Каждый, наблюдавшій жизнь степенной церковной птицы -- грача, замѣчалъ, вѣроятно, что когда, съ наступленіемъ сумерекъ, эти птицы, тѣсной степенной компаніею возвращаются домой, непремѣнно отъ этой компаніи отдѣляются два грача, возвращаются къ церкви, останавливаются здѣсь, какъ будто желая подчеркнуть стоимъ отдѣленіемъ отъ остальной группы свое значеніе, и потомъ медленно и важно опятъ летятъ за всей стаей. Совершенно подобно этимъ грачамъ, когда, по окончаніи церковной службы, различныя важныя лица, весьма похожія на грачей, расходились по домамъ, двое изъ нихъ отдѣлились отъ толпы, вернулись назадъ и стали медленно прохаживаться по каменнымъ плитамъ церковной ограды.
Не только день подходилъ къ концу, но и годъ. Низкое солнце, несмотря на ясный день, не грѣло, а только сіяло холоднымъ блескомъ; дикій виноградъ, обвивавшій рѣшетку ограды, уже осыпался, и его темно-красные листья покрыли каменныя плиты. Послѣ полудня шелъ дождь; на плитахъ, въ ихъ ямкахъ и трещинахъ стояла вода, поверхность которой рябилъ осенній вѣтеръ; качались и гигантскіе вязы отъ этого вѣтра, проливая слезы на толстый слой листьевъ, покрывавшій землю. Нѣкоторые изъ этихъ листьевъ подхватывались вѣтромъ и сквозь низенькую дверь искали, какъ будто, убѣжища въ самомъ соборѣ. Но два человѣка, вышедшіе оттуда, снова отбросили ихъ оттуда ногами и зонтиками. Затѣмъ одинъ изъ нихъ заперъ церковную дверь большимъ ключомъ, а другой, съ папкой нотъ подъ мышкой, быстро удалился.
-- Кто это, Тонъ? Мистеръ Джасперъ?
-- Да, господинъ настоятель.
-- Долго же онъ оставался въ церкви.
-- Да, господинъ настоятель, мнѣ пришлось повозиться съ нимъ. Онъ былъ немного... того...
-- Скажите просто, былъ нездоровъ,-- замѣтилъ наставительнымъ тономъ болѣе молодой грачъ, какъ-бы желая этимъ дать понять своему собесѣднику, что онъ можетъ пренебрегать стилемъ съ простыми смертными и низшимъ духовенствомъ, но никакь не съ церковнымъ настоятелемъ, ректоромь.
Мистеръ Тонъ, соборный сторожъ и проводникъ, привыкшій гордо и свысока относиться къ посѣтителямъ церкви, сдѣлалъ видъ, что замѣчаніе относится не къ нему.
-- Что-же такое и когда именно случилось съ мистеромъ Джасперомъ, какое приключилось съ нимъ нездоровье?-- спросилъ въ свою очередь ректоръ. Да, именно, нездоровье, такъ какъ мистеръ Криспаркль совершенно вѣрно указалъ вамъ, что лучше сказать "былъ боленъ", чѣмъ "онъ былъ немного того".
-- Приключилось нездоровье,-- почтительно повторяетъ Тонъ.
-- И что-же, сильное нездоровье?
-- Да, господинъ ректоръ, ему совершенно сперло дыханіе.
-- Я бы выразился иначе, Тонъ,-- замѣтилъ Криспаркль.-- При ректорѣ такъ говорить неучтиво.
-- Да, лучше сказать "захватило дыханіе" -- снисходительно говоритъ ректоръ, довольный почтительнымъ къ нему вниманіемъ подчиненнаго.
-- Мистеръ Джасперъ до такой степени задыхался, входя въ соборъ,-- продолжалъ Тонъ, стараясь обойти грамматическія трудности разговора съ ректоромъ,-- что, право, я не понимаю, какъ могъ онъ разобрать свои ноты. Съ нимъ едва не случился обморокъ. Сознаніе его совершенно омрачилось -- (произнося это слово мистеръ Тонъ съ видомъ побѣдителя смотритъ на достопочтеннаго мистера Криспаркля, который ужъ, конечно, не сможетъ поправить его выраженіе) -- и у него сдѣлалось такое головокруженіе, какого я еще и не видывалъ. Одако, выпивъ воды, мистеръ Джасперъ, самъ не замѣчавшій, какъ сильно омрачено было его сознаніе (слово "омрачено" Тонъ произноситъ съ особымъ удареніемъ, какъ бы говоря этимъ, что онъ уже не боится ошибиться), пришелъ скоро въ себя.
-- И онъ ушелъ домой уже совсѣмъ здоровый?
-- Да, господинъ ректоръ, онъ пошелъ здоровый. Я убѣдился въ этомъ, увидя, что онъ затопилъ у себя дома каминъ; вѣдь, теперь сыро, а онъ въ соборѣ продрогъ, и я очень радъ, что онъ согрѣется.
Слова сторожа заставили ректора и Криспаркля взглянуть на окна квартиры мистера Джаспера, находившейся какъ разъ надъ воротами ограды. Изъ узорчатыхъ оконъ свѣтилъ, дѣйствительно, огонь и, глубже оттѣняя густую зелень плюща, узкой полосой прорѣзывалъ надвигавшійся мракъ. На соборной башнѣ пробили часы и, вмѣстѣ съ вѣтромъ, пробѣгавшимъ по листвѣ, торжественные звуки разнеслись по всему соборному зданію, по всѣмъ его уступамъ, нишамъ и башнямъ.
-- Племянникъ мистера Джаспера у него?-- спросилъ ректоръ.
-- Нѣтъ еще,-- отвѣчалъ Тонъ,-- его ждутъ. И онъ указалъ на виднѣвшуюся въ окнѣ тѣнь.
-- Это мистеръ Джасперъ. Онъ спускаетъ у себя шторы.
-- Ну, значитъ все хорошо,-- произнесъ ректоръ съ довольнымъ лицомъ, прекращая аудіенцію.-- Надѣюсь, что мистеръ Джасперъ благоразуменъ въ своей привязанности къ своему племяннику. Мы не должны поддаваться нашимъ чувствамъ, какъ бы они хороши не были. Наша обязанность быть выше ихъ, властвовать надъ ними. Однако, вотъ и звонокъ, которымъ зовутъ меня къ обѣду. Я проголодался и спѣшу домой. А вы, мистеръ Криспаркль, хорошо бы сдѣлали, если-бъ, по дорогѣ домой, заглянули къ Джасперу.
-- Хорошо, господинъ ректоръ. Я передамъ ему, что вы были такъ добры, что справлялись о его здоровьѣ.
-- Да, конечно, прошу васъ объ этомъ. Да, конечно, такъ и передайте, что я справлялся о его здоровьѣ.
Съ этими словами ректоръ надѣлъ съ нѣкоторымъ, дозволительнымъ для его особы, щегольствомъ свою шляпу немного вбокъ и степенно зашагалъ къ старому кирпичному дому, въ которомъ онъ обиталъ и гдѣ въ уютной столовой уже ждали его жена и дочь.
А мистеръ Криспаркль, красивый и румяный младшій каноникъ, любимымъ занятіемъ котораго было купанье во всѣхъ глубокихъ окрестныхъ рѣчкахъ,-- мистеръ Криспаркль, встающій всегда съ зарей, веселый, привѣтливый и добродушный юноша музыкальный и образованный,-- мистеръ Криспаркль, младшій каноникъ и прекрасный молодой человѣкъ, еще недавно ходившій по проселкамъ язычества, а теперь, введенный въ лоно истинной церкви какимъ-то покровителемъ за занятія съ его сыномъ -- направился къ дому мистера Джаспера.
-- Съ сожалѣніемъ узналъ отъ Тона, мистеръ Джасперъ, что вы нездоровы.
-- О, это былъ пустякъ.
-- Но вы выглядите немного усталымъ.
-- Развѣ? Я не думаю этого. Я чувствую себя гораздо лучше. Тонъ, вѣроятно, преувеличилъ мое нездоровье. Вы сами знаете, это почти его обязанность преувеличивать и черезчуръ красочно описывать все то, что имѣетъ отношеніе къ собору.
-- Вы разрѣшите мнѣ передать ректору, что вы уже поправились? Вѣдь, я зашелъ къ вамъ но его желанію.
-- Конечно,-- слегка улыбнувшись, произнесъ Джасперъ.-- Пожалуйста, не забудьте также поблагодарить его отъ меня за вниманіе.
-- Я съ радостью узналъ, что вы ждете къ себѣ юнаго Друда.
-- Да, я жду моего дорогого птенца каждую минуту.
-- Его пріѣздъ будетъ, навѣрное, для васъ полезнѣе всякаго доктора.
-- Полезнѣе, чѣмъ цѣлая дюжина. Друда я люблю, а эскулаповъ и ихъ стряпню ненавижу.
Мистеру Джасперу около 26 лѣтъ. У него густые блестящіе, тщательно расчесанные волосы и бакенбарды. Благодаря смуглому цвѣту лица, онъ кажется старше своего возраста. Голосъ его звучный, фигура и выраженіе лица производятъ пріятное впечатлѣніе, но манеры его сдержанны и носятъ оттѣнокъ угрюмости. Комната, въ которой онъ живетъ, довольно мрачна и совсѣмъ не уютна; можетъ быть до нѣкоторой степени она отразилась и на характерѣ жильца. Большая часть помѣщенія темная. До углубленія, гдѣ стоитъ рояль и до стѣны, около которой стоитъ полочка-этажерка съ полями и книжные шкафы, а также и до полу законченнаго портрета, висящаго надъ каминомъ, не доходитъ даже яркое солнце.
На портретѣ представлена дѣвочка, волосы которой перехвачены голубой лентой. Выраженіе хорошенькаго дѣтскаго дичика капризное. Художественныхъ достоинствъ въ портретѣ нѣтъ никакихъ, это просто набросокъ. Но, присматриваясь къ нему, видно, что художникъ хотѣлъ придать портрету нѣкоторую каррикатурность, подчеркнувъ рѣзкія черты оригинала.
-- Конечно, Джасперъ, сегодня мы уже не увидимъ васъ на музыкальномъ вечерѣ очередной среды, но дома вамъ остаться лучше. Покойной ночи, и да сохранитъ васъ Богъ!..
Съ этими словами добрѣйшій младшій каноникъ мистеръ Криспаркль скрывается за дверью и, напѣвая "Скажи мнѣ, скажи мнѣ, пастухъ, видалъ ли ты, видалъ ли ты мою Флору",-- сходитъ съ лѣстницы.
Вдругъ съ нижней площадки до ушей Джаспера долетаютъ звуки взаимныхъ привѣтствій, а черезъ минуту къ нему въ объятія бросается молодой человѣкъ.
-- Эдвинъ, дорогой мой!
-- Какъ я радъ, что вижу, тебя, милый Джонъ!
-- Снимай пальто, дорогой мой мальчикъ, и усаживайся вотъ сюда, въ твой любимый уголъ. Не промокли ли у тебя ноги. Пожалуйста, сними сапоги!
-- Милый Джонъ, я сухъ какъ обглоданная кость и прошу тебя не хлопотать обо мнѣ. Терпѣть не могу ухаживаніи.
Замѣтивъ, какъ холодно встрѣтилъ гость его энтузіазмъ, мистеръ Джасперъ останавливается на полусловѣ и молча смотритъ, какъ молодой человѣкъ снимаетъ съ себя пальто, шляпу, перчатки и т. п. Нужно замѣтить, что когда Джасперъ смотрѣлъ на своего племянника, его взглядъ всегда выражалъ самую неусыпную и самоотверженную, хотя и очень требовательную любовь. И при томъ въ этомъ взглядѣ проглядывала какая-то озабоченность и сосредоточенность.
-- Ну, вотъ, я и готовъ и усаживаюсь въ свой любимый уголокъ, Джонъ. А какъ обѣдъ?
Мистеръ Джасперъ открываетъ дверь изъ своей комнаты. За ней виднѣется другая комната съ накрытымъ столомъ, вокругъ котораго суетится какая-то женщина. Столъ и комната ярко освѣщены.
-- Вотъ это отлично, старина Джонъ!-- восклицаетъ юноша и хлопаетъ въ ладоши.-- Но, въ чемъ дѣло? Сегодня именины? Чьи?
-- Не твои, конечно.
-- Знаю, знаю, нашей Киски!
При этихъ словахъ на сосредоточенномъ лицѣ Джона и въ его пристальномъ взглядѣ, направленномъ на Эдвина, отразилось какъ-будто то самое выраженіе, которое было на портретѣ.
-- Да, Джекъ, Киски! И мы должны выпить за ея здоровье. Ну, дядюшка, бери племянника подъ руку и идемъ обѣдать.
Сказавъ это, мальчикъ (Эдвинъ былъ почти мальчикъ) кладетъ руку на плечо Джаспера, который весело и, видимо, съ радостью обнимаетъ его, и они оба идутъ къ столу.
-- Боже мой! Да здѣсь сама мистриссъ Тонъ!-- восклицаетъ юноша, входя въ столовую. Да какая вы хорошенькая! Еще лучше, чѣмъ были!
-- Оставьте меня въ покоѣ, мистеръ Эдвинъ,-- отвѣчаетъ жена соборнаго сторожа.
-- Не могу, слишкомъ ужъ вы хорошенькая. Поцѣлуйте меня, по случаю именинъ Кошечки.
-- Будь я на мѣстѣ Кошечки, ужъ поцарапала-бы я васъ, молодой человѣкъ,-- съ напускнымъ гнѣвомъ говоритъ мистриссъ Тонъ, краснѣя отъ комплимента.-- Черезчуръ васъ балуетъ дядюшка, вотъ что! Онъ такъ васъ высоко ставитъ, что вы и зазнались. Думаете, что стоитъ вамъ поманить къ себѣ кошечекъ, какъ они тотчасъ и сбѣгутся къ вамъ дюжинами.
-- Мистриссъ Тонъ,-- вмѣшался въ разговоръ Джасперъ,-- вы забыли также, какъ и Нэдъ, что слова "дядюшка" и "племянникъ", по нашему обоюдному уговору строго запрещены. И занявъ свое мѣсто за столомъ и весело улыбнувшись на племянника и мистриссъ Тонъ, "дядюшка" прочиталъ предобѣденную молитву.
-- Совсѣмъ, какъ ректоръ!-- воскликнулъ Эдвинъ Друдъ.-- Ну, Джонъ, начинай рѣзать мясо, я не могу.
Этою шуткой начинается обѣдъ, во время котораго ведется разговоръ, весьма мало, вѣрнѣе, вовсе не имѣющій отношенія къ настоящему разсказу. Наконецъ, скатерть убирается, на столъ подается блюдо орѣховъ и графинъ искрящагося хереса.
-- Неужели, Джонъ, ты серьезно думаешь, что одно упоминаніе о нашемъ родствѣ можетъ помѣшать намъ быть друзьями? Я не думаю этого.
-- Дѣло въ томъ, Нэдъ, что обыкновенно дяди гораздо старше племянниковъ. И вотъ, когда меня называютъ дядей, я невольно думаю объ этомъ.
-- Можетъ быть, это и такъ, но какое же значеніе можетъ имѣть разница всего въ шесть лѣтъ? Къ тому же бываетъ такъ, что и племянники старше своихъ дядюшекъ... Хотѣлось бы мнѣ, чортъ возьми, быть старше тебя!
-- Это зачѣмъ же?
-- А затѣмъ, что тогда тонъ всему задавалъ-бы не ты -- всегда серьезный и скучный -- а я, веселый и жизнерадостный. Ты помнишь пѣсенку:
Прочь скучная забота,
Ты юношу во старца обратишь!
Прочь скучная забота
Ты старца въ пепелъ обратишь!
Но погоди-же, Джонъ, не пей!
-- Почему-же мнѣ не пить.
-- И онъ еще спрашиваетъ! Какъ! Пить въ день именинъ Кошечки и не провозгласить при этомъ тоста за ея здоровье! За здоровье Кошечки и Джона! Желаю имъ всякаго благополучія.
Джонъ молча съ улыбкой пожалъ протянутую къ нему руку юноши и выпилъ свой бокалъ.
-- Ура, ура девять разъ! Девять счастливыхъ лѣтъ. Ура! Еще одинъ на придачу!-- воскликнулъ Эдвинъ. А затѣмъ, дорогой Джэкъ, поговоримъ о Кошечкѣ. Кстати, нѣтъ ли щипцовъ для орѣховъ? Возьми себѣ одну пару, а другую передай мнѣ. И щелкнувъ орѣхъ, онъ продолжалъ: Ну какъ же идутъ дѣла Кошечки?
-- Съ музыкой? Прекрасно.
-- Боже, какой вы осторожный человѣкъ, Джонъ! Ну, зачѣмъ скрывать что нибудь отъ меня. Она невнимательна?
-- Нѣтъ, когда она хочетъ, ей все дается безъ труда.
-- Вотъ въ этомъ и дѣло: "когда захочетъ". Ну, а когда она не хочетъ?
Кракъ!..-- со стороны Джаспера.
-- Ну, а какъ она выглядитъ вообще?
Серьезное лицо Джаспера становится еще серьезнѣе и на немъ опять появляется то-же выраженіе, какъ и на портретѣ.
-- Она очень похожа на твой набросокъ,-- отвѣчаетъ онъ, наконецъ.
-- Я немного горжусь этимъ своимъ портретомъ -- говоритъ Друдъ. Вѣдь я писалъ его по памяти, и по-моему, недурно. Я вѣрно схватилъ хорошо знакомое мнѣ выраженіе ея лица.
Кракъ!.. Кракъ!.. Кракъ!.. раздается съ обѣихъ сторонъ, и снова настаетъ молчаніе.
-- Если говорить правду,-- опять продолжаетъ Друдъ, съ недовольнымъ видомъ вертя въ рукахъ скорлупу, это выраженіе бросается мнѣ въ глаза всякій разъ, какъ я вижу Кошечку. Когда его нѣтъ на живомъ лицѣ, я вспоминаю о немъ по портрету. Да, это именно такъ, капризная прелестница... Вотъ вамъ!
И онъ угрожаетъ портрету щипцами.
Кракъ!.. Эдвина Друда.
Кракъ!.. м-ра Джаспера.
-- Что-же ты молчишь, Джонъ? Ужъ не отнялся-ли у тебя языкъ?
-- А у тебя?
-- Но вѣдь, въ концѣ концовъ, это досадно...
Мистеръ Джасперъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ смотритъ на Эдвина.
-- Ну да, конечно, досадно, что даже въ такихъ дѣлахъ человѣкъ не можетъ быть въ своемъ выборѣ свободенъ. И знаешь, что я скажу тебѣ, Джэкъ: еслибъ я имѣлъ свободу, то мой выборъ остановился бы на Кошечкѣ, даже еслибы я выбиралъ ее изъ числа всѣхъ хорошенькихъ дѣвушекъ цѣлаго міра.
-- Но вѣдь тебѣ и выбирать не надо. Чего-же лучше?
-- Вотъ это-то мнѣ и не нравится. Мой покойный отецъ и отецъ Кошечки безъ нашего вѣдома порѣшили, что мы должны съ нею стать мужемъ и женой. Чортъ возьми, сказалъ-бы я, еслибъ не боялся обидѣть покойниковъ,-- чортъ возьми, развѣ они не могли предоставить этого рѣшенія намъ самимъ?
-- Тише, тише, мой милый,-- останавливаетъ племянника тономъ нѣжнаго упрека мистеръ Джасперъ.
-- Тише! Хорошо тебѣ говорить "тише", Джонъ. Ты свободенъ. Ты можешь дѣлать съ собой, что хочешь. Твоя жизнь не предопредѣлена, не размѣрена заранѣе. Ты не понимаешь, какъ мучительно думать, что тебя подозрѣваютъ, будто ты навязанъ извѣстной дѣвушкѣ, а эта дѣвушка мучается сознаніемъ, что она навязана тебѣ. Ты можешь выбрать себѣ жену самъ. Твоя жизнь не подстриженный садовникомъ кустикъ, а красиво и свободно раскинувшійся своими лепестками цвѣтокъ...
-- Продолжай, продолжай,-- проговорилъ глухимъ голосомъ Джасперъ.
-- Развѣ я тебя обидѣлъ, Джонъ?
-- Чѣмъ же ты могъ меня обидѣть, дорогой?
-- Боже милосердный, да ты выглядишь совсѣмъ больнымъ, Джэкъ. У тебя сдѣлались совсѣмъ мутные глаза!
Стараясь улыбнуться, мистеръ Джасперъ вытягиваетъ впередъ руку, какъ бы желая успокоить собесѣдника и затѣмъ съ нѣкоторымъ усиліемъ произноситъ:
-- Видишь ли, у меня бываютъ иногда припадки, и очень мучительные, а потому я принималъ опіумъ. Подъ его дѣйствіемъ у меня кружится по временамъ голова. Сейчасъ какъ разъ наступила такая минута. Но это сейчасъ пройдетъ, отвернись только отъ меня на минуту.
Перепуганный юноша повинуется и обращаетъ тревожный взглядъ свой на догорающіе въ каминѣ угли. Между тѣмъ, Джасперъ, тоже устремивъ глаза на огонь и крѣпко ухватившись руками за ручки кресла, сидитъ неподвижно. По его лбу текутъ крупныя капли холоднаго пота. Черезъ нѣсколько минутъ онъ, точно очнувшись отъ обморока, глубоко вздыхаетъ и приходитъ опять въ себя. Друдъ нѣжно и заботливо ухаживаетъ за очнувшимся регентомъ. Оправившись, Джасперъ кладетъ руку на плечо племяннику и спокойнымъ тономъ, несоотвѣтствующимъ, впрочемъ, смыслу его словъ, насмѣшливо говоритъ ему:
-- Люди болтаютъ, что въ каждомъ жиломъ домѣ замуравленъ скелетъ. Какъ ты думаешь, Нэдъ, въ моемъ домѣ онъ тоже есть?
-- Не знаю, право, Джонъ, но я, какъ и ты, вѣрю въ это и, при одной мысли, что даже въ домѣ Кошечки, еслибъ у нея былъ домъ, и у меня...
-- Постой, когда я давеча противъ воли прервалъ тебя, ты говорилъ, что моя жизнь покойна и счастлива. Конечно, вокругъ меня нѣтъ ни шума, ни суеты, я не знаю ни торговыхъ разсчетовъ, ни хлопотъ, ни риска, мнѣ не надо кочевать съ мѣста на мѣсто, я могу съ любовью отдаваться дорогому дѣлу...
-- Въ самомъ дѣлѣ, Джонъ я думалъ почти то самое, что ты только что сказалъ. Но я, все-таки, прибавилъ бы и еще кое что, чего ты, говоря о себѣ, конечно сказать не могъ. Я бы выставилъ на видъ то всеобщее уваженіе, которымъ ты пользуешься, какъ регентъ нашего собора; я бы указалъ на твое независимое общественное положеніе, на твои знакомства и связи, на твою репутацію прекраснаго преподавателя (Кошечка, которая не любитъ учиться и та говоритъ, что ты отличный учитель).
-- Я прекрасно понималъ, къ чему ты велъ рѣчь. И знаешь что я скажу тебѣ: все это я ненавижу.
-- Ненавидишь?-- съ удивленіемъ воскликнулъ Эдвинъ.
-- Да, ненавижу. Однообразный ходъ моей жизни точитъ меня какъ червь. Какъ тебѣ понравилось пѣніе соборныхъ пѣвчихъ?
-- Я нахожу, что оно божественно.
-- Ну, вотъ видишь. А мнѣ оно такъ надоѣло, оно такъ тяготитъ меня, что по временамъ представляется дьявольскимъ навожденіемъ. Иногда мнѣ кажется, что звуки моего голоса подъ сводами собора смѣются и плачутъ надъ моей безцвѣтной и никому ненужной жизнью. Я думаю, что ни одинъ монахъ, безсмысленно проводившій свою жизнь въ этомъ зданіи, не тяготился ею такъ, какъ я. У него было, по крайней мѣрѣ, хоть одно развлеченіе: онъ могъ отводить душу, рисуя чертей на лавкахъ и стѣнахъ. А я, что я могу? Выжигать изображеніе дьяволовъ въ собственномъ сердцѣ?
При этихъ словахъ Джаспера Эдвинъ, глубоко изумленный всѣмъ услышаннымъ, наклоняется на своемъ креслѣ, протягиваетъ руку, дружески мягко кладетъ ее на колѣии регента и съ любовнымъ участіемъ говоритъ:
-- Я полагалъ, Джонъ, что ты, дѣйствительно, нашелъ себѣ свой уголъ и что ты доволенъ жизнью.
-- Знаю, Эдвинъ, что ты думалъ такъ. Знаю. Всѣ такъ думаютъ.
-- Я тоже полагалъ, что всѣ такъ думаютъ. Вотъ и Кошечка того-же мнѣнія.
-- Когда она сказала тебѣ это?
-- Во время моего послѣдняго пребыванія здѣсь) Помнишь, это было три мѣсяца тому назадъ.
-- Какъ-же она выразилась?
-- Она замѣтила только, что стала твоей ученицей и высказалась въ томъ смыслѣ, что ты созданъ для своей службы.
И молодой человѣкъ взглядываетъ при этихъ словахъ на портретъ. Эта подробность не ускользнула отъ вниманія Джаспера.
-- Во всякомъ случаѣ, дорогой Нэдъ,-- заключилъ Джасперъ грустно покачавъ головой, мнѣ остается только мириться съ моей службой. Искать другой поздно, и, внѣшнимъ образомъ, я долженъ быть вѣренъ ей. Но помни, что все сказанное сейчасъ, должно остаться между нами.
-- Обѣщаю тебѣ свято сохранить молчаніе о нашей бесѣдѣ.
-- Я довѣрилъ тебѣ мою тайну, потому что...
-- Я чувствую это, повѣрь мнѣ. Ты довѣрился мнѣ потому-что ты меня любишь, какъ и я люблю тебя. Дай обѣ твои руки, Джэкъ!
Джасперъ беретъ протянутыя къ нему руки и, смотря въ глаза племяннику, продолжаетъ:
-- Теперь ты знаешь, что не только такіе люди, какъ ты, Нэдъ, но даже и бѣдный какой нибудь регентъ, исполняющій сгобо монотонную службу, можетъ терзаться не только честолюбіемъ, но и нѣкоторой высшей неудовлетворенностью, или какъ тамъ назвать ее?..
-- Да, дорогой Джонъ.
-- И ты будешь помнить это?
-- Дорогой Джекъ, развѣ я могу легко забыть то, что ты сказалъ съ такимъ чувствомъ?
-- Пусть же слова мои послужатъ тебѣ предостереженіемъ.
Эдвинъ высвобождаетъ свои руки изъ рукъ Джаспера, отодвигается отъ него на шагъ, останавливается и, послѣ небольшого раздумья надъ тѣмъ, что сказалъ Джасперъ, разстроганнымъ голосомъ произноситъ:
-- Боюсь, Джонъ, что я пустой и поверхностный ребенокъ и что голова моя устроена не очень хорошо, но я знаю, что я молодъ и надѣюсь, что съ годами я сдѣлаюсь не хуже, а лучше. Во всякомъ случаѣ я чувствую всею душой благородство твоего поступка и понимаю, что ты открылъ мнѣ раны своего сердца только для того, чтобы предостеречь меня.
При этихъ словахъ лицо и вся фигура Джаспера становятся до такой степени неподвижными и сосредоточенными, что кажется, будто онъ пересталъ дышать.
-- Я не могъ не замѣтить, Джэкъ, что твое признаніе стоило тебѣ огромныхъ усилій, что ты страшно волновался, дѣлая его, и что ты потерялъ свое обычное самообладаніе. Конечно, я зналъ, что ты вѣришь мнѣ и любишь меня, но я совсѣмъ не былъ приготовленъ къ такой жертвѣ съ твоей стороны.
Мистеръ Джасперъ быстро оживляется и, незамѣтно перейдя въ совсѣмъ иное настроеніе, пожимаетъ теперь плечами, смѣется и машетъ правой рукой.
-- Не отнѣкивайся отъ своихъ чувствъ, Джэкъ, я говорю совершенно серьезно. Не можетъ быть сомнѣній, что тѣ душевныя страданія, которыя ты такъ ярко описалъ, переносить очень тяжело. Я могу успокоить тебя, Джонъ, мнѣ они не грозятъ. По крайней мѣрѣ мой жизненный путь далекъ отъ нихъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, во всякомъ случаѣ не позднѣе будущаго года, я возьму изъ школы Кошечку, и она станетъ мистриссъ Эдвинъ Друдъ. А затѣмъ я уѣду съ ней на Востокъ инженеромъ. Правда, сейчасъ между нами довольно часто бываютъ размолвки, но я думаю, что виной этому только тѣ пошлыя рамки, въ которыя втиснули наши чувства и что все это пройдетъ, какъ только мы обвѣнчаемся. Однимъ словомъ мы заживемъ такъ, какъ объ этомъ говорится въ старой пѣсенкѣ, которую я напѣвалъ во время обѣда -- (кто-же лучше тебя знаетъ старинныя пѣсенки?): жена будетъ цѣлый день плясать, а я пѣть. И если при этомъ Кошечка, которая, безъ всякаго сомнѣнія, красива, будетъ еще и добра (Эдвинъ взглянулъ на портретъ), то я уничтожу нарисованную мной каррикатуру и сдѣлаю для ея учителя музыки новый портретъ.
Мистеръ Джасперъ подпираетъ подбородокъ рукой и внимательно, съ благосклонностью и нѣкоторою мечтательностью, слушаетъ своего племянника. Онъ ловитъ не только выраженіе его лица, но и каждый жестъ. И даже когда Эдвинъ умолкаетъ, онъ продолжаетъ оставаться въ какомъ-то очарованіи отъ словъ юноши, который имъ нѣжно любимъ и каждымъ шагомъ котораго онъ интересуется. Затѣмъ Джасперъ съ добродушной улыбкой говоритъ;
-- Значитъ, мои предостереженія тебѣ не нужны?
-- Нѣтъ, Джэкъ.
-- И, вообще, предостерегать тебя нечего?
-- Нѣтъ, и ты не долженъ дѣлать этого. Пока мнѣ никакой опасности не грозитъ, и я не могу допустить, чтобы ты изъ за меня страдалъ и мучился.
-- Не пройтись-ли намъ по церковному двору?
-- Всенепремѣнно! Но извини меня. Я на минутку сбѣгаю въ монастырскій домъ. Мнѣ нужно передать туда пакетъ, перчатки для Кошечки. Я купилъ ей ровно столько паръ, сколько ей сегодня лѣтъ. Вѣдь на рѣдкость поэтично, Джэкъ?
Мистеръ Джасперъ, все еще сидящій въ прежней задумчивой позѣ, бормочетъ: "Ничего нѣтъ слаще этого въ жизни, Нэдъ!"
-- Вотъ онъ тутъ и лежитъ въ карманѣ моего пальто. Надо обязательно доставить до ночи, иначе въ моей затѣѣ не будетъ ничего поэтическаго. Было бы противъ правилъ просить свиданія съ Кошечкой сегодня, но передать пакетъ не откажутъ. Ну, я готовъ, Джэкъ! Идемъ!
Мистеръ Джасперъ медленно встаетъ, точно ему жаль разстаться съ своимъ кресломъ, и оба выходятъ на улицу.