Годовщина
Собственноручно одѣваясь у себя на квартирѣ, надъ конюшнями, въ Дьюкъ-Стритѣ на Сентъ-Джемскомъ скверѣ, и слыша подъ собой лошадей за ихъ туалетомъ, почтенный мистеръ Твемло находитъ свое положеніе невыгоднымъ по сравненію съ положеніемъ этихъ благородныхъ животныхъ. Если, съ одной стороны, при немъ нѣтъ прислужника, который хлесталъ бы его, заставляя грубымъ окрикомъ переступать съ мѣста на мѣсто, то, съ другой стороны, у него и совсѣмъ нѣтъ прислужника. А такъ какъ всѣ суставы на пальцахъ, да и всѣ прочіе суставы кроткаго маленькаго джентльмена немножко ржавѣютъ по утрамъ, то ему, пожалуй, было бы даже пріятно, если бъ его привязали за голову къ двери его комнаты, ловко вытерли бы суконкой, окачивая при этомъ водой, и потомъ покрыли бы попоной, а самъ онъ принималъ бы лишь чисто-пассивное участіе въ этихъ многочисленныхъ операціяхъ.
Какъ управляется очаровательная Типпинсъ, украшая свою особу, чтобы дурачить мужчинъ, сіе извѣстно лишь граціямъ да ея камеристкѣ; но очень возможно, что и это привлекательное созданіе хоть и не предоставленное собственнымъ рессурсамъ, какъ Твемло, могло бы избавить себя отъ хлопотъ, сопряженныхъ съ ежедневнымъ реставрированіемъ своихъ чаръ, ибо относительно лица и шеи богиня эта представляетъ изъ себя нѣчто въ родѣ морского рака, каждое утро сбрасывающаго свою скорлупу и удаляющагося затѣмъ куда-нибудь въ укромное мѣсто, пока не окрѣпнетъ новая скорлупа.
Но возвратимся къ Твемло. Скромный маленькій джентльменъ кое-какъ обходится безъ прислужника: украсивъ свою тонкую шею воротничками и галстухомъ и натянувъ чистые нарукавники на свои костяшки, онъ отправляется завтракать. А съ кѣмъ же ему завтракать, какъ не со своими ближайшими сосѣдями Ламлями, обитающими въ Саквиль Стритѣ и извѣстившими его, что онъ сегодня встрѣтитъ у нихъ своего дальняго родственника мистера Фледжби? Грозный Снигсвортъ можетъ, сколько ему угодно, налагать свое табу на Фледжби, но смирный Твемло разсуждаетъ такъ: «Я не виноватъ, что онъ мнѣ родня, и встрѣтиться съ человѣкомъ у общихъ знакомыхъ еще не значитъ знаться съ нимъ».
Сегодня — день первой годовщины счастливаго бракосочетанія супруговъ Ламль, и день этотъ имѣетъ быть отпразднованъ званымъ завтракомъ, ибо обѣдъ, въ тѣхъ размѣрахъ роскоши, какіе желали бы ему сообщить радушные хозяева, затянулся бы, пожалуй, на такой же неопредѣленный срокъ, какъ и несуществующія великолѣпныя палаты, которыя они все собираются выстроить себѣ для житья и которыя уже свели съ ума отъ зависти столькихъ людей.
Итакъ, мистеръ Твемло съ немалыми затрудненіями ковыляетъ въ гости черезъ Пикадилли, съ грустью вспоминая счастливыя времена, когда онъ былъ прямѣе станомъ и не подвергался опасности попасть подъ колеса экипажей. Должно быть, это было въ тѣ далекіе дни, когда онъ еще надѣялся получить отъ страшнаго Снигсворта разрѣшеніе быть чѣмъ-нибудь въ жизни, то-есть еще до изданія этимъ великимъ богдыханомъ указа: «Поелику сей ничтожный смертный ничѣмъ отличиться не можетъ, то быть ему впредь и вовѣки бѣднымъ родственникомъ на моей пенсіи, а посему отнынѣ считать ему себя пенсіонеромъ».
Ахъ, Твемло, Твемло! Скажи мнѣ, маленькій, слабенькій, сѣденькій, человѣчекъ, — скажи, каковы-то сегодня твои завѣтные помыслы о той особѣ, что разбила твое сердце, когда оно еще было молодо-зелено, а волосы на твоей головѣ темнорусы? Скажи мнѣ правду: лучше или хуже, тяжелѣе или легче до сихъ поръ вѣрить мечтѣ, чѣмъ видѣть въ ней крокодила, заѣхавшаго твою жизнь? Скажи еще, Твемло, какой жребій счастливѣе: быть ли бѣднымъ родственникомъ знатнаго вельможи или стоять зимой по щиколку въ грязи, поя наемныхъ лошадей изъ ведра на извозчичьей биржѣ?..
Твемло ничего не говоритъ и идетъ дальше. Въ то время, когда онъ приближается къ подъѣзду дома Ламлей, къ тому же дому подъѣзжаетъ маленькая одноконная каретка съ сидящей въ ней божественной Типпинсъ. Божественная опускаетъ въ кареткѣ стекло и игриво хвалитъ бдительность своего кавалера, дожидающагося ее, чтобы высадить изъ экипажа. Твемло высаживаетъ ее съ такою бережной учтивостью, какъ будто она неподдѣльная драгоцѣнность, и затѣмъ они вмѣстѣ поднимаются наверхъ. Очаровательная Типпинсъ выдѣлываетъ при этомъ ногами какіе-то невиданные антраша, стараясь показать, что эти, несовсѣмъ твердые, ея члены прыгаютъ сами собой по врожденной прыткости.
— Здравствуйте, дорогая моя мистрисъ Ламль! Здравствуйте, милѣйшій мой Ламль. Какъ поживаете? — говорить леди Типпинсъ. — Когда же вы отправляетесь въ… какъ бишь зовутъ это мѣсто?.. не то Гай, не то Варвикъ… ну, да вы знаете… ѣсть фазановъ… А-а, Мортимеръ! Ваше имя, сэръ, вычеркнуто изъ списка моихъ обожателей, во-первыхъ, за непостоянство, во-вторыхъ, за трусливое бѣгство; но все-таки — какъ вы поживаете, злодѣй?.. Ага, да и вы здѣсь, мистеръ Рейборнъ! Васъ-то что могло сюда занести? Вѣдь мы можемъ быть заранѣе увѣрены, что вы будете хранить безмолвіе во все продолженіе банкета… Ну, а вы, Венирингъ, членъ парламента, какъ идутъ дѣла тамъ у васъ палатѣ и когда же вы наконецъ осадите съ мѣста этихъ ужасныхъ министровъ?.. Мистрисъ Beнирингъ, дорогая моя, неужто въ самомъ дѣлѣ правда, что вы каждый вечеръ ѣздите въ это душное мѣсто слушать скучную прозу всѣхъ этихъ господъ? Кстати, Венирингъ: что же вы-то не говорите рѣчей? Вѣдь вы еще и рта не раскрыли до сихъ поръ, а мы умираемъ отъ желаніи васъ послушать… Миссъ Подснапъ! Я въ восторгѣ, что вижу васъ. Папаша здѣсь? Нѣтъ? Мамаши тоже нѣтъ?.. О! мистеръ Бутсъ! Очарована!.. И мистеръ Бруэръ! Вся семья въ сборѣ.
Затѣмъ прелестная Типпинсъ осматриваетъ въ свой лорнетъ мистера Фледжби и прочихъ незнакомыхъ ей гостей, вертясь во всѣ стороны и лепеча со свойственною ей наивной стремительностью: «Нѣтъ ли еще кого изъ знакомыхъ?.. Кажется, нѣтъ… Тутъ никого. А тутъ? — Тоже». Мистеръ Ламль, весь блескъ и сіяніе, выдвигаетъ впередъ своего друга Фледжби, умирающаго отъ нетерпѣнія имѣть честь быть представленнымъ леди Типпинсъ. Мистеръ Фледжби, будучи представленъ, какъ будто что-то хочетъ сказать и какъ будто ничего не хочетъ сказать. Онъ послѣдовательно кажется о чемъ-то размышляющимъ, покорнымъ и огорченнымъ; затѣмъ онъ пятится на Бруэра, обходитъ вокругъ Бутса и увядаетъ вдали, на самомъ заднемъ планѣ, ощупывая свои бакенбарды, очевидно, въ надеждѣ, не выросли ли онѣ за пять минутъ, съ тѣхъ поръ, какъ онъ ихъ щупалъ въ послѣдній разъ. Но Ламль снова вытаскиваетъ его на авансцену, прежде чѣмъ онъ успѣлъ вполнѣ удосто вѣриться въ безплодіи почвы. Здоровье «Обаятельнаго», надо полагать, очень плохо, ибо Ламль, выдвигая его впередъ для новаго знакомства, снова представляетъ его, какъ «умирающаго». Только на этотъ разъ онъ «умираетъ» уже отъ нетерпѣнія быть представленнымъ мистеру Твемло.
Твемло подаетъ руку.
— Радъ познакомиться. Ваша матушка, сэръ, была мнѣ родней.
— Да, я слыхалъ; но моя мать была не въ ладахъ съ своей семьей, — находчиво откликается Фледжби.
— Вы живете въ городѣ? — спрашиваетъ Твемло.
— Безвыѣздно, — отвѣчаетъ Фледжби.
— Вы любите городъ? — снова спрашиваетъ Твемло, но оказывается тутъ же сбитымъ съ ногъ, ибо Фледжби принимаетъ этотъ вопросъ за обиду и говоритъ:
— Нѣтъ, не люблю.
Ламль пытается смягчить силу паденія замѣчаніемъ, что многіе не любятъ жить въ городѣ. Но когда на это Фледжби преспокойно возражаетъ, что онъ ни разу не слыхалъ о другомъ подобномъ случаѣ, нападеніе Твемло становится несомнѣннымъ проваломъ.
— Не слышно ли сегодня чего-нибудь новенькаго въ газетахъ? — говорить маленькій джентльменъ, возобновляя разговоръ съ большимъ присутствіемъ духа.
Фледжби ничего не слыхалъ.
— Ничего новаго, ни словечка, — говорить Ламль.
— Ни полслова, — вторитъ Бутсъ.
— Ни одной буквы, — закрѣпляетъ Бруэръ.
Исполненіе этой маленькой концертной пьесы замѣтно оживляетъ умы сознаніемъ исполненнаго долга, и машина заведена. Каждый изъ присутствующихъ чувствуетъ, что теперь ему легче переносить тягость своего пребыванія въ этой компаніи. Даже Юджинъ, который стоитъ у окна, мрачно раскачивая кисть отъ шторы, сообщаетъ ей теперь особенно сильный толчекъ, какъ будто безмолвно признавъ, что положеніе его несомнѣнно улучшилось.
Завтракъ поданъ. Сервировка пышная и бросается въ глаза, но съ какимъ-то самохвальнымъ и кочевымъ оттѣнкомъ театральныхъ декорацій. У мистера Ламля за стуломъ свой отдѣльный слуга, у Вемиринга за стуломъ алхимикъ. Оба являютъ собою интересную иллюстрацію той аксіомы, что слуги этого рода распадаются на два разряда: одинъ не довѣряетъ знакомымъ своего господина, другой — самому господину. Слуга мистера Ламля принадлежитъ ко второму разряду. Онъ, видимо, теряется въ изумленіи и совершенно падаетъ духомъ отъ того, что полиція такъ долго не арестуетъ его господина за уголовное преступленіе.
Венирингъ, членъ парламента, сидитъ но правую руку мистрисъ Ламль, Твемло по лѣвую. Мистрисъ Венирингъ, супруга члена парламента, имѣетъ справа леди Типпинсъ, а слѣва мистера Ламля. Но будьте увѣрены, что самый сильный огонь взглядовъ и улыбокъ мистера Ламля направленъ на маленькую Джорджіану. И будьте увѣрены, что возлѣ маленькой Джорджіаны, а слѣдовательно, подъ зоркимъ наблюденіемъ того же ловкаго джентльмена находится Фледжби.
Раза два или три въ продолженіе завтрака Твемло рѣзкимъ движеніемъ поворачиваетъ голову въ сторону мистрисъ Ламль, съ секунду смотритъ на нее вопросительно и затѣмъ говоритъ: «Извините». Обыкновенно за Твемло не водится такихъ странностей. Что же съ нимъ такое сегодня? — Дѣло въ томъ, что сегодня маленькій джентльменъ все время испытываетъ такое ощущеніе, какъ будто его сосѣдка съ правой стороны хочетъ съ нимъ заговорить, но, повернувшись къ ней, всякій разъ убѣждается, что онъ ошибся, и что глаза ея устремлены на Вениринга. Странно, что ощущеніе это не покидаетъ Твемло даже послѣ многократныхъ провѣрокъ, но это такъ.
Леди Типпинсъ, которая, не теряя времени, вкушаетъ отъ плодовъ земныхъ (со включеніемъ въ эту категорію и винограднаго сока), вскорѣ оживляется и прилагаетъ всѣ свои старанія извлечь искру изъ Мортимера Ляйтвуда. Между посвященными условлено разъ навсегда, что сей невѣрный обожатель миледи долженъ сидѣть за столомъ противъ нея, дабы ей было удобнѣе высѣкать изъ него огонь остроумія. Въ промежуткахъ между созерцаніемъ Мортимера, ѣдой и питьемъ эта красавица вдругъ вспоминаетъ, что какъ-то разъ у Вениринговъ, въ присутствіи общества, которое и теперь налицо, этотъ джентльменъ разсказывалъ исторію о «человѣкѣ невѣдомо откуда», — исторію, которая впослѣдствіи «пріобрѣла такой трагическій интересъ».
— Да, леди Типпинсъ, воистину такъ, — соглашается Мортимеръ.
— Ну, такъ мы ожидаемъ отъ васъ, что вы поддержите свою репутацію и разскажете намъ еще что-нибудь, — говоритъ эта фея.
— Нѣтъ, леди Типпинсъ, я тогда истощился на всю жизнь и теперь изъ меня ничего больше не выжмешь.
Мортимеръ такимъ образомъ парируетъ ударъ, думая про себя, что при другихъ условіяхъ не ему, а Юджину надлежало бы быть присяжнымъ острякомъ и что въ этой компаніи, гдѣ Юджинъ упорно безмолвствуетъ, онъ, Мортимеръ, является, такъ сказать, тѣнью своего друга.
— Нѣтъ, какъ хотите, — продолжаетъ приставать очаровательная Типпинсъ: — я твердо рѣшилась вытянуть изъ васъ еще что-нибудь. Измѣнникъ! постойте: что я еще такое слышала о комъ-то, тоже пропавшемъ безъ вѣсти?
— Такъ какъ вы слышали, то, можетъ быть, вы намъ и разскажете, — отвѣчаетъ Мортимеръ.
— Чудовище, прочь! — игриво вскрикиваетъ миледи и прибавляетъ: — Вашъ же золотой мусорщикъ направилъ меня къ вамъ за этимъ разсказомъ.
Тутъ мистеръ Ламль вступаетъ въ разговоръ, громко провозглашая:
— Продолженіе исторіи человѣка «невѣдомо откуда!»
За этимъ провозглашеніемъ слѣдуетъ общее молчаніе.
— Увѣряю васъ, господа, — говоритъ Ляйтвудъ, обводя взглядомъ присутствующихъ, — увѣряю васъ, что мнѣ совершенно нечего разсказывать. — Но послѣ того, какъ Юджинъ шепнулъ ему: «Да ну, ужъ разскажи!» онъ спѣшитъ поправиться, прибавивъ: — По крайней мѣрѣ ничего такого, что стоило бы разсказать.
Бутсъ и Бруэръ тотчасъ же соображаютъ, что, напротивъ, это навѣрно стоитъ разсказать, и становятся учтиво назойливыми. Beнирингъ, конечно, тоже заранѣе увѣренъ, что разсказъ долженъ быть въ высшей степени интересенъ. Впрочемъ всѣ остальные понимаютъ безъ словъ, что вниманіе Вениринга, какъ досточтимаго члена палаты, поглощено государственными дѣлами и лишь съ трудомъ удерживается на постороннихъ вещахъ.
— Я вижу, господа, вы готовитесь слушать, — снова говоритъ Мортимеръ: — пожалуйста не трудитесь, потому что я кончу гораздо раньше, чѣмъ вы успѣете принять удобное положеніе для этой цѣли. Моя сказка похожа…
— На сказку про бѣлаго бычка, — нетерпѣливо перебиваетъ Юджинъ. — «Ты говоришь, я говорю… Не начать ли намъ сказку съ конца?» Ну, начинай да и кончай скорѣе!
Юджинъ произноситъ это съ оттѣнкомъ досады, откинувшись на спинку стула и мрачно глядя на леди Типпинсъ, которая игриво киваетъ ему головой, какъ своему «милому медвѣжонку», тонко намекая этимъ, что она «красавица», а онъ «звѣрь»[4].
Мортимеръ продолжаетъ:
— Сказаніе, на которое, какъ я полагаю, намекала моя плѣнительная визави, состоитъ въ слѣдующемъ. Недавно нѣкая молодая дѣвица, по имени Лиззи Гексамъ, дочь умершаго Джемса Гексама (Гаффера тожъ), который, если припомните, нашелъ тѣло «человѣка невѣдомо откуда», какимъ-то таинственнымъ путемъ получила отъ Райдергуда, другого промышленника того же типа, полное отреченіе отъ всѣхъ обвиненій, взведенныхъ имъ на ея отца. Обвиненіямъ этимъ никто и раньше не вѣрилъ, ибо Рогъ Райдергудъ еще въ юности своей игралъ въ большую игру такими обвиненіями. Какъ бы то ни было упомянутое отреченіе дошло до Лиззи Гексамъ, какъ будто въ это дѣло вмѣшался какой-то таинственный персонажъ въ темномъ плащѣ и мрачно надвинутой шляпѣ, а ею было переправлено, для реабилитаціи памяти ея отца, къ моему кліенту мистеру Боффину. А такъ какъ у меня никогда не было другого кліента да, вѣроятно, никогда и не будетъ (надѣюсь, вы мнѣ простите эту вульгарную оговорку), то я немного имъ горжусь, какъ рѣдкимъ произведеніемъ природы, пожалуй, что единственнымъ въ своемъ родѣ.
Хотя по виду и спокойный, какъ всегда, Ляйтвудъ въ душѣ далеко не спокоенъ. Не глядя на Юджина, онъ чувствуетъ, что въ присутствіи Юджина этотъ предметъ разговора есть вещество весьма воспламенительнаго свойства.
— Ну-съ, такъ вотъ, этотъ рѣдкій экземпляръ, — продолжаетъ онъ, — составляющій единственное украшеніе моего профессіональнаго музея, приказалъ своему секретарю, экземпляру изъ породы крабовъ-отшельниковъ, которую зовутъ, кажется, Шоксмитъ… но дѣло не въ этомъ, назовемъ его хоть Артишокомъ — это все равно… приказалъ ему войти въ сношенія съ Лиззи Гексамъ. Артишокъ изъявляетъ готовность и пытается исполнить порученіе, но это ему не удается.
— Какъ не удается? — спрашиваетъ Бутсъ.
— Отчего? — спрашиваетъ Бруэръ.
— Извините, — отвѣчаетъ Ляйтвудъ, — я долженъ минутку помедлить отвѣтомъ, иначе мы погрѣшимъ противъ постепеннаго развитія интереса. Такъ какъ Артишоку не удалось исполнить порученія, то мой кліентъ передаетъ его мнѣ. Я принимаю охотно, ибо намѣренія моего кліента клонятся ко благу предмета его. розысковъ. Я готовлюсь вступитъ въ переговоры съ молодой особой; случайно у меня даже имѣются для этого особые пути (тутъ онъ украдкой бросаетъ взглядъ на Юджина), но и мнѣ это не удается, потому что молодая особа исчезла.
Общее эхо: «Исчезла?!»
— Улетучилась — никто не знаетъ какъ, никто не знаетъ — куда. Тугъ и конецъ сказанію, на которое намекала моя досточтимая и плѣнительная визави.
Съ очаровательнымъ тоненькимъ визгомъ леди
Типпинсъ высказываетъ увѣренность, что скоро «всѣхъ насъ до одного найдутъ убитыми въ нашихъ постеляхъ». Мрачный Юджинъ бросаетъ на нее при этомъ такой взглядъ, какъ будто съ него довольно было бы лишь нѣкоторыхъ жертвъ. Мистрисъ Венирингъ, супруга члена парламента, говоритъ, что стоить услышать о такомъ таинственномъ происшествіи, и будеть страшно отойти отъ ребенка. Венирингъ, членъ парламента, словно дѣлая запросъ въ палатѣ общинъ, освѣдомляется, слѣдуетъ ли разумѣть выраженіе «улетучилась» въ томъ смыслѣ, что молодую особу просто унесли крылатые духи, или же что ей нанесенъ какой-либо вредъ.
За Ляйтвуда отвѣчаетъ Юджинъ, и отвѣчаетъ торопливо и раздраженно:
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, этого онъ не думаетъ; онъ думаетъ, что она скрылась добровольно, но скрылась, во всякомъ случаѣ, безъ слѣда.
Однако супружеское счастіе супруговъ Ламль настолько важный сюжетъ, что нельзя же дать ему улетучиться, какъ улетучились убійца Гармона, мистеръ Юлій Гандфордъ и Лиззи Гексамъ. А потому Венирингъ считаетъ своимъ долгомъ вернуть все обрѣтающееся передъ нимъ стадо въ загонъ, изъ котораго оно разбрелось. И кому же всѣхъ приличнѣе ораторствовать о счастіи супруговъ Ламль, какъ не ему, считающему ихъ самыми дорогими и старинными своими друзьями? И къ какой аудиторіи всего приличнѣе ему конфиденціально обратиться съ этимъ сюжетомъ, какъ не къ предстоящей передъ нимъ и состоящей изъ самыхъ старинныхъ и самыхъ дорогихъ его друзей?
Итакъ, опустивъ формальную процедуру вставанья, Венирингъ начинаетъ маленькую, семейнаго характера рѣчь, постепенно переходящую въ парламентскій спичъ и удостовѣряющую слушателей въ томъ, что онъ, Beнирингъ, видитъ за этимъ столомъ своего дорогого друга Твемло, ровно годъ тому назадъ въ этотъ самый день вручившаго его дорогому другу Ламлю прекрасную руку его дорогого друга Софроніи, а также въ томъ, что онъ видитъ за этимъ столомъ своихъ дорогихъ друзей Бутса и Бруэра, присоединенія которыхъ къ нему въ тотъ періодъ, когда къ нему же примкнула и дорогой его другъ леди Типпинсъ, онъ никогда не забудетъ, пока память не измѣнитъ ему. Но онъ считаетъ себя въ правѣ замѣтить, что ему недостаетъ за этимъ столомъ его дорогого стараго друга Подснапа, хотя сей послѣдній достойно представленъ здѣсь его дорогимъ юнымъ другомъ Джорджіаной. Далѣе онъ видитъ за этимъ столомъ (послѣднюю фразу онъ возглашаетъ съ торжествомъ, какъ бы восхищаясь необычайной силой своего телеоскопа), видитъ друга своего мистера Фледжби, если мистеръ Фледжби позволитъ такъ себя назвать. По всѣмъ этимъ причинамъ и по многимъ другимъ, которыя навѣрное не ускользнули отъ «людей съ такою исключительною проницательностью, какъ ваша», онъ долженъ поставить вамъ на видъ, что наступило время со слезами на глазахъ, съ сердцемъ въ бокалѣ и съ благословеньемъ на устахъ («и вообще основательно набивъ наши чемоданы ветчиной и шпинатомъ», слѣдовало бы ему прибавить) дружно выпить за здоровье нашихъ дорогихъ друзей Ламлей, пожелавъ имъ много лѣтъ жизни, столь же счастливыхъ, какъ истекшій годъ, и многихъ друзей въ этой жизни, столь же удачно соединенныхъ, какъ они сами. Засимъ онъ прибавилъ, что Анастасія Венирингъ (всхлипыванья которой тутъ же подкрѣпляютъ эти слова) создана по одному образцу съ ея лучшимъ другомъ Софроніей, ибо и она тоже всею душой предана человѣку, искавшему ее и обрѣвшему, и тоже благородно исполняетъ долгъ супруги.
На этомъ мѣстѣ своей рѣчи, не видя лучшаго выхода, Beнирингъ немного слишкомъ коротко натягиваетъ поводья своему Пегасу и летитъ съ него кувыркомъ со словами: «Ламль, да хранитъ васъ Богъ!»
Послѣ Вениринга поднимается Ламль. У этого человѣка все въ преизбыткѣ. Особенно бросается въ глаза преизбытокъ носа, грубаго, некрасиваго покроя. Подъ стать носу и умъ, и манеры. Такой же преизбытокъ чувствуется и въ улыбкѣ, отчего она и не кажется настоящей. Такой же преизбытокъ человѣконенавистничества въ выраженіи лица, отчего нельзя считать его притворнымъ. Такой же преизбытокъ зубовъ, и потому, когда они осклаблены поневолѣ вспоминаешь, что зубы созданы на то, чтобъ кусать. Онъ благодаритъ васъ, дорогіе друзья, за ваши добрыя пожеланія и надѣется принять васъ — быть можетъ, даже въ ближайшую изъ этихъ, столь радостныхъ для него годовщинъ — въ такомъ помѣщеніи, которое будетъ болѣе соотвѣтствовать вашимъ правамъ на гостепріимство. Ему никогда не забыть, что у дорогихъ Вениринговъ онъ увидѣлъ впервые свою Софронію. Софроніи никогда не забыть, что у Вениринговъ она впервые увидѣла его. Они говорили объ этомъ между собой вскорѣ послѣ свадьбы, и оба пришли къ заключенію, что имъ никогда этого не забыть. И въ самомъ дѣлѣ, кому же, какъ не Венирингамъ, они обязаны своимъ супружескимъ счастьемъ? Они надѣются когда-нибудь доказать, какъ глубоко они это чувствуютъ. (Нѣтъ, нѣтъ! — со стороны Вениринга.) Да, да! Пусть онъ не сомнѣвается: они докажутъ ему это, какъ только представится случай. Ихъ бракъ съ Софроніей не былъ бракомъ по разсчету ни съ той, ни съ другой стороны: у нея было свое состояньице, у него свое. Они соединили свои скромные капиталы; это былъ бракъ по любви… Они съ Софроніей любятъ общество молодежи, но онъ не увѣренъ, что ихъ домъ достаточно безопасное мѣсто для молодыхъ людей, желающихъ остаться холостыми: онъ опасается, что картина его семейнаго счастья можетъ произвести перемѣну въ настроеніи ихъ умовъ. Онъ, разумѣется, не примѣняетъ этого ни къ кому изъ присутствующихъ, и ужъ конечно всего менѣе къ милой маленькой Джорджіанѣ. Не примѣняетъ и къ другу своему Фледжби. Онъ благодаритъ Вениринга за тѣ трогательныя выраженія, въ какихъ тотъ отзывался о другѣ его Фледжби, ибо онъ питаетъ къ этому послѣднему джентльмену глубочайшее уваженіе…
— Благодарю васъ, друзья мои, благодарю за все! — неожиданно возглашаетъ Ламль и, столь же неожиданно возвращаясь къ Фледжби, такъ заканчиваетъ свою рѣчь: — Въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ короче вы его узнаете, тѣмъ больше находите въ немъ того, кого желали бы найти. Еще разъ благодарю васъ всѣхъ. Отъ имени моей дорогой Софроніи и отъ моего имени — благодарю!
Все это время мистрисъ Ламль сидѣла совершенно спокойно, опустивъ глаза на скатерть. По окончаніи рѣчи Ламля, Твемло опять невольно повернулся къ ней, все еще не излѣчившись отъ своего страннаго ощущенія, что она хочетъ съ нимъ заговорить. И на этотъ разъ онъ не ошибся: она несомнѣнно хочетъ съ нимъ заговорить. Beнирингъ разговариваетъ съ другимъ своимъ сосѣдомъ, а она произноситъ вполголоса:
— Мистеръ Твемло!
Твемло откликается: «Что прикажете? Извините»… все еще съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ, потому что она не глядитъ на него.
— У васъ душа джентльмена, и я знаю, что могу положиться на васъ. Доставьте мнѣ случай сказать вамъ нѣсколько словъ, когда мы перейдемъ наверхъ.
— Извольте. Почту за честь.
— Не подавайте вида, что вы меня слушаете, и не считайте страннымъ, что выраженіе моего лица не соотвѣтствуетъ моимъ теперешнимъ словамъ: за мною могутъ наблюдать.
Глубоко пораженный Твемло растерянно подноситъ руку ко лбу и въ изнеможеніи опрокидывается на спинку своего стула. Мистрисъ Ламль встаетъ. За ней встаютъ всѣ остальные. Дамы отправляются наверхъ. Вскорѣ и джентльмены лѣниво пробираются туда же одинъ за другимъ. Фледжби посвящаетъ этотъ промежутокъ времени изученію бакенбардъ Бутса, Бруэра и Ламля, соображая, какого покроя бакенбарды предпочелъ бы онъ вырастить на своихъ щекахъ, если онѣ не окажутся почвой, безнадежно безплодной.
Въ гостиной, какъ водится, составляются группы. Ляйтвудъ, Бутсъ и Бруэръ вьются вокругъ леди Типпинсъ, какъ моль вокругъ оплывшей, желтой восковой свѣчи. Прочіе гости ухаживаютъ за Венирингомъ, членомъ парламента, и за мистрисъ Венирингъ. Мистеръ Ламль, скрестивъ по-мефистофелевски руки, стоитъ въ уголкѣ съ Джорджіаной и съ Фледжби. Мистрисъ Ламль сидитъ на софѣ передъ столикомъ. Она подзываетъ Твемло и обращаетъ его вниманіе на лежащій передъ нею раскрытый альбомъ.
Твемло садится на табуретку подлѣ нея, и она показываетъ ему чей-то портретъ.
— Вы въ правѣ удивляться, — говоритъ она тихо, — но, прошу васъ, не давайте замѣтить, что вы удивлены.
Въ конецъ разстроенный Твемло, въ своихъ стараніяхъ скрыть удивленіе, выдаетъ себя еще больше.
— Вы никогда не видали этого вашего родственника — я говорю о Фледжби — до нынѣшняго дня?
— Никогда.
— Теперь вы видѣли, что это такое. Вы не гордитесь имъ?
— Сказать по правдѣ — нѣтъ.
— Если бъ вы побольше знали о немъ, вы были бы еще менѣе расположены гордиться этимъ родствомъ… А вотъ еще портретъ. Какъ онъ вамъ нравится?
Твемло еле-еле находитъ въ себѣ достаточно присутствія духа, чтобы отвѣтить вслухъ:
— Очень похожъ. Похожъ замѣчательно!
— Вы, можетъ быть, замѣтили, кого онъ удостаиваетъ особеннымъ вниманіемъ? Вы видите, гдѣ онъ сейчасъ и чѣмъ онъ занятъ?
— Да. Но мистеръ Ламль…
Она бросаетъ на него взглядъ, значенія котораго онъ не понимаетъ, и затѣмъ показываетъ ему еще какой-то портретъ.
— Очень хорошъ — не правда ли?
— Превосходенъ! — вторитъ Твемло.
— Похожъ до смѣшного… Мистеръ Твемло, не могу выразить, какая борьба была въ моей душѣ, прежде чѣмъ я рѣшилась завести съ вами этотъ разговоръ. Только при увѣренности, что вы меня не выдадите, я могу продолжать. Обѣщайте мнѣ, что вы никогда не измѣните моему довѣрію, что вы всегда будете его цѣнить, даже если потеряете уваженіе ко мнѣ. Я вполнѣ удовольствуюсь вашимъ словомъ, все равно, какъ если бы вы поклялись…
— Сударыня, даю вамъ слово джентльмена…
— Благодарю. Я ничего другого и не ждала отъ васъ… Мистеръ Твемло, умоляю васъ, спасите эту дѣвочку!
— Эту дѣвочку?
— Джорджіану. Ее хотятъ погубить. Ее хотятъ обмануть и выдать за этого вашего родственника. Это шулерская продѣлка, денежная спекуляція. У нея нѣтъ ни ума, ни характера для борьбы. Ей грозитъ опасность быть проданной въ страшную кабалу на всю жизнь.
— Ужасно! Но какъ я могу это предупредить? — вопрошаетъ бѣдный, одурѣвшій до послѣдней степени маленькій джентльменъ.
— Ахъ, вотъ еще портретъ! Взгляните: по моему нехорошъ.
Ошеломленный тою легкостью перехода, съ какой она откинула назадъ голову, критически оглядывая свой собственный портретъ, Твемло однако смутно постигаетъ значеніе этого маневра и тоже спѣшитъ откинуть голову, какъ сдѣлала она, хотя при этомъ онъ видитъ портретъ нисколько не лучше, чѣмъ если бы тотъ обрѣтался въ Китаѣ.
— Рѣшительно нехорошъ! — говоритъ мистрисъ Ламль, — натянуто и прикрашено.
— При…
Но несчастный Твемло, въ своемъ подавленномъ состояніи духа, никакъ не можетъ справиться съ этимъ словомъ, и вмѣсто «прикрашенно» у него выходитъ «приглажено».
— Мистеръ Твемло, ваше предостереженіе подѣйствуетъ на ея кичливаго, надутаго отца. Вамъ вѣдь извѣстно, какъ высоко онъ ставитъ ваше родство. Не теряйте времени: предостерегите его.
— Но отъ кого же?
— Отъ меня.
Къ величайшему своему счастію Твемло въ эту минуту получаетъ пріемъ возбудительнаго: такимъ возбудительнымъ средствомъ оказывается неожиданно раздающійся голосъ мистера Ламля:
— Софронія, мой дружокъ, чьи это портреты разсматриваете вы съ мистеромъ Твемло?
— Портреты знаменитостей, Альфредъ.
— Покажи мой послѣдній портретъ.
— Сейчасъ.
Она откладываетъ въ сторону альбомъ, беретъ другой, переворачиваетъ нѣсколько листовъ и подставляетъ портретъ своему собесѣднику.
— Вотъ это послѣдній. Какъ вы его находите?… Предостерегите ея отца отъ меня. Я этого заслуживаю, потому что сначала я сама была въ заговорѣ. Всѣхъ участниковъ было трое: мой мужъ, вашъ родственникъ и я… Все это я вамъ разсказываю только затѣмъ, чтобы расположить васъ въ пользу этого бѣднаго глупенькаго, привязчиваго юнаго существа, чѣобы спасти бѣдняжку. Нѣтъ надобности говорить это ея отцу. Настолько-то, я увѣрена, вы пощадите меня и моего мужа. Правда, вся эта сегодняшняя церемонія — не болѣе, какъ злая насмѣшка, но онъ мнѣ все-таки мужъ, и намъ надо жить вмѣстѣ… Ну что, похожъ?
Въ состояніи, близкомъ къ столбняку, Твемло пытается притвориться, что сравниваетъ портретъ съ оригиналомъ, поглядывающимъ въ его сторону изъ своего мефистофелевскаго уголка.
— Очень похожъ. (Твемло, хоть и съ великимъ трудомъ, выжимаетъ-таки изъ себя эти два слова.)
— Я рада, что вы согласны со мной: я тоже считаю этотъ портретъ самымъ лучшимъ… Вотъ, напримѣръ, хоть этотъ…
— Но я не совсѣмъ понимаю… я не вижу пути, — запинается маленькій джентльменъ, нагибаясь надъ альбомомъ съ стеклышкомъ въ глазу. — Какъ же, предостерегая отца, не сказать ему всего? И что ему сказать? Чего не говорить? Я… я… теряюсь…
— Скажите ему, что я записная сваха. Скажите, что я лицемѣрка и проныра. Скажите, что, по вашему глубокому убѣжденію, его дочери неприлично бывать въ моемъ домѣ. Что бы вы ни сказали обо мнѣ въ этомъ родѣ, все будетъ справедливо. Вы знаете, какой это надутый, чванный человѣкъ, и какъ легко задѣть его тщеславіе. Скажите ему ровно столько, сколько понадобится, чтобы встревожить его, и пощадите меня въ остальномъ. Мистеръ Твемло, я чувствую, какъ я сразу упала въ вашихъ глазахъ. Я уже привыкла къ тому, что я упала въ собственныхъ глазахъ, но я глубоко сознаю, какая перемѣна должна произойти въ вашемъ мнѣніи обо мнѣ въ эти послѣднія немногія минуты. Что жъ, пусть! Я вѣрю въ вашу прямоту такъ же непоколебимо, какъ и прежде. Если бы вы знали, какъ мнѣ трудно было заговорить съ вами сегодня, вы пожалѣли бы меня. Мнѣ не нужно отъ васъ никакихъ новыхъ увѣреній: я довольна и тѣмъ, которое уже получила… Больше я ничего не скажу: я вижу, за мной наблюдаютъ. Если вы даете мнѣ обѣщаніе поговорить объ этой бѣдной дѣвочкѣ съ ея отцомъ и постараться спасти ее, — закройте альбомъ, передавая мнѣ: я васъ пойму и поблагодарю въ душѣ отъ всего моего сердца… Альфредъ, мистеръ Твемло совершенно согласенъ со мной: онъ находитъ, что твой послѣдній портретъ очень удаченъ.
Альфредъ подходить къ нимъ. Группы гостей разбредаются. Леди Типпинсъ встаетъ, чтобы проститься. Мистрись Beнирингъ слѣдуетъ за своимъ вожакомъ. Вмѣсто того, чтобы любезно повернуться къ нимъ, хозяйка дома еще съ минуту остается въ прежней позѣ, не сводя глазъ съ Твемло, который смотритъ на портретъ Альфреда сквозь лорнетъ. Минута прошла. Твемло роняетъ лорнетъ на всю длину ленты и захлопываетъ альбомъ съ такимъ трескомъ, что заставляетъ вздрогнуть очаровательную Типпинсъ, эту питомицу фей.
Затѣмъ идутъ прощанья за прощаньями. Кругомъ раздается: «Спасибо вамъ, дорогая: мы такъ мило провели у васъ время», и «Не забывайте же насъ», и «Нѣтъ, положительно, сегодняшній пиръ достоинъ золотого вѣка», и такъ далѣе, и такъ далѣе. Твемло идетъ по Пикадилли, пошатываясь и прижавъ руку ко лбу. На перекресткѣ онъ чуть-чуть не попадаетъ подъ почтовый фургонъ, но въ концѣ концовъ, цѣлый и невредимый, добирается до дому и падаетъ въ свое кресло. Рука добраго, невиннаго джентльмена опять прижимается ко лбу, а голова идетъ кругомъ отъ осаждающихъ ее думъ.