Между разнообразными занятіями баккалавра было одно, которое служило ему неизсякаемымъ источникомъ наслажденія: онъ писалъ исторію старой церкви, которой онъ гордился, какъ достопримѣчательностью прихода. Лѣтомъ онъ изучалъ памятники въ самомъ храмѣ, а въ зимніе вечера, сидя у камина, раабиралъ свои замѣтки и прибавлялъ новые легенды и разсказы къ написаннымъ прежде.
Онъ вовсе не принадлежалъ къ числу тѣхъ положительныхъ, непреклонныхъ умовъ, которые находятъ, что истина должна быть безъ всякихъ прикрасъ, что ее слѣдуетъ очищать отъ всѣхъ наносныхъ фантастическихъ покрововъ, въ которые ее облекаетъ время и досужая фантазія — эти прикрасы, скажемъ мы, часто придаютъ ей особенную прелесть и еще больше возбуждаютъ желаніе ее изслѣдовать. Напротивъ, онъ любилъ видѣть эту богиню разукрашенною гирляндами изъ простыхъ дикихъ цвѣтовъ, которые преданіе сплетаетъ для нея и которые часто бываютъ свѣжѣе цвѣтовъ взращенныхъ. Поэтому онъ лишь слегка прикасался къ воздушнымъ памятникамъ и ничто не заставило бы его уничтожить хоть одну легенду, въ которой говорилось о какомъ нибудь хорошемъ, гуманномъ поступкѣ. Такъ, напримѣръ, возникъ споръ объ одномъ старинномъ гробѣ, высѣченномъ изъ грубаго камня. Издавна предполагалось, что въ этомъ гробу покоятся останки нѣкоего барона, который, разоривъ своими набѣгами массу народа въ чужихъ краяхъ, вволю изрубивъ и ограбивъ людей, вернулся домой, гдѣ и умеръ, каясь и сокрушаясь о своихъ грѣхахъ. Въ послѣднее время архѣологи стали оспаривать достовѣрность этой легенды на томъ де основаніи, что сказанный баронъ, — какъ имъ хорошо извѣстно, — умеръ въ сраженіи, съ проклятіемъ на устахъ. Баккалавръ всѣми силами поддерживалъ преданіе, гласившее, будто баронъ раскаялся въ своихъ злодѣяніяхъ и, желая замолить свои грѣхи, творилъ милостыню щедрой рукой. Стало быть, утверждалъ баккалавръ, нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что онъ попалъ въ царствіе небесное. Тѣ же археологи отвергали другое, давно установившееся преданіе, будто въ потайномъ склепѣ похороненъ прахъ одной старушки-дамы, которую, по повелѣнію блаженной памяти королевы Елизаветы, повѣсили, четвертовали и волочили по улицамъ города за то, что она оказала помощь нѣкоему священнику, упавшему отъ голода и жажды, безъ чувствъ у ея порога. Баккалавръ горячо ратовалъ за это преданіе, стараясь убѣдить каждаго въ томъ, что церковь ихъ, дѣйствительно, была удостоена этой чести, что истерзанные члены несчастной женщины были собраны ночью у четырехъ городскихъ вороть, привезены въ ихъ церковь и тамъ погребены. И тутъ онъ обыкновенно прибавлялъ — онъ бывалъ очень возбужденъ, когда ему приходилось говорить объ этихъ истязаніяхъ — что славы заслуживаетъ не жестокая королева Елизавета, а ея ничтожнѣйшая подданная, оказавшаяся такой гуманной и сердечной женщиной. Когда же ученые стали выражать сомнѣніе насчетъ того, что будто бы у дверей храма, подъ простой плитой, былъ похороненъ скряга, лишившій наслѣдства единственнаго ребенка и завѣщавшій все свое имущество церкви для того, чтобы по немъ часто треэвонили въ колокола, — онъ охотно присоединился къ ихъ мнѣнію, вполнѣ соглашаясь, съ ними, что такого покойника у нихъ въ церкви не было. Словомъ, онъ бы желалъ, чтобы каждый памятникъ, каждая надпись говорила лишь о благородныхъ дѣяніяхъ, достойныхъ перейти въ потомство, остальныя же онъ готовъ былъ игнорировать, Пусть, молъ, они будутъ глубоко, глубоко зарыты — хотя бы въ этой-же самой церкви, — лишь бы никогда ужъ не всплывали на свѣтъ Божій.
Вотъ этотъ-то добрѣйшій, но и своеобразнѣйшій человѣкъ руководилъ дѣвочкой на первыхъ порахъ при вступленіи ея въ должность привратницы церкви. Мы уже видѣли, какое глубокое впечатлѣніе произвелъ на нее древній храмъ своимъ великолѣпнымъ безмолвіемъ среди чудной оживленной природы. Онъ представлялся ей олицетвореніемъ старости, окруженной вѣчно возрождающеюся юностью. Послѣ же разсказовъ баккалавра, этотъ храмъ казался ей какимъ-то особеннымъ міромъ, мѣстомъ успокоенія, недоступнымъ для горя, чуждымъ всего грѣховнаго.
Посвятивъ ее въ исторію всѣхъ гробницъ, находившихся въ церкви, баккалавръ повелъ ее внизъ, въ подвалъ, бывшій когда-то склепомъ, гдѣ, по его словамъ, въ былыя времена не разъ ночью совершалась служба: зажигали лампочки, висѣвшія у потолка, кадили благовоннымъ ладаномъ, и среди пышной обстановки — мантіи блестѣли серебромъ и золотомъ, стѣны пестрѣли картинами, одежды изъ дорогихъ тканей, усыпанныя драгоцѣнными каменьями, сверкали разноцвѣтными огнями — подъ низкими сводами склепа раздавалось пѣніе старческихъ голосовъ, и колѣнопреклоненные монахи молились, перебирая четки. Возвратившись въ церковь, онъ указалъ ей на самомъ верху низенькіе хоры, по которымъ, бывало, монахини скользили, какъ тѣни — трудно было на такомъ далекомъ разстояніи уловить ихъ мрачный обликъ — кое-когда останавливаясь, чтобы прислушаться къ молитвѣ. Онъ объяснилъ ей значеніе рыцарскихъ доспѣховъ, шлема, щита, желѣзныхъ перчатокъ, висѣвшихъ на стѣнѣ часовни, — разсказалъ, какъ воины употребляли огромные мечи о двухъ рукояткахъ, какъ они убивали людей желѣзными палицами. Все, что онъ ей говорилъ, она хранила, какъ драгоцѣнность, въ своей памяти и иногда, просыпаясь ночью отъ сновъ, навѣянныхъ этими разсказами, она вставала съ постели и спѣшила къ окну посмотрѣть на темную церковь: ей казалось, что она увидитъ освѣщенныя окна храма и что вѣтеръ донесетъ до нея звуки органа и пѣніе человѣческихъ голосовъ.
Старый могильщикъ скоро оправился послѣ болѣзни и сталъ выходить изъ дома, но онъ еще не могъ работать: когда пришлось копать новую могилу, позвали другого старика, а онъ пришелъ только посмотрѣть, хорошо ли тотъ работаетъ. Нелли часто встрѣчалась съ нимъ, и отъ него слышала много разныхъ разностей, но совсѣмъ въ другомъ родѣ. Въ этотъ день онъ былъ особенно говорливъ. Сначала Нелли разговаривала съ нимъ стоя, а затѣмъ присѣла и, повернувъ къ нему свое задумчивое личико, внимательно слушала его разсказы.
Старикъ, замѣнившій его въ этотъ день, былъ немного старше его годами, но гораздо бодрѣе и крѣпче его. Къ несчастью, онъ былъ глухъ: поэтому могильщикъ считалъ своимъ долгомъ, дѣлая ему замѣчанія по поводу его работы, напоминать ему всякій разъ о его немощахъ: «куда, молъ, тебѣ, грѣшному, со мной сравниться!» а самъ онъ часовъ шесть ковылялъ бы одну милю, если бы ему пришлось отлучиться куда нибудь изъ деревни.
— Какъ грустно, что вы опять занимаетесь такимъ дѣломъ! промолвила дѣвочка, подходя къ нимъ. — Я не слышала, чтобы кто нибудь умеръ у насъ въ деревнѣ.
— Покойница жила мили за три отсюда, объяснилъ могильщикъ.
— А что, она была молода?
— Д-да; я думаю ей было не больше, какъ 64 года. Давидъ, ей было больше чѣмъ 64 года, али нѣтъ?
Давидъ въ это время усердно копалъ и не слышалъ вопроса. Могильщикъ не могъ достать до него клюкой, а подняться на ноги ему было трудно безъ посторонней помощи: онъ швырнулъ въ него маленькимъ комкомъ земли и попалъ прямо въ красный ночной колпакъ, который былъ у него на головѣ.
— Въ чемъ дѣло? спросилъ Давидъ, поднимая голову.
— Сколько лѣтъ было Бекки Морганъ? спросилъ могильщикъ.
— Бекки Морганъ?
— Да, Бекки Морганъ, повторилъ могильщикъ и прибавилъ не то сострадательнымъ, не то раздражительнымъ тономъ — ты, Дэви, становишься глухъ, очень глухъ.
Старикъ, не разслышавшій этого замѣчанія, пріостановилъ свою работу и сталъ соображать, очищая заступъ кусочкомъ аспидной доски, которую для этого и принесъ, отъ приставшей къ нему земли, а вмѣстѣ съ ней, Богъ знаетъ, можетъ быть и отъ праха нѣсколькихъ такихъ же Бэкки Морганъ, какъ та, для которой онъ рылъ могилу.
— Постойте, дайте вспомнить; я, кажись, вчера ночью видѣлъ, какъ записывали на гробу ея лѣта… Чуть ли не 79?
— Нѣтъ, не можетъ быть.
— Нѣтъ такъ, стоялъ на своемъ старикъ;- я еще подумалъ: она почти что наша ровесница, добавилъ онъ вздохнувъ. — Да, да, 79.
— Да такъ ли, Дэви, не ошибаешься ли ты? говорилъ тотъ, волнуясь.
— Что такое? повтори, я не слышу.
— Господи Боже мой, какой же онъ глухой, жалобно простоналъ могильщикъ. — Ты навѣрно знаешь, что 79? крикнулъ онъ.
— Навѣрно. Да что-жъ тутъ удивительнаго?
— Какъ онъ въ самомъ дѣлѣ глухъ! Мнѣ кажется, что онъ даже поглупѣлъ отъ старости, разсуждалъ про себя могильщикъ.
Дѣвочка удивилась, откуда это онъ взялъ: тотъ вовсе не казался глупѣе его и, вдобавокъ, былъ гораздо крѣпче его и сильнѣе. Но такъ какъ разговоръ между обоими стариками на минуту прервался, она тутъ же и забыла о его несправедливомъ замѣчаніи и снова обратилась къ нему съ вопросомъ:
— Вы мнѣ говорили, что занимаетесь также и садоводствомъ; а здѣсь вы сажаете деревья?
— Гдѣ, на кладбищѣ? Нѣтъ, здѣсь я ничего не сажаю.
— Я вцдѣла тутъ много цвѣтовъ и кустарниковъ, вонъ тамъ, напримѣръ. Я думала, что это вы ихъ посадили, хотя, надо правду сказать, они плохо идутъ.
— Они растутъ, какъ Богъ велитъ, а Богъ велитъ, чтобы они плохо росли, произнесъ старикъ.
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
— А вотъ что. Эти кусты посажены на могилахъ преданными друзьями умершихъ.
— Я такъ и думала, воскликнула дввочка. — Какъ хорошо люди дѣлаютъ, что сажаютъ цвѣты на могилахъ!
— Подойдите, послушайте, что я вамъ дальше скажу. Посмотрите-ка на эти цвѣты. Видите, какъ они опустили головки: у нихъ совсѣмъ нѣтъ силы, они завяли. А почему это, какъ вы думаете?
— Не знаю, отвѣчала дѣвочка въ недоумѣніи.
— Потому что объ умершемъ очень скоро забываютъ Въ первое время друзья чуть не по три раза въ день приходятъ на могилку. Но этого усердія хватаеть не надолго: посѣщенія становятся все рѣже и рѣже: вмѣсто одного раза въ день, они уже навѣщають могилу разъ въ мѣсяцъ, затѣмъ разъ въ годь и наконецъ совсѣмъ не являются. Поэтому-то и цвѣты здись такъ плохо растутъ; бываетъ такъ, что самый нѣжный лѣтній цвѣтокъ ихъ переживаетъ.
— Какъ это грустно, однако, замѣтила дѣвочка.
— Вотъ то же самое говорятъ и господа, что пріѣзжаютъ осматривать нашу церковь и кладбище. «У васъ, говорятъ, хорошій обычай сажать растенія на могилкахъ, только жаль, что всѣ они такія несчастныя, — либо завяли, либо посохли», а я на это имъ обыкновенно говорю:- извините, молъ, господа, а мнѣ кажется, что это хорошій признакъ; значитъ, молъ, люди живутъ счастливо и думаютъ только о весельѣ. Да оно дѣйствительно такъ и есть. Это въ натурѣ человѣка.
— А, можетъ быть, друзья или родные, оплакивающіе умершихъ, днемъ смотрять на голубое небо, а ночью на звѣзды, и думаютъ, что ихъ дорогой покойникъ находится тамъ, а не въ могилѣ, промолвйла дѣвочка своимъ серьезнымъ голосомъ.
— А можетъ быть, кто его знаетъ? съ волненіемъ произнесъ старикъ.
— Ну все равно, дѣйствительно ли это такъ, или нѣтъ, а я займусь этими растеніями, подумала дѣвочка, — это будетъ мой садъ. Ничего дурного не выйдетъ, если я стану ихъ поливать каждый день; мнѣ же это доставигь удовольствіе.
Могильщикъ, конечно, не замѣтилъ, какъ зардѣлись на минуту ея щеки и отуманились глаза. Онъ опять окликнулъ Давида. Ясно было, что вопросъ о лѣтахъ Бэкки Морганъ очень его безпокоилъ. Для Нелли это безпокойство было непонятно.
Три раза надо было окликнуть глухого старика, чтобы онъ услышалъ. Но вотъ онъ облокотился на заступъ и приставилъ руку къ уху:
— Ты меня звалъ? спросилъ онъ.
— Я все думаю о ней, Дэви, и онъ указалъ на могилу. — Мнѣ кажется, что она была старше насъ обоихъ.
— 79. И старикъ съ грустью покачалъ головой. — Я тебѣ говорю, что видѣлъ собственными глазами цифру 79.
— Видѣлъ! повторилъ тотъ. — Да развѣ ты не знаешь, Дэви, что женщины никогда не говорятъ своихъ настоящихъ лѣтъ.
— Это правда, согласился старикъ и глаза его внезапно сверкнули;- можетъ быть, она и старше насъ.
— А я такъ увѣренъ, что старше. Вспомни только, какой старухой она выглядывала: мы съ тобой казались мальчиками передъ ней.
— Это правда, это правда. Она выглядывала совсѣмъ старухой, повторялъ тотъ.
— Ты только вспомни, съ которыхъ поръ она выглядывала такой старухой! такъ можетъ ли быть, чтобы ей было всего 79 лѣтъ, столько же сколько и намъ. съ тобой.
— Да; она, по крайней мѣрѣ, лѣтъ на пять была старше насъ, кричалъ глухой.
— Лѣтъ на пять! Что ты, что ты! На десять, вотъ это вѣрно. Ей было добрыхъ 89 лѣтъ! Теперь я припоминаю, когда умерла ея дочь. Такъ, такъ! Ей навѣрно 89, а все-таки хотѣлось, чтобы ее считали десятью годами моложе насъ. О, суета суетъ!
Глухой старикъ не отставалъ отъ своего товарища и оба они еще долго распространялись на эту благодарную тему и приводили массу доказательствъ — по ихъ мнѣнію вѣскихъ, но въ сущности весьма сомнительныхъ, что старухѣ ужъ не 89 лѣтъ, какъ они было утверждали, а чуть не всѣ сто. Когда они, наконецъ, къ обоюдному удовольствію рѣшили этотъ вопросъ, могильщикъ съ помощью товарища поднялся съ своего мѣста.
— Здѣсь сидѣть сыро, а мнѣ надо беречься до лѣта, сказалъ онъ, собираясь уходогь.
— Что такое? спросилъ Давидъ.
— Ну да и глухъ же онъ, бѣдняга! До свиданія, сказалъ онъ дѣвочкѣ и заковылялъ домой.
— Ахъ, Боже мой! Какъ онъ сдался! Совсѣмъ становится старикомъ, замѣтилъ глухой, глядя ему вслѣдъ.
И они разстались, каждый при своемъ мйѣніи: товарищъ-де куда какъ слабѣе и хилѣе его самого, и вполнѣ успокоенные своей выдумкой относительно возраста Бэкки Морганъ, смерть которой уже не должна была ихъ пугать. «У нихъ, молъ, еще цѣлыхъ 10 лѣтъ впереди!»
Дѣвочка постояла еще немного, поглядѣла на глухого старика, — тотъ, выбрасывая землю лопатой и поминутно останавливаясь, чтобы откашляться или перевести духъ, не переставалъ бормотать про себя съ видимымъ самодовольствомъ, что «могильщикъ крѣпко, крѣпко постарѣлъ», — и пошла, задумавшись, прочь. Проходя по кладбищу, она совершенно неожиданно набрела на учителя, грѣвшагося на солнышкѣ — онъ сидѣлъ на зеленой могилкѣ съ книгой въ рукахъ.
— Вы здѣсь, Нелли! обрадовался онъ и закрылъ книгу, — Какъ хорошо, что вы вышли на чистый воздухъ, а то я ужъ боялся, что вы опять сидите въ церкви.
— Почему же вы боитесь? Развѣ тамъ не хорошо? спрашивала дѣвочка, садясь подлѣ него.
— Нѣтъ, нѣтъ; я этого не говорю. Мнѣ только хотѣлось бы, чтобъ вы иной разъ были повеселѣе. Отчего вы качаете головой и такъ грустно улыбаетесь?
— Вовсе не грустно. Если бы вы знали, какъ у меня легко на сердцѣ, вы бы этого не говорили. Не глядите же на меня съ такимъ состраданіемъ, какъ будто у меня и въ самомъ дѣлѣ горе на душѣ. Нѣтъ, кажется, въ мірѣ человѣка, который былъ бы счастливѣе меня въ настоящее время.
И она съ чувствомъ нѣжной, глубокой признательности ваяла его руку и сжала ее своими обѣими маленькими ручками.
— Все отъ Бога! промолвила она послѣ нѣкотораго молчанія.
— Что такое все?
— Все, что вокругъ насъ, отвѣчала она. — Ну, а теперь, кто изъ насъ груститъ? Вы или я? Я, какъ видите, улыбаюсь.
— И я улыбаюсь, молвилъ учитель;- вотъ посмотрите, какъ часто мы будемъ улыбаться на этомъ самомъ мѣстѣ. Нелли, вы съ кѣмъ нибудь сейчасъ разговаривали?
— Да, разговаривала.
— И, вѣроятно, о чемъ нибудь такомъ, что навѣяло на васъ грусть?
Дѣвочка молчала.
— Скажите мнѣ, милая Нелли, о чемъ шла рѣчь? нѣжно допытывался учитель.
— Мнѣ, просто, больно видѣть, да мнѣ больно видѣть, какъ мало заботятся объ умершихъ, какъ скоро о нихъ забываютъ, проговорила дѣвочка, заливаясь слезами.
— Такъ вы думаете, — учителъ замѣтилъ, какимъ взглядомъ она окинула сосѣднія могилки, — что если могилу никто не навѣщаетъ, если посаженное около нея деревцо засохло, цвѣты завяли, такъ это значитъ, что о покойномъ никто не думаетъ, что о немъ забыли? A развѣ нѣтъ иного, болѣе благотворнаго способа поддерживать память о покойникѣ? Кто знаетъ, можетъ бытъ эти самыя могилы, какъ ни кажутся онѣ заброшенными, были главнымъ стимуломъ гдѣ нибудь нынѣ совершающихся великихъ и прекрасныхъ подвиговъ, источникомъ, давшимъ жизнь гуманнѣйшимъ воззрѣніямъ.
— Не говорите больше, не говорите, торопливо перебила его дѣвочка. — Я все знаю, я все понимаю. И какъ могла я это думать, имѣя такой примѣръ на глазахъ?
— Ничто истинно прекрасное, безгрѣшное не умираетъ безслѣдно и не забывается, продолжалъ учитель. — Мы должны или этому вѣрить, или ничему не вѣрить. Младенецъ, умирающій въ колыбелькѣ, продолжаеть жить въ душѣ оставшихся на землѣ, обожающихъ его родителей и наводитъ ихъ на лучшія, возвышеннѣйшія мысли, и такимъ образомъ онъ также участвуетъ въ искупленіи міра, хотя бы прахъ его былъ сожженъ на кострѣ или опущенъ на дно морское. Нѣтъ ангела въ сонмѣ небесномъ, который не имѣлъ бы божественнаго вліянія на близкихъ ему людей, остающихся на землѣ. Если бы можно было прослѣдить благороднѣйшіе человѣческіе поступки до источника, ихъ породившаго, сама смерть представилась бы намъ прекрасной. Сколько подвиговъ милосердія и самоотверженія, сколько чистыхъ, святыхъ привязанностей было внушено дорогими сердцу могилами!
— Да, да, это истина, и никто не въ состояніи проникнуться ею до такой степени, какъ я, воскресившая собою для васъ вашего умершаго любимца, промолвила дѣвочка. — Если бы вы знали, милый, дорогой другъ мой, какъ вы меня утѣшили!
Учитель не могъ ничего отвѣтить, такъ переполнено было его сердце. Онъ сидѣлъ молча, любовно наклонившись надъ Нелли, когда къ нимъ подошелъ дѣдушка.
Не успѣли они обмѣняться нѣсколькими фразами, какъ зазвенѣлъ колоколъ, призывавшій мальчиковъ въ школу, и учитель ушелъ на урокъ.
— Какой добрый, славный человѣкъ, восхищался старикъ, провожая его глазами, — ужъ отъ него-то, кромѣ добра, мы ничего не увидимъ. Наконецъ-то мы добрались до такого мѣста, гдѣ намъ можно жить совершенно покойно! Не правда ли, Нелли, мы отсюда ншсуда не уйдемъ?
Дѣвочка улыбнулась и покачала головой.
— Ей надо отдохнуть немножко, говорилъ старикъ, ласково гладя ее по щечкѣ;- слишкомъ, слишкомъ блѣдненькія щечки; не такія, какъ были прежде.
— Когда это прежде? спросила дѣвочка.
— Ба! въ самомъ дѣлѣ, сколько времени прошло съ тѣхъ поръ? встрепенулся было старикъ;- посчитаемъ-ка по пальцамъ, сколько недѣль тому назадъ? А впрочемъ, Богъ съ ними, лучше объ этомъ не вспоминать.
— Гораздо лучше, милый дѣдушка! Постараемся совсѣмъ забыть о прошломъ, какъ о непріятномъ снѣ, который былъ, да и прошелъ.
— Тсс! И старикъ торопливо замахалъ рукой, глядя черезъ плечо. — Ни слова! ни о томъ снѣ, ни о бѣдствіяхъ, которыя мы изъ-за него вынесли. Здѣсь не можетъ быть сновъ, они не смѣютъ приближаться къ такимъ мирнымъ мѣстамъ. Надо отгонять отъ себя подобныя мысли, иначе онѣ будутъ насъ преслѣдовать. Впалые глаза, втянувшіяся щеки — холодъ, голодъ, мокрота и, хуже всего, тѣ ужасы… мы должны забыть обо всемъ этомъ, если только хотимъ жить покойно.
— Господи! Благодарю Тебя за эту перемѣну въ дѣдушкѣ, мысленно помолилась дѣвочка.
— Я буду терпѣливъ, послушенъ; я буду очень тебѣ благодаренъ, если ты меня оставишь здѣсь. Только ты не прячься отъ меня, милая Нелли. Боже сохрани, если ты вздумаешь тайкомъ уйти оть меня! Позволь мнѣ, родная, быть всегда около тебя; право же, я сдержу свое слово.
— Мнѣ уйти тайкомъ отъ васъ, это была бы хорошая шутка, нечего сказать! — Чтобы успокоить старика, дѣвочка старалась казаться веселой. — Знаете ли что, дѣдушка? Мы вотъ устроимъ себѣ садикъ — славное мѣсто, не правда ли? и будемъ съ завтрашняго дня работать здѣсь съ вами.
— Вотъ отличная мысль пришла тебѣ въ голову! Смотри же, Нелличка, завтра же и начнемъ.
Надо было видѣть, съ какимъ наслажденіемъ онъ принялся за дѣло на слѣдующій день. Могилки, у которыхъ они работали, не возбуждали въ немъ ни единой мрачной мысяи. Они выпололи сорныя травы, подчистили кустарники, сравняли дернъ и вымели опавшіе листья. Въ самомъ разгарѣ работы Нелли увидѣла, случайно поднявъ голову, что неподалеку, на изгороди, сидитъ баккалавръ и молча слѣдитъ за ними.
— Хорошее дѣло вы затѣяли, сказалъ онъ, отвѣчая на поклонъ Нелли, — Неужели вы все это сдѣлали нынче утромъ?
— Это сущая бездѣлица въ сравненіи съ тѣмъ, что мы собираемся сдѣлать, отвѣчала дѣвочка, опустивъ глаза.
— Ну что-жъ! Помогай вамъ Богъ! А скажите пожалуйста, вы хотите расчистить только дѣтскія могилки? спросилъ баккалавръ.
— Въ свое время дойдемъ и до другихъ, тихо проговорила дѣвочка, отвернувшись въ сторону.
Не знаю, съ умысломъ ли она выбрала это мѣсто, или случайно, — можетъ быть, ее привлекла къ этимъ могилкамъ ея естественная симпатія къ дѣтямъ, — но это само по себѣ незначительное обстоятельство, на которое старикъ сначала не обратилъ вниманія, теперь поразило его. Онъ безпокойно оглянулся на могилки, потомъ посмотрѣлъ на дѣвочку, притянулъ ее къ себѣ, прижалъ къ сердцу и сталъ просить, чтобъ она отдохнула. Казалось, что-то давно забытое зашевелилось у него въ мозгу и эта безпокойная мысль не исчезла тотчасъ же, какъ бывало съ нимъ прежде и въ болѣе серьезныхъ случаяхъ, но назойливо возвращалось къ нему и въ этогь день, и въ слѣдующіе дни. Какъ-то разъ, когда они, по обыкновенію, вмѣстѣ работали, дѣвочка замѣтила, что онъ все оборачивается и тревожно смотригь на нее — либо его томило какое-то неразрѣшимое сомнѣніе, либо онъ силился сосредоточить разсѣянныя мысли, — и попросила его сказать, что его безпокоитъ. «Нѣтъ, нѣтъ, ничего», отговаривался старикъ и тутъ же положилъ къ себѣ на руки ея головку и сталъ гладить ее по прелестной щечкѣ, приговаривая, что теперь, молъ, она съ каждымъ днемъ становится крѣпче и здоровѣе и что скоро, скоро она уже будетъ женщиной.