I.

Отъѣздъ.

Я никогда не забуду того комическаго и отчасти серьезнаго удивленія, съ которымъ утромъ въ январѣ тысяча восемь-сотъ сорокъ втораго года я отворилъ дверь и просунулъ голову въ каюту британскаго пакетбота (тысяча двѣсти тоннъ груза по реэстру), отправлявшагося въ Галифаксъ и Бостонъ и везшаго почту ея величества.

Что эта каюта, была спеціально занята для "Чарльза Диккенса, эсквайра, и лэди", было выражено достаточно ясно даже и для моего ограниченнаго ума, посредствомъ билетика, пришпиленнаго къ весьма жиденькому стеганому одѣялу, покрывавшему очень тонкій матрацъ, который былъ разостланъ, словно лѣкарскій пластырь, на самой неприступной полкѣ. Но неужели-жь это и есть та самая комнатка, о которой Чарльзъ Диккенсъ, эсквайръ, и его лэди денно и нощно вели совѣщанія чуть не цѣлыхъ четыре мѣсяца? Неужели это та воображаемая уютная комнатка, въ которой будетъ по крайней мѣрѣ маленькая кушеточка, какъ предсказывалъ Чарльзъ Диккенсъ пророческимъ духомъ, ему особенно присущимъ? Неужели это та комнатка, о которой его лэди съ самаго начала рѣшила, что въ нее, конечно, не взойдетъ болѣе двухъ большихъ чемодановъ, помѣщенныхъ гдѣ-нибудь въ углу, не на виду (а чемоданы-то эти, оказывалось, и пустые не проходили въ дверь, не только-что нагруженные)? Неужели этотъ невозможный, вполнѣ безнадежный и глубоко-нелѣпый ящикъ могъ имѣть что-либо общаго съ тѣми миленькими, чтобы не сказать прелестными, маленькими клѣточками, нарисованными мастерскою рукой пылкаго артиста на сильно-прикрашенномъ планѣ, висящемъ въ конторѣ агента въ городѣ Лондонѣ? Неужели это веселая шутка, созданная повидимому фантазіей капитана и приведенная въ исполненіе нарочно для того, чтобы лучше дать почувствовать всю прелесть настоящей каюты, которую такъ и ждешь, что вотъ-вотъ сейчасъ отопрутъ? Неужели-жь это и есть наша каюта?!-- Вотъ вопросы, на которыхъ я не могъ тотчасъ сосредоточиться и сразу понять ихъ. Я опустился на какое-то очень жесткое сидѣнье не то изъ конскаго волоса, не то изъ палокъ, а вѣрнѣе изъ того и другаго вмѣстѣ, и съ самымъ несчастнымъ, потеряннымъ видомъ, тупо и безсознательно, смотрѣлъ на нѣсколькихъ пріѣхавшихъ съ нами на корабль друзей, которые теперь на всякій ладъ протискивали свои головы въ узкое дверное отверстіе.

Еще прежде, чѣмъ спуститься внизъ, мы испытали довольно сильный толчокъ,; который приготовилъ бы насъ ко всему худшему, не будь мы люди самаго сангвиническаго темперамента. Пылкій артистъ, о которомъ я уже упоминалъ, изобразилъ въ томъ же своемъ великомъ произведеніи комнату съ безконечною перспективой, убранную, какъ сказалъ бы мистеръ Робинсъ, "во вкусѣ болѣе чѣмъ восточной роскоши" и наполненную группами лэди и джентльменовъ въ высшей степени веселыхъ и оживленныхъ. Сначала мы прошли съ палубы въ длинное и узкое отдѣленіе, не лишенное сходства съ гигантскимъ катафалкомъ, съ окнами по ту и другую сторону и съ меланхолическою печкой на дальнемъ концѣ, около которой трое или четверо зябкихъ служителей грѣли свои руки. Вдоль стѣнъ тянулись во всю свою скучную длину длинные, длинные столы, надъ каждымъ изъ которыхъ висѣла, привинченная къ низкому потолку, полка съ дырочками для посуды; вся она была переполнена рюмками и судками и всякому путешественнику угрюмо напоминала о волнующемся морѣ и дурной погодѣ. Эта комната, которая впослѣдствіи такъ удовлетворяла меня, въ данную минуту далеко не казалась мнѣ прекрасной, и я замѣтилъ, какъ одинъ изъ нашихъ друзей, дѣлавшій распоряженія насчетъ отъѣзда, войдя сюда, поблѣднѣлъ, попятился на друга, шедшаго позади, невольно потеръ себѣ лобъ рукой и, задыхаясь, прошепталъ: "Невозможно! Это не можетъ быть!" -- или нѣчто подобное. Однако, сдѣлавъ надъ собой усиліе, онъ оправился и, предварительно кашлянувъ раза два, окинулъ каюту еще однимъ взглядомъ и съ мертвенной улыбкой, которую я какъ теперь вижу передъ собой, воскликнулъ:

-- Это вѣрно столовая, г. управляющій, не такъ ли?

Мы всѣ предвидѣли, каковъ будетъ отвѣтъ; мы понимали мученія, которыя онъ испытываетъ. Онъ часто говорилъ намъ о "салонѣ", свыкся и сжился съ этой идеей. Обыкновенно онъ давалъ намъ понять, что для того, чтобы составить себѣ вѣрное понятіе объ этомъ "салонѣ", слѣдуетъ увеличить объемъ и убранство обыкновенной гостиной разъ въ семь -- и тогда только будетъ возможно нѣсколько приблизиться къ дѣйствительности. Человѣкъ, къ которому онъ обратился съ вопросомъ, обнаружилъ наконецъ истину -- прямую, немилосердную, голую истину.

-- Это салонъ, сэръ,-- отвѣтилъ онъ, и отъ такого удара бѣдный другъ нашъ положительно зашатался.

Въ людяхъ, которымъ предстояло скоро разстаться, между ежедневными сношеніями съ которыми должно было лечь бурное пространство многихъ тысячъ миль и которые, вслѣдствіе этого, старались отогнать отъ себя всякую тучку или даже проходящую тѣнь минутнаго горя и безпокойства на короткій срокъ, остававшійся еще имъ для откровенной, дружеской бесѣды,-- въ людяхъ, находящихся въ такомъ положеніи, естественно было послѣ перваго удивленія разразиться отъ души звонкимъ смѣхомъ, и я могу сообщить о себѣ лично, что, уже сидя на упомянутой мною доскѣ, я громко расхохотался и хохоталъ до тѣхъ поръ, пока снова не подали съ корабля звонокъ. Итакъ, менѣе чѣмъ черезъ двѣ минуты послѣ нашего пріѣзда мы всѣ съ общаго согласія порѣшили, что каюта наша наипріятнѣйшая, наисмѣхотворнѣйшая и самая наилучшая выдумка въ мірѣ, такъ что будь она хоть на одинъ дюймъ еще больше, то такое положеніе вещей было бы самымъ нестерпимымъ и самымъ плачевнымъ. Съ довершенію удовольствія, мы любовались, какъ каждый изъ насъ словно змѣя проскальзывалъ въ почти притворенную дверь, радовались на нашъ маленькій умывальный столикъ, принимая его за цѣлую уборную, и наконецъ достигли того, что даже вчетверомъ и всѣ заразъ помѣстились въ нашей каютѣ. Теперь мы приглашали другъ друга замѣтить, какой тутъ чистый воздухъ, какая тутъ прекрасная амбразурка, которая могла быть открыта въ продолженіе всего дня (если только позволитъ погода) и какое тутъ славное кругленькое окошечко, какъ разъ подъ зеркаломъ, передъ которымъ бриться будетъ и легко, и пріятно (не во время сильной качки, разумѣется). Затѣмъ мало-по-малу мы дошли наконецъ до единодушнаго заключенія, что каюта наша положительно просторна, хотя я и теперь убѣжденъ, что еслибы даже поставить двѣ такихъ каюты одну надъ другой, то и тогда врядъ ли могло существовать что-либо менѣе удобное для спанья, за исключеніемъ только однихъ гробовъ. Каюта эта, однимъ словомъ, была не больше тѣхъ наемныхъ кабріолетовъ съ дверью позади, которые разсыпаютъ по мостовой своихъ сѣдоковъ, какъ мѣшки съ углемъ.

Рѣшивъ эти пункты ко всеобщему удовольствію, мы всѣ, участвующіе и неучаствующіе, ради опыта, усѣлись вокругъ огня въ дамской каютѣ. Скорѣй было темно, но кто-то замѣтилъ: "На морѣ, разумѣется, будетъ свѣтлѣе",-- предположеніе, которое мы всѣ, трудно сказать почему, подтвердили, дружно откликнувшись: "Разумѣется, разумѣется!" Мнѣ помнится также, что когда мы истощили новый предметъ утѣшенія, заключавшійся въ смежной съ нами дамской каютѣ, гдѣ можно будетъ сидѣть всегда, когда только захочется, и затѣмъ впали въ минутное молчаніе, кто-то изъ нашей компаніи сказалъ съ видомъ человѣка, сдѣлавшаго новое и пріятное открытіе:

-- А какой вкусный, кипящій кларэтъ будетъ у насъ здѣсь!...

Это, повидимому, сильно обрадовало всѣхъ насъ, какъ будто наша каюта могла придать кларэту особенное благовоніе и существенно улучшить его приготовленіе, рѣшительно невозможное гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ.

Тутъ познакомились мы съ управительницей, дѣятельно занятой предъявленіемъ чистыхъ простынь и скатертей. Она доставала ихъ изъ самыхъ нѣдръ дивановъ и изъ вовсе неожиданныхъ ящиковъ такого замысловатаго устройства, что просто голова шла кругомъ при видѣ того, какъ она ихъ открывала одинъ за другимъ. Можно было дойти до окончательнаго сумасшествія, слѣдя за ея дѣйствіями: оказывалось, что каждый уголокъ, каждая штука мебели въ отдѣльности была кромѣ того еще чѣмъ-то другимъ,-- чистая ловушка и обманъ, просто мѣсто скрытаго склада. Такимъ образомъ диванъ ли, кресло ли -- они были прежде всего хорошими ящиками; видимое же ихъ назначеніе -- быть мебелью -- оказывалось совершенно безполезнымъ.

Да благословитъ Богъ эту управительницу за ея полный вымысла разсказъ о январскихъ путешествіяхъ! Да благословитъ ее Богъ за ея картинное воспоминаніе о поѣздкѣ прошлаго года, когда никто не былъ боленъ и когда всѣ танцовали съ утра до ночи, такъ что этотъ двѣнадцатидневный переѣздъ былъ обращикомъ чистой шалости, постояннаго восторга и веселой бодрости! Дай ей Богъ счастья за ея веселое личико и пріятный шотландскій языкъ, въ которомъ слышались родные, домашніе звуки для одного моего спутника! Пошли ей Господь всего хорошаго за ея предсказанія попутнаго вѣтра и хорошей погоды и за тысячи другихъ мелочей, свойственныхъ женской тонкости и хитрости, благодаря которымъ она такъ убѣдительно доказывала, что всѣ молодыя матери по сю сторону Атлантическаго океана, оставившія своихъ дѣтей по ту сторону его, были вѣдь очень близко отъ нихъ и даже просто имѣли ихъ подъ рукой!... Вѣдь только тѣмъ, кто не былъ посвященъ въ тайну морскаго переѣзда, онъ могъ казаться труднымъ и страшнымъ, для посвященныхъ же переѣздъ океана былъ совершенною шуткой, не стоящею ни малѣйшаго вниманія.

Каюта между тѣмъ сдѣлалась весьма благообразной, превратилась въ нѣчто обширное и вдобавокъ могла похвастать еще выпуклымъ окномъ, изъ котораго можно было любоваться моремъ. И вотъ мы пошли на палубу въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Тутъ происходила такая суматоха, при видѣ которой сама кровь ускоряла свое движеніе и текла въ жилахъ какъ-то особенно весело въ это ясное морозное утро. Величавые корабли тихо разъѣзжали то внизъ, то вверхъ по рѣкѣ; маленькія лодочки шумливо плескались въ водѣ; множество народа стояло на пристани, глядя съ чѣмъ-то въ родѣ "страшнаго восторга" на легкое, всѣми прославленное, американское судно. Одна группа людей была занята "запасомъ молока", или, другими словами, на корабль вводили корову; другіе до самаго верха набивали погреба свѣжими припасами: мясомъ и овощами, поросятами, телячьими головами, говядиной, бараниной, телятиной и птицей разнаго вида и величины; третьи свертывали веревки и спускали тяжелые тюки внизъ и проч. и проч. Голова провіантмейстера, едва виднѣвшаяся изъ чудовищной груды поклажи пассажировъ, находилась въ высшей степени смущенія. Казалось, что всюду и всѣ были воодушевлены однимъ только дѣломъ -- приготовленіемъ къ этой великой поѣздкѣ. Вся эта оживленность, ясное солнце, свѣжій крѣпительный воздухъ, пѣнящееся море и тонкая бѣлая кора утренняго льда, рѣзко и весело хрустѣвшая подъ самою легкой поступью -- все это было неотразимо хорошо. И когда мы снова очутились на берегу и увидѣли на главной мачтѣ имя корабля, украшенное флагами яркихъ цвѣтовъ, а рядомъ съ ними развѣвающееся великолѣпное американское знамя съ его звѣздами и полосами,-- долгія три тысячи миль и еще болѣе долгіе шесть мѣсяцевъ отсутствія до того умалились и поблекли, что казалось, будто корабль ушелъ и снова вернулся, и настала ясная весна въ Кобургъ-докѣ въ Ливерпулѣ.

Я не справлялся у моихъ знакомыхъ медиковъ, что полезнѣе для морскаго плаванія: черепаха ли и холодный пуншъ съ шампанскимъ, кларэтомъ и всѣми другими легкими принадлежностями, находящимися обыкновенно въ неограниченномъ количествѣ при хорошемъ обѣдѣ, (особенно если завѣдываніе обѣдомъ предоставлено моему безкорыстному другу, мистеру Редлею, изъ гостиницы Адольфи),-- или же просто ломтики баранины со стаканомъ или двумя хереса; обо всемъ этомъ, повторяю, я не справлялся у медиковъ. Но вотъ мое собственное мнѣніе: благоразуменъ или неблагоразуменъ бываешь наканунѣ морскаго путешествія въ этихъ подробностяхъ, это -- предметъ не имѣющій никакой важности, такъ какъ, выражаясь общими словами, "все это приходитъ вѣдь къ одному и тому же концу". Будь это однако такъ или иначе, я знаю, во-первыхъ, что въ этотъ день обѣдъ былъ безспорно, хорошъ и даже превосходенъ: онъ заключалъ въ себѣ всѣ упомянутыя да еще и многія другія статьи, и мы отдали ему полную и должную справедливость; а во-вторыхъ -- то, что, за исключеніемъ безмолвныхъ намековъ на "завтра", мы проводили время очень пріятно и, соображая все, были довольно веселы.

Но вотъ настало и утро. Всѣ мы собрались за завтракомъ. Забавно было наблюдать, какъ всѣ усердно стремились предупреждать минуты молчанія и какъ удивительно старались казаться веселыми; но принужденная веселость каждаго члена нашего кружка такъ же мало походила на обычную веселость, какъ тепличный горошекъ (пять гиней за четверть) мало походитъ вкусомъ на тотъ, который выросъ на волѣ, подъ вліяніемъ росы, воздуха и дождя. Когда же часъ по полудни, часъ нашего отъѣзда, сталъ приближаться, эта говорливость начала стихать, несмотря на самыя отчаянныя усилія съ нашей стороны сдѣлать противное. Наконецъ мы сбросили съ себя всякую личину и открыто говорили о томъ, гдѣ мы будемъ въ этотъ самый часъ завтра, послѣ-завтра, на слѣдующій день и т. д.; тѣмъ лицамъ, которыя собирались вернуться въ этотъ вечеръ въ городъ, мы давали множество порученій и домой, и въ другія мѣста, и всюду,-- порученія, которыя непремѣнно должны быть исполнены какъ можно скорѣе, тотчасъ по приходѣ поѣзда въ Эстонъ-сквэръ. Порученія и воспоминанія до того набѣгаютъ въ минуту отъѣзда, что мы, все еще будучи заняты ими, совершенно незамѣтно оказались втиснутыми въ густую массу пассажировъ, друзей пассажировъ и поклажи пассажировъ. Одновременно всѣ прыгнули на палубу маленькаго пароходца, который, пыхтя и кряхтя, направился къ пакетботу, выбравшемуся еще вчера послѣ полудня съ верфи и теперь стоявшему на якорѣ въ рѣкѣ.

Но вотъ и пакетботъ. Всѣ взоры устремлены въ ту сторону, гдѣ онъ находится, едва видимый сквозь туманъ ранняго, зимняго, послѣобѣденнаго времени. Всѣ пальцы указываютъ одно и то же направленіе; шепотъ любопытства и восторженныя восклицанія: "какъ онъ красивъ, какъ великолѣпенъ!" -- слышатся со всѣхъ сторонъ. Даже лѣнивый джентльменъ съ шапкой на бекрень и руками въ карманахъ, такъ много утѣшившій насъ вопросомъ, обращеннымъ къ другому джентльмену: "и вы на ту сторону?" (какъ будто это перевозъ),-- даже и онъ снисходитъ до того, чтобы взглянуть на пакетботъ и одобрительно кивнуть головой, какъ бы говоря: "въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія". И самъ мудрый лордъ Бёрней не выражаетъ въ своемъ кивкѣ такъ много могущества, какъ этотъ чудакъ. Онъ совершилъ этотъ переѣздъ (что мы всѣ знали Богъ знаетъ почему) тринадцать разъ и безъ малѣйшаго приключенія. Есть еще тутъ закутанный съ ногъ до головы пассажиръ, на котораго всѣ мы покосились и нравственно попрали и затоптали его ногами за то, что онъ осмѣлился съ робкимъ любопытствомъ спросить: "давно ли бѣдный "Президентъ" {Имя корабля.} пошелъ ко дну?" Этотъ пассажиръ вступаетъ въ разговоръ съ лѣнивымъ джентльменомъ, съ слабою улыбкой замѣчая ему, что "вѣрно это очень крѣпкій корабль"; но тотъ, окинувъ его небрежнымъ взглядомъ, неожиданно и зловѣще отвѣчаетъ на вѣтеръ: "ему бы слѣдовало быть таковымъ". Послѣ такой фразы лѣнивый джентльменъ моментально падаетъ во всеобщемъ уваженіи и пассажиры, недовѣрчиво поглядывая на него, шепчутъ другъ другу, что онъ -- лжецъ и оселъ, однако никто ничего яснаго объ этомъ не знаетъ.

Но вотъ насъ быстро проводятъ вдоль пакетбота, огромная красная труба котораго бодро дымится, подавая пассажирамъ богатые обѣты серьезныхъ намѣреній. Ящики, чемоданы, мѣшки и шкатулки уже переданы съ рукъ на руки и съ неимовѣрною быстротой втащены на корабль. Щегольски одѣтые офицеры помогаютъ пассажирамъ входить на лѣсенку и торопятъ рабочихъ. Черезъ пять минутъ маленькій пароходецъ совершенно опустѣлъ, а пакетботъ осажденъ и переполненъ его бывшимъ грузомъ, который тотчасъ же проникаетъ во всѣ части корабля и цѣлыми дюжинами встрѣчается въ каждомъ углу и закоулкѣ: одни носятся съ своимъ багажомъ, въ то же время спотыкаясь за чужой; другіе покойно устраиваются въ чужой каютѣ, принимая ее за свою собственную, и затѣмъ производятъ страшную суматоху, когда приходится убираться изъ нея; третьи безумно стремятся отворить запертыя двери, или вламываются въ мѣста, откуда нѣтъ выхода; четвертые гоняютъ мѣшковатыхъ, съ всклокоченными волосами, слугъ туда и сюда, и на вѣтеръ, и на палубу, съ безтолковыми порученіями, невозможными для выполненія. Однимъ словомъ, всѣ производятъ самую неимовѣрную, самую необычайную кутерьму. Среди этой суматохи лѣнивый джентльменъ, у котораго повидимому нѣтъ не только багажа, но даже и друга, покуривая сигару, хладнокровно шагаетъ вдоль обуреваемой вѣтромъ палубы; а такъ какъ это беззаботное поведеніе снова возвышаетъ его въ мнѣніи интересующихся имъ лицъ, то всякій разъ, какъ онъ взглядываетъ на мачты, или за бортъ, или на палубу, всѣ они также смотрятъ туда, думая, не находитъ ли онъ чего-либо въ безпорядкѣ, и надѣясь въ то же время, что если дѣйствительно такъ, то, разумѣется, онъ потрудится сообщить объ этомъ.

Что это тамъ вдали? Лодка капитана?... А вотъ и самъ капитанъ, и, ко всеобщей радости и утѣшенію, именно такой человѣкъ, каковымъ онъ и долженъ быть: хорошо сложенный, плотный, маленькій человѣкъ съ румянымъ лицомъ (которое васъ такъ и приглашаетъ пожать ему обѣ руки заразъ) и съ честными свѣтло-голубыми глазами, въ которыхъ какъ-то отрадно видѣть свое собственное блестящее отраженіе.

-- Подайте звонокъ!

"Динь-динь-динь-динь..." Самый звонокъ -- и тотъ спѣшитъ.

-- Ну-съ, теперь на берегъ! Кто ѣдетъ на берегъ?

-- Кажется, эти господа.

Каковы, уѣхали не простившись?!... А, вотъ они кричатъ и машутъ намъ съ лодки.

-- Прощайте, прощайте!

Три восклицанія отъ нихъ, три отъ насъ, еще три отъ нихъ и -- они скрылись.

Пароходъ качается на мѣстѣ туда и сюда, туда и сюда, сто разъ туда и сюда!... Ничего нѣтъ несноснѣе ожиданія послѣднихъ почтовыхъ сумокъ. Еслибы только можно уѣхать среди этой суматохи, мы были бы совершенно счастливы; но сидѣть тутъ цѣлыхъ два часа, а можетъ-быть и долѣе: не то дома, не то въ дорогѣ -- просто невыносимо; это постепенно навѣваетъ грусть и мало-по-малу погружаетъ васъ въ самое печальное состояніе духа. Вотъ наконецъ въ туманѣ виднѣется точка. Что бы это такое было? Не та ли это лодка, которую мы ждемъ?-- Такъ и есть, она. Капитанъ показывается съ своимъ рупоромъ на верху, офицеры становятся по мѣстамъ, всѣ руки въ дѣлѣ; развѣянныя мечты пассажировъ снова оживаютъ и даже повара останавливаются въ своемъ аппетитномъ занятіи и выглядываютъ съ лицами полными любопытства. Лодка подъѣзжаетъ, мѣшки наскоро втащены и пока кое-какъ гдѣ-то брошены. Еще три восклицанія и въ то время, какъ первое поражаетъ нашъ слухъ, корабль вздрагиваетъ какъ могучій великанъ, въ котораго только-что вдохнули жизнь; два большія колеса тяжело повертываются въ первый разъ и величественный корабль при попутномъ вѣтрѣ горделиво разсѣкаетъ волнующуюся и лѣнящуюся воду.