Уважительныя причины, которыя выяснятся изъ дальнѣйшаго разсказа, заставляютъ называть старый соборный городъ вымышленнымъ именемъ. Назовемъ его Клойстергэмъ. Весьма возможно, что друиды когда-то именовали его иначе, что по другому называли его римляне, саксонцы и норманны, но для его пыльныхъ лѣтописей не можетъ имѣть никакого значенія еще одно лишнее имя.
Городъ древній, Клойстергэмъ не представляетъ ничего интереснаго для людей, любящихъ суетную и шумную жизнь. Однообразный, молчаливый, онъ весь обвѣянъ какимъ-то могильнымъ воздухомъ огромнаго соборнаго кладбища. Дѣти мѣстныхъ жителей садятъ салатъ на монахинь и монаховъ, или-же дѣлаютъ песочные пирожки изъ ихъ остатковъ. А мѣстные земледѣльцы, при обработкѣ своей пашни, перемалываютъ кости когда-то знатныхъ архіепископовъ, епископовъ и настоятелей, какъ тотъ сказочный людоѣдъ, который пекъ хлѣбъ изъ костей своихъ гостей.
Удивительный это городъ Клойстергэмъ! Онъ точно заснулъ. По крайней мѣрѣ, его жители со странной, хотя и не очень рѣдкой, непослѣдовательностью думаютъ, что чреда временъ уже исполнилась, что жизнь позади, а не впереди и что никакихъ измѣненій ожидать имъ нечего. Очень большія древности, трудно поддающіяся изученію, производятъ странное моральное воздѣйствіе на людей! Улицы Клойстергема до того безмолвны (если не говорить про эхо, которое громко отдается въ этомъ безмолвіи), что въ лѣтній день занавѣски на окнахъ лавокъ какъ-будто даже не колышатся, несмотря на южный вѣтеръ. Видъ-же города такъ чопоренъ, такъ бездушенъ, что когда въ него попадетъ какой-нибудь здоровый загорѣлый странникъ или бродяга, то онъ поскорѣе торопится выбраться изъ давящей атмосферы Клойстергэма. Къ счастью, это не особенно затруднительно, такъ какъ въ сущности говоря во всемъ городѣ всего только и имѣется одна улица. Ею начинается и кончается Клойстергэмъ. Остальныя улицы не больше, какъ тупики, представляющіе собой грязные дворы. Нѣкоторое отрадное впечатлѣніе оставляетъ только соборная площадь, да мѣсто, занимаемое кварталомъ квакеровъ, постройки котораго и своей формой и цвѣтомъ напоминаютъ головной уборъ квакеровъ.
Вообще, весь Клойстергэмъ, съ своими охрипшими отъ времени колоколами, грачами, летающими около собора, и клерикальными грачами, лежащими въ могилахъ, подъ землей,-- городъ давно минувшаго, чуждаго намъ времени.
Обвалившіяся старыя стѣны, полуразрушенныя часовни, ветхій монастырь и драгія зданія приходятся какъ-то совершенно некстати среди новыхъ строеній и садовъ. Они попали сюда такъ-же случайно и такъ-же необъяснимо, какъ древнія отжившія идеи въ умы современныхъ жителей Клойстергэма. На всемъ здѣсь лежитъ печать старины, забвенія. Даже единственный существующій въ городѣ ростовщикъ до того состарился, что уже не беретъ ничего въ закладъ. А накопившіяся у него вещи до того залежались, что ихъ никто не покупаетъ, хотя между ними есть такіе дорогіе предметы, какъ старые потускнѣвшіе отъ времени часы, сломанные серебрянные щипцы для сахара и нѣсколько разрозненныхъ томовъ какихъ-то книгъ. Наиболѣе видное и понятное доказательство нѣкотораго движенія жизни въ Клойстергэмѣ заключается въ его обильной растительности. Даже невзрачный маленькій городской театръ имѣетъ собственный садикъ, впрочемъ до того крошечный, что когда Мефистофель исчезаетъ со сцены въ преисподнюю, онъ, вѣроятно, падаетъ, смотря по времени года, или въ душистый горошекъ, или же въ устричныя раковины.
Въ центрѣ Клойстергэма стоитъ "женскій монастырь". Это приличное кирпичное зданіе получило такое прозваніе вслѣдствіе легенды о его прежнемъ назначеніи. На его воротахъ, ведущихъ въ старый дворъ, прибита блестящая мѣдная доска съ надписью: "Женское учебное заведеніе Миссъ Твинкльтонъ". На старомъ, оставшемся фасадѣ эта доска своимъ блескомъ до такой степени бросается въ глаза, что прохожій, имѣющій нѣкоторое воображеніе, смотря на нее, можетъ легко представить себѣ стараго, потрепаннаго франта съ моноклемъ въ глазу.
Какъ ходили когда-то монахини въ низкихъ кельяхъ этого монастыря, гдѣ потолки такъ были низки, что только склонивши голову не рисковали онѣ стукнуться о балки, какъ сидѣли онѣ на окнахъ и, заглушая въ себѣ голосъ жизни, перебирали свои четки, вмѣсто того, чтобы дѣлать изъ нихъ ожерелья, какъ замуравливали ихъ въ стѣнахъ этого стараго зданія за то, что онѣ не умѣли умертвить свою плоть, въ которой не выдыхалась закваска матери-природы, закваска, вѣчно приводящая въ броженіе творческія силы міра,-- на всѣ эти вопросы могли бы развѣ отвѣтить тѣ духи, которые посѣщали стѣны дома миссъ Твинкльтонъ. Что касается ея самой, то она интересовалась лишь приходными и расходными статьями. Ея практическую натуру не интересовало ни прошлое, ни его легенды, и, беря на себя обязанность воспитанія юныхъ дѣвицъ, почтенная миссъ имѣла въ виду лишь аккуратное полученіе третного содержанія.
Подъ вліяніемъ опьяненія или животнаго магнетизма человѣкъ испытываетъ иногда какъ бы двойственное сознаніе. Такъ, напримѣръ, если я, пьяный, спрячу свои часы, то, трезвый, я ни за что не припомню, куда я ихъ спряталъ, ибо работа моего пьянаго сознанія имѣла свое особое самостоятельное бытье. И для того, чтобы припомнить ходъ этой работы и найти часы, мнѣ опять нужно напиться. Тѣ двѣ жизни, которыми жила миссъ Твинкльтонъ напоминали нѣчто подобное. Ежедневно, какъ только ея воспитанницы улеглись, миссъ Твинкльтонъ преображается. Она взбиваетъ свою прическу, придаетъ какимъ-то способомъ особый блескъ своимъ глазамъ, становится веселой и оживленной. Такою воспитанницы не видятъ ее днемъ никогда. Въ эти часы, неизмѣнно повторяющіеся каждый день, миссъ Твинкльтонъ ведетъ бойкія бесѣды о всѣхъ наиболѣе секретныхъ и интимныхъ происшествіяхъ Клойстергэмской жизни, о которой днемъ она какъ будто и не подозрѣваетъ. Въ эти часы миссъ Твинкльтонъ неизбѣжно вспоминаетъ о проведенныхъ ею дняхъ на Тернбриджскихъ водахъ (называемыхъ ею въ эти часы просто "водами"), гдѣ какой-то весьма приличный господинъ объяснился ей въ любви (Миссъ Твинкльтонъ называетъ его въ эти часы "глупый мистеръ Бортерсъ"),-- обстоятельство, о которомъ въ теченіе дня миссъ Твинкльтонъ хранитъ такое же глубокое молчаніе, какое хранитъ гранитъ о сдѣланной на немъ надписи. Обычнымъ другомъ обоихъ періодовъ жизни миссъ Твинкльтонъ -- въ школѣ и дома -- является отлично умѣющая приспособиться къ ней, нѣкая мистриссъ Тишеръ, почтеннаго возраста вдова, у которой постоянно болитъ спина и которая говоритъ глухимъ голосомъ и вѣчно о чемъ то вздыхаетъ. Обязанность мистриссъ Тишеръ наблюдать за гардеробомъ дѣвицъ. Почему-то служанки учебнаго заведенія -- быть можетъ потому, что мистриссъ Тишеръ любитъ вспоминать прежніе лучшіе дни своей жизни -- увѣрены, что покойный мистеръ Тишеръ былъ парикмахеромъ.
Любимая пансіонерка учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ,-- это миссъ Роза Будъ, которую всѣ зовутъ "Розовый Бутонъ" {Rose -- роза; bud -- почка, глазокъ, бутонъ. Прим. перев.}. Это крайне наивная, очень хорошенькая и очень капризная дѣвушка, возбуждающая всеобщій интересъ своей романтической судьбой. Ея подругамъ извѣстно, что по завѣщанію ея отца ей давно уже выбранъ мужъ, которому и долженъ передать ее опекунъ по достиженіи женихомъ совершеннолѣтія. Когда миссъ Твинкльтонъ находится въ классахъ или дортуарахъ, то она пытается разрушить въ умахъ своихъ воспитанницъ предосудительный въ ея глазахъ интересъ къ романтической судьбѣ Розы, и вздыхаетъ и горестно пожимаетъ плечами за спиной Розы, съ ужасомъ думая о несчастной судьбѣ маленькой жертвы. Но всѣ усилія почтенной наставницы не достигаютъ цѣли. Можетъ быть, причиной этого является глупый мистеръ Портерсъ; во всякомъ случаѣ, видя демонстративные жесты миссъ Твинкльтонъ, ея воспитанницы единогласно называли ее у себя въ дортуарахъ "старой ханжой".
Въ тѣ дни, когда маленькую Розу навѣщаетъ ея нареченный мужъ (воспитанницы увѣрены, что онъ имѣетъ на это полное право и что, въ случаѣ протестовъ миссъ Твинкльтонъ ее немедленно бы сослали чуть ли не на каторгу), учебное заведеніе миссъ Твинкльтонъ положительно въ волненіи. Какъ только у воротъ раздается его звонокъ, каждая изъ подругъ Розы, если только это физически для нея возможно, старается выглянуть въ окно, и тѣ изъ нихъ, которыя не могутъ этого сдѣлать, глубоко взволнованы: играющія на фортепіано берутъ фальшивыя ноты, а въ классѣ французскаго языка ученицы переговариваются при помощи книжной закладки, которая подобно заздравному кубку на веселыхъ собраніяхъ прошлаго вѣка, быстро передается изъ рукъ въ руки.
На слѣдующій же день послѣ пріѣзда Друда послѣ полудня у дверей учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ раздался обычный звонокъ.
-- Мистеръ Эдвинъ Друдъ желаютъ видѣть миссъ Розу,-- докладываетъ старшая горничная.
-- Ну что-жъ, идите внизъ, милочка,-- обращается къ Розѣ покорнымъ тономъ, съ меланхолическимъ выраженіемъ на лицѣ, миссъ Твинкльтонъ.
Подъ пристальнымъ взглядомъ своихъ подругъ, жадно слѣдящимъ за каждымъ ея движеніемъ, миссъ Роза спускается внизъ, въ собственную гостиную миссъ Твинкльтонъ. Здѣсь ждетъ ее мистеръ Эдвинъ Друдъ. Гостиная эта, чопорная комната, совсѣмъ не похожа на остальное школьное помѣщеніе. Единственное, что придаетъ ей нѣсколько школьный видъ -- это два глобуса: одинъ земной, а другой небесный. Эти два предмета своимь краснорѣчивымъ молчаніемъ должны внушать родителямъ и опекунамъ воспитанницъ мысль, что даже и въ частной своей жизни миссъ Твинкльтонъ не перестаетъ думать о школѣ и, точно Вѣчный Жидъ, странствуетъ мыслями по небу и землѣ, повсюду ища духовной пищи для ввѣренныхъ ея попеченію дѣвицъ.
Новая горничная, ни разу еще не видѣвшая нареченнаго жениха Розы, конечно, не преминула взглянуть на него сквозь дверную щель, но была замѣчена при этомъ, и съ шумомъ бросилась внизъ по лѣстницѣ въ кухню, а въ дверь гостиной въ то-же время вошло маленькое прелестное созданіе, закрывъ свое личики передникомъ.
-- Какъ это все смѣшно!-- вскрикиваетъ прелестное созданіе, остановившись посрединѣ комнаты.-- Не надо, не нужно, Эдди!
-- Что не нужно, Роза?
-- Не нужно подходить ко мнѣ, не нужно... Это такъ глупо!
-- Да что глупо, Роза?
-- Все, все ужасно глупо. Глупо остаться сиротой и оказаться помолвленной, глупо, что товарки и даже служанки подсматриваютъ за мной, какъ мыши, въ щели, глупо, что ты приходишь ко мнѣ!
-- Ну, и хорошо же вы меня встрѣчаете, Кисанька.
-- Но сейчасъ я не могу иначе. Подожди минутку.
И, переведя духъ, дѣвушка быстро и отрывисто произноситъ:
-- Какъ поживаешь?
-- Сейчасъ, очень даже плохо, потому что я не вижу твоего лица.
Слова эти заставляютъ дѣвушку показать изъ-за передника одинъ глазъ, но, увидѣвъ что-то, она опять закрываетъ лицо и вскрикиваетъ:
-- Господи! Ты остригъ себѣ половину волосъ!
-- Я, кажется, сдѣлалъ бы еще лучше, если-бъ остригъ себѣ и голову,-- ворчливо замѣчаетъ Эдвинъ, теребя свои волосы и невольно взглянувъ въ зеркало. Можетъ быть, вы хотите, чтобъ я ушелъ?
-- Нѣтъ, не уходите, Эдди!-- проситъ Роза.-- Это будетъ не хорошо. Если вы уйдете сейчасъ, мои подруги начнутъ спрашивать меня, почему вы ушли такъ скоро.
-- Въ такомъ случаѣ, Роза, открой-же, наконецъ, свое лицо и поздоровайся со мной!
Дѣвушка откидываетъ съ лица передникъ.
-- Ну, здравствуй, Эдди, и подойди. Дай руку... Нѣтъ, нѣтъ, не цѣлуйся со мной, у меня во рту леденецъ.
-- Ты рада меня видѣть, Кисанька?
-- Да, я ужасно рада. Ну, садись, только подальше отъ меня. Вотъ идетъ миссъ Твинкльтонъ.
Во время посѣщеній Розы мистеромъ Эдвиномъ Друдомъ почтенная содержательница пансіона, ради приличія, считала своимъ непремѣннымъ долгомъ являться въ пріемную чуть ли не каждыя три минуты, подъ предлогомъ взять какую-либо нужную вещь. Если же ей почему-либо не хотѣлось или нельзя было зайти самой, то ее замѣняла мистриссъ Тишеръ.
Миссъ Твинкльтонъ, дѣйствительно, входитъ въ комнату, жеманно покачиваясь съ боку на бокъ, и, дѣлая видъ, что отыскиваетъ что-то, любезно обращается къ Эдвину:
-- Мое почтеніе, мистеръ Друдъ. Какъ поживаете? Извините, что я помѣшала.
И, взявъ какой-то предметъ, миссъ Твинкльтонъ торжественно выплываетъ въ дверь, а прерванный разговоръ молодыхъ людей возобновляется.
-- Ты принесъ мнѣ вчера перчатки, Эдди. Я была имъ ужасно рада. Спасибо.
-- Ну, хоть этимъ угодилъ,-- недовольнымъ тономъ говоритъ Эдвинъ. Ну, а какъ ты провела день своего рожденія, Кошечка?
-- Великолѣпно. Я получила массу подарковъ, а вечеромъ у насъ былъ ужинъ и балъ.
-- Балъ? Вотъ что! И при этомъ прекрасно обошлись безъ меня! Тебѣ не дурно живется, Кошечка!
-- Превосходно живется!-- вполнѣ искренно отвѣчаетъ Роза.
-- Какой же у васъ былъ ужинъ?
-- Бутерброды, апельсины, студень и креветки.
-- А кавалеры тоже были?
-- Нѣтъ, конечно. Мы танцовали другъ съ другомъ, причемъ нѣкоторыя воспитанницы играли роль своихъ братьевъ. Ужасно было весело...
-- Ну, а мою роль...
-- Твою? Конечно, играли. Объ этомъ позаботились раньше всего,-- говоритъ Роза Будъ, весело улыбаясь.
-- И хорошо исполнили мою роль?-- спрашиваетъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ Эдвинъ.
-- Отлично! Но я отказывалась съ тобой танцевать.
-- Почему?
-- Потому что ты, мой милый, надоѣлъ мнѣ,-- отвѣчаетъ Роза. Но, видя, какъ хмурится при этомъ лицо Эдвина, она прибавляетъ: -- А развѣ я не надоѣла тебѣ? Вѣдь тоже надоѣла?
-- Когда же я говорилъ тебѣ объ этомъ?
-- Еще бы сказалъ! Но ты далъ мнѣ понять... Ахъ, какъ хорошо она изобразила тебя!
-- Вотъ дерзкая дѣвчонка,-- замѣчаетъ Друдъ. Впрочемъ, Кошечка, это послѣднее рожденіе, которое ты провела въ этомъ старомъ домѣ.
-- Да, въ самомъ дѣлѣ,-- говоритъ печальнымъ тономъ Роза, складывая ручки и опуская глаза.
-- Ты огорчена этимъ, Роза?
-- Мнѣ жалко разставаться съ этимъ старымъ домомъ. Когда я, такая молодая, уѣду, здѣсь будутъ скучать обо мнѣ.
-- Но вѣдь можно оставить все по старому.
Кошечка игриво взглядываетъ на Эдвина, но потомъ качаетъ головкой и, вздыхая, опускаетъ глаза.
-- Значитъ, надо покориться нашей судьбѣ?
Дѣвушка киваетъ головкой и затѣмъ съ живостью говоритъ:
-- Да, Эдди, и мы непремѣнно должны повѣнчаться здѣсь. Если это будетъ иначе, мои подруги заплачутъ отъ горя.
На мгновеніе лицо будущаго нареченнаго мужа Розы выражаетъ скорѣе сожалѣніе, чѣмъ любовь, но онъ овладѣваетъ собой и говоритъ:
-- Пойдемъ погулять, милая Роза?
Милая Роза задумывается на минуту, но потомъ смѣется и весело восклицаетъ:
-- Да, да, пойдемъ, Эдди. И знаешь, что? Вообрази, что ты женихъ кого-нибудь другого, а я представлю себѣ, что выхожу замужъ тоже не за тебя. Тогда и наши ссоры кончатся.
-- Неужели ты думаешь, Роза, что мы только поэтому и ссоримся?
-- Конечно. Но осторожнѣе. Смотри въ окно. Миссъ Тишеръ...
Дѣйствительно, въ комнату, шелестя платьемъ, точно привидѣніе вплываетъ миссъ Тишеръ.
-- Какъ ваше здоровье, мистеръ Друдъ?-- говоритъ она.-- Впрочемъ, васъ нечего и спрашивать объ этомъ, стоитъ посмотрѣть на ваше лицо. Я вамъ помѣшала, извините. Мнѣ нужно было взять ножикъ. Ахъ, вотъ онъ!
И она исчезаетъ.
-- Вотъ еще что, Эдди. Когда мы выйдемъ на улицу или поближе къ стѣнѣ...
-- Могу тебѣ сдѣлать это удовольствіе, но зачѣмъ это тебѣ?
-- Мнѣ не хочется, чтобы тебя видѣли воспитанницы.
-- Можетъ быть мнѣ открыть и зонтикъ?
-- Не придумывай, пожалуйста, глупостей,-- говоритъ Роза, надувъ губы и пожимая плечами. Дѣло совсѣмъ не въ этомъ, а въ томъ, что тебя не лакированные сапоги.
-- Но, можетъ быть, твои подруги и не замѣтятъ этого,-- замѣчаетъ Эдвинъ, съ отвращеніемъ смотря на свои сапоги.
-- Не замѣтятъ! Отъ ихъ вниманія ничто не ускользнетъ. Я даже увѣрена, что нѣкоторыя изъ нихъ будутъ смѣяться надо мной и увѣрять меня, что никогда не выйдутъ замужъ за человѣка, у котораго нѣтъ лакированныхъ сапогъ... Но, вотъ, миссъ Твинкльтонъ. Погоди, я отпрошусь у нея.
Въ самомъ дѣлѣ, за дверью раздастся голосъ миссъ Твинкльтонъ. Она спрашиваетъ кого-то:
-- Вы видѣли мой рабочій ящикъ?
Роза спрашиваетъ разрѣшенія и милостиво получаетъ его. Молодая парочка выходитъ изъ дома и, принявъ всякія предосторожности, чтобы скрыть сапоги Эдвина отъ взоровъ любопытныхъ подругъ Розы, отправляется на прогулку.
-- Куда же намъ итти, Роза?-- спрашиваетъ Эдвинъ.
-- Въ турецкую лавку покупать сласти.
-- Какую турецкую лавку?
-- Ну, гдѣ продаются турецкія лакомства. Неужели ты не знаешь ее? А еще инженеръ!
-- Но почему же, если я инженеръ, долженъ я знать такія вещи?
-- Потому что ихъ люблю я. Впрочемъ я и забыла, что мы рѣшили оба притворяться. Ты правъ, Эдвинъ, ты не долженъ знать ничего объ этомъ.
При такихъ-то обстоятельствахъ, удрученнаго печалью Эдвина ведутъ въ лавку турецкихъ сластей. Накупивъ ихъ, Роза предлагаетъ отвѣдать отъ своей покупки и Эдвину, но онъ сердито отказывается. Тогда она принимается за лакомства сама; снимаетъ свои свѣтлыя перчатки и съ довольнымъ видомъ кладетъ въ ротъ рахатъ-лукумъ; при этомъ сахаръ пристаетъ къ ея розовымъ пальчикамъ и она облизываетъ ихъ.
-- Будь-же милымъ, Эдди, и не забывай своей роли. Итакъ, сэръ, вы собираетесь жениться?
-- Да, я уже женихъ.
-- И невѣста ваша хороша?
-- Прелесть!
-- Высокая?
-- Очень высокая (Роза очень небольшого роста).
-- Вѣроятно, она очень неграціозна?-- спокойнымъ тономъ спрашиваетъ Роза.
-- Извините, совсѣмъ нѣтъ,-- замѣчаетъ съ дѣланной ядовитостью Эдвинъ, входящій во вкусъ спора.-- Она очень изящная и красивая женщина.
-- А носъ большой?-- задаетъ съ тѣмъ-же спокойствіемъ Роза новый вопросъ.
-- Ужъ, конечно, не маленькій! (У Розы носикъ крошечный).
-- Я знаю: длинный, бѣлый, съ бородавкой. Я видѣла такіе носы,-- говоритъ она, утвердительно кивая головкой и продолжая невозмутимо уписывать лакомства.
-- Вы не можете, миссъ, знать такихъ носовъ,-- горячо возражаетъ Эдвинъ, потому что такихъ носовъ не бываетъ!
-- Какъ? У нея носъ не бѣлый?
-- Нѣтъ.
Эдвинъ рѣшилъ возражать на все.
-- Въ такомъ случаѣ красный? Мнѣ не нравятся и красные носы. Впрочемъ, она можетъ пудрить его.
-- Не станетъ она пудриться!-- возражаетъ съ горячностью Эдвинъ.
-- Вотъ глупая! Неужели не станетъ? Неужели она такъ глупа?
-- Вовсе она не глупа!
Разговоръ на время умолкаетъ. Прикрывая лицо рукой капризная Кошечка украдкой слѣдить за своимъ женихомъ. Затѣмъ, послѣ довольно продолжительнаго молчанія, Роза насмѣшливо говоритъ:
-- Неужели это прелестное созданье довольно, что ей придется ѣхать въ Египетъ?
-- Да. Она очень интересуется техническими сооруженіями, тѣмъ болѣе, что она знаетъ, какое значеніе эти сооруженія будутъ имѣть въ малокультурной странѣ.
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- говоритъ Роза, пожимая плечами и лукаво улыбаясь.
-- А что-же? Тебѣ бы больше нравилось, чтобы она не интересовалась этимъ?-- въ свою очередь спрашиваетъ Эдвинъ, насмѣшливо смотря на Розу.
-- Да, больше, Эдди! А какъ, скажи, она относится къ хозяйству, къ кухонной посудѣ и прочимъ предметамъ?
-- У нея достаточно ума, чтобы не относиться къ этимъ вещамъ легкомысленно. Что-же касается "прочихъ предметовъ", о которыхъ ты говорила, то я не понимаю, что ты подразумѣвала подъ ними?
-- Я хотѣла спросить тебя, не относится ли она презрительно къ арабамъ, туркамъ, фелахамъ?
-- Разумѣется, нѣтъ.
-- Не можетъ быть. Пирамиды она ненавидитъ навѣрное; Такъ, вѣдь, Эдди?
-- Зачѣмъ ты хочешь, чтобъ она была такъ глупа?
-- Боже мой! Да ты послушалъ-бы только, что говоритъ намъ о пирамидахъ миссъ Твинкльтонъ!-- восклицаетъ Кошечка, жуя при этомъ какія-то сласти. По ея словамъ, это наводящія тоску и уныніе могилы! Кому нужны всѣ эти Изиды, Хеопсы и всякіе фараоны? Она разсказывала еще, что въ какую-то изъ гробницъ лазалъ нѣкій Бельцони и едва тамъ не задохнулся; его вытащили за ноги. И мои подруги всѣ говорятъ, что такъ ему и слѣдовало и жаль, что ему не было еще хуже.
Разговоръ на этихъ словахъ прерывается снова, и молодая парочка довольно уныло бродитъ вдоль церковной ограды, тонча опавшіе съ деревьевъ листья.
-- Вотъ, мы и умолкли, Роза,-- говоритъ, наконецъ, Эдвинъ.
-- Что же мнѣ говорить еще?-- замѣчаетъ Роза.
-- Это очень мило съ твоей стороны, особенно при твоемъ...
-- При чемъ, моемъ?
-- Если я скажу, ты разсердишься, начнешь опять спорить...
-- Ну, ужъ будь справедливъ, Эдди, начинаешь споры всегда ты, а не я.
-- Нѣтъ, ты, Роза.
-- Вотъ это мнѣ нравится! (Роза надуваетъ губы).
-- А кто смѣется всегда надъ тѣмъ, что я инженеръ, надъ моими мечтами и планами?
-- Потому что я не хочу, чтобъ ты зарылся въ свои пирамиды!-- горячо, но сердито, говоритъ Роза.-- Вѣдь, ты ничего не говорилъ мнѣ объ этомъ! А я не могу читать твоихъ мыслей! Если твоя цѣль зарыться въ пирамидахъ, ты долженъ былъ сказать мнѣ объ этомъ.
-- Роза, полно! Ты-же отлично знаешь, что я хотѣлъ сказать.
-- А зачѣмъ-же въ такомъ случаѣ ты говорилъ объ этой отвратительной красноносой каланчѣ? Противная, да! И непремѣнно она будетъ пудрить себѣ носъ, я знаю,-- говоритъ Роза.
-- Я всегда оказываюсь виноватъ,-- покорно произноситъ Эдвинъ.
-- А какъ-же могъ-бы ты быть правымъ, когда ты виноватъ?.. Да, я забыла прибавить... Надѣюсь, этотъ Бельцони умеръ или умретъ и ты не будешь больше интересоваться тѣмъ, что его вытащили за ноги!
-- Роза!-- говоритъ Эдвинъ, вмѣсто отвѣта, тебѣ, кажется, пора домой... Не особенно интересная была у насъ прогулка...
-- Не интересная?! Ужасная, несчастная, скучная прогулка, Эдди! И если, вернувшись домой, я буду плакать и не буду въ состояніи быть на урокѣ танцевъ,-- въ этомъ будетъ твоя вина
-- Ну, полно, Роза! Будемъ друзьями!
-- Какъ-бы мнѣ хотѣлось, Эдди, чтобъ мы были, чтобъ мы могли быть друзьями!-- говоритъ Роза и слезы навертываются ей на глаза. Но, кажется, это невозможно. Поэтому-то мы и мучаемъ одинъ другого. Въ самомъ дѣлѣ, Эдди, развѣ въ такіе молодые годы, какъ мои, можетъ болѣть сердце, а у меня оно болитъ, право! Не сердись, что я говорю это. Я знаю, что и твое сердце болитъ. И знаешь что? Для насъ обоихъ было-бы лучше, если-бъ неизбѣжное будущее наше, могло-бы быть только возможнымъ, желаннымъ. Я совсѣмъ серьезно говорю это, Эдди, и думаю, что намъ лучше не видѣться.
Разстроганный этимъ проявленіемъ серьезнаго женскаго чувства почти въ ребенкѣ, Эдвинъ, задѣтый замѣчаніемъ о томъ, что онъ навязанъ ей, молча выжидаетъ, смотря на плачущую Розу, которая вытираетъ платкомъ глаза.
Понемногу дѣвушка успокаивается и, съ свойственнымъ ей ребячествомъ, черезъ минуту уже сама смѣется надъ своимъ горемъ. Тогда Эдвинъ ведетъ се къ скамейкѣ, стоящей подъ тѣнистымъ вязомъ, и, усѣвшись рядомъ съ ней, говоритъ
-- Я мало что понимаю, дорогая Роза, въ тѣхъ дѣлахъ, которыя не имѣютъ прямого отношенія къ моему призванію, но я, все-же, понимаю, что надо поступать во всемъ справедливо и честно. И я давно хотѣлъ сказать тебѣ... можетъ быть... я не знаю, какъ выразиться... можетъ быть есть другой молодой человѣкъ, который...
-- Нѣтъ, нѣтъ, Эдди! Ты благородно поступаешь, спрашивая меня объ этомъ, но нѣтъ, никого нѣтъ!
Во время этого разговора молодые люди поднялись со скамейки и къ концу его подошли къ самому собору, изъ оконъ котораго въ это время неслись торжественные звуки церковнаго пѣнія.
-- Мнѣ кажется, это поетъ Джонъ,-- говоритъ Эдвинъ, невольно думая при этомъ о томъ, какъ далека торжественная церковная мелодія и отъ ихъ ссоръ и раздоровъ, и отъ того впечатлѣнія, которое оставила въ немъ вчерашняя исповѣдь Джаспера.
-- Скорѣе, скорѣе уйдемъ отсюда!-- восклицаетъ Роза, хватая его за руку. Сейчасъ они выйдутъ. Какой непріятный у него голосъ!.. Уйдемъ!
Они выходятъ изъ церковной ограды и медленно идутъ по большой улицѣ къ пансіону миссъ Твинкльтонъ. По мѣрѣ удаленія отъ собора тревога Розы проходитъ. У воротъ пансіона Эдвинъ наклоняется, чтобы поцѣловать Розу. Но она, смѣясь, быстро отодвигается и съ игривостью настоящей школьницы говоритъ:
-- Нельзя, Эдди! У меня сладкія губы. Дай руку я вдуну въ нее поцѣлуй.
Онъ повинуется. Она со смѣхомъ дуетъ ему въ ладонь и затѣмъ, всматриваясь въ нее, задаетъ вопросъ:
-- Ты видишь что-нибудь тутъ?
-- Что-же тутъ можно видѣть?
-- Ты не умѣешь читать будущаго? А я думала, что вы, египтяне знаете всѣ эти кабалистическія штуки. Ты не видишь, развѣ, что твоя рука предсказываетъ тебѣ счастливую будущность?..
Когда черезъ минуту дверь пансіона миссъ Твинкльтонь захлопнулась за Розой, ни она, ни Эдвинъ не испытывали счастья въ настоящемъ.