Домби и сынъ.
Домби сидѣлъ въ углу завѣшенной спальни, въ большихъ креслахъ подлѣ кровати, а сынъ лежалъ на крошечной постелькѣ, устроенной на низкой кушеткѣ, прямо противъ огня камина и близехонько къ нему. Домби было сорокъ-восемь лѣтъ, а сыну около сорока-восьми минутъ. Домби былъ нѣсколько-лысъ, красноватъ, и хотя хорошо сложенъ, но обладалъ такою холодною, серьёзною и важною наружностью, что не могъ нравиться.Сынъ былъ совершенно-лысъ, совершенно-красенъ и хотя безспорно всякій могъ назвать его прекраснымъ младенцемъ, но онъ казался вообще слабымъ и ненадежнымъ. На лицѣ Домби время и заботы оставили замѣтные слѣды; лицо сына было исчерчено тысячью маленькихъ морщинокъ, которыя то же обманчивое время должно было разгладить плоскою стороною своей косы, какъ-будто подготовляя поверхность къ новымъ и болѣе-глубокимъ бороздамъ.
Домби, восхищенный исполненіемъ своего давнишняго желанія, игралъ тяжелою часовою цѣпочкой, висѣвшею изъ-подъ его синяго фрака, котораго металлическія пуговицы блестѣли отраженіемъ отдаленнаго огня камина. Сынъ, скорчивъ миньятюрные кулачки, какъ-будто грозилъ ими существованію за то, что оно такъ неожиданно его постигло.
-- Домъ нашъ будетъ снова не только на словахъ, по и на дѣлѣ домомъ Домби и Сына, сказалъ мистеръ Домби.-- Дом...бы и Сынъ!
Мысль эта была такъ утѣшительна, что онъ даже прибавилъ, хотя не безъ нѣкотораго промедленія, какъ человѣкъ не очень-привычный выражаться съ нѣжностью: -- Да, мистриссъ Домби, моя... моя милая.
Легкій румянецъ удивленія промелькнулъ на лицѣ больной жены, которой взоры обратились на него.
-- Мы окрестимъ его Полемъ, моя... мистриссъ Домби, разумѣется.
-- Разумѣется, отозвалась она и снова закрыла глаза.
-- Это имя его отца и дѣда, мистриссъ Домби... Я бы желалъ, чтобъ дѣдъ его былъ теперь живъ!-- И потомъ онъ присовокупилъ точь-въ-точь такимъ же голосомъ, какъ и прежде:-- Дом...би и Сынъ!
Эти три слова могутъ дать понятіе о жизни мистера Домби. Земля была создана только для того, чтобъ было гдѣ торговать фирмѣ Домби и Сына; солнце и луна -- чтобъ свѣтить имъ; рѣки и моря -- чтобъ по нимъ плавали ихъ корабли; радуги обѣщали имъ хорошую погоду; вѣтры дули исключительно или въ пользу ихъ предпріятій, или противъ нихъ; звѣзды и планеты вращались въ своихъ орбитахъ не иначе, какъ для сохраненія системы міра, которой центромъ были Домби и Сынъ.
Мистеръ Домби выросъ на жизненномъ пути такъ же, какъ отецъ его, изъ сына въ Домби, и въ-продолженіе почти двадцати лѣтъ былъ единственнымъ представителемъ фирмы этого стариннаго торговаго дома. Онъ былъ женатъ десять лѣтъ на дѣвушкѣ, которой счастіе заключалось въ прошедшемъ, которой сердце было уже разбито и растерзано, которой было все равно, за кого бы ее ни выдали. Домби и Сынъ часто торговали кожами, но о сердцахъ не заботились нисколько, предоставляя этотъ фантастическій товаръ мальчикамъ и дѣвочкамъ, пансіонамъ и романамъ.
Мистеръ Домби разсуждалъ, что супружескій союзъ съ нимъ долженъ, по порядку вещей, быть почетнымъ и счастливымъ для всякой женщины, снабженной хоть тѣнью здраваго разсудка; что надежда произвести на свѣтъ новаго партнера такому торговому дому должна удовлетворить честолюбіе наименѣе-честолюбивой изъ всего женскаго пола; что мистриссъ Домби вступила въ бракъ, доставившіе ей богатство и завидное положеніе въ свѣтѣ; что она ежедневно убѣждалась болѣе-и-болѣе въ важности этихъ преимуществъ; что мистриссъ Домби сидѣла въ головѣ его стола и принимала гостей со всѣмъ должнымъ приличіемъ; что, наконецъ, мистриссъ Домби должна была быть счастливою, волею или неволею.
Онъ допускалъ только одно препятствіе къ ея полному благополучію: они были женаты цѣлыя десять лѣтъ, и до сего дня, когда онъ поигрывалъ тяжелою золотою цѣпочкой своихъ часовъ, сидя въ большихъ креслахъ подлѣ ея кровати, у нихъ не было потомства...
То-есть, такого потомства, о которомъ бы стоило говорить. Правда, лѣтъ шесть тому назадъ родилась у нихъ дочь, которая теперь робко и украдкою сидѣла въ углу, чтобъ взглянуть на больную мать; но что значитъ дочь для Домби и Сына! Въ капиталѣ достоинства фирмы Домби и Сына, дочь могла быть только мелкою монетой, негодною для торговыхъ оборотовъ, -- ничѣмъ больше.
Чаша благополучія мистера Домби была теперь такъ полна, что онъ рѣшился даже пожертвовать каплями двумя въ пользу дочери,
-- Флоренса, сказалъ онъ ей:-- ты можешь подойдти и взглянуть на своего маленькаго братца, если хочешь. Только не дотрогивайся до него!
Дѣвочка пристально посмотрѣла на синій фракъ и туго-накрахмаленный бѣлый галстухъ, которые, вмѣстѣ съ скрипучими сапогами и громко-чикавшими часами, олицетворяли у нея всю идею объ отцѣ; но взоры ея тотчасъ же обратились къ больной матери, и она не шевельнулась, не отвѣчала ни слова.
Черезъ нѣсколько секундъ мистриссъ Домби открыла глаза и увидѣла дочь, которая бросилась къ ней въ то же мгновеніе и, поднявшись на ципочки, чтобъ лучше скрыть лицо свое въ ея объятіяхъ, прильнула къ ней съ отчаянною нѣжностью, несоотвѣтствовавшею лѣтамъ ея.
-- О, Боже мой! воскликнулъ мистеръ Домби, поднимаясь съ недовольнымъ видомъ.-- Какое неблагоразумное и лихорадочное движеніе! Я пойду попрошу сюда доктора Пенса. Пойду внизъ. Считаю лишнимъ, прибавилъ онъ, взглянувъ на кушетку передъ каминомъ:-- напомнить вамъ, чтобъ вы особенно берегли этого молодаго джентльмена, мистриссъ...
-- Блоккиттъ, сэръ? робко подсказала нянька, которая не осмѣливалась высказать свое имя какъ фактъ, но обнаружила его только въ видѣ скромнаго предположенія.
-- Этого молодаго джентльмена, мистриссъ Блоккиттъ.
-- Конечно, сударь, нѣтъ. Я помню, когда родилась миссъ Флоренса...
-- Да, да, да, прервалъ мистеръ Домби, наклонясь надъ своимъ наслѣдникомъ и слегка сдвинувъ брови.-- Миссъ Флоренса была совершенно-здорова, но тутъ другое дѣло: этому молодому джентльмену предстоитъ исполнить особенное предначертаніе судьбы, совершенно особенное!-- При этихъ словахъ, онъ взялъ ручейку младенца и приложилъ ее къ своимъ губамъ; но потомъ, какъ-будто боясь, что этимъ дѣйствіемъ насколько унизилъ свое величіе, онъ выпрямился и вышелъ довольно-неловко изъ комнаты.
Докторъ Паркеръ Пепсъ, одинъ изъ придворныхъ медиковъ, пользовавшійся величайшею знаменитостью за искусное содѣйствіе размноженію знатныхъ семействъ, прохаживался взадъ и впередъ по гостиной, закинувъ руки за спину. Домашній докторъ смотрѣлъ на него съ благоговѣніемъ.
-- Что, сударь? спросилъ докторъ Паркеръ Пепсъ голосомъ, котораго природная звонкость, подобно дверной скобѣ, была какъ-будто обвернута чѣмъ-то по случаю слабости родильницы: -- какова наша больная? Встревожилъ ее вашъ приходъ?
-- То-есть, взволновалъ ее? отозвался домашній медикъ робко, кланяясь въ то же время своему величавому собрату, какъ-будто желая выразить: "извините, что я при васъ осмѣливаюсь говорить; но это такіе паціенты, какихъ немного".
Мистеръ Домби совершенно сконфузился отъ этого вопроса. Онъ такъ мало думалъ о больной, что былъ рѣшительно не въ состояніи отвѣчать, и сказалъ, что сочтетъ себя весьма-довольнымъ, если докторъ Паркеръ Пепсъ потрудится подняться опять на верхъ.
-- Хорошо! Мы не должны скрывать отъ васъ, сударь, отвѣчалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: -- что у ея милости герцогини... извините, я смѣшиваю имена, я хотѣлъ сказать: у вашей любезной супруги -- большой недостатокъ въ физическихъ силахъ. У нея нѣкоторый родъ томленія, общее отсутствіе эластицизма... чего бы мы... не желали...
-- Видѣть, дополнилъ домашній врачъ съ новымъ благоговѣйнымъ наклоненіемъ головы.
-- Совершенно такъ; чего бы мы не желали видѣть. Кажется, комплекція лэди Канк е би... извините, я хотѣлъ сказать: мистриссъ Домби -- я все перемѣшиваю имена моихъ паціентокъ...
-- Не мудрено, ихъ такъ много! пробормоталъ домашній врачъ: -- практика знаменитаго доктора Паркера Пепса въ аристократическихъ домахъ...
-- Благодарствуйте: совершенно такъ. Кажется, сколько я могъ замѣтить, вся система нашей больной получила толчокъ, отъ котораго она можетъ поправиться только большимъ и напряженнымъ усиліемъ. Докторъ Пилькинсъ, прекрасно знающій свое дѣло (домашній врачъ поклонился съ восторгомъ), полагаетъ, такъ же, какъ и я, что въ теперешнемъ случаѣ надобно заставить природу сдѣлать напряженное усиліе... и если наша интересная графиня Домби -- извините! то-есть, мистриссъ Домби... не будетъ...
-- Въ состояніи... подсказалъ домашній врачъ.
-- Перенести это усиліе, продолжалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: -- то можетъ произойдти кризисъ, который будетъ намъ обоимъ весьма-горестенъ.
Оба медика посмотрѣли при этихъ словахъ въ землю и потомъ, черезъ нѣсколько секундъ, пошли наверхъ. Домашній врачъ отворялъ двери аристократическому акушеру и провожалъ его съ самою благоговѣйною почтительностью.
Несправедливо было бы сказать, чтобъ мистеръ Домби оставался совершенно равнодушенъ при этомъ извѣстіи. Онъ, конечно, былъ не такой человѣкъ, котораго бы что-нибудь могло поразить или огорчить до крайности; но онъ чувствовалъ, что ему было бы очень жаль, еслибъ жена его умерла: онъ ощущалъ бы эту потерю, какъ потерю какой-нибудь части мебели или столоваго серебра, или вообще вещи, которую стоитъ имѣть и которой нельзя лишиться безъ искренняго сожалѣнія. Разумѣется, сожалѣніе это было бы холодное, дѣловое, безъ порывовъ, -- словомъ, джентльменское.
Размышленія его объ этомъ предметѣ были вскорѣ прерваны сначала шорохомъ платья на лѣстницѣ, а потомъ появленіемъ съ разлета дамы уже больше, чѣмъ среднихъ лѣтъ, но разодѣтой въ самый юношескій туалетъ и претуго зашнурованной. Она бросилась ему на шею, обвила обѣими руками и воскликнула съ выраженіемъ глубокаго, но съ трудомъ подавляемаго чувства:
-- Милый Поль! Онъ совершенный Домби!
-- Хорошо, хорошо! возразилъ братъ (мистеръ Домби былъ ея братъ):-- мнѣ кажется, что въ немъ есть что-то Фамильное. Успокойся, Луиза.
-- О, я теперь сама совершенный ребенокъ! сказала Луиза, усаживаясь и вынимая носовой платокъ: -- но онъ... онъ такой совершенный Домби! Я въ жизнь свою не видала ничего подобнаго!
-- Но какова Фанни? Что дѣлаетъ Фанни?
-- Милый Поль! О, это ничего, совершенно ничего, даю тебѣ слово. У нея, конечно, большая слабость, истощеніе, но это ничего въ сравненіи съ тѣмъ, что было со мною, когда родился мой Джорджъ или мой Фредрикъ. Нужно усиліе -- вотъ и все. О, еслибъ милая Фанни была Домби! Но я увѣрена, что она сдѣлаетъ это усиліе. Она обязана сдѣлать его. Милый Поль, тебѣ, конечно, смѣшно смотрѣть, какъ я дрожу съ головы до ногъ, но я такъ взволнована, что должна попросить рюмку вина и сухарикъ.
Раздался легкій стукъ въ двери.
-- Мистриссъ Чиккъ, произнесъ за дверьми самый сладкій женскій голосъ:-- какъ вы себя теперь чувствуете, мой милый другъ?
-- Поль, сказала Луиза топотомъ, вставая: -- это миссъ Токсъ. Самое добрѣйшее созданіе! Безъ нея я ни за что не попала бы сюда! Миссъ Токсъ, мой братъ, мистеръ Домби. Поль, мой другъ, моя искреннѣйшая пріятельница, миссъ Токсъ.
Представленная такимъ образомъ дама была длинная, тощая, вылинявшая, но до безконечности вѣжливая фигура. Отъ долгой привычки съ восторгомъ внимать всему говоримому въ ея присутствіи и глядѣть на говорящихъ такъ, какъ-будто-бы она гравировала на душѣ своей ихъ образы, чтобъ не разставаться съ ними во всю жизнь, голова ея установилась въ наклонномъ на одну сторону положеніи. Руки ея пріобрѣли спазмодическую привычку подниматься сами-собою отъ невольнаго удивленія, и глаза страдали тѣмъ же недугомъ. Голосъ былъ сладокъ и умиленъ до невѣроятности; а на носу, поразительно орлиномъ, была шишечка въ самомъ центрѣ переносья, отъ котораго носъ загибался внизъ, какъ-будто въ непреклонной рѣшимости не вздергиваться никогда ни на кого и ни отъ чего.
Нарядъ миссъ Токсъ, хотя хорошій и совершенно-приличный, носилъ на себѣ какой-то отпечатокъ угловатости и скудости. Она обыкновенно носила какіе-то странные, крошечные, плевелистые цвѣточки на шляпкахъ и чепчикахъ; въ волосахъ ея появлялись иногда самыя удивительныя травы, а воротнички, манжеты, косыночки и кушаки -- словомъ, всѣ части туалета, имѣвшія два конца, которымъ предназначалось соединяться, -- никогда не соединялись безъ особеннаго усилія, какъ-будто эти концы жили между собою не въ ладахъ. Зимнія принадлежности ея наряда, на-примѣръ, муфты, боа, пелеринки, торчали всегда какъ-то странно и не имѣли никакой гибкости. У нея была страсть къ колечкамъ, а въ полномъ парадномъ костюмѣ она носила на шеѣ самыя тощія бусы съ замочкомъ, изображавшимъ старый безжизненный, совершенно рыбій глазъ. Все это вмѣстѣ внушало мысль, что миссъ Токсъ, какъ говорится, дама ограниченной независимости.
-- Позвольте увѣрить васъ, сказала она съ глубочайшимъ реверансомъ: -- что честь быть представленною мистеру Домби была отличіемъ, котораго я долго искала, но весьма-мало надѣялась въ теперешнюю минуту. Моя милая, мистриссъ Чиккъ, могу ли сказать:. моя милая Луиза?
Мистриссъ Чиккъ взяла ее за руку, удержала слезу и сказала тихимъ голосомъ: "Богъ съ тобой!"
-- Такъ, милая Луиза, сердечный другъ мой,.какъ вы себя теперь чувствуете?
-- Лучше. Выпейте рюмку вина. Вы были почти столько же растроганы, какъ и я; вамъ это будетъ полезно.
Разумѣется, мистеръ Домби поспѣшилъ предложить ей рюмку вина.
-- Миссъ Токсъ, Поль, продолжала мистриссъ Чиккъ, не выпуская руки своей подруги:-- зная съ какимъ тревожнымъ волненіемъ я ожидала сегодняшняго событія, приготовила для Фанни маленькій подарокъ своей работы, который я обѣщала передать ей. Это не больше, какъ булавочная подушечка для туалетнаго столика; но самое лучшее въ ней девизъ. Считаю обязанностью сказать, что по моему "привѣть маленькому Домби", истинная поэзія.
-- Это надпись подушечки? спросилъ братъ.
-- Да.
Мистеръ Домби милостиво улыбнулся миссъ Токсъ но въ это время его зачѣмъ-то поспѣшно вызвали изъ комнаты, и дамы остались наединѣ. Миссъ Токсъ пришла немедленно въ судорожный восторгъ.
-- Я знала, что вы будете въ восхищеніи отъ моего брата, милая миссъ Токсъ.
Руки и глаза миссъ Токсъ выразили вполнѣ степень этого восхищенія.
-- А богатство его, моя милая!..
-- О!
-- Не...объ...ятно!..
-- Но манеры его, моя милая Луиза! Какое достоинство, какая важность! Настоящій герцогъ Йоркскій!
-- Что съ тобою, милый Поль? Ты такъ блѣденъ! не-уже-ли положеніе ея такъ дурно? воскликнула мистриссъ Чиккъ вошедшему въ это время брату.
-- Мнѣ прискорбно говорить объ этомъ, Луиза, но они увѣряютъ, что Фанни...
-- О, не вѣрь имъ! Положись на мою опытность: нужно только усиліе со стороны Фанни. И къ этому усилію, продолжала она, снимая шляпку и поправляя чепчикъ и перчатки: -- ее надобно ободрить, подстрекнуть, даже принудить. Пойдемъ къ ней, Поль.
Мистеръ Домби послѣдовалъ за нею въ комнату больной, которая лежала въ постели и прижимала къ себѣ дочь. Дѣвочка прильнула къ ней съ прежнею лихорадочною горячностью, не поднимая головы, не отнимая своей нѣжной щечки отъ лица ея, не обращая вниманія ни на что, не произнося но слова, не проливъ ни одной слезы.
-- Она не можетъ успокоиться безъ этой дѣвочки, шепнулъ докторъ Пенсъ мистеру Домби:-- а потому мы сочли за лучшее допустить ее снова къ ней.
Мертвое, торжественное молчаніе царствовало вокругъ постели умирающей. Оба медика смотрѣли на нее съ такимъ состраданіемъ, съ такою безнадежностью, что мистриссъ Чиккъ была сама тронута. Вскорѣ, однако, собравшись съ духомъ, она сѣла подлѣ кровати, и тихимъ, но яснымъ голосомъ, какъ говорятъ тѣ, которые хотятъ разбудить человѣка соннаго, проговорила:
-- Фанни! Фанни!
Словамъ ея отвѣчало только чиканье часовъ мистера Домби и доктора Паркера Пепса.
-- Фанни, моя милая! Вотъ пришелъ къ вамъ мистеръ Домби. Скажите ему хоть слово. Они хотятъ положить къ вамъ малютку, знаете, вашего новорожденнаго, но для этого вамъ надобно приподняться. Вы можете приподняться? Какъ вы думаете?
Она приклонила ухо къ постели и слушала, оглядываясь на присутствующихъ и приподнявъ палецъ.
-- Что, милая Фанни? Что вы сказали? Я не разслушала.
Ни слова, ни звука въ отвѣтъ.
-- Послушайте, милая Фанни, продолжала мистриссъ Чиккъ, говоря не столь нѣжнымъ голосомъ: -- я разсержусь на васъ, если вы не приподниметесь. Вамъ необходимо сдѣлать надъ собою усиліе, попробуйте!
Одно только чиканье часовъ отвѣчало на эти убѣжденія.
-- Фанни! воскликнула Луиза встревоженнымъ голосомъ.-- Взгляните только на меня! Откройте глаза! Боже мой! Господа, что тутъ дѣлать?
Оба медика обмѣнялись взглядомъ черезъ кровать, и домашній докторъ, наклонившись, прошепталъ что-то на ухо дѣвочкѣ. Не понявъ его шопота, малютка обратила къ нему свое блѣдное лицо и черные глаза, не выпуская матери изъ объятій.
Онъ снова прошепталъ ей на ухо то же самое.
-- Мама! воскликнула она.
Милый голосъ этотъ какъ-будто возбудилъ признакъ жизни на лицѣ умирающей. Закрытыя вѣки ея слегка задрожали, и на губахъ мелькнула слабая тѣнь улыбки.
-- Мама! воскликнула дѣвочка, громко рыдая:-- о, милая, милая мама!..
Докторъ Пенсъ тихо отвелъ разсыпавшіяся кудри ея отъ лица и губъ матери. Онѣ лежали на лицѣ ея неподвижно -- малютка лишилась единственнаго, нѣжно-любившаго ее друга!