Ночной пароходъ на рѣкѣ Потомакѣ.-- Дорога въ Виргинію и черный возница.-- Ричмондъ.-- Бальтиморъ.-- Гаррисбёргская почта и бѣглый взглядъ на городъ.-- Путешествіе на баркѣ по каналу.
Намъ предстояло ѣхать на пароходѣ, который долженъ былъ тронуться въ четыре часа утра, а потому мы рѣшили провести и ночь на томъ же пароходѣ.
Десять часовъ вечера. Свѣтитъ луна. Воздухъ теплый. Мы подъѣзжаемъ въ экипажѣ къ пристани, которая находится въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ города. На пароходѣ никого не видно и нѣтъ никакого движенія, только два-три фонаря указываютъ на присутствіе на немъ живыхъ существъ. Какъ только раздались наши шаги на палубѣ, изъ какого-то темнаго, отдаленнаго угла показалась толстая негритянка, которая и провела мою жену въ дамскую каюту. Я храбро рѣшаюсь не ложиться спать всю ночь, а проходить по палубѣ вплоть до утра.
Я начинаю свою прогулку, думая въ то же время объ отсутствующихъ людяхъ и предметахъ, и хожу по крайней мѣрѣ въ продолженіе получаса взадъ и впередъ. Затѣмъ я подхожу къ фонарю и гляжу на часы, полагая, что они остановились, и удивляюсь, что сталось съ моимъ вѣрнымъ секретаремъ, котораго я захватилъ съ собой изъ Бостона. Онъ ужинаетъ въ честь нашего отъѣзда съ содержателемъ гостиницы, въ которой мы останавливались, и быть-можетъ проужинаетъ еще часа два. Опять продолжаю прохаживаться, но мнѣ дѣлается все скучнѣе и скучнѣе и мои собственные шаги раздражаютъ меня. Кромѣ того становится свѣжо; а такъ какъ ходить въ одиночествѣ при столь грустныхъ обстоятельствахъ нѣтъ ничего пріятнаго, то я измѣняю моему храброму намѣренію и отправляюсь спать.
Иду въ мужскую каюту. По тишинѣ, въ ней царствовавшей, я вообразилъ, что тамъ никого нѣтъ. Къ моему ужасу и смятенью я нахожу ее полною спящихъ людей во всевозможныхъ позахъ и положеніяхъ: спятъ на койкахъ, на креслахъ, на полу, на столахъ и особенно много около печи, моего заклятаго врага. Я дѣлаю еще шагъ впередъ и наступаю ногой прямо на лоснящееся лицо одного чернаго слуги, который свернувшись спитъ на полу. Онъ вскакиваетъ и слегка вскрикиваетъ (частью отъ боли, частью изъ предупредительности), шепчетъ мнѣ на ухо мое собственное имя и проводить меня къ моей койкѣ. Стоя возлѣ нея, я начинаю считать спящихъ пассажировъ и скоро дохожу до сорока; далѣе считать не стоитъ и я начинаю раздѣваться. Такъ какъ всѣ стулья заняты спящими, то я кладу свое платье на подъ, испачкавъ при этомъ, руки, ибо полъ здѣсь въ такомъ же положеніи, какъ и ковры въ Капитоліи, и по той же самой причинѣ. Раздѣвшись на половину, я влѣзаю на свою полку, взглядываю еще разъ на своихъ товарищей, спускаю занавѣсъ, поворачиваюсь къ стѣнѣ и засыпаю.
Я просыпаюсь въ то время, какъ снимаются съ якоря, такъ какъ, дѣло это не обходится безъ большаго шума. Только-что начинаетъ свѣтать. Всѣ просыпаются одновременно со мной. Нѣкоторые тотчасъ же понимаютъ, гдѣ они и что съ ними, а другіе съ удивленіемъ протираютъ себѣ глаза и осматриваются вокругъ. Нѣкоторые зѣваютъ, другіе охаютъ, почти всѣ харкаютъ и нѣкоторые начинаютъ вставать. Я также встаю, ибо, не побывавъ еще даже на воздухѣ, уже чувствую духоту каюты. Одѣвшись, я выхожу въ переднюю каюты, гдѣ меня брѣетъ цирюльникъ, и затѣмъ умываюсь. Приборъ для умыванья и одѣванья для пассажировъ состоитъ изъ двухъ полотенецъ, трехъ маленькихъ деревянныхъ тазиковъ, боченка воды и кружки, чтобы доставать ее, зеркала величиной въ шесть квадратныхъ дюймовъ, кусочка желтаго мыла для рукъ, щетки и гребенки для головы и ничего для зубовъ. Кромѣ меня всѣ употребляютъ эти самыя щетку и гребенку. Всѣ съ удивленіемъ смотрятъ, на то, что я употребляю свои собственныя, а двухъ или трехъ джентльменовъ очень тянетъ посмѣяться надо мной за эти предразсудки, но они удерживаются. Окончивъ свой туалетъ, я отправляюсь на палубу, чтобы часа два походить тамъ. Солнце встаетъ восхитительно. Мы проѣзжаемъ мимо Монъ-Вернона, гдѣ похороненъ Вашингтонъ. Рѣка широка и быстра; берега ея очаровательны. Съ каждою минутой наступающій день становится все великолѣпнѣе.
Въ восемь часовъ мы всѣ завтракаемъ въ каютѣ, гдѣ я провелъ ночь, но гдѣ теперь всѣ окна и двери открыты и воздухъ довольно свѣжъ. Въ отправленіи стола не замѣтно поспѣшности, или жадности. Сравнительно съ нашими завтраками во время путешествій, здѣшній завтракъ продолжительнѣе, но за то здѣсь болѣе порядка и вѣжливости.
Вскорѣ послѣ девяти часовъ мы доѣзжаемъ до гавани Потомака, гдѣ сходимъ съ парохода, и здѣсь-то и начинается самая своеобразная часть путешествія. Семь дилижансовъ приготовлены для пассажировъ. Нѣкоторые изъ кучеровъ черные, другіе бѣлые. Въ каждомъ дилижансѣ по четыре лошади; нѣкоторыя изъ нихъ въ сбруѣ, другія безъ сбруи. Пассажиры сходятъ съ парохода и садятся въ дилижансы; багажъ сложенъ въ трескучія телѣги; лошади испуганы и съ нетерпѣніемъ ждутъ минуты, чтобы тронуться; черные кучера болтаютъ съ ними, какъ какія-то обезьяны, а бѣлые кучера гукаютъ на нихъ, какъ какіе-то погонщики, ибо главныя, достоинства здѣшнихъ конюховъ заключаются въ томъ, чтобы производить какъ можно больше шума. Здѣшніе дилижансы похожи на французскіе, но далеко не такъ хороши. Вмѣсто рессоръ они висятъ на толстѣйшихъ ремняхъ. Они почти всѣ одинаковы и походятъ на качели, которыя встрѣчаются на англійскихъ ярмаркахъ, но только съ крышей, поставленныя на дроги съ колесами и украшенныя разрисованными занавѣсками. Они покрыты грязью съ верху до низу, а съ тѣхъ поръ, какъ они сдѣланы, вѣроятно ихъ никогда не мыли.
На билетахъ, полученныхъ нами на пароходѣ, стоитъ No 1, стало-быть мы принадлежимъ къ дилижансу нумеръ первый. Я бросаю свое платье пока на крышу и усаживаю въ дилижансъ мою жену и ея горничную. Нужно сдѣлать только одинъ шагъ съ земли, чтобы подняться въ дилижансъ, но шагъ этотъ будетъ съ цѣлыхъ полтора аршина, и обыкновенно дамы входятъ при помощи стула; если же стула нѣтъ, то онѣ предаются на волю Провидѣнія. Въ дилижансѣ помѣщаются девять человѣкъ и мѣста идутъ отъ одной двери къ другой тамъ, гдѣ въ Англіи у насъ ноги, такъ что вылѣзаніе изъ экипажа не менѣе трудно влѣзанья туда. Пассажиръ только одинъ, и сидитъ онъ на козлахъ экипажа. Пассажиръ этотъ -- я. Пока багажъ привязываютъ наверху весь въ кучу, я дѣлаю свои наблюденія надъ нашимъ возницей.
Онъ -- негръ и очень черный. На немъ грубое платье цвѣта смѣси перца съ солью, очень испачканное и заплатанное (особливо на колѣняхъ), сѣрые чулки, громадные, изъ желтой кожи, башмаки и короткіе штаны. На немъ двѣ перчатки: одна цвѣтная шерстяная, другая кожаная. У него очень короткій кнутъ, сломанный по срединѣ и связанный веревочкой. На немъ низкая, съ широкими полями черная шляпа, дѣлающая его слегка похожимъ на англійскаго кучера. Но въ то время, какъ я произвожу свои наблюденія, кто-то власть имѣющій кричитъ: "Трогай!" Впереди ѣдетъ почтовый вагонъ, а за нимъ всѣ дилижансы съ нумеромъ первымъ во главѣ. Дорогой, всякій разъ, какъ англичанинъ закричалъ бы All right! {All right значитъ -- все вѣрно. }, американецъ кричитъ Goahead! {Goahead значитъ -- ступай впередъ.}, и восклицанія эти нѣкоторымъ образомъ выражаютъ характеръ обѣихъ націй.
Первыя полмили нашего путешествія мы ѣхали мостомъ, устроеннымъ изъ положенныхъ на двухъ параллельныхъ бревнахъ досокъ, которыя скакали и прыгали подъ колесами, шлепая по водѣ, Въ рѣкѣ глинистое дно, да еще все въ ямахъ, такъ что лошади то и дѣло обрываются, ныряютъ въ нихъ.
Но мы пробираемся даже и тутъ и доѣзжаемъ наконецъ до настоящей дороги, которая вся состоитъ изъ топей, болотъ и дресвяныхъ ямъ. Передъ нами ужасное мѣсто; черный нашъ возница вертитъ глазами, широко раскрываетъ ротъ и глядитъ впередъ, какъ бы говоря: "Мы часто дѣлывали это прежде, но теперь кажется потерпимъ крушеніе". Онъ дергаетъ возжами и стучитъ каблуками о грязную доску подъ ногами (разумѣется, сидя на мѣстѣ). Мы доѣзжаемъ до страшнаго мѣста и погружаемся въ грязь до самыхъ оконъ дилижанса, наклоняемся на одну сторону подъ угломъ въ сорокъ пять градусовъ и застреваемъ въ такомъ положеніи. Внутри раздаются громкіе крики, карета останавливается, лошади барахтаются; всѣ остальные шесть, дилижансовъ останавливаются также, запряженныя въ нихъ двадцать четыре лошади также барахтаются, но больше ради компаніи и по симпатіи къ нашимъ лошадямъ; затѣмъ происходитъ слѣдующее:
Черный возница (къ лошадямъ).-- Ги!
Лошади ни съ мѣста. Внутри опять кричатъ.
Черный возница (къ лошадямъ).-- Го!
Лошади погружаются въ грязь и обдаютъ ею чернаго возницу.
Джентльменъ, сидящій внутри (высовываясь изъ окна).-- Что такое, что это творится на свѣтѣ?...
Джентльменъ обрызганъ грязью и снова прячется въ карету, не докончивъ своего вопроса.
Черный возница (снова къ лошадямъ).-- Ну, ну!
Лошади дѣлаютъ отчаянное усиліе, вытаскиваютъ дилижансъ изъ ямы и стремительно ввозятъ его на такой крутой косогоръ, что ноги чернаго возницы взлетаютъ на воздухъ, а самъ онъ падаетъ на крышу дилижанса въ кучу багажа; но онъ тотчасъ же приходитъ въ себя и снова кричитъ лошадямъ.-- Пиль!
Никакого дѣйствія. Напротивъ, карета катится назадъ на нумеръ второй, тотъ катится на нумеръ третій, этотъ -- на нумеръ четвертый и т. д. до самаго нумера седьмаго, гдѣ раздаются проклятія и ругательства почти за четверть мили отъ нумера перваго.
Черный возница (громче, чѣмъ сначала).-- Пиль!
Лошади дѣлаютъ новое усиліе ввезти карету на косогоръ, но она снова катится назадъ.
Черный возница (еще громче).-- Пил-л-ль!
Лошади дѣлаютъ отчаянное усиліе.
Черный возница (воодушевляясь).-- Ги!... Ну, ну!... Пиль!
Лошади еще дѣлаютъ усиліе.
Черный возница (съ большею силой).-- Алли лоо! Ги! Джидди, джидди! Пиль! Алли лоо!...
Лошади продолжаютъ стараться.
Черный возница (съ глазами выскакивающими изъ орбитъ).-- Ну, ну, милыя! Ну, ги! Пиль! Алли ло-о-о-о!
Лошади вбѣгаютъ на косогоръ, и мы у новой страшной канавы. Нѣтъ возможности остановить лошадей; на днѣ канавы большая яма съ водой. Карета несется ужасно. Внутри кричатъ. Грязь и вода такъ и брызжутъ вокругъ насъ. Черный возница прыгаетъ на мѣстѣ, какъ умалишенный. Благодаря неимовѣрнымъ стараніямъ, мы ѣдемъ какъ слѣдуетъ и, наконецъ, останавливаемся передохнуть.
Черный другъ чернаго возницы сидитъ на заборѣ. Черный возница обнаруживаетъ, что узналъ его тѣмъ, что онъ какъ арлекинъ вертитъ головой въ разныя стороны, таращитъ глаза, пожимаетъ плечами и улыбается до самыхъ ушей. Онъ останавливается, обращается ко мнѣ и говоритъ:
-- Мы васъ отлично провеземъ,-- пролетимъ, какъ стрѣла. Дама -- старуха, сэръ?-- Послѣднее онъ говоритъ очень умильно.-- Мы позаботимся о старухѣ. Не бойтесь!
Черный возница улыбается опять. Но вотъ снова яма и снова косогоръ. Онъ останавливается и опять начинаетъ кричать на лошадей, и опять повторяется прежняя исторія.
И такимъ образомъ мы совершили миль десять въ два съ половиной часа, не переломавъ костей, но помявъ ихъ достаточно; короче говоря, пролетѣли это пространство "какъ стрѣла". Это странное путешествіе въ дилижансахъ оканчивается въ Фредериксбергѣ, откуда идетъ желѣзная дорога въ Ричмондъ. Почва мѣстности, по которой идетъ эта дорога, нѣкогда была очень плодородна, но ее скоро истощили, благодаря системѣ невольничьяго труда, безъ всякаго удобренія и подкрѣпленія самой земли; и теперь она немногимъ лучше песчаной пустыни, кое-гдѣ поросшей деревьями.
Какъ ни скученъ, ни безотраденъ былъ видъ мѣстности, тѣмъ не менѣе я радовался, видя дурное слѣдствіе рабства, и глядѣлъ на эту истощенную почву съ несравненно большимъ удовольствіемъ, чѣмъ могъ бы глядѣть на нее, еслибъ она была богата и плодородна.
Въ этой части, какъ и во всѣхъ другихъ, гдѣ существуетъ рабство (я часто слышалъ это даже и отъ его защитниковъ), видны истощеніе и упадокъ земли, нераздѣльные съ этою системой. Житницы и пристройки разваливаются; сараи на половину безъ крышъ; хижины до послѣдней степени гадки и неопрятны. Нигдѣ ни малѣйшаго признака удобства. Несчастныя станціи желѣзной дороги; огромные дикіе дровяные дворы, гдѣ машина запасается дровами; негритянскіе ребятишки, валяющіеся вмѣстѣ съ собаками передъ лачужками; двуногіе рабочіе-животныя, сгибающіеся подъ тяжестью труда,-- на всемъ лежитъ печать унынія и скорби. Въ нашемъ поѣздѣ, въ вагонѣ для негровъ, находилась мать съ дѣтьми, только-что купленная, а мужъ и отецъ оставался у прежняго владѣтеля. Дѣти плакали всю дорогу, а мать могла служить самымъ вѣрнымъ изображеніемъ воплощеннаго горя. Поборникъ жизни, свободы и счастья, купившій ихъ, ѣхалъ въ томъ же поѣздѣ и каждый разъ, какъ мы останавливались, ходилъ смотрѣть, цѣлы ли они. Чернаго, изъ "Путешествій Синбада", съ однимъ блестящимъ какъ уголь глазомъ посерединѣ лба можно бы назвать природнымъ аристократомъ въ сравненіи съ этимъ бѣлымъ джентльменомъ.
Мы подъѣхали въ седьмомъ часу вечера къ гостиницѣ, на высокой площадкѣ которой два джентльмена курили сигары и качались въ креслахъ-качалкахъ. Гостиница была большимъ и хорошимъ заведеніемъ, гдѣ путешественники могли найти все нужное для себя. Такъ какъ климатъ здѣсь жаркій и жажда мучила часто, то обширныя залы съ различными прохладительными питьями были всегда полны народа; но люди здѣсь веселѣе сѣверныхъ и любятъ музыку, такъ что звуки разныхъ музыкальныхъ инструментовъ раздаются цѣлый день, и намъ пріятно было ихъ слушать.
Слѣдующіе два дня мы ходили и катались по городу, который чудесно расположенъ на восьми холмахъ надъ рѣкою Джемсомъ, сверкающимъ потокомъ, покрытымъ тамъ и сямъ хорошенькими островками, или клубящимся между живописными утесами. Хотя была еще только половина марта мѣсяца, погода въ этомъ южномъ климатѣ стояла необыкновенно теплая; магноліи, и персиковыя деревья были въ полномъ цвѣту и все уже давно зеленѣло. Между горами есть долина "Кровавое Бѣгство", названная такъ по ужасному столкновенію съ индѣйцами, нѣкогда здѣсь случившемуся. Мѣсто это очень удобно для такой схватки и подобно всякому другому, мною видѣнному, соединенному съ легендой объ этомъ быстро исчезающемъ народѣ, было для меня очень интересно.
Въ этомъ городѣ находится зданіе для засѣданій парламента Виргиніи и въ его прохладныхъ залахъ нѣкоторые ораторы продолжали свои шумныя рѣчи вплоть до жаркаго полудня. Благодаря нескончаемымъ повтореніямъ, эти пренія имѣли для меня мало занимательности, и я охотно промѣнялъ ихъ на осмотръ прекрасно устроенной общественной библіотеки и на посѣщеніе табачной фабрики, гдѣ всѣ рабочіе были невольники.
Я видѣлъ здѣсь всю процедуру собиранья, свертыванья, прессованья, сушки и укладки табаку въ ящики и наложенія на нихъ клейма. Весь этотъ табакъ назначался для жвачки, и, глядя только на здѣшній складъ, можно было предположить, что его одного хватитъ на всѣ вмѣстительныя пасти Америки. Въ этомъ видѣ табакъ былъ похожъ на тѣ масленичныя выжимки, которыя мы употребляемъ для откармливанья скота, и, не говоря ужь о послѣдствіяхъ его употребленія, онъ и на видъ весьма привлекателенъ.
Многіе рабочіе были съ виду славными парнями и работали спокойно. Послѣ двухъ часовъ пополудни имъ позволяется немного попѣть извѣстному числу человѣкъ заразъ. Въ то время, какъ я находился на заводѣ, часы пробили два и нѣсколько рабочихъ спѣли, и очень недурно, часть какого-то гимна, продолжая въ то же время свое дѣло. Когда я уже уходилъ, раздался звонокъ и они всѣ отправились на другую сторону улицы обѣдать. Нѣсколько разъ говорилъ я о томъ, что желалъ бы видѣть, какъ они ѣдятъ; но такъ какъ джентльменъ, къ которому я обратился съ этой просьбой, повидимому сразу оглохъ, то я и не настаивалъ.
На слѣдующій день я посѣтилъ плантацію, или ферму, около тысячи двухсотъ акровъ земли, лежащую на другомъ берегу рѣки. Здѣсь опять, хотя я и поѣхалъ съ владѣльцемъ помѣстья въ кварталъ, какъ называютъ здѣсь ту часть, гдѣ живутъ невольники, меня тѣмъ не менѣе не пригласили взойти посмотрѣть ихъ жилища. Я видѣлъ только, что это были очень ветхія, несчастныя лачужки, около которыхъ полунагіе ребятишки грѣлись на солнцѣ, или валялись въ пескѣ. Вообще же я думаю, что этотъ хозяинъ хорошъ и разсудителенъ. Получивъ въ наслѣдство пятьдесятъ невольниковъ, онъ не занимается прикупкой новаго, или продажей стараго человѣческаго товара; и я увѣренъ, по наблюденіямъ и убѣжденію, что онъ человѣкъ достойный и съ хорошимъ сердцемъ.
Домъ самого плантатора былъ воздушнымъ деревенскимъ жилищемъ, живо напомнившимъ мнѣ описаніе такихъ домовъ Дефо. День стоялъ жаркій, но такъ какъ всѣ ставни въ домѣ были закрыты, а всѣ окна и двери широко растворены, то въ комнатахъ царствовали тѣнь и прохлада, особенно пріятныя послѣ яркости и жары внѣ дома. Передъ окнами была открытая площадка, гдѣ въ жаркую погоду вѣшаютъ гамаки, пьютъ и великолѣпно спятъ. Не знаю, каковы на вкусъ ихъ прохладительные напитки, когда лежишь въ гамакѣ, но по опыту я могу заявить, что внѣ гамака мороженное, кружки минтъ-джулепа {Mint-julep -- питье, состоящее изъ водки, сахара, ароматической травы и льда.} и еще другаго питья изъ хереса, которыя они распиваютъ лежа въ гамакахъ, суть прохладительныя, о которыхъ никогда не подумаетъ лѣтомъ тотъ, кто не желаетъ потерять разсудка.
Черезъ рѣку два моста: одинъ -- желѣзнодорожный, а другой очень ветхій, принадлежащій какой-то старушкѣ лэди; она живетъ недалеко отъ города и беретъ за проѣздъ черезъ свой мостъ пошлину съ городскихъ жителей. Проѣзжая назадъ по этому мосту, я замѣтилъ надпись на столбѣ съ приказаніемъ ѣхать по мосту шагомъ, подъ страхомъ штрафа: для бѣлаго пяти долларовъ, для негра пятнадцати ударовъ плетью.
То же уныніе, какъ по дорогѣ къ Ричмонду, тяготѣетъ и надъ самымъ городомъ. Есть хорошенькія виллы и веселенькіе домики на его улицахъ, и окружающая природа не лишена веселыхъ видовъ; но тѣмъ не менѣе городъ выглядитъ такъ же мрачно, какъ и самое рабство, соединенное съ множествомъ пороковъ; здѣсь не рѣдкость жалкіе наемные дома, нечиненные заборы и обращающіяся въ груды развалинъ стѣны. Эти мрачные признаки упадка и разложенія бросаются въ глаза и запоминаются, между тѣмъ какъ болѣе пріятные предметы улетучиваются изъ памяти.
Тѣмъ, кто по счастью не привыкъ къ подобнымъ улицамъ и домамъ, наружность ихъ просто оскорбительна. Всѣ люди, знающіе о законѣ, запрещающемъ распространять образованность между невольниками (муки и страданія которыхъ далеко превосходятъ всѣ штрафы, налагаемые на тѣхъ, кто ихъ наноситъ имъ), должны быть приготовлены къ тому, чтобы видѣть на лицахъ невольниковъ низкую степень умственнаго развитія. Не темнота ихъ тѣла, а ума, ожесточеніе и помраченіе лучшихъ сторонъ характера бросаются въ глаза каждому иностранцу и безмѣрно превосходятъ всѣ его худшія ожиданія: тотъ, кто впервые видитъ лица этихъ дикихъ, палкой забитыхъ людей, не можетъ не быть пораженъ ихъ выраженіемъ.
Послѣдній изъ этихъ несчастныхъ, котораго мнѣ пришлось видѣть, былъ домашній рабочій. Пробѣгавши цѣлый день туда и сюда до самой полуночи, воруя краткія мгновенія для сна между исполненіемъ различныхъ работъ, въ четыре часа утра онъ уже мылъ грязные переходы и корридоры. Глядя на него, я чувствовалъ въ душѣ благодарность къ судьбѣ за то, что мнѣ не было необходимо жить тамъ, гдѣ существуетъ рабство, съ несправедливостями и ужасами котораго я никакъ бы не могъ примириться.
Я намѣревался проѣхать въ Балтиморъ по рѣкѣ Джемсу и затѣмъ по Чизапикскому заливу; но, за отсутствіемъ парохода, вслѣдствіе непредвидѣннаго случая, и за невѣрностью другаго пути сообщенія, мы вернулись по желѣзной дорогѣ снова въ Ричмондъ, гдѣ ночевали и оттуда уже на слѣдующій день въ полдень выѣхали въ Балтиморъ. Лучшая и удобнѣйшая гостиница во всѣхъ Соединенныхъ Штатахъ находится именно въ этомъ городѣ; англичанинъ-путешественникъ въ первый и, вѣроятно, въ послѣдній разъ въ Америкѣ находитъ здѣсь занавѣсъ у своей постели; здѣсь же даютъ ему достаточное количество воды для умыванья (вещь въ Америкѣ также очень рѣдкая).
Балтиморъ, столица штата Мэрилэнда, очень шумный и дѣятельный городъ: онъ ведетъ весьма разнообразную и обширную торговлю, особенно воднымъ путемъ. Торговая часть города, правда, не изъ самыхъ чистыхъ; но верхняя часть его совершенно иного характера и въ ней есть хорошія улицы и общественныя заднія. Самыя видныя изъ нихъ -- памятникъ Вашингтону, красивое возвышеніе съ статуей на вершинѣ, медицинская коллегія и Военный памятникъ въ память договора съ англичанами.
Въ городѣ есть очень хорошій тюремный замокъ и исправительное заведеніе. Судъ штата находится тутъ же. Въ этомъ послѣднемъ было два любопытныхъ случая.
Одинъ изъ нихъ касался молодаго человѣка, судимаго за отцеубійство. Проступокъ совершенъ былъ повидимому случайно и доказательства были очень сомнительны и сложны; нельзя было также подыскать повода, понудившаго совершить это ужасное преступленіе. Его допрашивали два раза и во второй разъ судьи очень задумались о томъ, къ чему присудить его и отыскать приговоръ человѣкоубійства второй степени, чѣмъ никоимъ образомъ то убійство не могло быть, такъ какъ безъ всякаго сомнѣнія не было никакого повода къ ссорѣ, и если молодой человѣкъ былъ виновенъ, то безспорно въ полнѣйшемъ и худшемъ значеніи этого слова.
Замѣчательною чертой этого дѣла было то, что если несчастный покойникъ не былъ убитъ собственнымъ своимъ сыномъ, то стало-быть его убилъ родной братъ. Подозрѣніе падало на нихъ обоихъ. Во всѣхъ сомнительныхъ пунктахъ братъ убитаго былъ свидѣтелемъ; всѣ его объясненія какъ бы въ пользу арестанта (нѣкоторыя очень правдоподобныя), тѣмъ не менѣе весь смыслъ и выводъ ихъ ясно доказывали его стараніе, взвалить всю вину на племянника. Преступникомъ былъ одинъ изъ нихъ, и судъ долженъ былъ рѣшить, который именно!
Другой случай относился къ человѣку, укравшему, мѣдную мѣру полную вина у извѣстнаго винокура. Его преслѣдовали закономъ, взяли и приговорили къ двухмѣсячному заключенію. По истеченіи означеннаго срока онъ вышелъ изъ тюрьмы и снова пошелъ къ винокуру, гдѣ опять укралъ ту же мѣру и съ такимъ же количествомъ вина. Не было ни малѣйшей причины подозрѣвать его въ желаніи вернуться въ тюрьму,-- все, кромѣ самаго преступленія, говорило противъ этого подозрѣнія. Можно было найти только два разумныхъ объясненія его поступка. Во-первыхъ, претерпѣвъ такъ много за эту посудину, онъ могъ считать себя въ правѣ владѣть ею. Второе объясненіе было то, что, вслѣдствіе долгаго размышленія объ этой мѣрѣ, мысль о ней обратилась у него въ манію, которой онъ былъ не въ силахъ противостоять.
Пробывъ здѣсь нѣсколько дней, я ревностно сталъ стараться привести въ исполненіе планъ нашего путешествія на Западъ. Такимъ образомъ мы отправили весь лишній багажъ въ Нью-Йоркъ, откуда мнѣ должны были переслать его въ Канаду, и устроились съ банкирами насчетъ полученья денегъ. Затѣмъ, полюбовавшись два раза заходомъ солнца и помышляя въ то же время о предстоящемъ путешествіи по незнакомой намъ мѣстности, мы наконецъ выѣхали изъ Балтимора по другой желѣзной дорогѣ въ половинѣ девятаго утра и достигли города Йорка, лежащаго отъ Балтимора всего въ шестидесяти миляхъ; еще до обѣда добрались мы до отеля, откуда отправились въ заложенной четверней каретѣ въ Гаррисбергъ.
Мнѣ удалось счастливо запастить такимъ же ящикомъ для переправы въ гостиницу; онъ выѣхалъ за нами на желѣзную дорогу и по обыкновенію былъ грязенъ и непокоенъ до послѣдней степени. Такъ какъ у двери гостиницы стояло много пассажировъ, ожидавшихъ насъ, то кучеръ, глядя на свои шоры, какъ бы обращаясь къ нимъ, сообщилъ въ полголоса:
-- Я думаю, что намъ понадобится большая карета.
Я сталъ съ удивленіемъ думать о томъ, какой величины будетъ эта большая карета и сколько въ нее взойдетъ пассажировъ, потому что экипажъ, оказывавшійся слишкомъ малымъ, былъ предметомъ нѣсколько большимъ двухъ тяжелыхъ ночныхъ каретъ въ Англіи. Мои размышленія продолжались не долго, ибо тотчасъ послѣ обѣда раздался шумъ и трескъ на улицѣ и затѣмъ, покачиваясь на обѣ стороны, показался гигантъ, нѣчто въ родѣ кареты на колесахъ. Послѣ продолжительнаго подпрыгиванья мо мостовой, онъ наконецъ остановился у дверей; даже стоя на мѣстѣ онъ тяжело покачивался съ боку на бокъ, какъ будто сильно простудился, стоя въ сараѣ, и теперь находится въ страшномъ отчаяніи, что, несмотря на свои преклонныя лѣта, принужденъ былъ ѣхать немного скорѣе чѣмъ шагомъ.
-- Если это только не гаррисбергская почтовая карета наконецъ, на которую просто ужасно смотрѣть,-- крикнулъ одинъ пожилой господинъ въ нѣкоторомъ волненіи,-- то заштопайте мою мать!
Не знаю, каково должно быть ощущеніе штопанья и пріятнѣе ли оно или непріятнѣе матери джентльмена, чѣмъ кому-либо другому; но еслибъ отъ перенесенія этого таинственнаго обряда старою лэди зависѣло улучшеніе гаррисбергской почтовой кареты, то, разумѣется, она согласилась бы на него ради своего сына. Какъ бы то ни было, въ экипажъ помѣстили двѣнадцать человѣкъ; багажъ же (включая и кресло для качанья и довольно большой обѣденный столъ) привязали на верхъ и наконецъ мы торжественно тронулись.
У двери другой гостиницы мы захватили съ собой еще одного пассажира.
-- Есть ли мѣсто, сэръ?-- кричитъ пассажиръ кучеру.
-- Гм... Мѣста достаточно,-- говоритъ кучеръ, не слѣзая къ козелъ и даже не глядя на него.
-- Мѣста вовсе нѣтъ,-- горланитъ джентльменъ изнутри.
Другой джентльменъ подтверждаетъ это, предсказывая, что попытка посадить сюда еще пассажира окажется вполнѣ неудачной.
Новый пассажиръ безъ выраженія досады заглядываетъ въ карету, а потомъ снова заглядываетъ на кучера:
-- Какъ же вы думаете устроить дѣло?-- говоритъ онъ.-- Мнѣ необходимо ѣхать.
Кучеръ занимается тѣмъ, что спокойно вяжетъ узелки на кончикѣ кнута, и не обращаетъ болѣе никакого вниманія на вопросъ, явно давая понять, что это касается не его, а другихъ, и что пассажирамъ бы лучше порѣшить дѣло между собой. Судя по положенію вещей, дѣло, казалось, принимало мудреный оборотъ, какъ вдругъ въ углу кареты, почти уже задохшійся, пассажиръ слабо вскрикиваетъ:
-- Я выйду вонъ!
Это не есть предметъ утѣшенія, или удовольствія для возницы, ибо его непоколебимая философія вовсе не безпокоится, что бы ни случилось въ каретѣ: повидимому, послѣдняя занимала его менѣе всего на свѣтѣ. Перемѣна сдѣлана, но пассажиръ, уступившій свое мѣсто, помѣщается третьимъ на козлы, садясь, какъ онъ говоритъ, въ средину, то-есть половиной своей особы ко мнѣ на колѣни, а другою половиной къ кучеру.
-- Впередъ!-- командуетъ полковникъ.
-- Трогай!-- кричитъ возница своимъ конямъ. И мы ѣдемъ.
Мы остановились, проѣхавъ нѣсколько миль, около какой-то деревенской конторы. Пьянаго джентльмена, взобравшагося на верхъ кареты и помѣстившагося между поклажей, а затѣмъ спрыгнувшаго, нисколько не ушибившись, внизъ, мы увидѣли вдали около кабачка. Мы послѣдовательно разставались съ нашею кладью въ разныя времена, такъ что когда мы остановились мѣнять лошадей, я снова былъ единственнымъ пассажиромъ на козлахъ, за исключеніемъ самого кучера разумѣется.
Кучера всегда мѣняются вмѣстѣ съ лошадьми, и обыкновенно они такъ же грязны, какъ и самыя кареты. Первый былъ одѣтъ какъ англійскій булочникъ, второй -- какъ русскій мужикъ: на немъ былъ красный камлотовый армякъ съ мѣховымъ воротникомъ, подпоясанный пестрымъ кушакомъ; сѣрые штаны, свѣтло-голубыя рукавицы и медвѣжья шапка довершали его костюмъ. Во время нашего странствованія пошелъ сильный дождь, сдѣлалось холодно и появился пронизывающій до костей туманъ. Я былъ очень доволенъ остановкой, воспользовавшись ею, чтобы расправить ноги, стряхнуть воду съ непромокаемаго плаща и проглотить нѣсколько капель согрѣвающаго напитка.
Когда я взобрался снова на свое мѣсто, я замѣтилъ какой-то новый узелъ на верху кареты, который я принялъ за большую скрипку въ коричневомъ мѣшкѣ. Проѣхавъ нѣсколько миль, я открылъ, что на одномъ концѣ этого мѣшка была надѣта глянцовитая шляпа, а на другомъ пара грязныхъ башмаковъ, а по дальнѣйшимъ изслѣдованіямъ оказалось, что это не узелъ со скрипкой, а маленькій мальчикъ въ табачнаго цвѣта пальто, съ руками старательно всунутыми въ карманы и вслѣдствіе этого совершенно приклеенными къ бокамъ. Должно-быть онъ былъ родственникъ кучеру; лежалъ онъ совершенно неподвижно на верху багажа, лицомъ обращеннымъ на дождь, и измѣнялъ свое положеніе только тогда, когда задѣвалъ ногами за мою шляпу; онъ повидимому спалъ. Наконецъ, во время одной изъ остановокъ это существо выпрямилось во весь свой ростъ, трехъ футовъ шести дюймовъ, и, обративъ на меня свой взоръ, сказало тоненькимъ голосомъ:
-- Итакъ, иностранецъ, вы, я думаю, находите это время въ родѣ англійскаго полудня, гм?...
Мѣстность, очень однообразная въ началѣ, за послѣднія десять миль была великолѣпна. Дорога шла по хорошенькимъ долинамъ Сусквеганны; рѣка, покрытая множествомъ зеленыхъ острововъ, катила свои волны направо отъ насъ; налѣво же поднимался крутой откосъ съ обвалившимися утесами и темными соснами. Туманъ въ самыхъ фантастическихъ формахъ двигался надъ водой; вечерній сумракъ придавалъ всему видъ таинственности и тишины, которыя еще болѣе увеличивали естественную красоту мѣстности.
Мы переѣхали рѣку по крытому и загороженному со всѣхъ сторонъ деревянному мосту съ милю длиной. Было совершенно темно, только въ узкія скважины пробивались полосы свѣта, перекрещиваясь между собой въ различныхъ направленіяхъ; черезъ широкія щели пола сверкала рѣка тысячами яркихъ глазъ. У насъ не было огня и казалось, что мы никогда не выберемся изъ окружающаго сумрака на угасающій вечерній свѣтъ. Когда мы ѣхали по этому мосту,: наполняя его сводъ громомъ и трескомъ нашего тяжелаго фургона, и когда я наклонялъ голову, чтобы спасти ее отъ толчковъ о потолокъ, я долго не могъ убѣдить себя, что все это происходитъ на самомъ дѣлѣ, а не во снѣ. Мнѣ часто снились подобные переѣзды черезъ такія же мѣста, но я всегда даже и во снѣ сознавалъ, что это -- сонъ, а не дѣйствительность.
Наконецъ мы выѣхали на улицы Гаррисберга, гдѣ тусклые фонари слабо освѣщали далеко невеселый на видъ городъ. Мы скоро устроились въ уютной маленькой гостиницѣ. Она далеко не была такъ роскошна, какъ многія другія, въ которыхъ намъ приходилось останавливаться, но тѣмъ не менѣе въ моей памяти она занимаетъ лучшее мѣсто, такъ какъ хозяинъ ея оказался самымъ обязательнымъ, самымъ достойнымъ; самымъ порядочнымъ человѣкомъ, съ которымъ я когда-либо имѣлъ дѣло.
Такъ какъ мы должны были снова тронуться въ путь не ранѣе двѣнадцати часовъ слѣдующаго дня, то я пошелъ поглядѣть городъ. Мнѣ показали только-что отстроенную тюрьму системы одиночнаго заключенія, но она стояла еще безъ употребленія; видѣлъ я также то дерево, къ которому былъ привязанъ враждебными индѣйцами Гаррисонъ (первый поселенецъ этого мѣстечка), гдѣ бы онъ непремѣнно погибъ, еслибы не подоспѣла во-время дружеская помощь съ другаго берега рѣки. Я осмотрѣлъ также присутственныя мѣста и другія достопримѣчательности города.
Меня очень заняло просматриванье договоровъ, заключаемыхъ время отъ времени съ несчастными индѣйцами, подписанныхъ ихъ различными вождями въ мирное время и хранящихся въ конторѣ секретаря республики. Подписи эти суть не что иное какъ грубое изображеніе тѣхъ оружій и животныхъ, которыя служатъ имъ прозваньемъ: такимъ образомъ Большая-Черепаха подписывается большимъ зигзагомъ, похожимъ на черепаху, буйвола; Военный-Топоръ, подписываясь, изображаетъ это самое оружіе; точно также Стрѣла, Рыба, Скальпъ и всѣ остальные.
Разсматривая эти слабыя, дрожащія произведенія рукъ, способныхъ легко попадать стрѣлою въ кончикъ рога оленя, или карабинною пулей расщепать перо, или небольшое сѣмячко, мнѣ невольно взгрустнулось при мысли о простодушныхъ воинахъ, которые подписывались здѣсь съ полною правдивостью, честностью, и которые только съ теченіемъ времени выучились у бѣлыхъ людей нарушать свои клятвы и обязательства. Я удивлялся также, сколько разъ довѣрчивые Большая-Черепаха и Военный-Топоръ прилагали свою подпись къ договору, невѣрно имъ прочитанному, подписывали его не зная его содержанія, до тѣхъ поръ, пока не попадали ихъ земли и они сами въ руки новыхъ властителей.
Хозяинъ нашъ сообщилъ намъ передъ обѣдомъ, что нѣсколько членовъ законодательнаго корпуса собираются оказать намъ честь своимъ посѣщеніемъ. Онъ любезно уступилъ намъ гостиную своей жены. А когда я попросилъ ввести туда посѣтителей, я замѣтилъ, какъ онъ съ грустной боязнью взглянулъ на ея хорошенькій коверъ; но я былъ занятъ другими мыслями въ это время и не догадался о причинѣ его безпокойства.
Разумѣется, было бы пріятно для всѣхъ имѣющихъ съ ними дѣло и, мнѣ кажется, ничѣмъ не скомпрометировало бы ихъ независимости, еслибы джентльмены эти согласились не только употреблять плевальницы, но даже обзавестись и носовыми платками, что для нихъ составляетъ лишь глупый предразсудокъ.
Дождь все еще продолжалъ идти и послѣ обѣда, когда мы спустились въ барку, на которой должны были продолжать наше путешествіе; погода стояла самая сырая и самая непріятная, какую только можно себѣ вообразить. Видъ лодки, въ которой намъ предстояло провести дня три-четыре, былъ также невеселый; она затрудняла соображеніями касательно размѣщенія пассажировъ на ночь и открывала обширное поле для распросовъ относительно вообще всѣхъ удобствъ, что, безъ сомнѣнія, было весьма непріятно.
Какъ бы то ни было, снаружи она имѣла видъ лодки съ маленькимъ домикомъ, внутри же она походила на странствующій по ярмаркамъ балаганъ. Мужчины помѣщались тамъ, гдѣ обыкновенно помѣщаются зрители въ такихъ балаганахъ по одному пенни за входъ, а дамы были отдѣлены отъ нихъ красною занавѣской на манеръ того, какъ отдѣляются въ тѣхъ же зданіяхъ отъ публики карлики и великаны, жизнь которыхъ проводится въ тѣсныхъ рамкахъ отчужденія отъ всего.
Мы сидѣли тутъ, безмолвно глядя на ряды маленькихъ столиковъ, тянувшихся по обѣ стороны каюты, и прислушиваясь къ дождю, который капалъ и стучалъ по палубѣ и затѣмъ мрачно скатывался въ воду. Въ такомъ положеніи просидѣли мы до самаго прихода поѣзда желѣзной дороги, съ которымъ барка ожидала себѣ новыхъ пассажировъ. Поѣздъ привезъ множество ящиковъ; ихъ накидали и натискали на крышу домика, что причиняло сидящимъ внутри его такое же страданье какъ будто они были наложены имъ прямо на головы; отъ нѣсколькихъ промокшихъ джентльменовъ, платье которыхъ сушилось у печки, пошелъ сильный паръ. Безъ сомнѣнія, было бы много пріятнѣе, еслибы дождь пересталъ, еслибы можно было открыть окна и еслибы число сидящихъ было нѣсколько менѣе тридцати человѣкъ; но не хватило времени размыслить о всѣхъ этихъ предметахъ, какъ уже къ канату, проведенному отъ барки на берегъ, привязали тройку лошадей, мальчикъ на лѣстницѣ щелкнулъ бичомъ, руль заскрипѣлъ и жалобно застоналъ -- и мы пустились въ дорогу.