XV

Вотъ до чего дошло

Брадлей Гедстонъ, какъ утопающій за соломинку, уцѣпился за послѣдній свой шансъ — за то единственное свиданіе съ Лиззи Гексамъ, которое ему еще предстояло. Когда онъ просилъ ее объ этомъ свиданіи, онъ былъ подъ властью чувства, близкаго къ отчаянію, и это чувство не покидало его съ того дня. Вскорѣ послѣ его разговора съ Роксмитомъ, они, вдвоемъ съ Чарли Гексамомъ (и, разумѣется, не безъ вѣдома миссъ Пичеръ), въ одинъ прохладный сѣренькій вечерокъ отправились на это безнадежное свиданіе.

— А вы замѣтили, Гексамъ, что эта кукольная швея не благоволитъ къ намъ съ вами, — сказалъ Брадлей.

— Этакій противный уродецъ! И предерзкая дѣвченка при этомъ. Я боялся, какъ бы она не выкинула какую-нибудь изъ своихъ всегдашнихъ штукъ и не помѣшала нашему дѣлу, потому и сказалъ, что лучше идти прямо въ Сити и тамъ дождаться сестры.

— Да, да, я и самъ это думалъ, — проговорилъ Брадлей, натягивая на ходу перчатки на свои жилистыя руки.

— Ужъ кромѣ сестры моей никто бы не откопалъ себѣ такой несуразной подруги, — продолжалъ Чарли. — И все это изъ за какихъ-то смѣшныхъ фантазій. Ей, видите ли, непремѣнно надо кому-нибудь принести себя въ жертву. Что то въ этомъ родѣ она и говорила въ тотъ вечеръ, когда мы были у нея.

— Но почему же она должна приносить себя въ жертву этой швеѣ? — спросилъ Брадлей.

— Вотъ то-то и есть! Это одна изъ ея романтическихъ идей, — воскликнулъ мальчикъ, краснѣя отъ досады, — я пробовалъ ее урезонить, но напрасно. Ну, все равно: лишь бы намъ удалось добиться чего-нибудь путнаго сегодня, остальное придетъ само собой.

— Вы все еще увлекаетесь надеждами, Гексамъ?

— Да помилуйте, мистеръ Гедстонъ, вѣдь все на нашей сторонѣ.

«Кромѣ вашей сестры, можетъ быть», подумалъ Брадлей. Онъ это только съ горечью подумалъ, но ничего не сказалъ.

— Все рѣшительно на нашей сторонѣ,- повторилъ мальчикъ съ ребяческой самоувѣренностью: — солидное положеніе, завидное родство для меня, здравый смыслъ, — все!

— Я знаю, ваша сестра всегда была любящей сестрой, — сказалъ Брадлей, пытаясь удержаться хоть на этомъ низкомъ уровнѣ надежды.

— Конечно, мистеръ Гедстонъ; я имѣю большое вліяніе на нее. И теперь, когда вы почтили меня нашимъ довѣріемъ, когда вы первый заговорили со мною объ этомъ, я не могу не твердить: на нашей сторонѣ все.

А бѣдный Брадлей опять подумалъ горько: «Кромѣ вашей сестры, можетъ быть».

Сѣрый пыльный вечеръ въ лондонскомъ Сити мало способствуетъ расцвѣту надеждъ. Запертые магазины и конторы носятъ на себѣ какой-то отпечатокъ смерти, а наша національная цвѣтобоязнь придаетъ всему траурный видъ. Колокольни и шпицы стиснутыхъ домами церквей, темные, мутные, какъ само небо, какъ будто придавившее ихъ, не представляютъ ничего отраднаго среди общаго унынія. Солнечные часы на церковной стѣнѣ съ ихъ безполезной черной тѣнью, точно обанкрутились въ своемъ предпріятіи и навѣки прекратили платежи. Меланхолическіе челядинцы ближайшихъ домовъ толкутся на улицахъ, словно разбредшееся стадо, сметаютъ меланхолическія кучки сора въ канавы; а другіе меланхолическіе люди, тоже какъ стадо, копаются въ этихъ кучкахъ, выискивая что-нибудь годное на продажу.

Такимъ-то хмурымъ, непривѣтливымъ вечеромъ, когда густая пыль лондонскаго Сити въѣдается вамъ въ глаза, въ кожу и въ волосы, а палые листья съ немногихъ злосчастныхъ деревьевъ этой счастливой Аркадіи перемалываются по угламъ подъ жерновами вѣтра, учитель и ученикъ показались близъ Лиденгольской улицы, высматривая Лиззи съ восточной стороны. Они пришли немного раньше времени и теперь стояли, прижавшись къ стѣнѣ, въ ожиданіи ея появленія.

— Вотъ она, мистеръ Гедстонъ! Идетъ. Пойдемте къ ней навстрѣчу.

Она замѣтила ихъ и, казалось, немного смутилась, но все-таки поздоровалась съ братомъ съ обычной сердечностью и слегка прикоснулась къ протянутой рукѣ Брадлея.

— Куда это ты собрался, Чарли? — спросила она.

— Никуда. Мы шли именно съ тѣмъ, чтобы повидаться съ тобой.

— Со мной?

— Да. Мы всѣ вмѣстѣ пойдемъ прогуляться. Только не большими людными улицами, гдѣ трудно слышать другъ друга, а гдѣ поменьше ѣзды. Вотъ кстати церковь съ оградой. Тутъ очень тихо. Зайдемъ.

— Мнѣ это совсѣмъ не по дорогѣ, Чарли.

— Ничего, по дорогѣ! — сказалъ мальчикъ капризно. — Мнѣ по дорогѣ, стало быть, и тебѣ.

Она держала его за руку и, не выпуская ея, взглянула на него съ выраженіемъ протеста и жалобы. Онъ уклонился отъ ея взгляда, повернувшись къ своему спутнику со словами: «Идемте, мистеръ Гедстонъ». Брадлей пошелъ рядомъ съ нимъ, — не съ нею. Братъ и сестра шли рука объ руку. Они вошли въ ограду. На мощеномъ четырехугольномъ дворѣ, посрединѣ возвышалась земляная насыпь въ половину человѣческаго роста, окруженная желѣзной рѣшеткой. Здѣсь, благополучно подымаясь надъ уровнемъ живыхъ, покоились мертвые подъ надгробными памятниками, изъ коихъ многіе стояли криво, точно собираясь упасть оттого, что имъ стало стыдно той лжи, которую они гласили.

Они обошли разъ-другой вокругъ насыпи, съ неловкимъ и стѣсненнымъ видомъ. Вдругъ Чарли круто остановился и сказалъ:

— Лиззи, мистеръ Гедстонъ имѣетъ сказать тебѣ кое-что. Я не хочу вамъ мѣшать, такъ я пойду пройдусь немного и скоро ворочусь назадъ. Я знаю въ общихъ чертахъ, что желаетъ сказать тебѣ мистеръ Гедстонъ, и очень одобряю это. Надѣюсь, даже увѣренъ, что ты согласишься со мной, когда узнаешь, въ чемъ дѣло. Мнѣ незачѣмъ говорить тебѣ, Лиззи, какъ много я обязанъ мистеру Гедстону и какъ я принимаю къ сердцу всякій успѣхъ мистера Гедстона во всѣхъ его дѣлахъ. Надѣюсь и вѣрю, что ты будешь это помнить.

Онъ отнялъ руку, но Лиззи снова тихонько завладѣла ею, пытаясь его удержать.

— Чарли, — сказала она, — я думаю, тебѣ лучше остаться; я думаю, мистеру Гедстону лучше не говорить того, что онъ хочетъ сказать.

— Да развѣ ты знаешь, что онъ хочетъ сказать? — спросилъ мальчикъ.

— Можетъ быть, и нѣтъ, но…

— Можетъ быть, и нѣтъ?… А я думаю, ты не знаешь. Если бы ты знала, въ чемъ дѣло, ты бы не то сказала… Ну, пусти меня, будь умницей! Не понимаю, какъ это ты забываешь, что мистеръ Гедстонъ смотритъ на тебя.

Она опустила руку, и онъ пошелъ прочь, сказавъ ей еще разъ на прощанье:

— Будь же разсудительна, Лиззи, и будь мнѣ доброй сестрой.

Она осталась наединѣ съ Брадлеемъ Гедстономъ. Онъ заговорилъ только тогда, когда она подняла глаза.

— Когда мы съ вами видѣлись въ послѣдній разъ, — началъ онъ, — я вамъ сказалъ, что долженъ объяснить вамъ кое-что, на что вы, можетъ быть, обратите вниманіе. Сегодня я пришелъ для этого объясненія. Прежде всего прошу васъ не судить обо мнѣ по тому нерѣшительному, робкому виду, съ какимъ я теперь говорю. Вы видите меня съ самой невыгодной стороны. Въ томъ-то и горе мое, что мнѣ хотѣлось бы всегда являться передъ вами въ самомъ лучшемъ моемъ видѣ, а между тѣмъ я знаю, что вы видите меня въ дурномъ свѣтѣ…

Она тихонько двинулась впередъ, когда онъ замолчалъ, и онъ пошелъ рядомъ съ ней.

— Какой эгоизмъ, скажете вы, начинать объясненіе изліяніями о собственной своей особѣ,- заговорилъ онъ опять. — Но все, что я вамъ здѣсь говорю, отдается въ моихъ ушахъ совсѣмъ не тѣмъ, что я хотѣлъ бы вамъ сказать и что необходимо сказать. Я не могу съ этимъ сладить. Это сильнѣе меня. Вы меня губите, вы меня уничтожаете!

Она вздрогнула отъ страстнаго звука этихъ послѣднихъ словъ и отъ страстнаго движенія рукъ, которымъ они сопровождались.

— Да, уничтожаете… губите… уничтожаете меня! Я совершенно теряюсь, у меня пропадаетъ всякое довѣріе къ себѣ… я не имѣю надъ собой никакой власти, когда я съ вами или даже когда только вспомню о васъ… А я всегда помню о васъ, вы не выходите у меня изъ головы. Я ни на мигъ не могъ отдѣлаться отъ васъ съ той минуты, когда увидалъ васъ впервые. О, то былъ несчастный день для меня! Несчастный, бѣдственный день!

Невольная жалость къ нему на минуту пересилила отвращеніе, которое онъ въ ней возбуждалъ, и она сказала:

— Мистеръ Гедстонъ, мнѣ больно слышать все это. У меня никогда и въ помышленіи не было сдѣлать вамъ зло…

— Вотъ, вотъ! — вскрикнулъ онъ съ отчаяніемъ. — Выходить, что я еще дѣлаю вамъ упреки, когда я хотѣлъ только раскрыть передъ вами мою душу… Сжальтесь надо мной! Я всегда неправъ, когда дѣло касается васъ. Такова моя доля.

Борясь съ самимъ собой и бросая безнадежные взгляды на безлюдныя окна домовъ, какъ будто на ихъ тусклыхъ, равнодушныхъ стеклахъ было что-нибудь написано для его вразумленія, онъ прошелъ рядомъ съ ней отъ одного до другого угла церковной ограды, прежде чѣмъ снова заговорилъ:

— Я долженъ постараться выразить словами то, что у меня на душѣ. Да, долженъ. Хоть вы и видите, до чего я смущенъ, хоть я и становлюсь совершенно безпомощнымъ передъ вами, я все-таки прошу васъ вѣрить, что есть люди — и ихъ не мало, — которые хорошо думаютъ обо мнѣ, которые высоко меня цѣнятъ, и что на своемъ поприщѣ я достигъ такого положенія, какого многіе добиваются и немногіе достигаютъ.

— Я знаю, мистеръ Гедстонъ. Я вѣрю вамъ. Я всегда это знала отъ Чарли.

— Повѣрьте же, что если бъ я вздумалъ предложить мое теперешнее жилище, мое теперешнее положеніе въ свѣтѣ, мои теперешнія чувства любой изъ молодыхъ дѣвушекъ одной со мною профессіи, — дѣвушекъ, одаренныхъ самыми высокими качествами сердца и ума и занимающихъ одинаковое со мной положеніе въ обществѣ,- мое предложеніе, вѣроятно, было бы принято… принято охотно.

— Я въ этомъ не сомнѣваюсь, — проговорила Лиззи, глядя въ землю.

— Было время, когда я подумывалъ сдѣлать такое предложеніе и устроиться по семейному, какъ многіе мои сверстники и товарищи по ремеслу: я въ одномъ отдѣленіи школы, жена моя въ другомъ, — оба за однимъ и тѣмъ же дѣломъ.

— Отчего же вы этого не сдѣлали? — спросила Лиззи. — Отчего вамъ не сдѣлать этого и теперь?

— Слава Богу, что не сдѣлалъ! Единственною крупинкой отрады за все это послѣднее время, — выговорилъ онъ все тѣмъ же страстнымъ голосомъ и все такъ же взмахивая руками, точно онъ стряхивалъ передъ ней кровь своего сердца, каплю за каплей на камни мостовой, — единственною крупинкой отрады было для меня то, что я этого не сдѣлалъ. Если бъ я это сдѣлалъ и если бы, на мою пагубу, тѣ же чары овладѣли мною, что и теперь, — я разорвалъ бы… разорвалъ бы, какъ нитку, семейныя узы…

Она взглянула на него пугливымъ взглядомъ и подалась назадъ. Онъ сталъ отвѣчать, какъ будто она что-нибудь сказала:

— Это произошло бы помимо моей воли, точно такъ же, какъ и теперь помимо моей воли я пришелъ сюда. Вы тянете меня къ себѣ. Сиди я подъ замкомъ въ тюрьмѣ, вы вытащили бы меня и оттуда. Я бы пробился къ вамъ сквозь стѣну. Лежи я на смертномъ одрѣ, вы подняли бы меня: я дотащился бы къ вамъ и упалъ бы у вашихъ ногъ.

Дикая сила, звучавшая въ этихъ словахъ, — сила мужчины, теперь уже совершенно разнузданная, — была страшна. Онъ остановился и тяжело положилъ руку на одинъ изъ камней кладбищенской ограды, какъ будто хотѣлъ сорвать его съ мѣста.

— Ни одинъ человѣкъ, пока не пробьетъ его часъ, не знаетъ, какія глубины кроются въ его душѣ. Для иныхъ такой часъ никогда не приходитъ, и пусть они почіютъ съ благодарностью къ судьбѣ. Вы мнѣ принесли этотъ часъ, вы обрушили его на меня, — и вотъ это море (говоря это, онъ билъ себя въ грудь)… это море взволновалось до самаго дна.

— Мистеръ Гедстонъ, довольно я слышала! Позвольте остановить васъ на этомъ. Такъ будетъ лучше и для меня, и для васъ… Пойдемте, поищемте брата.

— Нѣтъ, я долженъ высказать все, и я выскажу. Я терзался все это время съ того дня, когда былъ принужденъ замолчать, не договоривъ всего до конца… Вы встревожились, испугались… Вотъ и еще мое несчастье, что я не могу говорить съ вами или о васъ, не спотыкаясь на каждомъ слогѣ, а не то перепутаю всѣ мысли и заврусь до безумія… Ничего, это сторожъ фонари зажигаетъ. Онъ сейчасъ уйдетъ… Умоляю васъ, пройдемтесь еще разъ вокругъ этой ограды. Вамъ нѣтъ причины тревожиться: я могу сдержать себя и сдержу.

Она покорилась. Да и что другое ей оставалось? Въ молчаніи они двинулись дальше. Одинъ за другимъ засвѣтились огоньки фонарей, казалось, отдаляя отъ нихъ холодную сѣрую колокольню, и вотъ они снова остались одни. Онъ не сказалъ ни слова, пока они не воротились къ тому мѣсту, гдѣ онъ прервалъ свою рѣчь. Тутъ онъ опять остановился и опять ухватился за камень. Говоря то, что было сказано далѣе, онъ ни разу не взглянулъ на нее: онъ упорно, не отводя глазъ, глядѣлъ на этотъ камень и пошатывалъ его.

— Вы знаете, что я хочу сказать. Я люблю васъ. Я не знаю, что чувствуютъ другіе, когда говорятъ эти слова. Но я знаю, что чувствую я. Я чувствую влеченіе, неодолимое, страшное, которому противиться не могу: оно охватываетъ все мое существо. Вы можете завлечь меня въ огонь и въ воду; вы можете завлечь меня на висѣлицу; вы можете завлечь меня на смерть. Вы можете меня завлечь на то, что для меня страшнѣе смерти, — на публичный позоръ. Вотъ отъ этого то и отъ того, что у меня при васъ путаются мысли, я никуда не гожусь: потому я и сказалъ, что вы меня уничтожаете. Но если бы… если бы вы приняли мое предложеніе, вы могли бы съ одинаковой силой повлечь меня къ добру. Положеніе мое вполнѣ обезпечено, и вы бы ни въ чемъ не нуждались. Репутація моя стоитъ высоко и была бы щитомъ для вашей. Видя меня за моей работой, убѣдившись, что я дѣлаю свое дѣло добросовѣстно и хорошо, что всѣ меня уважаютъ, вы, можетъ быть, стали бы гордиться мной. О, какъ бы я объ этомъ старался! Я отбросилъ въ сторону все, что могло идти въ разрѣзъ съ моимъ рѣшеніемъ просить васъ быть моей женой, и прошу васъ объ этомъ отъ всего моего сердца. Вашъ братъ одобряетъ мое рѣшеніе, и мы бы стали жить всѣ вмѣстѣ и вмѣстѣ работать. Я бы оказывалъ ему во всемъ мое содѣйствіе и поддержку… Не знаю, что еще прибавить къ тому, что я уже сказалъ. Пожалуй, я только ослабилъ бы то, что и безъ того дурно выражено. Прибавлю только, что я требую отъ васъ серьезнаго отвѣта, такъ какъ самъ я не шучу.

Стертая въ порошокъ известка изъ подъ камня, который онъ шаталъ, сыпалась на мостовую какъ бы въ подтвержденіе его словъ.

— Мистеръ Гедстонъ…

— Постойте! — Прежде чѣмъ вы будете отвѣчать, молю васъ — пройдемтесь еще вокругъ ограды. Это дастъ вамъ лишнюю минуту подумать, а мнѣ собраться съ силами.

Опять она уступила мольбѣ, и снова вернулись они на то же мѣсто, и снова онъ заработалъ надъ камнемъ.

— Ну что же, — заговорилъ онъ, повидимому поглощенный этимъ занятіемъ: — да или нѣтъ?

— Мистеръ Гедстонъ, я искренно вамъ благодарна, благодарна отъ всей души за вашу любовь. Надѣюсь, что вы скоро найдете достойную васъ жену и подругу и будете счастливы. Но я должна отвѣтить вамъ — нѣтъ.

— Не нужно ли вамъ немного поразмыслить… нѣсколько недѣль… можетъ быть, дней? — спросилъ онъ тѣмъ же сдавленнымъ голосомъ.

— Нѣтъ

— Окончательно ли въ: рѣшили и нѣтъ ли надежды на перемѣну въ мою пользу?

— Я окончательно рѣшила, мистеръ Гедстонъ, и обязана вамъ отвѣтить: нѣтъ, никакой.

Онъ повернулся къ ней и стукнулъ стиснутой рукой по камню съ такой силой, что до крови ссадилъ себѣ кожу на суставахъ.

— Если такъ, — сказалъ онъ рѣзко измѣнившимся тономъ, — если такъ, — дай Богъ, чтобъ мнѣ не довелось его убить!

Мрачный взглядъ ненависти и мести, которымъ сопровождались эти слова, сорвавшіяся съ его блѣдныхъ губъ помимо его воли, — неумолимый, страшный взглядъ, съ которымъ онъ стоялъ теперь, протянувъ впередъ окровавленную руку, какъ будто она была оружіемъ, только что нанесшимъ смертельный ударъ, — такъ напугалъ Лиззи, что она повернулась бѣжать. Но онъ схватилъ ее за руку.

— Пустите меня, мистеръ Гедстонъ! Я буду звать на помощь!

— Это мнѣ слѣдовало бы звать на помощь, — сказалъ онъ, — вы не знаете, какъ я нуждаюсь въ ней.

Его исказившееся лицо въ ту минуту, когда она пятилась передъ нимъ, выглядывая кругомъ, не видно ли Чарли, и не зная, что ей дѣлать, могло бы во всякое другое время вырвать у нея крикъ ужаса. Но вдругъ это лицо окаменѣло, какъ будто подъ рукою смерти.

— Вотъ!.. Вы видите, я овладѣлъ собой. Выслушайте же меня до конца.

Съ полнымъ самообладаніемъ женщины, сознающей свое человѣческое достоинство, какъ будто припомнивъ всю свою жизнь, въ которой она привыкла опираться только на себя, вспомнивъ и о своемъ правѣ считать себя свободной отъ всякой отвѣтственности передъ этимъ человѣкомъ, она высвободила изъ его руки свою руку, прямо глядя ему въ глаза. Никогда еще не казалась она ему такой прекрасной. Когда онъ взглянулъ на нее, на его глаза точно упала темная тѣнь, какъ будто она вытягивала изъ него даже свѣтъ его глазъ.

— Теперь по крайней мѣрѣ я не оставлю ничего недосказаннымъ, — продолжалъ онъ, крѣпко скрестивъ руки, очевидно затѣмъ, чтобы удержаться отъ какого-нибудь бѣшенаго порыва: — теперь я по крайней мѣрѣ не буду, какъ прежде, мучиться мыслью, что упустилъ случай. Мистеръ Юджинъ Рейборнъ…

— Такъ это о немъ вы говорили съ такимъ неудержимымъ бѣшенствомъ? — смѣло спросила она.

Онъ закусилъ губы, поглядѣлъ на нее и не отвѣтилъ ни слова.

— Такъ это мистеру Рейборну вы грозили? — повторила она свой вопросъ.

Опять онъ поглядѣлъ на нее, закусивъ губы, и опять ничего не сказалъ.

— Вы просили выслушать васъ, а сами не хотите говорить. Позвольте мнѣ пойти отыскать брата.

— Постойте! Я никому не грозилъ.

Ея взглядъ на мгновеніе упалъ на его окровавленную руку. Онъ поднесъ ее ко рту, вытеръ о рукавъ и опять скрестилъ руки.

— Мистеръ Юджинъ Рейборнъ… — началъ онъ снова.

— Зачѣмъ вы все твердите это имя, мистеръ Гедстонъ?

— Затѣмъ, что это имя — текстъ для тѣхъ немногихъ словъ, которыя мнѣ остается сказать. Замѣтьте, въ этомъ нѣтъ угрозы. Если я буду грозить, остановите меня… Мистеръ Юджинъ Рейборн…

Едва ли у него могла бы вырваться угроза страшнѣй той, которая таилась въ его способѣ произношенія этого имени.

— Мистеръ Юджинъ Рейборнъ повадился къ вамъ. Вы принимаете его услуги. Вы довольно охотно слушаете его. Я это знаю не хуже его самого.

— Мистеръ Рейборнъ былъ внимателенъ и добръ ко мнѣ въ тяжелые для меня дни, послѣ смерти моего отца, когда мое горе омрачалось еще подозрѣніемъ, падавшимъ на его память, — сказала Лиззи гордо.

— Конечно, это было очень любезно со стороны мистера Юджина Рейборна. Онъ добрый человѣкъ — что и говорить!

— Для васъ-то онъ, я думаю, ничто, — сказала она съ негодованіемъ, котораго уже не могла подавить.

— О, нѣтъ! Вы ошибаетесь. Онъ для меня очень многое.

— Чѣмъ же онъ можетъ быть для васъ?

— Онъ можетъ быть мнѣ между прочимъ соперникомъ, — сказалъ Брадлей.

— Мистеръ Гедстонъ! — воскликнула Лиззи съ запылавшимъ лицомъ. — Низко съ вашей стороны говорить со мной въ этомъ тонѣ!.. Впрочемъ я даже рада этому: это даетъ мнѣ смѣлость сказать вамъ прямо, что вы не нравитесь мнѣ, что вы никогда мнѣ не нравились съ самаго начала, и что ни одно живое существо не виновато въ томъ впечатлѣніи, которое вы произвели на меня.

Голова его склонилась на мигъ, какъ будто подъ непосильнымъ гнетомъ, затѣмъ онъ снова поднялъ ее и смочилъ языкомъ себѣ губы.

— Мнѣ остается прибавить еще немногое. Все то, что вы сейчасъ сказали о мистерѣ Юджинѣ Рейборнѣ, я зналъ съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ меня начало тянуть къ вамъ. Я всячески отбивался отъ мысли о немъ, но напрасно. Съ мистеромъ Юджиномъ Рейборномъ въ головѣ я шелъ сюда. Съ мистеромъ Юджиномъ Рейборномъ въ головѣ я говорилъ теперь съ вами. Съ мистеромъ Юджиномъ Рейборномъ въ головѣ я забракованъ сейчасъ и отвергнутъ.

— Если вы такъ называете то, что я поблагодарила васъ за ваше предложеніе и отклонила его, то моя ли въ томъ вина, мистеръ Гедстонъ? — проговорила Лиззи, почти въ такой же мѣрѣ жалѣя его въ его жестокой борьбѣ, въ какой онъ пугалъ и отталкивалъ ее.

— Я вѣдь не жалуюсь, — отвѣтилъ онъ горько, — я только устанавливаю фактъ. Мнѣ приходилось подавлять въ себѣ чувство собственнаго достоинства, когда, несмотря на мистера Юджина Рейборна, я поддавался влеченію къ вамъ. Можете теперь представить себѣ, какъ низко я упалъ въ своихъ глазахъ.

Она была оскорблена и раздражена, но удержалась изъ уваженія къ его страданію и ради дружбы брата къ нему.

— Мое достоинство лежитъ у него подъ ногами, — продолжалъ Брадлей, какъ то странно разводя руками и бѣшено грозя ими камнямъ мостовой. — Помните это: мое достоинство лежитъ подъ ногами у этого молодца, и онъ топчетъ его и торжествуетъ надъ нимъ.

— Ничего подобнаго онъ не дѣлаетъ! — сказала Лиззи.

— Дѣлаетъ! — повторилъ Брадлей гнѣвно. — Я стоялъ передъ нимъ лицомъ къ лицу: онъ бросилъ меня въ грязь своего презрѣнія и наступилъ на меня. Почему? — Потому, что онъ заранѣе торжествовалъ, зная, что мнѣ заготовлено къ нынѣшнему дню.

— Ахъ, мистеръ Гедстонъ, вы говорите въ состояніи невмѣняемости!

— Въ полномъ умѣ. Я хорошо знаю, что говорю… Теперь я все сказалъ. И помните: я никому не грозилъ, я только показалъ вамъ, какъ обстоитъ дѣло, какъ оно обстоитъ до сихъ поръ.

Въ эту минуту показался Чарли. Она кинулась къ нему и взяла его подъ руку. Брадлей пошелъ за ней и положилъ свою тяжелую руку на другое плечо мальчика.

— Гексамъ, я иду домой. Мнѣ надо пройтись одному. Я ни съ кѣмъ не могу теперь говорить; я пойду и запрусь въ своей комнатѣ. Дайте мнѣ уйти на полчаса раньше и не тревожьте меня, когда вернетесь. Утромъ вы застанете меня за работой, какъ всегда.

Онъ стиснулъ руки и, испустивъ отрывистый, нечеловѣческій вопль, пошелъ своею дорогой. Брать и сестра остались одни на безлюдномъ кладбищѣ. Они смотрѣли другъ на друга при свѣтѣ фонаря. Лицо мальчика потемнѣло, и онъ грубо сказалъ:

— Что это значитъ? Что ты сдѣлала моему лучшему другу? Скорѣе — всю правду!

— Чарли! — взмолилась сестра, — не говори со мной такимъ тономъ!

— Я не въ такомъ настроеніи, чтобы разбирать и взвѣшивать слова, — отвѣтилъ онъ рѣзко. — Говори: что ты тутъ натворила? Отчего мистеръ Гедстонъ ушелъ отъ насъ такимъ образомъ?

— Онъ просилъ меня… ты самъ знаешь, Чарли… онъ просилъ меня быть его женой.

— Ну? — перебилъ мальчикъ нетерпѣливо.

— И я должна была отвѣтить ему, что я не могу.

— Должна была отвѣтить! — повторилъ онъ сквозь зубы и грубо оттолкнулъ ее. — Должна была — скажите пожалуйста! Да знаешь ли ты, что онъ стоить пятидесяти такихъ, какъ ты?

— Очень можетъ быть, Чарли. Но все-таки я не могу выйти за него.

— Ты вѣрно хочешь сказать, что ты не стоишь его, не можешь его оцѣнить и сама это сознаешь?

— Я хочу сказать, что онъ мнѣ не нравится и что я никогда не выйду за него.

— Однако ты примѣрная сестра, ей-Богу! — проговорилъ язвительно брать. — Олицетворенное безкорыстіе, можно сказать! Такъ значить всѣмъ моимъ стараніямъ забыть прошлое, выйти въ люди и тебя вытащить за собой такъ и пропадать по милости твоихъ глупыхъ причудъ? Такъ, что ли?

— Я не хочу упрекать тебя, Чарли.

— Слышите, что она говорить! — вскрикнулъ мальчикъ, озираясь кругомъ, точно онъ искалъ свидѣтелей въ обступавшей ихъ темнотѣ: она не хочетъ меня упрекать! Бьется изо всѣхъ силъ, чтобы разрушить и мое, и свое счастье, и не хочетъ меня упрекать!.. Ты эдакъ, чего добраго, скажешь, что не хочешь упрекать мистера Гедстона за то, что онъ спустился изъ сферы, которую онъ украшаетъ собой, спустился къ твоимъ ногамъ для того, чтобы ты, ты оттолкнула его!

— Нѣтъ, Чарли. Я только скажу тебѣ, какъ сказала и ему самому, что благодарна ему за его любовь, но жалѣю, зачѣмъ такъ случилось, и надѣюсь, что онъ сдѣлаетъ лучшій выборъ и будетъ счастливъ съ другой.

Очерствѣвшее сердце мальчика немного смягчилось, когда онъ взглянулъ на нее, терпѣливую маленькую няню его младенческихъ лѣть, терпѣливую подругу, наставницу и заступницу его отрочества, сестру, забывшую о себѣ и столько для него сдѣлавшую. Онъ взялъ ее подъ руку, и голосъ его былъ почти нѣженъ, когда онъ сказалъ:

— Ну полно, Лиззи, что намъ ссориться? Будемъ разсудительны: давай потолкуемъ, какъ брать съ сестрой. Согласна ты меня выслушать?

— О, Чарли, — проговорила она сквозь дрожавшія въ голосѣ слезы, — развѣ я когда-нибудь не слушаю тебя? И сколько горькаго приходится мнѣ слышать!..

— Я очень объ этомъ жалѣю. Право, Лиззи, — искренно жалѣю. Но ты сама выводишь меня изъ себя… Ну, слушай же: мистеръ Гедстонъ глубоко тебѣ преданъ. Онъ говорилъ мнѣ совершенно серьезно, что онъ не узнаетъ себя съ той минуты, какъ я познакомилъ его съ тобой. Вотъ тебѣ доказательство: миссъ Пичеръ, наша школьная учительница, молоденькая, хорошенькая и все такое, страшно влюблена въ него — всѣ это знаютъ, — а онъ даже и не смотритъ на нее, не хочетъ и слышать о ней: значитъ привязанность его къ тебѣ совершенно безкорыстна, не такъ ли? Ему было бы во всѣхъ отношеніяхъ выгоднѣе жениться на миссъ Пичеръ. Женясь же на тебѣ, онъ никакой выгоды не получаетъ, — вѣдь никакой?

— Никакой, Богу извѣстно.

— Прекрасно, — продолжалъ Чарли, — вотъ ужъ и есть кое-что въ его пользу, а это очень важно… Теперь обо мнѣ. Мистеръ Гедстонъ всегда старался меня выдвинуть, и отъ него зависитъ многое. Сдѣлавшись моимъ зятемъ, онъ не меньше, но еще больше заботился бы о моихъ успѣхахъ. Подумай только: мистеръ Гедстонъ приходитъ ко мнѣ съ самымъ лестнымъ для меня довѣріемъ. Онъ говоритъ мнѣ: «Я надѣюсь, что мой бракъ съ вашей сестрой будетъ вамъ по сердцу, Гексамъ, и, я думаю, окажется небезвыгоднымъ для васъ». Я отвѣчаю: «Ничему на свѣтѣ я не обрадовался бы такъ искренно, какъ этому, мистеръ Гедстонъ». Онъ говоритъ на это: «Такъ значитъ я могу положиться на вашу дружбу, Гексамъ, я могу разсчитывать, что вы замолвите за меня словечко вашей сестрѣ?» А я говорю: «Конечно, мистеръ Гедстонъ, тѣмъ болѣе, что я имѣю большое на нее вліяніе». Вѣдь это правда, Лиззи?

— Да, Чарли.

— Отлично! Вотъ видишь, дѣло пошло у насъ на ладъ съ тѣхъ поръ, какъ мы начали мирно бесѣдовать, какъ дружные братъ и сестра. Хорошо. Теперь о тебѣ. Какъ жена мистера Гедстона, ты заняла бы солидное, уважаемое положеніе въ обществѣ, навсегда раздѣлалась бы съ прошлымъ, съ тяжелыми воспоминаніями о рѣкѣ и обо всемъ, что съ нею связано, и тоже навсегда освободилась бы отъ разныхъ кукольныхъ швей, ихъ пьянчужекъ-отцовъ и тому подобной дряни. Я не хочу унижать миссъ Джонни Ренъ: дай Богъ ей здоровья и всего лучшаго въ ея скромномъ положеніи. Но такая подруга была бы тебѣ уже не подъ стать, если бы ты вышла за мистера Гедстона… Ну такъ какъ же, Лиззи? Ты сама теперь видишь, что и для мистера Гедстона, и для меня, и для тебя самой это было бы во всѣхъ отношеніяхъ лучшее, чего мы могли бы только пожелать.

Они тихо шли рука объ руку, пока онъ говорилъ; теперь же онъ остановился взглянуть, какое впечатлѣніе произвела на нее его рѣчь. Ея глаза глядѣли на него, но такъ какъ въ нихъ нельзя было прочесть ничего похожаго на уступку, а она молчала, то онъ опять двинулся впередъ. Когда онъ снова заговорилъ, въ его голосѣ слышалось неудовольствіе, хоть онъ и старался его скрыть:

— При томъ вліяніи, какое я имѣю на тебя, Лиззи, было бы, можетъ быть, лучше, если бы я потолковалъ съ тобой до объясненія мистера Гедстона. Но все, что я говорилъ о немъ раньше, — мои лестные отзывы о немъ казались мнѣ настолько ясными и неотразимыми, и кромѣ того я всегда зналъ тебя за такую разсудительную и умную дѣвушку, что это было ошибкой съ моей стороны, но вѣдь ее легко поправить. Для этого тебѣ стоитъ только сказать, чтобы я шелъ домой и передалъ мистеру Гедстону, что все случившееся еще не конецъ и что, можетъ быть, понемножку все устроится.

Онъ опять остановился. Блѣдное личико глядѣло на него тревожно и любовно, но дѣвушка молча покачала головой.

— Что жъ ты молчишь? Говорить, что ли, разучилась? — рѣзко спросилъ братъ.

— Очень не хочется мнѣ говорить, Чарли. Но если надо, — изволь. Я не могу уполномочить тебя сказать что-нибудь утѣшительное мистеру Гедстону, — никакъ не могу. Мнѣ нечего передавать ему больше послѣ того, что я сказала ему сегодня разъ навсегда.

— И эта дѣвченка еще смѣетъ называть себя моей сестрой! — крикнулъ мальчикъ, презрительно отталкивая ее.

— Чарли, мой другъ, опять ты за прежнее! Ты почти ударилъ меня, и это уже не въ первый разъ. Не обижайся на меня: я не думаю — Боже меня отъ этого сохрани! — я не думаю, чтобы ты это съ умысломъ. Но ты и самъ не подозрѣваешь, какъ ты теперь далекъ отъ меня.

— Ладно! — проворчалъ онъ, не обращая вниманія на выговоръ и чувствуя только горечь собственной неудачи. — Я знаю, что все это значитъ, но предупреждаю: тебѣ не удастся опозорить меня.

— Это и значить только то, что я тебѣ сказала, Чарли, а больше ничего.

— Неправда! — воскликнулъ онъ съ гнѣвомъ. — И ты сама это знаешь. Это значить: твой драгоцѣнный мистеръ Рейборнъ, — вотъ что это значить.

— Чарли! Въ память нашей прежней дружбы, не говори такихъ вещей!

— Повторяю: не удастся тебѣ меня опозорить, — продолжалъ онъ, не слушая. — Разъ я вылѣзъ изъ грязи, тебѣ ужъ не стащить меня назадъ — никогда! Если я прекращу всякія сношенія съ тобой, твой позоръ меня не коснется. А я теперь знать тебя не хочу!

— Чарли! Много разъ въ такую точно ночь, какъ эта, я сидѣла на улицѣ, укачивая тебя на рукахъ. Откажись отъ этихъ словъ, не говори даже, что жалѣешь о нихъ, только откажись, — и мое сердце будетъ попрежнему открыто для тебя.

— Не откажусь. Я готовъ даже повторитъ. Ты черствая эгоистка и вѣроломная сестра. У меня съ тобой все покончено. Покончено навсегда!

Онъ вскинулъ вверхъ свою неблагодарную руку, какъ бы ставя преграду между собой и сестрой, повернулся на каблукахъ и пошелъ прочь. Молча, не шевелясь, стояла она на томъ же мѣстѣ, покуда бой часовъ на колокольнѣ не вывелъ ея изъ столбняка. Она тронулась съ мѣста. Но тутъ, когда она вышла наконецъ изъ своего оцѣпенѣнія, вырвались наружу слезы, замороженныя холоднымъ сердцемъ себялюбиваго брата. «О, если бы мнѣ лечь тутъ, подлѣ мертвыхъ!» и еще: «Чарли, Чарли! это ли конецъ нашихъ картинокъ въ огнѣ?!» — вотъ и все, что она сказала, склонившись лицомъ на сложенныя руки надъ каменной верхушкой ограды.

Въ это время мимо проходилъ какой-то человѣкъ и уже прошелъ было, но вдругъ остановился и оглянулся на нее. Это былъ сгорбленный старикъ въ широкополой шляпѣ съ низкой тульей и въ долгополомъ сюртукѣ. Послѣ недолгаго колебанія онъ повернулъ назадъ и, подойдя ближе, съ участіемъ сказалъ:

— Простите, молодая женщина, что я первый заговариваю съ вами, но я вижу — вы чѣмъ-то разстроены. Я не могъ пройти мимо и оставить васъ тутъ одну въ слезахъ. Скажите, чѣмъ я могу вамъ помочь? Что я могу сдѣлать, чтобы успокоить васъ?

При первомъ звукѣ этихъ ласковыхъ словъ она подняла голову и радостно воскликнула:

— О, мистеръ Райя, это вы!

— Дочь моя, я изумленъ: я говорилъ, какъ съ чужою, — отвѣтилъ старикъ. — Возьми мою руку, — возьми скорѣе и пойдемъ. Что тебя печалитъ? Кто тебя огорчилъ? Бѣдная дѣвушка! Бѣдная дѣвушка!

— Мой братъ на меня разсердился и отказался отъ меня! — рыдала Лиззи.

— Неблагодарный онъ песъ! — сказалъ еврей гнѣвно. — Оставь его. Отряхни прахъ отъ ногъ твоихъ и оставь его… Пойдемъ со мной, дочь моя, пойдемъ въ мой домъ: это близко, только улицу перейти. Подожди у меня, пока миръ осѣнитъ твою душу, и глаза просохнутъ отъ слезъ, а гамъ я провожу тебя домой. Теперь ужъ поздно, дорога не близкая, а сегодня на улицахъ много празднаго люда.

Она взяла его подъ руку, и они тихонько вышли изъ ограды. Не успѣли они повернуть въ первую улицу, какъ какая-то мужская фигура, слонявшаяся тутъ уже довольно давно, съ замѣтнымъ нетерпѣніемъ озираясь вокругъ, кинулась къ нимъ со словами:

— Лиззи! Гдѣ же это вы были? Что это такое?..

Когда Юджинъ Рейборнъ обратился къ ней такимъ образомъ, она наклонила голову и плотнѣе прижалась къ старику. Пронзивъ молодого человѣка насквозь долгимъ, наблюдательнымъ взглядомъ, старикъ тоже опустилъ голову и молчалъ.

— Лиззи, въ чемъ дѣло?

— Мистеръ Рейборнъ, сейчасъ я не могу вамъ сказать. Я не могу сказать сегодня, и не знаю, скажу ли когда-нибудь… Прошу васъ, уйдите.

— Но, Лиззи, вѣдь я нарочно за вами. Я пообѣдалъ въ гостиницѣ здѣсь, по сосѣдству, и потомъ вышелъ, чтобы проводить васъ домой. Я вѣдь знаю, въ какіе часы вы возвращаетесь. Ужъ я ждалъ васъ, ждалъ… точно сторожъ или вѣрнѣе (тутъ онъ взглянулъ на Райю)… точно старый старьевщикъ-еврей.

Старикъ поднялъ глаза и снова пронзилъ его взглядомъ.

— Прошу васъ, мистеръ Рейборнъ, — очень прошу: оставьте меня съ этимъ моимъ другомъ; съ нимъ я въ безопасности… И еще вотъ что: пожалуйста берегите себя.

— Что за Удольфскія тайны? — проговорилъ Юджинъ удивленно. — Простите, если я осмѣлюсь спросить въ присутствіи этого пожилого джентльмена, кто онъ такой — сей другъ и защитникъ?

— Истинный другъ, которому можно довѣриться, — отвѣтила Лиззи.

— Я могу избавить его отъ обязанности охранять то, что ему ввѣрено, — сказалъ Юджинъ, и прибавилъ: — А все-таки, Лиззи, объясните мнѣ, въ чемъ дѣло.

— Она огорчена ссорой съ братомъ, — сказалъ старикъ, поднимая глаза.

— Ага, опять нашъ братецъ! — протянулъ Юджинъ съ легкимъ презрѣніемъ. — Братецъ нашъ не стоитъ того, чтобъ и думать о немъ, не только что плакать… Что же такое нашъ братецъ натворилъ?

Старикъ снова поднялъ глаза, серьезно взглянулъ на Юджина и потомъ на Лиззи, которая стояла, потупившись. Оба взгляда были такъ полны значенія, что даже Юджинъ немного опѣшилъ и только задумчиво промычалъ: «Гм!»

Оставаясь безмолвнымъ и опустивъ глаза, старикъ стоялъ съ невозмутимо-терпѣливымъ видомъ, держа Лиззи подъ руку. Съ своей укоренившейся привычкой къ терпѣнію онъ былъ готовъ, казалось, простоять тутъ неподвижно всю ночь.

— Если мистеръ Ааронъ, — заговорилъ наконецъ Юджинъ, вскорѣ найдя утомительнымъ ожиданіе, — если мистеръ Ааронъ будетъ такъ добръ, что уступитъ мнѣ свою обязанность, онъ освободится для занятій, которыя, вѣроятно, ожидаютъ его въ синагогѣ… Мистеръ Ааронъ, не будете ли вы настолько любезны?..

Но старикъ попрежнему стоялъ столбомъ.

— Прощайте, мистеръ Ааронъ, не смѣю васъ задерживать, — продолжалъ учтиво Юджинъ, но видя, что тотъ все молчитъ, обратился къ Лиззи: — Нашъ другъ, мистеръ Ааронъ, какъ будто глуховатъ немножко?

— Слухъ у меня очень хорошій, христіанскій господинъ, — спокойно отозвался старикъ, — но я не оставлю эту дѣвушку, пока не доведу ее до дому, какъ бы вы меня ни просили объ этомъ. Я могу послушаться только одного голоса: если она сама потребуетъ этого, я исполню. Я это сдѣлаю по ея просьбѣ и ни по чьей другой.

— Смѣю спросить — почему, мистеръ Ааронъ? — сказалъ Юджинъ, нисколько не смущаясь.

— Простите: если она спросить меня, я ей скажу, — отвѣтилъ старикъ. — Больше никому не скажу.

— Я васъ не спрашиваю, мистеръ Райя, и прошу васъ, отведите меня домой, — сказала Лиззи. — Мистеръ Рейборнъ, сегодня меня постигло горькое испытаніе, и я надѣюсь, вы не сочтете меня неблагодарной, скрытной или капризной за то, что я прошу васъ оставить меня. Ничего подобнаго нѣтъ. Я только чувствую себя несчастной. Бога ради, помните, что я вамъ сказала: пожалуйста, берегите себя.

— Милая Лиззи, — проговорилъ онъ тихимъ голосомъ, наклоняясь къ ней: — чего беречься? Кого?

— Того, кого недавно видѣли и разсердили.

Онъ презрительно щелкнулъ пальцами и засмѣялся.

— Пойдемте, — сказалъ онъ. — Ужъ если иначе нельзя, такъ мы съ мистеромъ Аарономъ раздѣлимъ ваше довѣріе и оба доставимъ васъ домой: мистеръ Ааронъ съ того бока, я съ этого. Шествіе сейчасъ же двинется въ путь съ позволенія мистера Аарона.

Онъ зналъ свою власть надъ нею. Онъ зналъ, что она не будетъ настаивать на его удаленіи. Онъ зналъ, что ей будетъ тяжело разстаться съ нимъ теперь, въ виду грозившей ему воображаемой опасности. Несмотря на все свое кажущееся легкомысліе и на свою безпечность, онъ зналъ все, что хотѣлъ знать, изъ завѣтныхъ помысловъ этой дѣвушки. И теперь, въ этотъ вечеръ, когда шелъ рядомъ съ ней, спокойный, веселый, пренебрегая всѣми препятствіями, такъ высоко стоящій въ своемъ самообладаніи, въ своемъ непринужденномъ остроуміи надъ угрюмой, неуклюжей принужденностью искателя ея руки и надъ себялюбивымъ задоромъ ея брата, такъ искренно преданный ей, тогда какъ другая, болѣе близкая, казалось бы, опора ей измѣнила, — какимъ огромнымъ преимуществомъ, какимъ всеподавляющимъ вліяніемъ владѣлъ онъ въ этотъ вечеръ! А если ко всему еще прибавить, что бѣдная дѣвушка только что слышала, какъ его поносили изъ-за нея, то чему же удивляться, что случайный, можетъ быть, тонъ серьезнаго участія, какимъ звучала его рѣчь и который еще рѣзче оттѣнялъ его безпечное отношеніе къ опасности, какъ будто съ умысломъ напущенное имъ на себя, чтобы успокоить ее, — что малѣйшее прикосновеніе его руки, каждый его взглядъ, — даже самый фактъ присутствія его подлѣ нея здѣсь, въ этой темной улицѣ,- были для нея проблесками какого-то высшаго, заколдованнаго міра, недоступнаго для низости и пошлости, глубоко ненавидимаго темными силами, врагами всего добраго и прекраснаго.

Райя не заговаривалъ больше о томъ, чтобы зайти къ нему, и они направились прямо къ тому дому, гдѣ жила Лиззи. Не доходя до дома, она простилась съ ними и вошла одна.

— Мистеръ Ааронъ, — обратился Юджинъ къ старику-еврею, оставшись съ нимъ вдвоемъ, — изъявляя вамъ мою благодарность за пріятную компанію, я долженъ теперь, къ моему прискорбію, разстаться съ вами и пожелать вамъ счастливаго пути.

— Сэръ, желаю вамъ покойной ночи и желаю еще, чтобы вы были не такъ беззаботны, — отвѣтилъ серьезно старикъ.

— Мистеръ Ааронъ, я тоже желаю вамъ покойной ночи, а такъ какъ, признаться сказать, вы чуть-чуть скучноваты, то желаю еще, чтобы вы были не такъ озабочены, — сказалъ на это Юджинъ, не смущаясь.

Но тутъ, когда роль его была сыграна и когда, повернувъ спину еврею, онъ сошелъ на этотъ день со сцены, гдѣ игралъ, его подвижное лицо омрачилось тѣнью заботы.

«Что гласитъ катехизисъ Ляйтвуда?» пробормоталъ онъ, останавливаясь закурить сигару. «Что изъ этого выйдетъ? Что ты дѣлаешь? Куда ты идешь?» — На всѣ эти вопросы теперь ужъ скоро послѣдуютъ отвѣты. «Ахъ!» вздохнулъ онъ тяжело.

Тяжелый вздохъ повторился, какъ эхо, часъ спустя, когда Райя, сидѣвшій на чьемъ-то темномъ крыльцѣ, противъ дома, гдѣ жила Лиззи, поднялся на ноги и пошелъ домой, крадучись въ своемъ старинномъ одѣяніи по обезлюдѣвшимъ улицамъ, точно духъ прошлаго.