Переѣздъ.
Въ этотъ день мы обѣдали всѣ вмѣстѣ веселымъ обществомъ, человѣкъ въ восемьдесятъ. Со всѣмъ своимъ грузомъ и пассажирами корабль сидѣлъ глубоко въ водѣ, погода была тихая и пріятная, качка небольшая, такъ что къ половинѣ обѣда даже наименѣе храбрые пассажиры удивительно оживились. Когда же предлагался вопросъ: "хорошо ли вы переносите море",-- то отвѣтъ давался самый уклончивый: "я полагаю, что не хуже другихъ". Нѣкоторые же храбро отвѣчали "да" и даже съ нѣкоторымъ раздраженіемъ, какъ бы присовокупляя: "я бы желалъ знать, сэръ, что нашли вы во мнѣ такого, что-могло бы оправдать ваши подозрѣнія".
Несмотря, однако, на этотъ тонъ отважности и увѣренности въ себѣ, я замѣтилъ, что очень немногіе оставались долго за своимъ виномъ, что у всѣхъ проявилась особенная любовь къ свѣжему воздуху и что самыми излюбленными мѣстами были непремѣнно мѣста поближе къ двери. Однако за чайнымъ столомъ общество далеко не было такъ оживленно, какъ за обѣдомъ, и игроковъ въ вистъ вечеромъ было менѣе, чѣмъ можно было ожидать. Но, какъ бы то ни было, больныхъ на кораблѣ еще не было, за исключеніемъ только одной дамы, которая поспѣшно удалилась изъ-за стола въ то время, какъ ей подавали баранью ножку съ очень зелеными капорцами. Гулянье, куренье и питье водки съ водой (но все на открытомъ воздухѣ) шло съ одинаковымъ оживленіемъ часовъ до одиннадцати, когда отдано было приказаніе "вернуться внизъ" (никто, пробывъ хоть нѣсколько часовъ на морѣ, не скажетъ "ложиться спать"). Постоянное топанье ногъ на палубѣ уступило мѣсто тяжелой тишинѣ: вся человѣческая кладь была уложена внизу, за исключеніемъ очень немногихъ (не считая матросовъ), подобныхъ мнѣ, которые, вѣроятно, подобно мнѣ же боялись опуститься туда. Это время на кораблѣ очень поражаетъ человѣка непривычнаго. Даже впослѣдствіи, переставъ быть новизной, оно тѣмъ не менѣе имѣло для меня особенный интересъ и особенную прелесть. Большая мачта прямо и рѣзко поднимается въ воздухѣ; клубящаяся вода ясно слышна, но едва видна; широкій, блестящій, бѣлый слѣдъ бѣжитъ за кораблемъ; люди, высматривающіе дорогу, едва видны на темномъ фонѣ неба; рулевой съ освѣщенной передъ нимъ морскою картой рѣзко выдѣляется изъ окружающей темноты; вѣтеръ грустно шевелитъ снасти и веревки; въ каждомъ окошечкѣ, въ каждомъ отверстіи корабля видѣнъ яркій свѣтъ, какъ будто весь онъ полонъ огнемъ, готовымъ при первой возможности вырваться наружу съ непреодолимой, всеразрушающею силой. Вначалѣ и даже тогда, когда я уже освоился съ окружающими предметами, въ темнотѣ, одиночествѣ и задумчивости трудно мнѣ было принимать предметы за то, чѣмъ они были въ дѣйствительности. Они измѣняются вмѣстѣ съ прихотливымъ воображеніемъ, принимаютъ сходство съ предметами далеко покинутыми, облекаются въ хорошо знакомыя формы горячо любимыхъ мѣстъ и воображеніе даже населяетъ эти мѣста дорогими сердцу тѣнями. И эти улицы, дома, комнаты, тѣни были такъ живы, что я былъ пораженъ ихъ кажущеюся дѣйствительностью. Предметы меня окружающіе въ этотъ поздній ночной часъ казались мнѣ близкими, знакомыми предметами, знакомыми какъ мои пять пальцевъ.
Между тѣмъ руки и ноги у меня до того озябли, что въ полночь, оставивъ палубу, я тихонько прокрался внизъ. Тамъ было не совсѣмъ удобно, но особенно заставлялъ чувствовать себя удивительно странный запахъ, исключительно свойственный кораблямъ. Жены двухъ пассажировъ (одна изъ нихъ моя собственная супруга) уже лежали въ безмолвныхъ мученіяхъ на диванѣ, а горничная одной лэди (моей), лежа въ видѣ какого-то узла на полу, проклинала свою злосчастную судьбу. Всѣ предметы уже стронулись съ мѣста и положеніе становилось невыносимымъ. Войдя въ каюту, я оставилъ дверь полуотворенной, а когда я обернулся, чтобы затворить ее, она была уже настежъ. Половицы скрипѣли, корабль трещалъ и мнѣ оставалось только лечь въ койку, что я и сдѣлалъ.
Въ слѣдующіе затѣмъ два дня продолжалось все то же самое: дулъ сильный вѣтеръ, погода стояла сухая. Я читалъ въ постелѣ, и читалъ довольно много, но до сихъ поръ не знаю что,-- шатался по палубѣ, пилъ, съ невыразимымъ отвращеніемъ, холодную водку съ водой и усердно грызъ жесткіе сухари. Я былъ еще не больной, но уже дѣлавшійся больнымъ.
Третье утро. Я разбуженъ ужаснымъ крикомъ моей жены, которая желаетъ знать, есть ли опасность. Я просыпаюсь и выглядываю изъ койки. Волны вздымаются и опускаются какъ живые; всѣ предметы меньшей величины на полу, кромѣ моихъ ботинокъ, которые твердо стоятъ на ковровомъ мѣшкѣ. Вдругъ я вижу, что они поднимаются на воздухъ, смотрятся въ висящее на стѣнѣ зеркало и затѣмъ прилипаютъ къ потолку. Въ то же время дверь совершенно исчезаетъ, но открывается какая-то новая дверь въ полу. Тогда я начинаю догадываться, что каюта повернулась вверхъ дномъ. Прежде нежели возможно сдѣлать распоряженія, сообразныя этому новому положенію вещей, корабль принимаетъ надлежащее положеніе. Не успѣешь сказать "слава Богу", а ужь онъ снова кувыркается; не успѣешь крикнуть: "онъ кувыркнулся", какъ онъ стремительно бросается впередъ и, вообще, какъ вполнѣ самостоятельное существо двигается куда вздумалъ и какъ ему угодно. Не успѣешь еще этому подивиться, какъ ужь онъ дѣлаетъ прыжокъ на воздухъ, затѣмъ ныряетъ въ воду. Только-что принялъ надлежащее положеніе, онъ тотчасъ же кидается назадъ. Онъ кувыркается, ныряетъ, прыгаетъ, бросается туда и сюда, трясется, качается и производитъ всѣ эти движенія то поочередно, то всѣ заразъ. Экипажъ весь начинаетъ громко молить и вопить о пощадѣ.
Слуга проходитъ мимо.
-- Послушайте, что это такое?... Какъ вы это называете?
-- Довольно бурное море, сэръ, и встрѣчный вѣтеръ.
Встрѣчный вѣтеръ!... Вообразите себѣ этотъ вѣтеръ, который со всею силой дуетъ на встрѣчу кораблю, а корабль со всѣми фибрами и нервами своего огромнаго тѣла, напряженными отъ усилій, поклялся скорѣе погибнуть, чѣмъ уступить. Представьте себѣ завыванье бури, ревъ моря, потоки дождя, которые всѣ находятся въ заговорѣ противъ несчастнаго корабля. Нарисуйте себѣ темное небо и ужасныя тучи, которыя, какъ бы сочувствуя волнамъ, образуютъ въ воздухѣ такой же океанъ. Прибавьте ко всему этому стукъ на палубѣ и внизу, топотъ торопливыхъ ногъ, громкіе, хриплые крики матросовъ, клокотанье воды и снаружи, и внутри, тяжелые удары волнъ въ бортъ корабля, слышные внизу какъ раскаты грома: вотъ вамъ встрѣчный вѣтеръ этого памятнаго намъ январскаго утра.
Я уже ничего не говорю о томъ шумѣ, который обыкновенно происходитъ въ такое время на кораблѣ, какъ-то: битье стекла и глиняной посуды, паданье кувыркомъ служителей, прыжки черезъ головы раскрывшихся бочонковъ и праздношатающихся бутылокъ и, наконецъ, очень замѣчательные и далеко не веселые звуки, испускаемые въ различныхъ каютахъ восемьюдесятью пассажирами, которые даже не въ силахъ подняться, чтобъ идти завтракать. Я ничего не говорю о всемъ этомъ, ибо хотя я и лежу, прислушиваясь къ этому дикому концерту въ продолженіе трехъ или четырехъ дней, тѣмъ не менѣе я не думаю, чтобъ я слышалъ его долѣе четверти минуты, по истеченіи которой я впалъ уже въ совершенно безсознательное состояніе.
Но у меня была морская болѣзнь не въ обыкновенномъ смыслѣ этого термина,-- я желалъ бы, чтобъ это было такъ,-- но у меня она проявлялась въ такой формѣ, которой я никогда не видалъ и описанія которой никогда не слыхалъ, хотя я не сомнѣваюсь въ томъ, что форма эта весьма обыкновенна. Я лежалъ въ теченіе вещь дня совершенно хладнокровно, безъ сознанія усталости, безъ желанія встать или выздоровѣть, или подышать воздухомъ, безъ любопытства, заботы или сожалѣнія какого-либо рода. За исключеніемъ всего этого я могу только вспомнить, что у меня было нѣчто въ родѣ "злодѣйскаго восторга" (если только такъ можно выразиться) отъ того, что жена моя была слишкомъ больна, чтобы со мною разговаривать. Я былъ въ состояніи, при которомъ ничѣмъ нельзя было удивить меня. Еслибы въ минуту полнаго сознанія, среди бѣлаго дня, передо мной явился знакомый почтальонъ въ красной одеждѣ и шапкѣ и, извиняясь въ томъ, что онъ вымокъ, идя по морю, подалъ мнѣ письмо, адресованное на мое имя знакомымъ почеркомъ, я увѣренъ, что и тогда не почувствовалъ бы ни малѣйшаго удивленія,-- я былъ бы вполнѣ доволенъ. Еслибы ко мнѣ въ каюту вошелъ самъ Нептунъ съ поджаренной акулой на своемъ трезубцѣ, я посмотрѣлъ бы и на это явленіе какъ на нѣчто самое обыденное.
Одинъ разъ, одинъ только разъ, очутился я на палубѣ. Не знаю ни какъ, ни за чѣмъ я попалъ сюда, но я находился на палубѣ, и даже совершенно одѣтый, въ широкомъ, гороховаго цвѣта, плащѣ и какихъ-то сапогахъ. Лучъ сознанія блеснулъ у меня въ головѣ и я увидѣлъ, что стою на палубѣ, держась за что-то, а за что именно -- не знаю; было ли это что-то шкиперомъ, или насосомъ, или коровой -- не помню. Не могу сказать навѣрное, сколько времени я тамъ пробылъ -- цѣлый ли день, одну ли минуту. Я старался о чемъ-то думать, но безъ малѣйшаго успѣха. Я даже не могъ разобрать -- что море, что небо, а горизонтъ, казалось мнѣ, леталъ по всѣмъ направленіямъ. Даже въ этомъ безпомощномъ состояніи я узналъ лѣниваго джентльмена, стоявшаго передо мной въ синемъ мохнатомъ морскомъ платьѣ. Я не былъ способенъ отдѣлить его отъ его платья и попробовалъ назвать его "лоцманомъ". Здѣсь я снова потерялъ сознаніе, а очнувшись увидалъ передъ собой на его мѣстѣ другую фигуру. Она, казалось, колыхалась и волновалась передо мною, какъ будто я глядѣлъ на ея отраженіе въ невѣрномъ зеркалѣ; но я зналъ, что это -- капитанъ, и даже (таково вліяніе его веселаго лица) пробовалъ улыбнуться. Изъ его жестовъ я видѣлъ, что онъ обращается ко мнѣ, но я долго не могъ догадаться, что онъ совѣтовалъ мнѣ не стоять тутъ по колѣна въ водѣ, какъ я стоялъ,-- разумѣется, не зная, зачѣмъ и почему. Я пробовалъ благодарить его, но не могъ. Я могъ только показать пальцемъ на сапоги и сказать жалостнымъ голосомъ: "Пробковыя подошвы",-- и въ то же время, какъ мнѣ сказали послѣ, усѣлся въ лужу. Найдя, что я нахожусь въ совершенно безчувственномъ состояніи и въ то же время вполнѣ лишился разсудка, капитанъ человѣколюбиво свелъ меня внизъ.
Я оставался такъ, пока мнѣ не стало лучше; по временамъ я соглашался съѣсть что-нибудь, чувствуя при этомъ приливъ тоски, которую, говорятъ, испытываетъ утопленникъ, возвращаясь къ жизни. Одинъ джентльменъ на кораблѣ имѣлъ ко мнѣ рекомендательное письмо отъ одного нашего общаго лондонскаго друга. Онъ прислалъ его вмѣстѣ съ своей визитною карточкой ко мнѣ внизъ въ достопамятное утро встрѣчнаго вѣтра. Я долго мучился мыслью, что можетъ-быть онъ на ногахъ, даже здоровъ и сто разъ въ день ждетъ, что я приду въ салонъ, чтобы повидаться съ нимъ. Я воображалъ себѣ его однимъ изъ тѣхъ желѣзныхъ лицъ (я не назову ихъ людьми) съ румянцемъ во всю щеку, которые веселымъ голосомъ спрашиваютъ, что такое морская болѣзнь и въ самомъ ли дѣлѣ она такъ непріятна, какъ ее описываютъ. Это было такъ мучительно, что я не думаю, чтобы когда-либо въ жизни я испытывалъ такое удовольствіе и такую радость, какъ въ тотъ моментъ, когда корабельный докторъ сообщилъ мнѣ, что онъ былъ принужденъ поставить огромный горчичникъ на животъ этому самому джентльмену. Я считаю начало моего выздоровленія съ полученія этого извѣстія.
Я не сомнѣваюсь, что большую помощь оказалъ мнѣ вѣтеръ, начавшійся на десятый день нашего путешествія вечеромъ и не останавливавшійся до самаго утра, за исключеніемъ короткаго часоваго перерыва передъ полуночью. Было нѣчто томительное въ этомъ неестественномъ спокойствіи, а ожиданіе сбиравшейся буря -- просто невыносимо; когда буря разразилась, можно сказать, что это было утѣшительно послѣ тяжелаго чувства, которое испытывалось при ея наступленіи.
Качку корабля и взволнованное море этой ночи я никогда не забуду. "Будетъ ли еще хуже этого?" -- вотъ вопросъ, который всего чаще предлагался въ эту ночь, когда все скользило и прыгало вокругъ. Трудно и почти невозможно представить себѣ что-либо безотраднѣе состоянія нашего корабля въ эту ужасную ночь. Но что бываетъ во время сильной зимней бури ночью на дикомъ Атлантическомъ океанѣ и что испытываетъ въ такую ночь пароходъ, этого и самое живое воображеніе не въ силахъ себѣ представить, слова не могутъ этого выразить, мысли не въ состояніи передать этого. Только сонъ одинъ можетъ воспроизвести бурю эту во всемъ ея неистовствѣ, во всей ея ярости, свирѣпости и страсти.
И все-таки среди этихъ ужасовъ я былъ поставленъ въ положеніе до того комическое, что даже и тогда не могъ удержаться отъ смѣха. Около полуночи чрезъ западный люкъ море ворвалось къ намъ на корабль, распахнуло двери и, свирѣпствуя и грохоча, бросилось въ дамскую каюту, къ ужасу и смятенію моей жены и маленькой шотландской лэди, которая только-что послала попросить капитана прикрѣпить ко всѣмъ мачтамъ и трубѣ громоотводы, чтобы молнія не ударила въ корабль. Обѣ лэди и горничная (вышеупомянутая) были отъ страха въ такомъ волненіи, что я едва зналъ, что съ ними дѣлать. Естественно, что я вспомнилъ о какомъ-нибудь сердцекрѣпительномъ средствѣ и за неимѣніемъ лучшаго поспѣшилъ достать стаканъ водки съ горячею водой. Не имѣя возможности стоять или сидѣть, не придерживаясь за что-нибудь, онѣ всѣ три лежали въ кучѣ въ концѣ дивана (предметъ, тянувшійся какъ разъ во всю длину каюты); тамъ онѣ боязливо жались одна къ другой, ежеминутно ожидая быть потопленными. Когда я подошелъ къ нимъ съ своимъ снадобьемъ и готовился предложить его съ словами утѣшенія ближайшей изъ страдалицъ, то каково должно было быть мое удивленіе, когда онѣ всѣ три тихонько покатились отъ меня на другой конецъ дивана! Но каково же было мое смущеніе, когда я приблизился къ тому концу и снова было протянулъ къ нимъ руки и когда онѣ снова покатились назадъ! Я полагаю, что я ловилъ ихъ такимъ образомъ, и совершенно безуспѣшно, по крайней мѣрѣ минутъ пятнадцать; кромѣ того, въ то время, какъ я ихъ ловилъ, снадобье мое почти окончательно исчезло отъ постояннаго плесканья. Чтобы дополнить эту занимательную картину, должно представить себѣ въ разстроенномъ зрителѣ очень блѣднаго человѣка, послѣдній разъ брившаго бороду и чесавшаго голову въ Ливерпулѣ и единственнымъ одѣяніемъ котораго (не считая бѣлья) была пара несчастныхъ невыразимыхъ и синяя жакетка, нѣкогда пользовавшаяся большимъ уваженіемъ въ Ричмондѣ, ноги были безъ чулокъ и всего объ одной туфлѣ.
О неистовыхъ дурачествахъ корабля на слѣдующее утро я не говорю ничего. Но что-либо подобное тому, что я увидалъ на палубѣ (упавъ туда буквально кувыркомъ), я никогда ничего не видалъ: и небо, и океанъ были одного скучнаго, тяжелаго, однообразно-свинцоваго цвѣта; море вздымалось высоко и ничего вокругъ не было видно,-- горизонтъ окружалъ насъ будто огромнымъ чернымъ кольцомъ. Еслибы глядѣть съ облаковъ или съ высокаго холма на берегу, это было бы, безъ сомнѣнія, внушительное и удивительное зрѣлище; но съ мокрой и скользкой палубы оно производило на зрителя весьма грустное впечатлѣніе. Вѣтеръ прошедшей ночи сорвалъ и, словно орѣховую скорлупу, бросилъ въ море спасительную лодку, и вотъ она болталась теперь въ воздухѣ, точно простая охапка ломаныхъ досокъ. Доски верхней палубы были окончательно оторваны, колеса обнажены, и когда они вертѣлись, то брызги отъ нихъ безпрепятственно летѣли на палубу. Труба была совершенно бѣла отъ покрывавшей ее засохшей соли, а главная мачта сломана. Порванныя мокрыя снасти повисли. Однимъ словомъ, картину болѣе мрачную трудно себѣ представить.
Мы съ женой теперь удобно устроились въ дамской каютѣ, гдѣ кромѣ насъ было еще нѣсколько пассажировъ. Во-первыхъ, маленькая шотландская лэди, ѣхавшая въ Нью-Йоркъ къ своему мужу, который поселился тамъ три года тому назадъ. Во-вторыхъ и въ-третьихъ, честный молодой йоркширецъ, находящійся въ компаніи съ однимъ американскимъ торговымъ домомъ и теперь ѣхавшій туда съ своей очаровательной молодою женой, съ которою онъ обвѣнчался всего двѣ недѣли. Въ-четвертыхъ, въ-пятыхъ и въ-послѣднихъ, была еще чета, также недавно повѣнчавшаяся, насколько можно судить по нѣжностямъ, которыми супруги очень часто обмѣнивались; они казались мнѣ таинственными, спасающимися бѣгствомъ, личностями. Лэди была очень мила и привлекательна. На джентльменѣ была охотничья жакетка и онъ везъ съ собой множество ружей и двухъ собакъ, которыя были тутъ же на кораблѣ. По дальнѣйшимъ соображеніямъ, я вспоминаю, что онъ употреблялъ горячую жареную свинину съ элемъ, какъ средство противъ морской болѣзни; лѣкарство это онъ принималъ весьма настойчиво каждый день и обыкновенно въ постелѣ. Для удовлетворенія любопытныхъ я могу прибавить, что средства эти рѣшительно не помогали ему.
Погода продолжала быть безпримѣрно дурною. Въ дамскую каюту мы всѣ, болѣе или менѣе слабые и несчастные, забирались обыкновенно за часъ до полудня, чтобы полежать на диванахъ и немного очувствоваться. Къ намъ заглянетъ капитанъ и сообщитъ намъ о положеніи вѣтра и о возможности его перемѣны на-завтра (погода всегда на морѣ сбирается быть лучше на-завтра), скажетъ намъ о скорости хода корабля и т. д. Описанія одного дня достаточно, чтобы дать понятіе о всѣхъ остальныхъ. Вотъ оно.
По уходѣ капитана мы сбираемся читать, если достаточно свѣтло; если же нѣтъ, мы поперемѣнно то дремлемъ, то разговариваемъ. Въ часъ раздается звонокъ и служанка сходитъ внизъ съ блюдомъ печенаго картофеля и поджареныхъ яблокъ и тарелками холодной говядины и баранины, а то такъ съ дымящеюся миской супа. Мы накидываемся на эти лакомыя блюда и ѣдимъ, сколько только можемъ (у насъ теперь отличный аппетитъ, между прочимъ). Если топится каминъ (а онъ иногда топится), мы довольны и веселы; если же нѣтъ, мы всѣ другъ другу замѣчаемъ, что очень холодно, тремъ себѣ руки, покрываемся плащами и плэдами и снова ложимся дремать, болтать и читать (точно такъ же, какъ сказано выше) до самаго обѣда. Въ пять часовъ раздается опять звонокъ и снова появляется служанка съ новымъ блюдомъ картофеля, но варенаго на этотъ разъ, и съ бездной горячаго мяса, весьма разнообразнаго; не забываетъ она захватить съ собой и жареную свинину, употребляемую въ видѣ лѣкарства. Мы садимся снова за столъ (веселѣе даже, чѣмъ прежде) и продолжаемъ нашъ обѣдъ десертомъ, состоящимъ изъ яблокъ, винограда и апельсиновъ; не забываемъ выпить и вина. Послѣ обѣда, по спеціальному приглашенію на вечерній роберъ, сходитъ къ намъ внизъ докторъ и мы тотчасъ же составляемъ партію въ вистъ; а такъ какъ ночь бурная и карты смирно не лежатъ на столѣ, то взятки мы прячемъ въ карманъ. За вистомъ мы сидимъ съ примѣрною степенностью (не считая времени, употребляемаго на истребленіе чая и поджареннаго хлѣба) часовъ до одиннадцати, когда снова является внизъ капитанъ въ шапкѣ, подвязанной подъ подбородокъ, и въ вымокшемъ морскомъ платьѣ. Къ этому времени картежная игра кончена, а бутылки и стаканы снова на столѣ. Черезъ часъ пріятнаго разговора о кораблѣ, пассажирахъ и о всемъ вообще, капитанъ, который никогда не ложится спать и никогда не бываетъ "не въ духѣ", поднимаетъ свой воротникъ, чтобы снова идти на палубу; затѣмъ онъ пожимаетъ намъ всѣмъ руки и смѣясь выходитъ на непогоду такъ же весело, какъ бы отправляясь на веселый праздникъ.
Что касается до новостей, то и въ нихъ у насъ нѣтъ недостатка. Вотъ такой -то пассажиръ вчера въ салонѣ проигралъ въ vingt-et-un четырнадцать фунтовъ; а вотъ такой-то пассажиръ ежедневно пьетъ шампанское и какъ у него хватаетъ на это средствъ (онъ простой клэркъ), того никто не знаетъ. Главный инженеръ сказалъ, что онъ не запомнитъ такой погоды. Четверо матросовъ больны. Нѣсколько каютъ наполнилось водой и вообще всѣ каюты текутъ. Корабельный поваръ, потихоньку напившійся виски, былъ найденъ пьянымъ и его обливали водой до тѣхъ поръ, пока онъ совершенно не протрезвился. Всѣ слуги въ различныя времена попадали съ лѣстницъ и теперь ходятъ съ пластырями на различныхъ мѣстахъ. Хлѣбникъ боленъ, а также и пирожникъ. Совершенно новый человѣкъ, и даже больной, былъ поставленъ на мѣсто младшаго офицера; на палубѣ онъ былъ припертъ къ стѣнкѣ пустыми бочками, а затѣмъ скатился по лѣстницѣ внизъ головой.
Новости!... Да дюжина убійствъ на берегу не сравняется занимательностью съ этими мелкими случаями на кораблѣ.
Проводя время между картами и пріятными разговорами, мы добрались до гавани Галифакса на пятнадцатую ночь (какъ намъ казалось) безъ сильнаго вѣтра и при свѣтлой лунѣ. Рулевому было приказано исправлять свою обязанность, какъ вдругъ корабль ударился о песчаную банку. Разумѣется, тотчасъ же произошло поспѣшное стремленіе всего экипажа на палубу и она моментально была покрыта зрителями; нѣсколько минутъ мы были въ состояніи такой суматохи, при видѣ которой самый большой любитель безпорядка былъ бы въ полномъ восторгѣ. Пассажиры, ружья, бочки съ водой и другіе тяжелые предметы были скучены всѣ вмѣстѣ, чтобъ облегчить верхній конецъ корабля, который и двинулся скоро съ мѣста. Послѣ ускореннаго хода по направленію линіи какихъ-то предметовъ, возвѣщенныхъ громкимъ крикомъ, и послѣ киданья свинца въ постоянно уменьшавшуюся глубину мы бросили якорь въ странно-выглядѣвшемъ заливѣ, котораго никто изъ находившихся на кораблѣ не могъ узнать, хотя берегъ былъ видѣнъ и такъ близко, что мы ясно могли различать на немъ колыхавшіяся вѣтви деревьевъ.
Было что-то странное въ полуночномъ безмолвіи и мертвой тишинѣ, наступившихъ тотчасъ, какъ только остановили машину, которая прогрѣмѣла и прошумѣла намъ всѣ уши въ продолженіе столькихъ дней пути. Странно было и нѣмое изумленіе, написанное на всѣхъ лицахъ, начиная съ офицеровъ и кончая послѣднимъ истопникомъ. Пустивъ нѣсколько выстрѣловъ въ надеждѣ на отвѣтъ съ берега, котораго однако не послѣдовало, рѣшили послать туда лодку. Забавно было видѣть, какъ многіе пассажиры предлагали свои услуги также отправиться на берегъ,-- разумѣется, для общаго блага, а никакъ не потому, чтобъ они думали, что корабль въ опасности, или усматривали возможность его паденія на бокъ въ случаѣ отлива. Не менѣе забавно было видѣть, какъ всѣ накинулись на несчастнаго рулеваго. Рулевой былъ въ продолженіе всей дороги замѣчательнымъ человѣкомъ: все время онъ не переставалъ разсказывать анекдокты и выкидывать забавныя шутки. Теперь же люди наиболѣе забавлявшіеся его шутками замахивались на него кулаками, награждали его угрозами и проклятіями и совершенно отрекались отъ него.
Лодка съ фонаремъ и синими огнями скоро отчалила и не болѣе какъ черезъ часъ вернулась къ кораблю. Командовавшій ею офицеръ привезъ съ собою вырванное съ корнями молодое деревце для удостовѣренія нѣкоторыхъ недовѣрчивыхъ людей, ожидавшихъ обмана или кораблекрушенія. Капитанъ нашъ заранѣе предвидѣлъ, что мы должны находиться въ мѣстности, называемой "Восточный-Проѣздъ", что и оказалось на самомъ дѣлѣ. Это было послѣднее мѣсто въ свѣтѣ, куда онъ намѣревался ѣхать; внезапный тумань и ошибка рулеваго были всему причиной. Мы были окружены мелями и утесами всякаго рода, но, по счастью, попали, казалось, въ единственное безопасное мѣсто, которое можно было тутъ найти. Успокоенные даннымъ намъ отчетомъ о положеніи корабля, мы улеглись спать около трехъ часовъ утра.
Я одѣвался около половины десятаго на слѣдующее утро, когда услыхалъ необыкновенное движеніе на палубѣ и поторопился туда. Когда я ушелъ съ нея вчера ночью, было темно, туманно, сыро, а вокругъ торчали голые утесы; теперь же мы слѣдовали по широкому ровному теченію и дѣлали миль одиннадцать въ часъ; флаги наши весело развѣвались, матросы были въ своихъ лучшихъ платьяхъ, офицеры снова въ мундирахъ; солнце ярко свѣтило, земля съ виднѣющимся кое-гдѣ снѣгомъ тянулась по обѣимъ сторонамъ. Дома, гавани, корабли, пристань полная народу, отдаленный шумъ, крики -- все казалось и свѣтлѣе, и живѣе для нашихъ непривычныхъ глазъ. Мы вошли въ пристань при сотнѣ любопытныхъ глазъ, устремленныхъ на насъ. Пассажиры во множествѣ устремились къ мостику, брошенному съ берега, прежде даже, чѣмъ онъ успѣлъ достичь корабля, и наконецъ мы снова ступили на твердую землю.
Я полагаю, что этотъ Галифаксъ показался намъ всѣмъ чѣмъ-то восхитительнымъ, хотя на самомъ дѣлѣ былъ рѣдкостью безобразія и скуки. Но я увезъ съ собою очень пріятное воспоминаніе о городѣ и его жителяхъ и отъ души сожалѣю, что мнѣ не удалось еще разъ побывать тамъ и пожать руки тѣмъ друзьямъ, которыхъ я тамъ нашелъ.
Случилось, что въ этотъ день было открытіе законодательнаго совѣта и главнаго собранія. Въ церемоніяхъ можно было ясно замѣтить подраженіе новому засѣданію парламента въ Англіи и все было такъ точно представлено въ миніатюрномъ видѣ, что казалось, будто смотришь въ обратную сторону телескопа на Вестминстеръ. Губернаторъ, какъ представитель ея величества, произнесъ рѣчь. Все, что онъ долженъ былъ сказать, онъ сказалъ хорошо. Войска на площади заиграли англійскій національный гимнъ съ большой энергіей и даже прежде, чѣмъ его превосходительство успѣлъ кончить; народъ кричалъ; находившіеся въ совѣтѣ потирали руки, а находившіеся на площади качали головами. Партія правительства заявила, что никогда еще не было сказано такой прекрасной рѣчи, а партія оппозиціонная, напротивъ, высказалась, что никогда еще не было слыхано такой плохой рѣчи. Предсѣдатель и члены собранія удалились, чтобы поговорить между собою много и сдѣлать мало... Короче, все шло и обѣщало идти своимъ чередомъ, какъ идетъ и у насъ въ такихъ случаяхъ.
Самый городъ построенъ на вершинѣ горы, высшій пунктъ которой занятъ крѣпостью, но еще недостроенною. Нѣсколько довольно порядочныхъ и широкихъ улицъ спускаются къ рѣкѣ; ихъ пересѣкаютъ нѣсколько другихъ параллельныхъ рѣкѣ улицъ. Рынокъ въ городѣ хорошій и жизненные припасы необыкновенно дешевы. Такъ какъ погода стояла теплая, то санной ѣзды не было, за то виднѣлось множество разукрашенныхъ повозокъ, которыя по своему убранству могли бы сойти за тріумфальныя колесницы въ какой-нибудь мелодрамѣ. День былъ необыкновенно хорошъ, воздухъ чистъ и здоровъ; весь видъ города веселъ и дѣятеленъ. Мы простояли здѣсь семь часовъ для того, чтобъ обмѣнить почту. Наконецъ, собравъ всѣ наши мѣшки и всѣхъ пассажировъ (включая и двухъ-трехъ весельчаковъ, употребившихъ слишкомъ много устрицъ и шампанскаго, которыхъ подобрали пьяными въ какой-то отдаленной улицѣ), машина снова была пущена въ ходъ и мы тронулись къ Бостону.
Повстрѣчавшись снова съ дурною погодой, мы по обыкновенію катались и кувыркались всю ночь и затѣмъ весь слѣдующій день. Но на другой день, въ субботу 22 января, въ полдень, мы подошли, послѣ восемнадцатидневнаго путешествія, къ Бостону.
Съ неописаннымъ любопытствомъ устремилъ я глаза впередъ, лишь только показались первые признаки американской почвы, перешедшіе скоро въ сплошную линію берега. Пронзительный вѣтеръ дулъ намъ прямо въ лицо, на берегу было холодно и морозило.
Я не стану распространяться въ этой главѣ о томъ, какъ, стоя на палубѣ, я жадно и напряженно слѣдилъ за всѣмъ, что было передо мною,-- все было для меня ново. Точно также я не буду говорить о моихъ ошибкахъ, свойственныхъ иностранцу. Напримѣръ, въ то время, какъ мы подходили, къ Бостону, на корабль къ намъ стали карабкаться, съ опасностью жизни, множество людей, которыхъ я принялъ за продавцовъ газетъ, тѣмъ болѣе, что черезъ плечо у нихъ были сумки, а въ рукахъ они держали листы. Оказалось, что это были издатели, которые влѣзали на корабль собственной своею персоной (какъ объяснилъ мнѣ одинъ джентльменъ въ ворсовомъ пальто), "потому что они любили волненіе, соединенное съ подобнымъ путешествіемъ". Достаточно здѣсь будетъ сказать, что одинъ изъ этихъ осаждающихъ съ любезностью, за которую я ему очень благодаренъ, отправился впередъ, чтобы взять намъ нумера въ гостиницѣ, куда скоро я за нимъ и послѣдовалъ.
Прежде всего въ гостиницѣ у меня вышло недоразумѣніе со слугой и я рисковалъ остаться безъ обѣда. Къ счастію, кто-то разрѣшилъ наше недоумѣніе, объяснивъ слугѣ, что говорилъ я, а мнѣ -- что говорилъ онъ. Оказалось, что, говоря оба по-англійски, мы не понимали другъ друга. Однако, какъ бы то ни было, обѣдъ мнѣ подали, и обѣдъ былъ превосходный.
Гостиница оказалась очень хорошей и такой обширной, что я не могу вспомнить, а читатель не можетъ повѣрить, сколько въ ней было разныхъ галлерей, залъ и переходовъ,-- развѣ только крошечку поменьше Бедфордъ-сквэра была она.