Нелли рано поднялась на ноги, убрала свои комнаты, а потомъ и квартиру учителя, — противъ чего онъ горячо, хотя и напрасно возставалъ, не желая, чтобы она утомлялась надъ работой, — и снявъ съ гвоздика связку ключей, которые баккалавръ торжественно вручилъ ей наканунѣ, вышла одна изъ дома, чтобы осмотрѣть церковь.
Небо было ясное, воздухъ прозрачный, благорастворенный, полный аромата отъ только что осыпавшихся листьевъ, живительно дѣйствующій на нервы. Журчавшій невдалекѣ ручеекъ весело сверкалъ на солнцѣ. Зеленые холмики, точно блестками были усыпаны росой, — словно ангелы, горюя о покойникахъ, оросили ихъ могилы своими слезами. Дѣти забавлялись, играя въ прятки между могилками, и звонко хохотали. Между ними былъ и грудной ребенокгь. Малютка заснулъ, и они положили его на кучкѣ сухихъ листьевъ на свѣжей дѣтской могилкѣ. Недавно схороненный ребенокъ, вѣроятно, не разъ сидѣлъ въ кругу своихъ сверстниковъ и, хворый, кроткими глазами слѣдилъ за ихъ играми, такъ что дѣти не могли понять перемѣны, происшедшей съ нимъ.
Нелли подошла къ дѣтямъ и спросила: чья это могилка? Какой-то маленькій мальчикъ возразилъ, что это не могилка, а садикъ его братца. Онъ зеленѣе, чѣмъ другіе садики, и птички любятъ сюда прилетать, потому что братецъ всегда кормилъ ихъ. Сказавъ это, ребенокъ посмотрѣлъ на Нелли улыбаясь, сталъ на колѣни, прижался щечкой къ могилкѣ, потомъ вскочилъ на ноги и весело поскакалъ по дорожкѣ.
Нелли обогнула церковь, глядя вверхъ на ея старинную башню, и вышла черезъ калитку въ деревню. Съ ней поздоровался могильщикъ, стоявшій у своей двери, — опираясь на костылъ, онъ вышелъ изъ избы, чтобы хоть на порогѣ подышать свѣжимъ воздухомъ.
— Какъ вы себя чувствуете? вамъ сегодня лучше? спросила его дѣвочка.
— Благодареніе Богу, гораздо лучше, отвѣчалъ старикъ.
— Богъ дастъ, скоро и совсѣмъ поправитесь.
— Я надѣюсь. Только надо маленько запастись терпѣніемъ. Что же вы не войдете въ мою избу? милости просимъ. И старикъ заковылялъ впередъ, предупреждая свою гостью, что сейчасъ за порогомъ есть одна приступка, съ которой самъ онъ спустился съ большимъ трудомъ.
— У меня, какъ видите, только одна комната, говорилъ онъ, входя въ иэбу. — Есть еще одна наверху, да теперь ужъ мнѣ не подъ силу лазить по лѣстницамъ, такъ я никогда туда и не хожу. Впрочемъ, какъ лѣто настанетъ, я опять переберусь наверхъ.
Дѣвочка удивилась, что такой дряхлый, сѣдой старикъ, какъ онъ, да еще вдобавокъ занимающійся такимъ ремесломъ, могъ довѣрчиво говорить о будущемъ. Онъ замѣтилъ, что она посмотрѣла на его инструменты, висѣвшіе на стѣнѣ, и улыбнулся.
— Голову даю наотрѣзъ, что вы подумали: «вѣрно онъ всѣми этими инструментами копаетъ могилы».
— Да, точно; мнѣ это приходило въ голову. Только меня удивило, что у васъ ихъ такъ много.
— И немудрено, что много. Вѣдь я садовникъ. Я копаю землю и сажаю растенія для того, чтобы онѣ жили и развивались. Не всему тому, что мнѣ приходится закапывать, предназначено гнить и разрушаться. Видите вонъ тотъ заступъ, что посрединѣ?
— Какъ же, вижу, еще такой истертый, зазубренный.
— Вотъ имъ-то я и копаю могилы: онъ уже совсѣмъ истерся. Хоть мы здѣсь народъ здоровый — нечего сказать, — а все-таки ему пришлось достаточно поработать на своемъ вѣку. Если бы онъ могъ заговорить, онъ разсказалъ бы вамъ, сколько разъ меня съ нимъ, совершенно неожиданно, посылали на работу. Самъ-то я ужъ перезабылъ обо всемъ, — память стала плоха. Ну, да въ этомъ ничего нѣтъ новаго, поспѣшно прибавилъ онъ. — Такъ всегда было, такъ будетъ и впредь.
— У васъ же есть и другія занятія? Вы сажаете цвѣты, растенія…
— Даже и деревья. Только напрасно вы думаете, что эти два занятія могутъ быть совершенно раздѣлены въ умѣ, въ воспоминаніяхъ могильщика. Напримѣръ, кто нибудь изъ прихожанъ попросилъ меня посадить ему дерево. Само собою разумѣется, что это дерево всегда будетъ мнѣ напоминать о смерти его хозяина, если тотъ уже успѣлъ умереть. Вотъ я посмотрю на него, полюбуюсь, какое оно стало развѣсистое, тѣнистое, и начинаю припоминать, какимъ оно было тогда, когда хозяинъ его былъ еще живъ, а тутъ ужъ невольно вспоминаешь и о другой работѣ, которую пришлось справлять для этого человѣка, и тогда я почти безъ ошибки могу сказать, въ какомъ году и даже въ какомъ мѣсяцѣ я рылъ для него могилу.
— Однако, дерево можетъ вамъ напомнить и о тѣхъ кто еще живы, замѣтила дѣвочка.
— Да, на двадцать умершихъ можетъ быть и придется одинъ живой, какъ похоронишь и жену, и мужа, и родителей, и братьевъ, и сестеръ, и дѣтей, и друзей. Вотъ оттого-то мой заступъ такъ истерся. Лѣтомъ надо будетъ завести новый.
Опять дѣвочка съ удивленіемъ взглянула на старика: зачѣмъ, молъ, онъ подшучиваетъ надъ своею старостью и недугами; но старикъ говорилъ совершенно серьезно.
— А народъ, что! промолвилъ онъ послѣ минутнаго молчанія. — Развѣ онъ думаеть какъ слѣдуетъ объ этихъ вещахъ? Вотъ какъ покопаешь тутъ изъ года въ годъ землю, въ которой ничто не растетъ, а все, напротивъ, гніетъ, такъ и станешь объ этомъ думать. Вы уже были въ церкви?
— Нѣтъ, я сейчасъ туда иду.
— Такъ послушайте, что я вамъ скажу. Тамъ, подъ самой колокольней, есть глубокій-преглубокій колодезь. Лѣтъ сорокъ тому назадъ воды въ немъ было такъ много, что когда опускали въ колодезь ведро, то оно уже шлепалось въ воду, еле выходилъ изъ ворота узелъ, сдѣланный на веревкѣ. Но вода мало-по-малу убывала. Лѣтъ черезъ десять пришлось сдѣлать второй узелъ и распутывать веревку, потому что ведро все болталось безъ воды. Спустя слѣдующія десять лѣтъ сдѣлали третій узелъ, а потомъ колодезь и совсѣмъ высохъ, такъ что если теперь вы отпустите всю веревку до конца — даже руки истомятся, разворачивая ее — вы вдругъ услышите, какъ ведро брякнетъ о голую землю и звукъ этотъ раздастся такъ глубоко и далеко, что вы съ испугомъ отскакиваете отъ колодца: вамъ кажется, что вы сами въ него падаете.
— Ахъ, какъ должно быть страшно къ нему подходить, когда въ церкви темно!
Дѣвочка съ такимъ вниманіемъ слѣдила за разсказомъ старика, что ей представилось, будто она стоитъ у самаго колодца.
— А что это, какъ не могила? продолжалъ старикъ. — Всѣ наши прихожане отлично знаютъ всю эту исторію о колодцѣ, а развѣ кто нибудь изъ нихъ хоть разъ подумалъ о томъ, что когда молодость прошла, — силы у человѣка ослабѣваютъ и жизнь его подходить къ концу? Разумѣется, ни одна душа не подумаетъ объ этомъ.
— А вы сами очень стары? невольно вырвалось у Нелли.
— Нынѣшнимъ лѣтомъ мнѣ пойдетъ 80-й годъ.
— И вы все еще работаете, когда здоровы?
— Разумѣется. Вотъ посмотрите въ окно на мой садикъ. Я собственными руками разработалъ этотъ клочокъ земли. Черезъ годъ вѣтви такъ разростутся, что закроютъ отъ меня небо. А зимой у меня есть еще и другая работа.
Онъ отворилъ шкафчикъ, около котораго сидѣлъ, и вынулъ оттуда нѣсколько маленькихъ ящичковъ самой простой, грубой работы.
— Много есть господъ, которые любятъ старину — вотъ они и покупаютъ у меня эти бездѣлки въ воспоминаніе о нашей церкви и развалинахъ. Я ихъ дѣлаю изъ старыхъ дубовыхъ обломковъ, изъ остатковъ отъ гробовъ, сохранившихся подъ сводами. Вотъ посмотрите на этотъ ящичекъ: онъ даже скрѣпленъ по краямъ мѣдными пластинками, на которыхъ когда-то была надпись, да теперь ея ужъ не прочтешь. Въ это время года у меня ихъ остается немного, за то лѣтомъ всѣ полки будутъ ими уставлены.
Дѣвочка полюбовалась его работой, похвалила и ушла, удивляясь тому, что старикъ, извлекающій такое суровое нравоученіе изъ своихъ мрачныхъ занятій и всей своей обстановки, не примѣняетъ его къ собственной особѣ и, постоянно проповѣдуя о бренности человѣческой жизни, себя-то чуть ли не считаетъ безсмертнымъ. Но она была слишкомъ умна, чтобы не понять, что эта вѣчная надежда на будущее — драгоцѣнный даръ, вложенный самой природой въ душу человѣка, и что 80-ти лѣтній могильщикъ съ своими планами на будущее лѣто олицетворяетъ собою все человѣчество.
Съ такими-то мыслями Нелли подходила къ церкви. Она безъ всякаго труда отыскала ключъ отъ наружной двери, такъ какъ всѣ они были съ занумерованными ярлычками изъ пожелтѣвшаго отъ времени пергамента. Ключъ какъ-то глухо зазвенѣлъ въ замкѣ. Когда же она, переступивъ нерѣшительной ногой черезъ порогъ, затворила за собой дверь, въ храмѣ раздалось эхо, отъ котораго она вздрогнула.
Все въ жизни, какъ хорошее, такъ и дурное, дѣйствуетъ на насъ главнымъ образомъ въ силу контраста. Уже деревенская тишина, сама по себѣ, произвела глубокое впечатлѣніе на дѣвочку послѣ ея тревожныхъ тягостныхъ скитаній по многолюднымъ, шумнымъ городамъ и ужаснымъ дорогамъ. Можно-жъ себѣ представить, какъ она была потрясена безмолвіемъ стариннаго храма, когда очутилась въ немъ совершенно одна. Здѣсь и свѣтъ-то, пробивавшійся сквозь глубокія окна, казался старымъ и сѣроватымъ, а въ затхломъ воздухѣ, отдѣлявшемся отъ стѣнъ, арокъ и колоннъ, словно пропитанныхъ дыханіемъ минувшихъ вѣковъ, какъ будто носились частички разложенія, очищенныя временемъ отъ самыхъ острыхъ, ѣдкихъ атомовъ; и плиты на полу, когда-то носившія слѣды многихъ тысячъ ногъ, — слѣды давнымъ давно исчезнувшіе — были разбиты и искрошены; балки сгнили, своды осѣли, стѣны разваливались; на великолѣпныхъ гробницахъ не осталось ни одной надписи; словомъ все — и мраморъ, и камень, и желѣзо, и дерево, и прахъ, — все здѣсь служило знаменіемъ разрушенія: всѣ произведенія рукъ человѣческихъ, какъ самыя лучшія, изящныя, великолѣпныя, такъ и самыя плохія, простыя, ничтожныя, все, что сдѣлано людьми или сотворено Богомъ, все здѣсь было подведено подъ одинъ общій уровень.
Въ одномъ углу церкви когда-то существовала часовня, называвшаяся баронской; но и до сихъ поръ тамъ стояли каменныя гробницы, на которыхъ были изображены рыцари, распростертые во всю длину съ сложенными на груди руками, съ скрещенными ногами; крестоносцы лежали въ полномъ вооруженіи, съ которымъ они не разставались при жизни. Доспѣхи нѣкоторыхъ рыцарей висѣли тутъ же на стѣнѣ, качаясь на ржавыхъ крючкахъ; хотя они были разбиты и изломаны, но еще сохранили своей прежній видъ. Такъ жестокія дѣла людскія переживаютъ тѣхъ, кто ихъ совершилъ: кровопролитныя войны долго еще оставляютъ послѣ себя печальные слѣды, тогда какъ виновники ихъ давно уже обратились въ прахъ.
Дѣвочка присѣла въ часовнѣ. Ей мнилось, что здѣсь, среди этихъ неподвижныхъ фигуръ, вѣетъ особенной тишиной. Она съ какимъ-то страхомъ, но вмѣстѣ и съ наслажденіемъ оглянулась кругомъ — она чувствовала, что здѣсь обрѣтетъ и успокоеніе, и счастіе. Взявъ съ полки библію, она принялась читать, потомъ отложила книгу въ сторону и задумалась о будущей веснѣ, о лѣтѣ; и вотъ въ ея воображеніи представляются картины прелестнаго лѣтняго дня: на дворѣ птички заливаются пѣснями и воздухъ благоухаетъ отъ распустившихся цвѣтовъ; солнце, пробравшись сквозь густую листву деревьевъ, осѣняющихъ окна храма, освѣщаетъ косыми лучами эти спящія фигуры и рисуетъ на полу причудливые узоры; легкій вѣтерокъ прокрадывается въ отворенную дверь и играетъ изорванными въ клочья древними знаменами. Правда, все здѣсь наводить на мысль о смерти. Но что-жъ изъ этого? одни поколѣнія смѣнятъ другія, а здѣсь все будетъ по-старому: каждую весну будетъ по-прежнему раздаваться пѣніе птицъ и шелестъ вѣтерка и солнце будетъ также радостно свѣтить. Легко, должно быть, спать непробуднымъ сномъ среди подобной обстановки!
Она встала и медленными шагами удалилась изъ часовни, поминутно оборачиваясь назадъ. Подойдя къ низенькой двери, ведшей на колокольню, она отворила ее и поднялась по витой лѣстницѣ. Ее окутывалъ непроницаемый мракъ: свѣтъ виднѣлся лишь внизу лѣстницы, да высоко надъ головой блестѣли запыленные колокола. Добравшись до верху, она чуть не вскрикнула отъ восторга: такая чудная свѣтлая картина внезапно представилась ея глазамъ. Далеко по обѣ стороны простарались зеленые поля и лѣса, сливаясь на горизонтѣ съ голубымъ. небомъ. На лугахъ пасся скотъ; кое-гдѣ, словно изъ-подъ зеленой муравы, вился дымокъ; дѣти по-прежнему рѣзвились внизу, — все дышало прелестью и счастьемъ. Точно это былъ переходъ отъ смерти къ жизни. Здѣсь она чувствовала себя ближе къ небу.
Когда она вышла изъ церкви, дѣтей уже не было на могилкахъ. Проходя мимо школы, она услышала дѣтскіе шумливые голоса — учитель уже вступилъ въ свою должность и въ это утро начались занятія. Шумъ все увеличивался и наконецъ мальчуганы высыпали изъ школы и съ веселымъ крикомъ, рѣзвясь, раэбѣжались въ разныя стороны.
— Какъ я рада, что они не минуютъ церковь, подумала Нелли и остановилась на минуту: стала представлять себѣ, какъ ихъ голоса будутъ раздаваться въ храмѣ, постепенно замирая вдали.
Въ этотъ день она еще два раза побывала въ храмѣ, сидѣла на той же скамеечкѣ, читала ту же книгу и думала тѣ же думы. Уже смерклось и ночная тѣнь, спустившись въ церковь, придала ей еще болѣе торжественный видъ, а дѣвочка все сидѣла, точно прикованная къ мѣсту: ей не было страшно въ церкви и, пожалуй, она осталась бы въ ней на всю ночь, если бы ея не хватились дома и не пришли за ней. Она была блѣдна, но казалась совершенно довольной и счастливой. Когда-же, разставаясь передъ сномъ, учитель, по обыкновенію, поцѣловалъ ее въ щеку, ему почудилось, что на его лицо капнула слеза.