся вода постепенно сбирается съ силой по мѣрѣ своего приближенія къ мѣсту паденія, на минуту какъ бы въ раздумьи останавливается и затѣмъ съ невыразимою быстротой низвергается въ клубящуюся и пѣнящуюся бездну. То становился я вровень съ паденіемъ, то любовался имъ сквозь вѣтви густыхъ деревьевъ, то взбирался на окрестные холмы, чтобъ и оттуда взглянуть на быстрое блестящее паденіе воды. То уходилъ я мили три ниже самого водопада, ложился въ тѣни утесовъ и тамъ тоже глядѣлъ на рѣку, слѣдилъ, какъ она, безъ видимой причины, клокотала, высоко вздымала пѣнящіяся волны и будила окрестное эхо: волненіе это происходило отъ того гигантскаго прыжка, который дѣлала рѣка три мили выше того мѣста, съ котораго въ данную минуту я любовался ея бурнымъ теченіемъ. Для меня было истиннымъ наслажденіемъ смотрѣть на величественный Ніагарскій водопадъ и днемъ при яркомъ свѣтѣ солнца, и ночью при тихомъ сіяніи луны. Даже просыпаясь ночью я съ какимъ-то особеннымъ чувствомъ прислушивался къ его гулу и рокоту.
Я и теперь часто думаю объ этомъ водопадѣ: все по-прежнему цѣлый день тамъ катятся и вздымаются волны, а въ высотѣ надъ ними блеститъ яркая радуга. По-прежнему волны его при свѣтѣ солнца представляются переливающимся расплавленнымъ золотомъ. По-прежнему въ пасмурные дни падающія воды кажутся или обвалами вѣчныхъ снѣговъ, или мѣловыми утесами, или же въ видѣ густаго бѣлаго дыма стремятся впередъ и съ неимовѣрною силой съ высоты бросаются внизъ. Всякій разъ, какъ я смотрѣлъ на низверженіе этого водопада, мнѣ казалось, будто могучій потокъ умираетъ, падая въ бездну, изъ которой поднимается потомъ въ видѣ ужаснаго призрака брызговъ и вѣчнаго тумана, который сталъ посѣщать эту мѣстность съ того самаго времени, какъ по слову Божію въ парящую надъ хаосомъ тьму впервые ворвался потокъ радостнаго, лучезарнаго свѣта.