Древняя башня англійскаго собора? Какъ могла она попасть сюда, эта всѣмъ извѣстная, массивная, четырехугольная башня? На всемъ протяженіи улицы нѣтъ такого пункта, откуда между глазомъ наблюдателя и ею возвышался-бы болѣе высокій заржавленный шпиль! А, между тѣмъ, какая-то игла торчитъ передъ глазами. Откуда она? Можетъ быть, она водружена по повелѣнію султана, который собирался перевѣшать на ней орду турецкихъ разбойниковъ одного за другимъ? Судя по звону кимваловъ и по торжественному шествію султана во дворецъ -- такъ оно и есть. Вотъ и ятаганы блестятъ на солнцѣ, десять тысячъ ятагановъ! А вотъ тридцать тысячъ танцовщицъ устилаютъ путь султана цвѣтами! А вотъ еще далѣе цѣлый рядъ бѣлыхъ слоновъ въ разноцвѣтныхъ попонахъ и за ними безчисленная свита. А все-же на заднемъ планѣ этой картины, вопреки всякому правдоподобію, высится башня древняго собора, только на мрачномъ остріѣ ея не болтается ни одного трупа. Ба! Да и остріе это такое низкое, точно одинъ изъ прутьевъ старой желѣзной кровати?
Вся эта картина вполнѣ заслуживала того глухого смѣха сквозь сонъ, который она вызвала.
Фантастическую картину, только что нами описанную видѣлъ человѣкъ съ помутившимся сознаніемъ. Трясясь съ головы до ногъ и съ трудомъ поддерживая рукой свою отяжелѣвшую голову, онъ, повидимому, только что проснулся и недоумѣвающе озирался во всѣ стороны. Человѣкъ этотъ находился въ крошечной и грязной комнатѣ. Черезъ дырявую верхнюю занавѣску въ окно едва виднѣлся въ утреннемъ разсвѣтѣ маленькій дворикъ. Человѣкъ лежалъ на огромной, неуклюжей, покосившейся кровати.
Рядомъ съ нимъ, также, какъ и онъ, поперекъ постели, распростерты были еще три тѣла: какого-то китайца, матроса-индуса и старухи съ испитымъ лицомъ. Китаецъ и индусъ погружены были, повидимому, въ глубокій сонъ, или забытье. Старуха-же не спала. Она держала въ рукахъ что-то вродѣ трубки, въ которой она трясущимися пальцами разжигала огонь. Слабый свѣтъ этого огня освѣщалъ изъ подъ руки старухи полумракъ, царившій въ каморкѣ, и позволилъ ей разглядѣть только что проснувшагося человѣка, который, въ свою очередь, присматривался къ ней
-- Датъ еще одну?-- говоритъ старуха ворчливымъ, глухимъ голосомъ.
Проснувшійся опять начинаетъ озираться кругомъ, потирая себѣ лобъ.
-- Съ полночи, когда вы пришли, вы выкурили всего только пять трубокъ,-- ворчитъ старуха тѣмъ-же тономъ, въ которомъ, однако, слышится что-то жалобное. Горе мое горемычное. Совсѣмъ плохая стала у меня голова. Да и торговля совсѣмъ падаетъ. Вонъ тѣ двое пришли еще позже. Совсѣмъ мало стало бывать въ докахъ и китайцевъ, и индусовъ. Говорятъ и судовъ меньше стало приходить. Ну, вотъ трубка и готова, на! Только не забывай, дорогой: цѣна на опій поднялась страшно. За наперстокъ платишь три шиллинга шесть пенсовъ, а то и больше! Помни еще и то: кромѣ меня (да еще китайца Джэка, во дворѣ напротивъ) никто не знаетъ, какъ его надо приготовлять. Смотри-же, заплати по уговору. Заплатишь? Съ этими словами старуха раздуваетъ трубку и, пользуясь удобнымъ случаемъ, незамѣтно втягиваетъ въ себя значительную часть ея содержимаго.
-- Несчастная я,-- продолжаетъ старуха. Легкія совсѣмъ плохи стали! Погоди, сейчасъ будетъ готова. Эхъ, руки-то! Такъ дрожатъ, что вотъ-вотъ выроню трубку. Я какъ увидала, что вы идете, такъ и подумала: "ужъ приготовлю ему хорошую трубку, а онъ, зная, какъ опій дорогъ теперь, заплатитъ мнѣ какъ слѣдуетъ." О, моя головушка! Если-бъ вы только знали! Вѣдь я мастерю свои трубки изъ старыхъ маленькихъ чернильныхъ склянокъ, по пенни штука. Вотъ, посмотри. Эта такая-же. Я вставила только чубукъ, взяла изъ наперстка своей смѣси и наложила ее въ склянку. О, мои бѣдные нервы! До того, какъ я начала заниматься этимъ, я шестнадцать лѣтъ пила мертвую, и это такъ мало вредитъ мнѣ, что не стоитъ и говорить о томъ. А, между тѣмъ, отъ опія проходитъ и голодъ, и забываются заботы.
Наконецъ, старуха протягиваетъ посѣтителю почти пустую трубку, а сама валится лицомъ внизъ на кровать.
Онъ, шатаясь, встаетъ, кладетъ трубку на карнизъ, и, сорвавъ съ окна дырявую занавѣску, съ гадливымъ чувствомъ вглядывается въ распростертыхъ передъ нимъ товарищей. Его поражаетъ, что старуха, накурившись опіума, сдѣлалась страшно похожа на китайца. У нея сдѣлалось то-же выраженіе лица, того-же цвѣта лобъ и щеки. Но въ то время, какъ китаецъ въ конвульсіяхъ рычитъ и борется съ кѣмъ-то, быть можетъ, съ однимъ изъ своихъ боговъ, или-же съ дьяволомъ, индусъ улыбается, при чемъ изо рта у него течетъ слюна, а хозяйка остается безмолвна и неподвижна.
"-- Развѣ у нея могутъ быть какія нибудь видѣнія?" -- задается вопросомъ очнувшійся посѣтитель. И онъ поворачиваетъ къ себѣ лицо женщины и старается прочесть на немъ какую-нибудь мысль. Что можетъ ей сниться? Мясныя лавки, публичные дома, большій кредитъ? Какая у нея можетъ быть мечта? Чтобы увеличилось число ея несчастныхъ посѣтителей?.. Чтобы поправились ея плохія дѣла? Или чтобы обновилась ея старая кровать? Чтобы вымели ея грязный дворъ? Развѣ можетъ она имѣть какую-нибудь другую, высшую мечту, даже поглотивъ еще больше опіума?.. Что такое?..
Старуха что-то шепчетъ, и онъ наклоняется къ ней, стараясь разобрать ея несвязную рѣчь.
-- Нѣтъ, не понять!
Слѣдя за тѣмъ, какъ подергивается судорогами лицо старухи и какъ вздрагиваютъ всѣ ея члены, онъ самъ поддается непреодолимому желанію дѣлать то-же самое и, чтобы взять себя въ руки, опускается въ кресло, стоящее около камина, вѣроятно и поставленное тутъ въ виду такихъ случаевъ. Просидѣвъ нѣкоторое время неподвижно, онъ преодолѣваетъ, наконецъ, готовое, было, сказаться на немъ, дѣйствіе опіума, опять встаетъ и направляется къ кровати, на которой лежитъ китаецъ. Онъ схватываетъ его горло и грубо поворачиваетъ лицомъ къ себѣ. Китаецъ безсвязно бранится, и какъ-то нелѣпо сопротивляется.
-- Что ты говоришь?-- спрашиваетъ его человѣкъ.
Но китаецъ только мычитъ.
-- Ничего не понять!-- говорить проснувшійся человѣкъ, тщетно прислушиваясь къ этому мычанію. И онъ выпускаетъ изъ своихъ рукъ горло китайца и принимается за матроса-индуса, котораго сталкиваетъ съ кровати на полъ. Отъ паденія индусъ приходитъ въ себя, приподнимается и, сверкая глазами и стараясь выхватить изъ-за пояса ножъ, котораго тамъ нѣтъ, безсмысленно размахиваетъ руками. Очевидно, старуха, изъ предосторожности, отобрала у него ножъ. Очнувшись теперь, она вскакиваетъ, пытается успокоить индуса, но, едва двинувшись, снова впадаетъ въ состояніе полнаго опьянѣнія и вмѣстѣ съ матросомъ опять валится на кровать. Ножъ у ней за поясомъ.
Зритель этой безобразной сцены, долго еще прислушивался къ безсвязному лепету и брани лежавшихъ, упорно и мрачно повторяя про себя: "Ничего не понять!" Потомъ онъ положилъ на столъ какую-то серебряную монету, нашелъ свою шляпу, спустился по ветхой лѣстницѣ на дворъ, поздоровался съ привратникомъ и вышелъ на улицу.
Въ тотъ-же день, послѣ полудня, утомленный путникъ подходилъ къ огромной сѣрой башнѣ стариннаго собора. Повидимому, онъ долженъ былъ присутствовать на вечерней службѣ, такъ какъ торопился. Войдя въ церковь пришедшій подошелъ къ пѣвчимъ, которые уже облачились въ свои грязные бѣлые стихари, надѣлъ такое же облаченіе, какъ они, и вмѣстѣ со всей процессіей двинулся къ алтарю. Сторожъ заперъ рѣшетку, отдѣляющую алтарь отъ остальной церкви, пѣвчіе стали на свое мѣсто, на клиросъ, и черезъ нѣсколько минутъ старые мрачные своды собора огласились торжественными звуками и величественными словами псалма "Егда нечестивый"...