Прерія.
Прогулка по Зеркальной преріи и возвращеніе назадъ.
Насъ собралось четырнадцать молодыхъ людей для того, чтобъ ѣхать въ прерію: отличительною чертой здѣшнихъ отдаленныхъ поселеній служитъ то, что они преимущественно состоятъ изъ молодежи,-- стариковъ здѣсь почти не видно. Дамъ съ нами не было, потому что съ этой поѣздкой сопряжено было множество трудностей и кромѣ того мы должны были тронуться въ путь ровно въ пять часовъ утра.
Самъ я всталъ въ четыре часа изъ боязни заставить другихъ дожидаться меня. Наскоро позавтракавъ хлѣбомъ съ молокомъ, я подошелъ къ окну, надѣясь увидать дѣятельныя приготовленія къ отъѣзду и все общество уже въ сборѣ. Но, не видя никакого движенія и замѣтивъ, что все, наоборотъ, совершенно спокойно на улицѣ, какъ это всегда бываетъ въ такую раннюю пору, я подумалъ, что не мѣшало бы мнѣ еще соснуть немножко, а потому и прилегъ снова въ постель.
Вторично проснулся я въ семь часовъ, и къ этому времени все общество оказалось уже на ногахъ, вокругъ приготовленныхъ для нашего путешествія экипажей: они состояли изъ какой-то необыкновенной кареты съ удивительно крѣпкою осью, высокаго, двухколеснаго, кабріолета, четверомѣстнаго, совершенно особеннаго устройства, фаэтона и чрезвычайно древней и уже сильно поломанной одноколки; затѣмъ съ нами ѣхалъ еще верховой, который долженъ былъ служить намъ проводникомъ. Я сѣлъ въ первую колесницу вмѣстѣ съ тремя товарищами, остальные же размѣстились по другимъ экипажамъ; къ самому легкому изъ нихъ привязали двѣ большихъ корзины съ съѣстными припасами, а также не забыли взять съ собой два громадныхъ кувшина съ напитками для подкрѣпленія силъ. Затѣмъ вся процессія тронулась къ рѣкѣ, которую намъ приходилось переѣхать на паромѣ, какъ это здѣсь водится, всѣмъ за-разъ -- и людямъ, и экипажамъ, и лошадямъ.
Переправились благополучно на ту сторону и, остановившись на минуту у домика перевозчика, чтобы сдѣлать послѣднія необходимыя распоряженія, мы поѣхали далѣе. Прежде всего мы спустились въ злосчастную Черную-Бездну, называемую также, но менѣе выразительно, Американскимъ-Дномъ.
Наканунѣ нашей поѣздки день былъ... какъ бы выразиться?... Слово жаркій вовсе не годится, потому что не даетъ ни малѣйшаго понятія о здѣшней температурѣ: вчера городъ былъ какъ бы объятъ огнемъ и пламенемъ -- вотъ подходящее къ данному случаю выраженіе, но ночью пошелъ дождь и неудержимыми потоками лился вплоть до утра. У насъ была пара очень крѣпкихъ лошадей, но, несмотря на это обстоятельство, мы не могли дѣлать болѣе двухъ миль въ часъ: мы ѣхали по сплошной топи, состоявшей изъ жидкой черной грязи. Разнообразіе здѣсь представляла только глубина самой грязи: то она доходила до половины колесъ, то покрывала и самую ось, а то такъ карета наша внезапно погружалась въ нее до самыхъ оконъ. Въ воздухѣ раздавалось громкое, рѣзкое кваканье лягушекъ, которымъ здѣсь было полное раздолье, а часто встрѣчавшіяся намъ по дорогѣ свиньи вторили имъ дружнымъ хрюканьемъ. Иногда мы проѣзжали мимо убогихъ хижинъ, которыя здѣсь, впрочемъ, очень рѣдки, потому что, несмотря на богатство почвы, мѣстами не находится людей способныхъ переносить здѣшнюю убійственную жару. По обѣ стороны дороги, если только она заслуживаетъ этого названія, тянулся густой кустарникъ, а стоячая, тинистая, гнилая, скверная вода виднѣлась рѣшительно всюду, куда бы ни упалъ взоръ путешественника.
Такъ какъ здѣсь существуетъ обыкновеніе поить холодною водой лошадей, когда онѣ взмылятся отъ жары, то мы и остановились по этому случаю у стоящей среди лѣса, далеко отъ какого бы то ни было другаго жилья, деревянной гостиницы. Она состояла внутри изъ одной большой, безъ всякаго убранства, комнаты, надъ которой было жилье самого хозяина и чердакъ. Хозяиномъ гостиницы былъ смуглый молодой дикарь; на немъ была рубашка очень грубой бумажной ткани (изъ которой дѣлаютъ, кажется, матрасы) и рваные штаны; на порогѣ дома лѣниво валялись два почти вовсе нагихъ мальчика. И хозяинъ, и оба мальчика, и находившійся въ гостиницѣ путешественникъ -- всѣ высыпали изъ дома, чтобы посмотрѣть на насъ.
Послѣдній былъ старикъ съ жиденькой и коротенькой сѣдой бородой и такими же усами; его густыя, нависшія брови почти скрывали отъ зрителя его лѣнивые, полупьяные глаза въ то время, какъ, подымаясь на ципочки и съ сложенными на груди руками, онъ внимательно разглядывалъ насъ. Кто-то изъ нашей компаніи заговорилъ съ нимъ. Тогда старикъ подошелъ ближе и, потирая рукой подбородокъ (его мозолистая рука при этомъ производила звукъ похожій на тотъ, который производитъ подошва съ гвоздями о новую мостовую), разсказалъ, что онъ вмѣстѣ съ Делавера купилъ недавно ферму "вонъ тамъ" (говорилъ онъ, указывая рукой на одно изъ окружныхъ болотъ, гдѣ деревья казались еще гуще). Теперь, по его словамъ, онъ ѣдетъ за своею семьей, оставшейся въ С.-Луи; но, повидимому, онъ не очень-таки торопится туда, такъ какъ опять вошелъ въ гостиницу, гдѣ, кажется, и располагаетъ пробыть, пока у него не выйдутъ всѣ деньги. Онъ большой политикъ и что-то очень долго объяснялъ одному изъ моихъ спутниковъ, разговаривавшему съ нимъ, но я только помню два выраженія, которыми онъ закончилъ свою рѣчь: "кого-нибудь навсегда" было одно изъ нихъ и "къ чорту всѣхъ остальныхъ" -- другое, которыя, разумѣется, довольно ясно выражали его взгляды на все вообще.
Когда лошади напились воды до такой степени, что стали вдвое толще своего обыкновеннаго объема (здѣсь, повидимому, существуетъ убѣжденіе, что подобное надуваніе облегчаетъ имъ бѣгъ), мы снова поѣхали впередъ по невыносимой жарѣ, по грязи, тинѣ, лужамъ, кочкамъ и кустамъ, сопровождаемые все время пріятными звуками кваканья лягушекъ и хрюканья свиней. Въ полдень мы остановились передохнуть въ мѣстечкѣ, называемомъ Бельвилемъ.
Бельвиль есть не что иное какъ небольшое количество деревянныхъ домиковъ, скученныхъ вмѣстѣ среди самаго топкаго болота и самаго густаго кустарника. У многихъ изъ этихъ домиковъ двери были ярко разрисованы красной и желтою красками; это было дѣломъ рукъ странствующаго живописца, который, переходя изъ одного мѣста въ другое, зарабатывалъ себѣ такимъ образомъ пропитаніе. Во время нашего здѣсь пребыванія въ судѣ разбиралось дѣло о конокрадствѣ; обвиненнымъ въ немъ, вѣроятно, придется плохо, такъ какъ среди этихъ дикихъ лѣсовъ жизнь каждаго домашняго животнаго цѣнится дороже жизни самихъ людей, вслѣдствіе чего судьи, не входя въ подробныя изслѣдованія виновности подсудимыхъ, обыкновенно присуждаютъ ихъ къ весьма строгому и тяжелому наказанію.
Лошади судей и свидѣтелей стояли привязанными къ временнымъ стойкамъ, поставленнымъ какъ разъ посреди дороги; подъ этимъ послѣднимъ словомъ должно подразумѣвать болотистую тропинку съ грязью по самыя колѣна.
Въ Бельвилѣ, какъ и въ другихъ подобныхъ мѣстечкахъ Америки, находится гостиница съ большой общей столовой, которая вмѣстѣ съ тѣмъ и кухня. Другую половину этого страннаго, низкаго, ветхаго зданія составлялъ весьма обширный коровникъ. Въ кухнѣ стоялъ длинный, покрытый грубою скатертью, столъ, а по стѣнамъ были привинчены, ради вечернихъ сборищъ и ужиновъ, шандалы со свѣчками. Нашъ проводникъ отправился впередъ, чтобы заказать намъ кофе и еще чего-нибудь съѣдобнаго. Онъ отдалъ предпочтеніе пшеничному хлѣбу и заказному обѣду передъ ржанымъ хлѣбомъ и обыденною стряпней. Послѣдняя заключаетъ въ себѣ только свинину и сырую ветчину; заказный же обѣдъ состоитъ изъ жареной ветчины, сосисекъ, телячьихъ котлетъ и ломтиковъ различнаго мяса.
На одной изъ дверей этой гостиницы красовалась оловянная дощечка, а на ней золотыми буквами было написано "Докторъ Крокусъ". Рядомъ съ дощечкой на листѣ бѣлой бумаги висѣло объявленіе о томъ, что сегодня вечеромъ докторъ Крокусъ прочтетъ бельвильской публикѣ лекцію о френологіи. Къ слушанію лекціи будетъ допущено лишь извѣстное число лицъ.
Блуждая по лѣстницѣ въ ожиданіи обѣда, мнѣ пришлось пройти мимо комнаты доктора; дверь въ ней была отворена, внутри ея никого не было видно и я рѣшился заглянуть туда.
Въ этой комнатѣ не только не было никакого убранства, но даже ни малѣйшихъ признаковъ какого бы то ни было удобства; на стѣнѣ безъ рамки висѣлъ портретъ, полагаю, самого доктора, такъ какъ представленный на немъ джентльменъ былъ очень лысъ, и написавшій его артистъ, повидимому, очень тщательно трудился надъ отдѣлкой его френологическихъ особенностей. Постель была покрыта штопаннымъ стеганнымъ одѣяломъ. Ни занавѣсокъ на окнахъ, ни ковра на полу не было. Печи также не было, но въ углу стояла полная золы жаровня. Въ комнатѣ стояли еще стулъ и очень маленькій столъ; на послѣднемъ находилась докторская библіотека, состоящая изъ нѣсколькихъ старыхъ, засаленныхъ книгъ.
Такое помѣщеніе едва ли могло удовольствовать даже человѣка съ самыми незатѣйливыми вкусами. Какъ я уже сказалъ, дверь была растворена настежь и, казалось, вмѣстѣ съ портретомъ, стуломъ, столомъ и книгами говорила проходящимъ: "Входите, джентльмены, входите!... Здѣсь живетъ докторъ Крокусъ, знаменитый докторъ Крокусъ!... Докторъ Крокусъ пріѣхалъ сюда, чтобы лѣчить васъ, джентльмены!... Если вы ничего не слыхали о докторѣ Крокусѣ, то, конечно, это не его, а ваша вина!... Входите же, джентльмены, входите!"
Внизу въ корридорѣ я встрѣтилъ и самого доктора Крокуса. Съ улицы въ гостиницу вошла цѣлая толпа людей и изъ нея раздался голосъ, обращавшійся къ хозяину гостиницы:
-- Капитанъ, представьте же доктора Крокуса!
-- Мистеръ Диккенсъ!-- говорилъ капитанъ.-- Докторъ Крокусъ!
Докторъ Крокусъ -- высокій и красивый шотландецъ, но у него слишкомъ грозный и воинственный видъ для миролюбиваго занятія -- лѣченія людскихъ болѣзней; онъ выскакиваетъ на средину, протягиваетъ правую руку и, наклонившись впередъ, заявляетъ:
-- Вашъ соотечественникъ, сэръ!
Мы пожали другъ другъ руки. По лицу доктора Крокуса видно, что я не оправдалъ его ожиданій, и не мудрено, такъ какъ на самомъ дѣлѣ я долженъ былъ производить странное впечатлѣніе: на мнѣ была холстинная блуза и большая соломенная шляпа съ зеленою лентой, руки безъ перчатокъ, а лицо все разукрашено брызгами грязи и красными пузырями отъ нападенія москитовъ.
-- Давно вы здѣсь, сэръ?-- спрашиваю я.
-- Три или четыре мѣсяца,-- отвѣчаетъ докторъ.
-- Скоро думаете вы вернуться въ Старый Свѣтъ, сэръ?
Докторъ Крокусъ не отвѣчаетъ словами, а обращаетъ на меня умоляющій взглядъ, какъ бы говоря: "потрудитесь пожалуйста повторить погромче то, что вы сказали".
Я повторяю свой вопросъ.
-- Думаю ли скоро вернуться въ Старый Свѣтъ?-- говоритъ за мной и докторъ.
-- Въ Старый Свѣтъ, сэръ,-- еще разъ говорю я.
Докторъ Крокусъ озирается на окружающую насъ толпу, чтобы видѣть, какое онъ производитъ на нее впечатлѣніе, потираетъ руки и затѣмъ очень громко говоритъ:
-- Нѣтъ, нѣтъ, сэръ, еще не скоро. Вы на это меня не поддѣнете. Я слишкомъ люблю свободу, сэръ. Ха-ха-ха!... Нѣтъ, нѣтъ! Ха-ха-ха!... Отсюда можно уѣхать развѣ только по необходимости... Нѣтъ, нѣтъ!
Говоря эти послѣднія слова, докторъ Крокусъ значительно киваетъ головой и снова принимается хохотать. Многіе изъ окружающихъ также киваютъ головами и хохочутъ, какъ бы говоря: "что за человѣкъ этотъ Крокусъ,-- просто первый сортъ!" И, если я не ошибаюсь, этимъ вечеромъ отправилось множество народа, вовсе не помышлявшаго о френологіи или о чемъ-нибудь подобномъ, на лекцію доктора Крокуса.
Отъ Бельвиля нашъ путь лежалъ по той же однообразной пустынѣ подъ то же самое кваканье лягушекъ. Въ три часа мы снова остановились въ деревенькѣ Лебанонъ, съ тѣмъ, чтобъ опять напоить и кромѣ того накормить лошадей, что было для нихъ крайне необходимо. Пока поили и кормили нашихъ измученныхъ коней, я пошелъ прогуляться по деревнѣ и встрѣтилъ нѣсколько паръ быковъ, которые, лѣниво подвигаясь, везли цѣлый домъ на колесахъ.
Здѣшній трактиръ былъ такъ чистъ и хорошъ, что распорядители нашей поѣздки рѣшили вернуться сюда ночевать, если только это будетъ возможно. Рѣшивъ этотъ пунктъ, послѣ того, какъ лошади отдохнули, поѣли и напились, мы двинулись въ путь и прибыли въ прерію къ закату солнца.
Не знаю, почему и какъ это случилось, но я былъ разочарованъ въ своихъ ожиданіяхъ.
На западъ передъ моими глазами разстилалась однообразная равнина; теряясь вдали, она какъ будто сливалась съ горизонтомъ, смѣшивалась съ яркими красками заходящаго солнца и наконецъ переходила въ блѣдно-голубой цвѣтъ. Прерію эту можно было сравнить съ безводнымъ озеромъ, на которое спускается сумракъ наступающаго вечера. По временамъ вдали пролетали птицы, но все кругомъ было тихо,-- въ преріи царствовало глубокое молчаніе. Трава была не высока, мѣстами даже сквозила голая черная земля, а виднѣвшіеся кое-гдѣ дикіе цвѣты были какъ-то и тощи, и мелки. Какъ ни величественно зрѣлище, которое было передъ нами, но оно много теряло вслѣдствіе громадности протяженія и плоскости мѣстности,-- здѣсь не было никакой пищи для воображенія. Я не чувствовалъ того ощущенія свободы и веселости, которое чувствуешь при взглядѣ на шотландскую степь или даже на англійскую равнину. Мѣсто это было пустынно и дико и вмѣстѣ съ тѣмъ своимъ скучнымъ однообразіемъ какъ-то томительно дѣйствовало на душу. Я чувствовалъ, что при переѣздѣ черезъ нее я никакъ не могъ бы всею душой отдаться впечатлѣніямъ этого путешествія и даже, напротивъ, мнѣ кажется, что я безпрестанно обращалъ бы свой взоръ къ далекой линіи горизонта, все время только и думая, какъ бы поскорѣе оставить за собой прерію со всѣми ея хвалеными чудесами. Видъ преріи не скоро изгладится изъ моей памяти, но воспоминаніе о ней едва ли будетъ изъ числа пріятныхъ; что же касается до желанія еще разъ взглянуть на прерію, то я не думаю, чтобъ оно могло придти тому, кто разъ ее уже видѣлъ.
Мы остановились лагеремъ около одинокой деревянной хижинки, потому что близъ нея протекалъ ручей съ прозрачною свѣжею водой; тутъ же на открытомъ воздухѣ мы и пообѣдали. Въ нашихъ корзинахъ оказались жареныя индѣйки, куры, дичь, буйволовый языкъ (очень лакомое блюдо между прочимъ), ветчина, хлѣбъ, сыръ и масло, бисквиты, шампанское и хересъ, лимоны и сахаръ для пунша и изобиліе другихъ вкусныхъ вещей. Обѣдъ нашъ былъ восхитителенъ, а распорядители были душою нашего и безъ того уже веселаго общества. Часто и впослѣдствіи я вспоминалъ нашу компанію этой поѣздки; мнѣ кажется, что никогда въ жизни не забуду я моихъ добрыхъ товарищей Зеркальной преріи.
На возвратномъ пути, какъ и предполагалось, мы ночевали въ лебанонской гостиницѣ, въ той самой, гдѣ мы останавливались послѣ полудня. При сравненіи съ нашими деревенскими трактирами эта гостиница никакъ не теряетъ въ томъ, что касается чистоты и удобствъ.
Вставъ на другой день въ пять часовъ утра, я пошелъ прогуляться по деревнѣ: сегодня дамы не бродили, какъ вчера, по улицамъ, но очень можетъ быть, что это было только вслѣдствіе ранней утренней поры. Позади нашего трактира находился какой-то скотный дворъ, который я и зашелъ посмотрѣть. Вмѣсто хлѣвовъ здѣсь былъ устроенъ большой грубый навѣсъ и еще какая -то колоннада; для сбереженія съѣстныхъ припасовъ былъ вырытъ большой земляной погребъ; среди двора стояли глубокій колодезь и высокая голубятня съ такими необыкновенно узкими отверстіями, что какъ птицы ни летали вокругъ, а забраться въ нее имъ никакъ не удавалось.
Обойдя весь этотъ покинутый скотный дворъ, я вернулся въ гостиницу и принялся разсматривать ея двѣ пріемныя комнаты. На стѣнахъ висѣли раскрашенные портреты Вашингтона, президента Мадисона и какой-то очень блѣдной лэди (всѣ они были весьма сильно загажены мухами); блѣдная лэди держала рукой свою золотую шейную цѣпочку, какъ бы приглашая зрителей полюбоваться ею и въ то же время объявляя всѣмъ и каждому: "мнѣ едва семнадцать лѣтъ"; но, по-моему, на видъ она была гораздо старше. Въ лучшей комнатѣ гостиницы висѣли два портрета, написанные масляными красками; на нихъ были изображены хозяинъ гостиницы и его сынъ. Ихъ лицамъ было придано выраженіе такой львиной храбрости, что, казалось, того и гляди они выскачутъ изъ своихъ рамокъ. Вѣроятно, ихъ писалъ тотъ же самый артистъ, что разрисовалъ двери домовъ въ Бельвилѣ, такъ какъ мнѣ показалось, что я узнаю его стиль.
Послѣ завтрака мы пустились въ обратный путь по какой-то новой дорогѣ. Часовъ около десяти намъ попались навстрѣчу какіе-то нѣмецкіе эмигранты; перебираясь на новое мѣсто жительства, они везли съ собой всѣ свои пожитки. Послѣ бывшей наканунѣ жары день былъ ужасно холодный, кромѣ того дулъ пронзительный вѣтеръ и потому на насъ пріятно подѣйствовалъ видъ костра, только-что разложеннаго этими нѣмецкими путниками. Проѣхавъ немного далѣе, мы увидали вдали надъ могилами древнихъ индѣйцевъ высокій курганъ, называемый "Холмъ монаха"; названіе это было дано ему въ память того, что нѣкогда, въ то время, когда еще не было ни одного поселенца на тысячу миль вокругъ, нѣсколько фанатиковъ основали здѣсь монастырь; эти безумцы монахи, переиспытавъ множество лишеній и невзгодъ, погибли всѣ до одного отъ ужаснаго, свойственнаго этой мѣстности, климата.
Дорога не мѣнялась: болото, кустарникъ, нездоровая, гнилая, почва и неумолкаемый хоръ лягушекъ -- по-прежнему все было тутъ. Тамъ и сямъ, и довольно часто, намъ попадались поломанные фургоны со всѣмъ имуществомъ какого-нибудь несчастнаго поселенца. Особенно печальный видъ представляла одна изъ такихъ повозокъ: сама она ушла до половины въ грязь, ось ея была переломлена, одно изъ колесъ свалилось и лежало въ сторонѣ; хозяинъ ея пошелъ за помощью за нѣсколько миль отъ того мѣста, гдѣ случилось несчастіе, жена же его, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, сидѣла на кучѣ своего имущества и съ потеряннымъ видомъ уныло глядѣла на окружающую ее безотрадную картину; измученные волы прилегли тутъ же въ грязи и, тяжело дыша, пускали изъ ноздрей и изо рта цѣлые клубы густаго пара, такъ что казалось, что именно они-то и производили окружающій туманъ.
Въ надлежащее время мы остановились у будочки перевозчика, на паромѣ переправились на другую сторону рѣки и направились къ городу. Намъ пришлось проѣхать мимо одного мѣстечка, извѣстнаго подъ названіемъ "Кровавый островъ"; это было самое мѣстожительство Св. Луи, а названіе мѣстечка произошло отъ кровавой схватки на пистолетахъ двухъ противниковъ одинъ на одинъ. Оба бойца пали тутъ же мертвые; многіе здравомыслящіе люди думаютъ, и можетъ-быть совершенно справедливо, что смерть ихъ точно такъ же, какъ и гибель помянутыхъ уже монаховъ-фанатиковъ, не причинила большой потери человѣческому роду.