Отдел III

ПУТЕШЕСТВИЕ ВДОЛЬ ВОСТОЧНОГО БЕРЕГА КАМЧАТКИ ОТ ПЕТРОПАВЛОВСКА ДО НИЖНЕКАМЧАТСКА И ВОЗВРАЩЕНИЕ ОБРАТНО ДОЛИНОЮ РЕКИ КАМЧАТКИ (ЛЕТОМ 1852 г.)

1) Путешествие в лодке от Петропавловска к устью реки Камчатки.

2) Обратное путешествие в Петропавловск через долину реки Камчатки.

Прибавление. Пребывание в Петропавловске зимою 1852--1853 гг.

1) Путешествие в лодке от Петропавловска к устью реки Камчатки

Итак, жребий был брошен. Завойко указал способ и цель путешествия на лето 1852 г., а мне, в сущности, было все равно, с какой части полуострова начать его изучение. Коротко сказать, лучше всего было то, что план был заранее вполне составлен, и теперь можно было серьезно и усердно готовиться к отъезду.

Вельбот, купленный Завойко для моего путешествия, представлял красивую, совершенно новую лодку, очень прочной чистой работы и с быстрым, хорошим ходом. Кроме этого, мне благоприятствовало еще то обстоятельство, что Завойко прикомандировал ко мне в качестве спутника штурмана и проводника одного из самых толковых боцманов, которому разрешил еще выбрать себе, вполне по собственному усмотрению, пять хороших матросов.

Иван Шестаков (так звали моего теперешнего боцмана и штурмана) был высокий, стройный, сильный и в высшей степени расторопный молодой человек, пользовавшийся вообще репутацией умного и предусмотрительного моряка и хорошего охотника и стрелка. Он был русско-камчадальского происхождения, и физиономия его ясно указывала на смешанную кровь в жилах. Рожденный и выросший в Камчатке, он с малолетства прошел самые разнообразные испытания. Благодаря своим охотничьим странствиям, некоторым морским путешествиям и своим сношениям с туземцами он знал всю страну и умел ориентироваться и найтись во всевозможных случайностях на суше и на воде. Этот человек был для меня в путешествиях истинным сокровищем, и я всегда вспоминаю о нем с величайшим удовольствием и благодарностью. Едва ли нужно прибавить, что Шестаков воспользовался как нельзя лучше данным ему разрешением самому выбрать пять матросов для нашего опасного путешествия. Все пять человек были крепкие, здоровые, отважные и расторопные ребята, так что, в случаях надобности, я мог вполне полагаться на свою команду. А такие случаи повторялись далеко не редко.

Вельбот представляет собой равномерно заостренную с обоих концов лодку длиною в 20 футов, с наибольшею шириною (в середине) в 5 футов и с килем умеренной высоты. Вельбот не имеет руля, а управляется обыкновенным длинным веслом, смотря по надобности, с одного или с другого конца, потому что с одинаковой скоростью может идти назад и вперед. Эти лодки, рассчитанные для быстрого и верного хода даже в бурную погоду, построены в высшей степени тщательно и прочно из 1/2 дюймовых, старательно выбранных дубовых досок. Вельботы очень прочны, и для них только опасны удары обо что-нибудь твердое снаружи или изнутри. Их никогда не смолят, но всегда красят снаружи и изнутри в ярко белый цвет. Для быстрого хода требуется пять гребцов, сидящих в передней части на 5 скамьях друг позади друга, но вперемежку, так что трое гребут справа, а двое -- слева. Все зависит от рулевого, который должен править твердой и верной рукой, потому что малейшее движение влияет на ход лодки; и чем быстрее ее ход, тем более она слушается рулевого весла. Все пять гребцов должны грести очень равномерно своими длинными веслами и в критические моменты с особенным вниманием следить за командой рулевого. Иногда, например, как это бывает при охоте за китами или, как случалось при нашем плавании, при причаливании к берегу среди волн и буруна, внезапно приходится грести назад. Такие быстрые перемены хода -- то вперед, то назад -- могут иногда в короткое время по нескольку раз следовать друг за другом, например, смотря по тому, удобен ли берег для высадки или, напротив, опасен. Наконец, для полной оснастки вельбота требуется еще тонкая снимающаяся мачта и простой, средней величины парус.

Так как нам предстояло путешествие по совершенно безлюдным местам, то наше собственное снаряжение должно было вполне соответствовать такому путешествию. Не обременяя себя лишней рухлядью, мы, однако, все необходимое везли с собой. Мы запаслись двумя палатками, звериными -- преимущественно медвежьими -- шкурами для постелей, куклянками, которые имеются здесь у всякого, а также кожаной одеждой; затем мы захватили еще немного кухонной посуды и кое-какие нужные инструменты. У меня был еще узелок с шелковым бельем. Съестные припасы, взятые нами в лодку, состояли из сухарей, крупы, гороха, соленого американского свиного сала, соли, чаю, сахару, анкерка рому и, наконец, некоторого количества овощей в консервах. Но главное наше снаряжение заключалось в ружьях (на всю команду) с большим количеством охотничьих припасов, а также в табаке. Шестаков очень практично распределил весь груз в лодке, причем особенно искусно воспользовался местом под скамьями для гребцов. Каждая вещь в течение всего путешествия имела свое особое место, так что ее легко было достать во всякое время, нисколько не мешая при этом гребцам. Таким образом, мы были снаряжены всем до последней мелочи, и 10 июня было назначено днем отъезда. Даже старые моряки, как капитаны стоявших тогда в Петропавловске судов, только покачивали головой, смотря на наши сборы. Никогда еще на Тихом океане не совершалось такое береговое плавание в маленькой лодке, и поэтому все сомневались в удаче моего предприятия, т. е. возможности достигнуть таким способом устья реки Камчатки. Я, напротив, был вполне уверен в успехе, точно так же Шестаков и вся команда были полны отваги и решимости. Таким образом, я простился с Завойко и выехал из Петропавловска в 6 часов вечера, сопровождаемый двумя лодками, в которых были мои добрые знакомые, желавшие устроить мне проводы. Мы предполагали переночевать у выхода из Авачинской губы в море, так как здесь, в непосредственной близости открытого моря, всего вернее можно было определить надлежащий момент для отплытия. В восемь часов вечера в бухте Соловарной мы в первый раз поставили наши палатки, и вокруг пылающего огня расположилась большая, веселая компания. На морском берегу, окруженном величественными скалами, в чудную летнюю ночь, среди веселого общества часы проходили незаметно. Когда, наконец, рано утром провожавшие меня отправились в обратный путь, мы тоже стали собираться в дорогу. Уже в самом начале путешествия наше маленькое суденышко наткнулось на неожиданные препятствия. Лишь только мы приблизились к морю, как нас встретило очень чувствительное волнение, образовавшее сильный прибой у рифов; при этом весь берег к северу был закрыт густым туманом. Пришлось вернуться и отказаться от мысли выйти сегодня в открытое море. Мы расположились в маленькой бухте у подножия скалы, на которой стоит маяк, следовательно, непосредственно у выхода в море. День был пасмурный и холодный.

12 июня, рано утром, еще дул сильный юго-западный ветер, принося целые облака тумана на сушу и со страшным грохотом бросая на скалы огромные волны. Воздух был сырой, и температура его едва равнялась 10 °R. Но очень скоро стало стихать, ветер перешел через W на NW и туман рассеялся. Волнение также улеглось, оставив лишь зыбь. А когда и зыбь к полудню стала заметно уменьшаться, мы снова начали собираться в дорогу. Около часу дня мы подняли парус и вышли окончательно из Авачинской губы в открытое море.

Отвесные, высокие бока скалы, на которой находится маяк, также образуют берег открытого моря и тянутся далеко на северо-восток, до устья реки Калахтырки. Породы, слагающие этот скалистый берег, принадлежат, по-видимому, к той же формации, которая образует вход в Авачинскую губу. Темные серо-бурые массы трахитово-базальтовой породы, чередующиеся с грубыми и тонкими конгломератами, в очень многих местах проникнуты вертикальными жилами твердой, черной базальтовой лавы и образуют дикие, разорванные береговые утесы, достигающие до 1000' высоты. Перед утесами выступают из воды многочисленные камни, скалы и рифы, далеко простирающиеся в море. Некоторые из этих изолированных скал достигают размеров маленьких островов, как, например, остров Топорков и лежащая прямо против устья Калахтырки большая скалистая масса, в которой постоянным напором воды вымыты настоящие ворота. На этих скалах тысячами гнездятся чайки, чистики и другие водяные птицы, которые при нашем приближении тучами поднялись в воздух и с оглушительным карканьем и криком летали над нами. Море было оживлено большими китами, которые подвигались с севера на юг и держались вблизи берега, чтобы поживляться водящимися здесь в несметном числе мелкими морскими животными. Эти морские великаны через определенные промежутки времени выставляли часть своего громадного тела над водой, пускали фонтан и затем снова скрывались в глубине. На нас они, по-видимому, не обращали никакого внимания. Так, один из них проплыл очень близко от нашей лодки, но ничем нас не обеспокоил.

Начиная от устья Калахтырки, берег становится совсем низменным и сохраняет такой характер, протягиваясь большой дугой на северо-восток и востоко-северо-восток до мыса Налачева. Это песчаный и щебнистый берег, который внутрь страны постепенно повышается и затем переходит в обширную безлесную тундру, простирающуюся до вулканов Авачи и Коряки. На дальнем конце этой возвышающейся равнины поднимается во всем своем великолепии вулкан Авача с дымовым облачком на вершине, а сбоку и позади Авачи выступает Коряка. Тундра как бы составляет подошву вулкана, распространяющуюся на большое расстояние и постепенно понижающуюся к морю. Этот склон, по-видимому, продолжается еще под поверхностью воды; так можно заключить из того, что до мыса Налачева вода на очень большом протяжении от берега все еще чрезвычайно мелка. Вследствие этого волны здесь разбиваются уже далеко от берега, и белый пенистый прибой часто располагается в несколько последовательных рядов.

Уже по выходе из Авачинской губы в открытое море мы заметили, что зыбь была еще очень сильна, но надеялись, что она скоро уляжется. В случае же усиления ветра мы предполагали укрыться за островом Топорковым, чтобы высадиться на нем, или у устья Калахтырки. Поэтому мы под парусом шли вперед. Но ветер крепчал, и нам через самое короткое время пришлось к досаде нашей убедиться, что у Топоркова и Калахтырки волнение усилилось до невозможности пристать к берегу. Даже приближение к этим местам было уже опасно. О возвращении также нельзя было и думать, потому что длинные рифы у маяка, возле которых мы только что еще проехали, не встретив буруна, теперь уже были в белой пене. Наконец, весь плоский берег до мыса Налачева был также для нас недоступен: здесь виднелись уже на далеком расстоянии от суши двойные и тройные полосы пенистого прибоя. Нам не оставалось, следовательно, ничего другого, как приложить все усилия к тому, чтобы добраться до этого, еще весьма отдаленного, мыса. Мы туго натянули парус и принялись сильно грести. Ветер постепенно принял восточное направление и заметно усиливался. Волны становились уже довольно опасны для нашей маленькой, тяжело нагруженной лодки и нередко перекатывались через борт, так что приходилось беспрерывно вычерпывать воду. К тому же наступил вечер, и при облачном небе стало очень темно. А так как, опасаясь бурунов, мы вынуждены были держаться довольно далеко от берега, то и различали его плохо.

Наконец, немного позже 10 часов вечера, выступили перед нами неясные очертания мыса Налачева. Шестаков был вполне знаком с этой местностью и знал, что высадка здесь возможна, хотя и не без риска для нашей лодки, так как темнота и сильное волнение не позволяли ясно видеть находившиеся перед нами камни и скалы. Но оставаться дольше на море было невозможно, потому что волны достигли уже очень опасных для нас размеров и силы.

Мы быстро убрали парус и осторожно приблизились к берегу, направляясь к нему под прямым углом. Шестаков стоял, выпрямившись во весь рост, твердой рукой управляя рулевым веслом и вместе с тем внимательно и сосредоточенно всматриваясь в фарватер. Вдруг, подъехав уже очень близко, мы заметили позади лодки очень большую волну, и раздалась команда рулевого: "Грести к берегу изо всех сил!". Матросы гребли напряженнейшим образом, а лодка буквально бежала от быстро следовавшей за нами волны. Уже у самого берега волна нас подхватила, подняла и со страшной силой выбросила далеко на сушу. Но в тот же момент, как лодка уткнулась в береговой песок, мы все разом выскочили из нее и стали придерживать ее с обоих боков, чтобы облегчить ее и вместе с тем не дать обратной волне унести ее. Лишь только волна ушла, мы по подложенным веслам вытащили лодку повыше на берег, чтобы ее не настигла следующая волна; в то же время мы торопились возможно скорее освободить ее от груза. Это был момент очень сильного возбуждения, как естественно после только что миновавшей большой опасности. Никто из нас уже не надеялся на спасение; тем лучше мы себя чувствовали, стоя уже вне опасности на суше. Едва ли на каком-нибудь берегу, у которого случилось кораблекрушение, было более беспорядка, чем на месте нашей высадки. Всюду валялись предметы, которые мы с бешеной поспешностью выбрасывали из лодки. Ничего при этом не было потеряно или разбито, но многое сильно промокло, а всего более -- мы сами.

Прежде всего мы приискали на берегу надежное место для установки лодки. Причем моряки обращались с нею с нежностью, доходившей до комизма, и все называли ее "наша спасительница". Затем мы разложили возможно большой огонь, стали собирать и приводить в порядок все вещи, а также разбили палатки. Приходилось многое обсушить у огня, а прежде всего самих себя, так как мы промокли до костей. За всеми этими работами нам пришлось лишь поздно ночью расположиться вокруг огня, чтобы подкрепиться чаем. Конечно, тему разговора составляло только что пережитое: мы спокойно обсуждали его и вырабатывали правила, как поступать впредь при высадках. Уже первый день плавания достаточно показал нам, что задуманное путешествие не обойдется без серьезных опасностей и, что главное, -- в подобные моменты не терять головы, а каждому знать свое дело и точно исполнять его. При этом нам были в высшей степени полезны опытность и умелость Шестакова. После Бога мы обязаны были сегодня своим спасением этому сильному и расторопному человеку!

В течение ночи ветер вполне перешел на юго-восток и продолжал дуть еще с большой силой, так что, выйдя утром 13 июня из палаток, мы даже не могли понять, как это возможно было пристать к берегу при таком страшном прибое. Насколько хватал глаз, вся поверхность воды представлялась белой пенистой массой, и исполинские волны с громовыми раскатами разбивались о скалы и рифы, высоко взбрасывая брызги. О выходе в море нечего было и думать, а потому мы воспользовались временем, чтобы разложить свои вещи и просушить их на сильном ветру.

Место, где мы находились, было очень близко от мыса Налачева, на берегу, совершенно лишенном древесной и кустарной растительности и окруженном скалами и умеренно высокими горами. Топливо мы собрали на берегу, на котором была разбросана масса нанесенного водой леса; между прочим, здесь валялся огромный ствол лиственницы, который, судя по его виду, должен был совершить большое морское путешествие. Очень близко от берега находилось небольшое пресноводное озеро, открывавшееся посредством узкого истока в море, и повсюду виднелись совершенно свежие медвежьи следы. Травянистая растительность была еще очень мало развита, что ясно указывало на очень недавний здесь конец зимы; в оврагах и углублениях даже лежал еще снег.

Горная панорама, открывавшаяся с более возвышенных мест, была необыкновенно красива. Принадлежность гор, окружающих Авачинскую губу, к южным горным образованиям полуострова выступала более чем явственно. По-видимому, и те, и другие сливались далеко на юго-запад. На западе от нас, более изолированно от этих южных гор, высились сопки Авача и Коряка. Авача, возвышающаяся над старыми краями кратера и дымящаяся на своей высшей, вместе с тем и новейшей вершине, обнаруживала несомненнейшим образом, что она вместе с Козельской составляет одну горную массу, один вулкан, и что Козельская -- не более как древний, быть может древнейший, край кратера некогда обвалившейся Авачи. На этих старых краях кратера и на Козельской можно было видеть выше (стр. 102--103) описанные ребра, но еще лучше и в большем числе они виднелись на выступавшей позади Авачи Коряке. Длинные, освещенные и круто поднимающиеся скалистые гребни тянутся от снежной вершины этого чудного конуса вниз к подошве его и разделяются темными ущельями. За совершенно недействующей Коряцкой сопкой и на той же вулканической трещине, которая начинается Авачей и простирается с юго-востока на северо-запад, тянется длинный ряд зубчатых вершин, похожих на разрушенные края кратеров и направляющихся к горам у истоков рек Камчатки и Авачи.

Параллельно этой Авачинско-Коряцкой трещине тянется другая изолированная вулканическая цепь, которая на северо-западе также приближается к Камчатской Вершине {Местное название области истоков реки Камчатки.}, а на юго-востоке соединяется с горами мыса Шипунского и им же заканчивается. Среди этой цепи, немного к северо-западу от мыса Налачева, возвышается притуплённый, всегда дымящийся конус Жупановой сопки. Наконец, между двумя названными кряжами и параллельно им тянется еще небольшая третья цепь, достигающая лишь умеренной высоты и кончающаяся у моря мысом Налачевым. Как уже было сказано, морской берег, вдоль которого мы вчера следовали, вообще очень низмен, за исключением места, называемого мысом Поворотным, где берег заметно повышается и где в то же время находится устье протекающей вблизи реки Половинной. Вчера мы в темноте не заметили ни того, ни другого. В то время как со стороны суши мы могли любоваться самыми чудными горными ландшафтами, со стороны моря нас окружало дикое волнение.

Устроившись немного, я с Шестаковым отправился в ближайшие горы, чтобы выследить какую-нибудь дичь. Отойдя не более версты от наших палаток, мы заметили диких баранов, которые паслись небольшими стадами, от 5 до 7 голов в каждом; в общем, их здесь было, пожалуй, штук 30. Эти грациозные животные уже почти совсем сбросили свою длинную, густую, светло-буровато-серую шерсть, и только у немногих виднелись еще местами клочья зимних волос; большинство, напротив, было уже вполне покрыто короткой светло-бурой летней шерстью. Движения их были очень ловки и красивы: всякий шаг, всякий скачок представлял, можно сказать, нечто грациозное. Самцы, более крупные и массивнее сложенные, с большими завитыми рогами, отделились от маток и паслись вместе; матки также держались друг друга. Внезапно послышался шум, произведенный, вероятно, скатившимся или упавшим камнем, -- и животные остолбенели. Они насторожили уши и моментально скрылись с бешеной поспешностью. Хотя Шестаков и послал им вдогонку пулю, но только ранил одно из них, как видно было по кровавому следу. На сегодня охота была испорчена, бараны далеко ушли, потому что в дальнейшем пути они нам более не встречались. Как доказательство того, что до нас кто-то здесь охотился с большим успехом, служил тот факт, что я нашел очень крупный рог, имевший по кривизне 80 сантиметров длины.

14 июля еще нельзя было выехать. Ветер все еще гнал к берегу высокие волны и держал нас в плену.

Выброшенные морем на берег мелкие морские животные не представляли особенного интереса. Мы находили разбитые раковины пластинчато-жаберных и брюхоногих моллюсков и панцири ракообразных, перемешанные с обрывками фукусов. Нередко встречался один вид Echinus, величиною с небольшое яблоко, с короткими иглами и очень жестким мясом; мои люди жарили его и ели с большим удовольствием. Наконец, нашелся китовый позвонок, зарытый довольно глубоко в песке и порядочной величины: его круглое тело имело от 28 до 30 сантиметров в поперечнике.

Береговые скалы у мыса Налачева и далее в глубь страны состоят из сильно разбитой трещинами и рассыпавшейся темной серо-зеленой породы, проникнутой прожилками кварца. Слоистости в ней не заметно. Порода довольно тверда и, по-видимому, изобилует роговой обманкой и тальком. Некоторые части приобрели тонкую скорлупчатую отдельность. Такие части отличались светло-зеленым цветом, сильным блеском и даже почти походили на асбест. В тех же частях были особенно многочисленны жилы белого кварца. В других местах порода несколько напоминала богатые кварцем и хлоритом слои восточного берега Авачинской губы. Все вместе производило впечатление остатка осадочных пород, подвергшихся весьма сильному воздействию извержений ближних вулканов. Кряж, кончающийся к морю мысом Налачевым, далее, в глубь страны, как бы сдавлен Авачинской сопкой с одной стороны и Жупановой -- с другой. Вполне допустимо, следовательно, что первоначально отложившаяся здесь осадочная порода до неузнаваемости изменилась под влиянием этого двустороннего вулканического воздействия. Во всяком случае, мы видим здесь породу, не сохранившую ни первоначального положения, ни прежнего своего петрографического характера, а, напротив, испытавшую чрезвычайно сильные нарушения и превращения. Оба названных вулкана в некоторой степени действовали еще и в момент нашего посещения: как с Авачинской, так и с Жупановой сопки поднимались маленькие облака пара.

Пока я был занят геологическими наблюдениями, Шестаков, страстный охотник, снова отправился на поиски и вернулся вечером, с триумфом неся свою добычу -- мясо дикого барана. Он застрелил матку и принес с собой часть ее вкусного мяса; таким образом, день закончился самым приятным на камчадальский вкус блюдом.

Волнение и ветер настолько стихли, что рано утром 15 июня мы стали готовиться к выходу в море; только сперва моя команда поспешила еще на место, где вчера был убит баран, чтобы захватить оставшееся там мясо.

В 10 часов утра, при чудной погоде и спокойном море, мы тронулись в путь. Мы столкнули лодку в воду и нагрузили ее, затем, сделав несколько шагов по мелкой воде, быстро вошли в вельбот и пошли на веслах, держась как можно ближе берега. Формация береговых утесов, высота которых вдоль нашего пути достигала 30 -- 50 футов, в существенных чертах была, по-видимому, та же, что и у мыса Налачева. Вдали над этими береговыми высотами поднималась Жупанова сопка и вместе со своим паровым облачком целый день оставалась у нас на виду. На берегу мы заметили несколько медведей, которые, по-видимому, искали каких-нибудь выброшенных водой животных. Без страха и всякого злого умысла бродили они по совершенно безлюдному берегу, не зная ни человека, ни приносимых им опасностей. На наши крики они остановились, поднялись и с недоумением стали смотреть на нас и на море. Они даже с любопытством следовали по берегу за нашей быстроходной лодкой, рассчитывая, по-видимому, на то, что море выбросит им какого то большого зверя. В час пополудни мы пристали к небольшому живописному скалистому островку {Остров Крашенинников -- на картах Гидрографического департамента.}, который лежит верстах в двух от устьев рек Островной и Вахиля, и высадились в устье последней. Для палаток мы выбрали место на песчаной дюне между морем и рекой, на стремительных водах которой неслись еще льдины. Несмотря на то, что, высаживаясь и разбивая палатки, мы производили изрядный шум, на противоположном берегу неширокой реки, как раз напротив нас, порядочной величины медведь, не смущаясь нашим присутствием, продолжал спокойно прогуливаться и кататься по земле. По-видимому, он не обращал на нас ни малейшего внимания, хотя, наверное, нас видел и слышал. Мы также на сегодняшний день оставили его в покое, рассчитывая ближе с ним познакомиться на следующее утро.

На нашей песчаной дюне не росло ничего, кроме небольшого количества морского овса и какого-то мелкого гороха, распознанных мною по сухим прошлогодним экземплярам. Далее по берегу реки виднелось немного ольхового и ивового кустарника; этим исчерпывалась вся растительность места, которое вообще представлялось холодным и пустынным, хотя снега уже не было видно. Вечером термометр показывал, при сильном юго-восточном ветре, всего только 8°. Взяв пеленги, я определил положение нашего места по отношению к следующим пунктам: восточная оконечность острова, лежавшего впереди нас, -- 216° (SW), Коряцкая сопка -- 265°, Авачинская -- 257° и Жупанова -- 308° (NW).

16 июня мы с восходом солнца переправились в лодке на другой берег Вахиля, чтобы разыскать медведя. Едва успев сделать несколько шагов, мы увидели большого, красивого зверя, который совсем близко от нас медленно прогуливался по берегу. Шестаков из вежливости и заблаговременно предоставил мне первый выстрел. Когда я приложился из ружья, он громко вскрикнул; испуганный медведь моментально поднялся. Хотя я и не из особенно хороших стрелков, но на таком близком расстоянии трудно было промахнуться. Раненный в грудь, медведь упал и в несколько мгновений был мертв. Я упоминаю об этом трофее лишь потому, что это был первый, какой мне пришлось здесь добыть. Дальше я не буду перечислять всех убитых мною зверей, если только этого не потребуют какие-либо особые обстоятельства.

Пока мы снимали с убитого зверя шкуру, которую хотели употребить на улучшение постелей матросов, мы заметили на противоположном берегу еще гораздо большего медведя. Он направлялся прямо на наши палатки, где оставался лишь один матрос, готовивший нам пищу. Медведь был уже очень близко и вдруг в недоумении остановился, заметив палатку и огонь. Но прежде чем человек, внимание которого мы пробудили своим криком, успел схватить ружье, зверь, делая большие прыжки, с громким ревом скрылся по направлению от моря.

На левом берегу Вахиля наблюдались выходы коренной породы, именно поставленные на голову явственные слои светлого желтовато-серого цвета и совершенно выветрившиеся. Они были проникнуты прожилками и более мощными (до 4 футов) жилами. Здесь также выступал довольно мощным слоем красный глинистый железняк. В реке преобладали сиенитовые и кварцевые гальки.

Недалеко от берега реки, в некотором отдалении друг от друга, находились правильные квадратные ямы, имевшие футов с 20 в стороне. Они сильно осыпались и были полны сора, но имели еще от 2 до 3 футов глубины. Это были остатки старокамчадальских юрт, большею частью с одним, реже с двумя входами, похожими на рвы. Сор лежал во многих из них до 3 футов высоты и всегда содержал уголь, кости, раковины и немногочисленные обработанные камни. Мы ограничивались здесь только поверхностными раскопками, так как впереди нам предстояло еще встретить много таких остатков, а теперь хорошая погода заставляла нас спешить в дальнейший путь. В 10 часов утра мы оставили устье Вахиля и пошли на веслах в юго-восточном направлении, постоянно держась берега и пробираясь через настоящий лабиринт высоких скал, камней и рифов. Скалы были буквально покрыты морскими птицами. Многочисленные виды чаек в светлом оперении, чистики и темные, почти черные бакланы (Phalacrocorax pelagicus, по-русски -- урил) -- все при нашем приближении поднимались в воздух и с громким криком вились над нами, пока мы не выезжали из их области в другую, где нас встречали другие стаи таких же птиц. Среди этой массы птиц особенное мое внимание привлекали на себя две большие черные птицы, похожие на альбатросов. Благодаря необыкновенно ловкому полету они все оставались вне наших выстрелов. В то время как высоты скал были заняты птицами, на более низких частях, прилегающих к воде, лежало множество тюленей (Phoca nautica), a на самом берегу мы видели несколько медведей, медленно бродивших там и жадно поглядывавших на жирных тюленей, достать которых они не могли. Около двух часов пополудни, после довольно-таки медленного переезда, перед нами на северо-востоке открылась Бичевинская губа, в которую мы и свернули. Сперва, именно при входе, она имеет несколько верст ширины, но затем быстро суживается с обеих сторон, пока не перейдет в совсем узкий проход, который ведет во вторую, внутреннюю бухту. Внутренняя бухта имеет то же направление, что и внешняя. Таким образом, обе вместе они образуют бассейн, простирающийся в северо-восточном направлении в глубь страны с лишком на 10 верст. По своей длине бассейн этот довольно узок, так как ширина его едва ли превышает три версты, и на всем протяжении он сдавлен высокими горами. Приблизительно посередине всей длины большого бассейна приходится сужение, образуемое рифами и каменными валами, лишь на несколько футов выступающими из воды. Между этими рифами и лежит только что упомянутый пролив, соединяющий обе бухты. Пролив, никак не шире 20 саженей, весьма неглубок и до того загражден подводными баррикадами, что наша небольшая лодка могла там пробраться лишь при соблюдении должной осторожности. С приложением небольшого труда можно было бы, однако, очистить описываемый проход от щебня и разбросанных камней и таким образом сделать его проходимым хоть для небольших судов, а восточный берег Камчатки обогатить, правда, маленькой, но зато хорошо защищенной и глубокой гаванью.

Мы высадились на западном берегу внутренней бухты, у устья маленького горного ручья, который вытекал из наполненного снегом оврага. Все остальные ущелья и глубокие долины, выходившие на бухту, были также более или менее наполнены снегом. Поверхностный слой его был уже совершенно мягок, и ходить по нему больше нельзя было, а, следовательно, таким путем нельзя было и проникнуть внутрь страны. Древесная и кустарная растительность отсутствовали здесь вполне, кое-где только видно было немного низкой травы. Мертвенным и пустынным представлялся весь этот горный ландшафт. Из животных мы встретили только двух больших темных медведей, которые пустились бежать от нас, когда мы стали высаживаться на берег. Начиная с более высокого предгорья и до самой бухты, здесь также рассеяно было множество остатков старинных юрт, совершенно сходных с теми, какие мы встретили в виде ям на Вахиле. На этом самом восточном берегу Камчатки, где теперь так пустынно и безлюдно, до завоевания страны русскими царила деятельная жизнь. От мыса Налачева и даже начиная еще западнее, от устья реки Налачевой, до Бичевинской губы и до мыса Шипунского, берега были покрыты множеством юрт, жилищами многих сотен людей. Достаточно было каких-нибудь 50 лет со времени завоевания Камчатки, чтобы систематическим грабежом, убийством, заразительными болезнями и водкой низвести многолюдное камчадальское население до его нынешнего жалкого состава.

Едва разбили мы свою палатку, как на противоположном берегу губы опять показался очень большой медведь. Шестаков с тремя матросами переправился туда убить зверя. Я же с двумя людьми приступил к раскопке старых камчадальских юрт. С противоположной стороны раздался выстрел, и вскоре показалась наша лодка, таща за собою на буксире большой темный предмет -- убитого медведя. В лагере с него сняли шкуру и разрезали мясо, которое для сохранения зарыли затем в одну из ближайших снеговых масс. В пяти ямах, которые я осмотрел, повторялись совершенно одни и те же находки. Везде юрты были до половины завалены разным сором, в котором попадались уголья, полуистлевшие обломки костей (в том числе нижняя челюсть медведя), части рогов горного барана и северного оленя, раковины и сгнившее дерево. Каменных изделий или осколков, отбитых при выделке их, встречалось очень мало. Но все-таки мы мало-помалу накопили достаточное количество таких предметов. Очень редко попадались костяные наконечники копий и мелкая глиняная посуда самой примитивной работы. Посуда распадалась у нас под руками и была, по-видимому, если и обожжена, то во всяком случае очень слабо. Неправильность круглых очертаний, несомненно, свидетельствовала о том, что посуда была вылеплена исключительно руками, без гончарного круга. С обеих сторон, у самого верхнего края сосудов, находились маленькие просверленные придатки вроде ручек. Верхний диаметр сосудов равнялся 12 сантиметрам, нижний 10. Наибольшая ширина -- в 14 сантиметров -- приходилась сейчас же за верхним краем; глубина равнялась 10 сантиметрам. Сама глина почернела и сильно пропиталась ворванью, -- обстоятельство, наводящее на мысль, что описываемые сосуды служили лампами для освещения ворванью. Среди каменных изделий, извлеченных из ям, повторялись собственно лишь три главных формы, которые в точности повторялись и в других частях Камчатки, откуда естественно заключить, что первобытные жители страны вообще умели изготовлять только эти три формы. Сюда относятся, прежде всего, наконечники для стрел всевозможных размеров. Я находил эти наконечники от 3 до 12 сантиметров, большею же частью они были средней величины, т. е. от 5 до 6 сантиметров; самые большие шли, скорее, на копья. В значительном большинстве случаев наконечники были сделаны из обсидиана, и только изредка попадались сделанные из кварцев, например, из зеленой яшмы.

Вторая категория каменных орудий представляет нечто вроде топоров длиною от 6 до 12 сантиметров и с лезвием от 3 1/2 до 4 1/2 сантиметра. На всех этих орудиях очень заметна более или менее сильная шлифовка лезвия, между тем как наконечники стрел и копий изготовлены, по-видимому, лишь посредством искусного отбивания и откалывания их.

Наконец, третья категория представляет скребки, сделанные посредством отбивания и сходные с теми, которые еще и ныне в ходу у коряков для отскабливания сырых кож. Как и топоры, они приготовлены из плотного, твердого кварца. Очертание их -- удлиненно-грушевидное. Попадаются экземпляры от 5 до 6 сантиметров длиною при ширине от 2 1/2 до 3 сантиметров на более широком конце, который заострен и служит именно для отскабливания. Другой, более узкий конец при помощи тонких ремешков защемляется в рукоятке, состоящей из двух деревяшек в 20 -- 25 сантиметров длиною и служащей для работы скребком. Топоры также с одного конца защемлялись меж двух деревяшек, заменявших топорище, между тем, как другой конец, с лезвием, оставался свободен. У коряков с Тайгоноса я еще встречал в употреблении подобные топоры, хотя они знают также железные и даже пользуются ими.

Рано утром 17 июня мы переправились через бухту, чтобы поближе ознакомиться с ее восточным берегом. В небольших ключевых ручьях, которые начинались в ущельях и впадали в бухту, находилось немало окатанных обломков сиенитовых и даже гранитовых пород; кроме того, здесь встречались обломки зеленоватой, твердой, весьма богатой кварцем массы и очень темной, почти черной, базальтовой породы. Весь берег бухты состоит главным образом из очень богатых кварцем, твердых, но хрупких, по-видимому, содержащих хлорит пород, цвет которых варьируется от самого светлого до самого темно-зеленого; при этом темные разности, которые часто содержат друзы кварца, встречаются преимущественно на южном берегу бухты, светлые же, напротив, -- на северном. Эти зеленые, сильно истрескавшиеся породы часто бывают проникнуты темно-серыми жилами базальта, простирающимися с запада на восток и достигающими мощности от 3 до 8. В одном месте базальт даже был извергнут в виде массива и принял красивую столбчатую отдельность. В середине двух базальтовых жил наблюдались цеолиты, расположенные тонкими шнурами по направлению жилы. Близ жил в зеленой породе появлялись красные пятна, которые становились чаще и крупнее по мере приближения к базальту, пока, наконец, на месте соприкосновения с последним красный цвет окончательно не вытеснял зеленый. На месте контакта нередко также встречались конгломераты, образовавшиеся из сцементированных обломков базальта и зеленой породы. В одном только месте я нашел зеленую породу вполне слоистою, но слоистость представлялась здесь не горизонтальною, а в высшей степени нарушенною; вблизи же большой базальтовой массы описываемая порода приняла чрезвычайно тонкосланцевый характер и совершенно зеленую окраску; вместе с тем, она сильно выветрилась и распалась.

К вечеру, в проливной дождь, мы добрались до нашей палатки, которая была разбита на западном берегу бухты.

Дул сильный северный ветер, которым оторвало от берега в глубине губы несколько крупных льдин, несшихся теперь к нам. Одна из них была богато населена: более 30 тюленей расположились на одном краю льдины, между тем как на другом сидели два огромных бурых орла, жадно поглядывавших на жирную добычу. Несмотря на отвратительную погоду страстный охотник Шестаков сейчас же собрался на охоту, но на этот раз ему не повезло. Животные должно быть почуяли опасность, так как сперва поднялись орлы, а вслед за ними вся компания тюленей с величайшей поспешностью бросилась в воду.

Примета камчадалов, что перед наступлением бури киты непременно играют на поверхности воды, вполне подтвердилась и сегодня. При сегодняшнем нашем плавании по внешней бухте мы довольно долго и в близком расстоянии от берега наблюдали несколько больших китов, игравших в состоянии величайшего возбуждения. Иногда они выскакивали настолько, что их исполинское тело почти наполовину выходило из воды; затем, ныряя, они обнаруживали свой громадный хвостовой плавник и задние части тела. Киты то пускали фонтаны, то кувыркались, причем с такой силой ударяли по воде хвостовым плавником, что раздавался треск, как от выстрела. Иногда, казалось, они в полном смысле слова катались в воде, иногда же с такой силой налетали друг на друга, что брызги высоко взлетали в воздух. Дикую картину представляли эти исполины, находившиеся в таком возбужденном состоянии и производившие столь сильные движения.

Вечером дождь прекратился, но зато с северо-востока поднялся такой ветер, что мы всю ночь провозились около палаток, чтобы их не сорвало ветром.

18 июня ветер и дождь не прекращались, и море было до того неспокойно, что об отъезде нечего было и думать. Только к вечеру ветер стих и можно было распорядиться относительно дальнейших планов. Дело в том, что, по рассказам Шестакова, на Вахиле был найден каменный уголь, и как это ни казалось маловероятным, я решил вернуться туда, чтобы на месте исследовать вопрос.

19 июня, ранним утром, мы отправились налегке в нашей лодке, оставив палатки и багаж на берегу. Небо прояснилось, и на светлом горизонте в полной красе виднелись со всех сторон горы и вулканы. Это дало мне возможность с помощью компаса определить положение следующих вершин относительно входа в Бичевинскую бухту: Вилючинская сопка 227°, мыс Налачев 240°, Коряцкая сопка 272°, Жупанова сопка 310° и мыс Шипунский 115°. Ветер, повернувший на запад, также успокоил волнение, так что нам удалось быстро достигнуть означенного места и там высадиться. Мы проехали обратно около половины пути до Вахиля. При высадке нас опять встретили неизбежные медведи: три зверя, стоя на берегу, с любопытством смотрели на нас и обратились в бегство только тогда, когда мы были уже у самого берега.

Всюду здесь выступала та же зеленая порода, которая господствует и в Бичевинской губе. Только в одном месте находились явственные, стоящие на головах, слои. Под ними были видны отдельные участки, которые сильно обогатились битуминозным веществом, вследствие чего приняли темно-бурую и даже черноватую окраску. Эти-то битуминозные слои, занимающие здесь очень подчиненное положение, и приняты были за уголь. Несколько на восток от описываемого места наблюдался выход твердого светлоокрашенного и переходящего в красноватый цвет мергеля, сильно обогащенного серным колчеданом.

На берегу валялись обломки судна, реи, доски, бочки, обрывки парусов, перемешанные с останками кита -- громадным черепом и целыми кучами китового уса. Все это, очевидно, представляло следы случившегося здесь кораблекрушения и выброшенного на берег кита.

Только к вечеру вернулись мы к нашим палаткам, которые остались не тронуты медведями. Но наш переход во внутреннюю бухту совершился не без опасности. Когда мы приблизились к ней, то заметили очень сильное течение, шедшее из моря. Через узкий пролив врывался во внутренний бассейн пенистый поток, и прежде чем мы успели опомниться, наша лодка была подхвачена и с большой силой вынесена далеко во внутреннюю бухту. Это был момент прилива, который здесь достигает высоты 12 футов. Умелость Шестакова и его присутствие духа сказались и теперь: он удержал лодку по крайней мере в надлежащем направлении, и благодаря его ловкости мы избегли опасности.

20 июня мы направились на северо-восток, в самый далекий, внутренний конец бухты, куда изливается пенящийся ручей, берущий свое начало в ущельях гор. Казалось, здесь еще царила зима, потому что массы старого снега наполняли все горные ущелья. Несмотря на это термометр не понижался ниже 10°. В одной несколько менее глубокой боковой долине нам представилось редкое зрелище. Здесь, казалось, зима и лето были одновременно. Над дном долины, покрытым еще фута на 2 старым снегом, возвышался реденький лесок из чахлых берез, верхи которых были покрыты почти вполне развившейся листвой. В южных частях Камчатки глубокий снег выпадает обыкновенно осенью, до сильных морозов, так что почва не промерзает; позднее же все увеличивающиеся снежные массы защищают землю от действия морозов. Опять весною снег рано стаивает вокруг стволов и корней дерев. Таким образом, движение соков из непромерзшей земли может рано начаться, в силу чего деревья покрываются листвой еще ранее, чем земля вокруг них вполне освободится от своего снежного покрова. Но все эти объяснения не делают описываемого явления менее исключительным, и, во всяком случае, для наступления его требуется еще одно условие, именно защищенное и открытое к югу положение.

Первое, что мы заметили при высадке, были два исхудавших волка, которые, увидя нас, быстро обратились в бегство; вслед за ними бросилась в горы большая медведица с двумя медвежатами. Вышеупомянутый горный ручеек, при устье которого мы высадились, в главном своем направлении идет с северо-востока и в виде галек приносит преимущественно обломки одной сиенитовой и еще какой то другой породы с обильным содержанием слюды.

Бичевинская губа врезывается и даже почти превращает в остров полуостров, который далеко простирается на юго-восток в море и кончается мысом Шипунским. Приблизительно на середине протяжения полуострова Бичевинская губа, направляясь с юго-запада, глубоко вдается в сушу, идя навстречу другой большой бухте, известной под названием Халигер и врезывающейся в ту же сушу с северо-востока, так что обе бухты остаются разделены лишь не очень высоким кряжем, имеющим с версту в ширину. Я взобрался, идя сперва по снегу, на высоту, чтобы оттуда исследовать местность, и нашел полное подтверждение вышесказанного. На северо-востоке, в небольшом расстоянии от меня, за крутым обрывом как зеркало расстилалась губа Халигер. Между кряжем и губой, как казалось, в более низменную часть суши вдавалось еще небольшое озерко. Весь большой полуостров, заканчивающийся мысом Шипунским, представляет выраженную горную страну. Горы средней высоты, часто крутые, то с закругленной вершиной, то конусообразные стоят рядами и разделены крутыми ущельями, небольшими долинами или кряжами. Высоты тесно окружают большую, вытянутую в длину бухту и почти придают ей характер большого альпийского озера со скалистыми берегами, покрытыми скудной растительностью. С одной стороны -- на восток -- горы доходят до мыса Шипунского, с другой они тянутся до Жупановой сопки, а оттуда -- далее на северо-запад в виде горной цепи, направляющейся к Срединному Камчатскому хребту.

По-видимому, здесь была отложена осадочная порода, впоследствии изменившаяся до неузнаваемости. Только в немногих местах заметна слоистость в этих ныне богатых кварцем, обыкновенно зеленых породах; но и такие слои всегда сильно нарушены и изогнуты. Темный базальт во всех направлениях прорезывает породу многочисленными жилами; местами же, выступая массивами, он обусловил нынешнюю конусообразную форму гор. Наконец, здесь должны были иметь место и древние плутонические извержения, что доказывается присутствием сиенитовых галек в ручьях, -- обстоятельство, не доставляющее, однако, данных для суждения об относительном возрасте осадочных образований, первоначально здесь отложившихся.

Растительность всей этой горной страны имеет совершенно альпийский характер. Береза, ива и ольха встречались здесь только изредка, и то все в жалких экземплярах. Зато кусты Rhododendron Chrysanthemum, высотою фута в 2 -- 3, попадались нередко. Точно так же часто виден был и низкорослый кедровник. Особенно сильный рост представляли здесь, по-видимому, альпийские травы, часто перемешанные с горечавкой. Это согласуется также с присутствием многочисленных стад диких баранов, которые, очевидно, благоденствуют здесь не только в силу уединенности, а, следовательно, и безопасности места, но также и благодаря роскошному жирному пастбищу. Иначе я себе объясняю присутствие такого множества медведей в этих местах, где для них совсем не имеется особенно богатого стола: маленькие ручьи едва ли доставляют им сколько-нибудь достаточную рыбную пищу; случайно выброшенный на берег труп морского зверя также не может служить приманкой для всей этой массы медведей; наконец, поимка быстроногого барана неповоротливым хищником составляет, вероятно, совсем уж редкое явление. Остается допустить, что медведи выбирают эту уединенную и дикую горную страну только для зимовки, а отсюда постепенно возвращаются к ближним, богатым рыбою рекам.

Птицами местность была бедна, водяных же птиц и совсем не видно было. Мне здесь бросилась в глаза ласточка, которая своей белой грудью напоминала европейскую. Тюлени, как уже упомянуто, попадались, но не в особенно большом числе. Зато часть моря перед Бичевинской губой, от мыса Налачева до Шипунского, представлялась как бы излюбленным местом сборища для китов, судя по тому, что мы их встречали ежедневно, во множестве плавающими совсем близко от берега.

21 июня, в пять часов утра, мы уже тронулись в дальнейший путь. Был тихий, но туманный и прохладный день, так что мы с удобством могли выйти из Бичевинской губы. В открытом море было еще порядочное волнение, но оно делало наше плавание только более трудным, но не более опасным. Скалистый берег состоял из слоистой породы с сильно нарушенным напластованием, проникнутой многочисленными жилами базальта. Здесь также преобладал зеленый цвет, только близ жил уступавший место красному. Темные базальтовые породы большей частью наблюдались в виде жил, иногда, однако, и в виде массивов, и со столбчатой отдельностью. Во время нашего плавания мы видели пять медведей, прохаживавшихся по берегу, и стада диких баранов, пасшихся на чудных зеленых лугах. Вскоре, однако, туман так сгустился, что дальнейшее плавание могло стать опасным, потому что, несмотря на безветрие, волнение было еще так сильно, что мы плохо различали фарватер и легко могли попасть на рифы или подводные камни. Поэтому в 11 часов утра мы опять уже высадились при устье небольшого, но стремительного ручья, впадавшего в неглубокую бухту с песчаными берегами.

При этой высадке мы опять порядком промокли, так как нам и теперь пришлось при гребле дождаться большой волны, которая быстро выбросила нас далеко на берег. Как всегда в подобных случаях, мы при первом прикосновении лодки к земле должны были выскочить, чтобы удержать наше суденышко и перетащить его повыше, не дав унести его последующим волнам. При причаливании главная задача рулевого состояла в сообщении лодке хода, вполне перпендикулярного к берегу, так, чтобы последующие волны никак не могли ударить в бок и опрокинуть ее. Гребцы же должны были грести настолько сильно, чтобы волна настигла и подняла лодку совсем у берега. Только вытащив лодку на безопасное место, освободив ее от лишней тяжести и подперши ее со всех сторон, мы могли приниматься за разведение огня, установку палаток и сушку подмоченных вещей. Высадиться на берег и промокнуть до костей стало для нас почти равнозначащим. Сухими мы могли высаживаться только в речных устьях или закрытых бухтах, где нас не встречали ни прибой, ни волнение, в других местах почти не прерывающиеся даже в тихую погоду.

Горные бараны водились здесь в поразительном количестве. Опасность, какую приносит для них с собою человек, по-видимому, им была совсем неизвестна. Из поколения в поколение никем не тревожимые, жили они как полные хозяева в этой пустынной горной стране и, вероятно, еще никогда не видали человека. Животные паслись возле нас большими стадами на зеленых лужайках. Один баран, покрупнее, подошел совсем близко к нашей палатке и отсюда только бросился бежать. Шестаков, конечно, не утерпел и поспешил вслед за животным.

Хотя место, на котором мы находились, лежало у самого моря, тем не менее, оно имело выраженный характер высокой горной страны. Ручеек, на берегу которого стояли наши палатки, пенясь, вытекал из скалистого ущелья, которое быстро поднималось в гору. Всюду громоздились скалы, между которыми еще лежал снег. Далее внутрь страны над этой пустыней высились закругленные и конические горные вершины. Среди этого лабиринта скал и снега широкими полосами и пятнами выступала зелень лужаек, поросших разными горными травами. На этих лужайках, пастбищах горных баранов, последние протоптали явственные дорожки, похожие на медвежьи тропы. Кое-где только встречались уродливые ползучие кусты кедровника, такая же чахлая верба да немного Rhododendron chrysanthum -- и больше ничего, ни деревца, ни кустика, так что для поддержания нашего огня нам приходилось пользоваться всюду разбросанным наносным лесом. Маленький ручеек приносил своим течением самые разнообразные гальки, но преимущественно все той же зеленоватой и красноватой, богатой кремнекислотой породы, которая, по-видимому, характеризует всю эту местность и в изобилии выступает также в окружающих скалах. Далее попадалось много галек сиенита, порфира и твердого темного слюдяного сланца.

Маленькая бухта, на берегу которой мы высадились, также отличалась большим изобилием китов, которые сегодня опять резвились на поверхности воды. Их было здесь более 10, все очень крупные. Их исполинские тела казались почти черными, только огромная голова была как бы в светло-серых точках, что обусловливалось присутствием здесь целых колоний какого-то Baianus. Эти сидящие на коже паразиты, по-видимому, очень беспокоили китов, вызывая, вероятно, сильный зуд; по крайней мере, все время видно было, как киты подплывали к скалам и терлись о них. При этом они маневрировали чрезвычайно ловко, стараясь по возможности сильнее пройти поверхностью кожи вдоль обрыва скалы. Если этот маневр удавался, то ясно слышался треск, с каким раздавливались и слущивались твердые раковины Baianus. Иногда киты стремительно бросались друг на друга, чтобы почесаться таким образом; иногда, напротив, один как бы убегал от другого далеко в море, быстро нырял и при этом так хлопал громадным хвостом по поверхности воды, что раздавался звук, подобный выстрелу. Время от времени тот или иной кит приближался к берегу, насколько то допускала глубина воды, глубоко опускал громадную нижнюю губу, так что открывались вертикальные ряды китового уса, и пропускал в полость рта воду, кишевшую бесчисленным множеством разных морских животных (раков, акалеф и пр.). Наполнив ротовую полость, зверь захлопывал кверху опущенную нижнюю губу; последняя при этом как бы входила в мясистую складку, которая виднелась на месте верхней губы и, казалось, плотно обхватывала нижнюю. Немного спустя поглощенная вода опять выпускалась в виде фонтана. Благодаря непрерывной игре этих исполинских животных вода маленькой бухты буквально заколыхалась.

Через несколько часов вернулся Шестаков, сияя от радости. Он убил двух баранов, и теперь с ним отправилось несколько матросов -- забрать богатую добычу, состоявшую из молодого самца и самки. Животные как раз теперь меняли свою длинную светлосерую зимнюю шерсть, вместо которой уже пробивался короткий, темный, буро-серый летний волос. Наш лагерь преобразился в настоящую бойню. Мои люди обдирали и разрезывали животных, после чего принялись за варенье и жаренье. Мы получили обильное приращение к нашим съестным припасам и могли положительно роскошествовать насчет чрезвычайно вкусного мяса, доставшегося нам в добычу. Кишечник баранов содержал, как оказалось, очень немного внутренностных червей: в нем нашлась только одна ленточная глиста, похожая на Taenia.

Вечером туман значительно усилился и принес с собою сырой и очень прохладный ветерок с северо-востока, который, однако, скоро перешел в сильный ветер.

22 июня, уже с раннего утра, мы могли убедиться в полной невозможности продолжать путь. Ведь наша ближайшая задача заключалась в объезде всего мыса Шипунского с его рифами, скалами и камнями, выдающимися на целые версты в море. Мыслимо ли это было для нашей небольшой утлой ладьи иначе, как в тихую погоду и при ясном горизонте! Туман, правда, рассеивался, так что мы ясно различали вдали под 265° мыс Налачев. Но буря и дождь продолжали свирепствовать, а громадные волны образовали у береговых утесов саженной высоты прибой. Последующие дни составили настоящее испытание для нашего терпения! Мы сидели совершенными пленниками в этой горной глуши. Ветер, начавшийся уже с вечера 21 июня, постоянно усиливался и, наконец, забушевал с силой бури с востока. По целым дням, только с небольшими перерывами, ревела буря и шел дождь; а как только ослабевал ветер, сейчас же опять надвигался туман. Море все время оставалось в высшей степени неспокойным и с громким шумом билось о скалы. Ко всему этому присоединился еще чувствительный холод, так что термометр показывал не более 5--6° тепла. При таких обстоятельствах нечего было и думать о дальнейшем путешествии. Так длился наш плен до 30 июня.

26 июня непогода достигла своего апогея. Ночью наши палатки сорвало ветром, и мы были разбужены холодными обливаниями. Только с величайшими усилиями, под проливным дождем, удалось нам кое как снова укрепить палатки. При этом я схватил сильную простуду, которая могла бы очень плохо кончиться, если бы мои люди, сейчас же обратившие внимание на нее, не принялись лечить меня на свой лад. Они разбили мою палатку над кучей раскаленных камней и, полив их водой, моментально устроили мне великолепную паровую баню. Я сейчас же почувствовал сильную испарину и после этого, хорошенько закутавшись, пролежал еще несколько часов в палатке. Действие этого лечения было изумительно: с меня как рукой сняло всякое чувство недомогания.

Всяким перерывом дождя мы пользовались главным образом для охоты и наблюдения необыкновенно деятельной здесь животной жизни. Не проходило дня без встречи с медведями и дикими баранами. Животные почти не знали страха и часто подходили к нам удивительно близко. Таким образом, мы, оставаясь в лагере, как бы вызываемы были на охоту самими животными. Особенно поразительно было здесь обилие медведей. Во избежание повторений я расскажу только некоторые из наших встреч с ними.

22-го числа из глубины долины выбежал, постоянно оглядываясь и несясь во весь опор, небольшой медведь; очевидно, его преследовали. В слепой поспешности он почти домчался до самых палаток, на мгновение остановился и затем исчез в горах. Мы спокойно выжидали, чтобы увидеть и преследователя. Нам пришлось ждать недолго: в верхней части долины показался очень большой темно-бурый медведь, который, в сознании своей силы, медленно и с рычанием спускался в долину и приближался к нам. Мы поджидали нового гостя, готовые к выстрелу, и, наверно, медведю бы не сдобровать, если бы Шестаков смог обуздать свой охотничий пыл. Он выскочил слишком рано навстречу животному, промахнулся, и медведь, хотя и раненный, огромными скачками убежал от нас в горы. Рано утром 23-го к нам подошло целое стадо, голов в 30, диких баранов. Они, пощипывая траву, медленно спускались с горных склонов, находившихся напротив нашего лагеря. Того же числа, около полудня, мы имели вторичное посещение того же рода, но с другой стороны горы. В обоих случаях нам, однако, не посчастливилось на охоте. Зато 24-го мы убили прекрасного барана; то же было и 28-го. Как уже сказано, медведи ежедневно подходили к нам, но, имея уже более чем достаточный запас бараньего мяса и не видя для себя никакой пользы в медведях, мы перестали обращать на них внимание, как на неизбежных и ежедневных посетителей. Самое большее, что мы их отгоняли выстрелом, когда они уж слишком близко подходили к нам. Однако 28 июня один большой медведь должен был поплатиться жизнью за смелость. Мы сидели в палатках за обедом, как вдруг наше внимание привлек близкий шорох, и мы увидели шагах в 15 от нас большого темно-бурого медведя, который, высоко поднявшись, смотрел на нас. В одно мгновение мы схватились за ружья, и зверь, пронизанный несколькими пулями, упал мертвым.

В маленькой бухте, на берегу которой стояли наши палатки, 23-го числа опять показались киты, а именно два экземпляра средней величины и почти совершенно черного цвета. Они существенно отличались от виденных нами раньше меньшими размерами и высоким, довольно прямо торчащим спинным плавником. Целые часы проводили они, чрезвычайно резво и вместе с тем, можно сказать, нежно играя друг с другом. Высоко подняв тело и выставив спинной плавник, они носились на поверхности воды навстречу друг другу, терлись друг о друга, кувыркались, ныряли и опять всплывали, пускали фонтаны, буквально катались в воде и часто при этом чрезвычайно близко подходили к берегу. Пуля, пробившая спинной плавник, и другая, попавшая в голову одного из китов, произвели, по-видимому, весьма скоропреходящее впечатление, судя по тому, что игра скоро после того возобновилась. Шестаков называл этих китов косатками и много рассказывал об их разбойничьем нраве и кровожадности. Так, они охотятся на большого кита и пожирают его; зубы у них крупные и состоят из вещества, подобного слоновой кости. Из этого я заключаю, что в данном случае мы имели дело с Delphinus orca.

24-го опять приплыли те же киты, но на этот раз в большем числе, так что я насчитал их восемь. Вчерашняя игра продолжалась так же резво и нередко сопровождалась немалым шумом от движения и всплескивания воды. Красивый вид представляли эти огромные животные, с величайшей легкостью и ловкостью проплывавшие друг мимо друга или друг над другом, часто совершая при этом необыкновенно грациозные движения.

По словам Шестакова, наш ручеек называется Хламовиткой. Он берет начало на северо-востоке, в верхней части долины, и, шумя и пенясь, несется по массе галек, впадая в маленькую бухту, открытую с юга, а с запада и востока ограниченную маленькими мысами. Я старался по возможности проникнуть в долину и нашел также здесь выходы осадочной породы с большим содержанием кремнекислоты -- породы, которая во всей этой местности играет очень важную роль. Однако в описываемом участке эта осадочная порода проникнута многочисленными жилами. Последние состоят из твердой и плотной базальтовой породы, варьирующей в цвете от темно-серого до красноватого, и составляют главную массу скал, тогда как остатки слоистой породы занимают здесь совершенно подчиненное положение. Только в одном месте я видел очень заметно слоистую сланцеватую породу с падением на юг под углом в 25°. Только что упомянутые жилы нередко проникают также конгломерат, цемент которого образовался, по-видимому, из самого вещества жил, видоизменившегося через выветривание, между тем, как сцементированные обломки представляют порфировую породу. Описываемый конгломерат образует скалы на правом берегу ручья. Порфировая же порода, давшая начало только что упомянутым обломкам, наблюдается в довольно обширных выходах на левом берегу того же ручья.

Погода и волнение, наконец, настолько успокоились, что 30 июня мы рискнули опять двинуться в путь. В 10 часов мы уже были в лодке и взяли курс на мысок, ограничивающий маленькую бухту с востока. Объехав довольно далеко выдающиеся в море рифы, мы опять увидели маленькую бухту, совершенно сходную с только что оставленною нами. Она также была ограничена с востока крутым мысом с огромным рифом; это и был собственно мыс Шипунский. К сожалению, нам не удалось сегодня же обогнуть его, потому что волнение было еще слишком сильно, и у скал пенился прибой. Нам поэтому не оставалось ничего более, как высадиться во второй маленькой бухте и там дожидаться более спокойного состояния моря. Наше сегодняшнее место высадки очень походило на вчерашнее: такая же маленькая неглубокая бухта, ограниченная с запада и востока вдающимися в море мысами с их многочисленными рифами; также и здесь, быстро повышаясь, уходила на север, в горы, короткая, похожая на ущелье, горная долина; наконец, и здесь также по дну долины протекал небольшой горный ручей. На правом берегу этого ручья находилось маленькое озеро, или естественный пруд, без всякого стока. Уровень воды в нем был на 5 футов выше уровня в ручье. Только у моря возвышались крутые скалы; далее же внутрь страны бока долины состояли из высоких холмов, покрытых травою и представлявших прекрасные пастбища для горных баранов. Растительность здесь была также тождественна с растительностью первой бухты: деревьев совсем не было, а встречалось только очень немного ползучего кедровника и Rhododendron chrysanthum. Вблизи наших палаток валялись, частью засыпанные наносным лесом, два больших китовых черепа, оба сильно выветрившиеся и обглоданные. Наибольшая ширина одного равнялась 8' 2", а другого 9' 4". Остатки старых камчадальских юрт, которые оказались здесь, доставили кроме тех же находок, что и встречавшиеся раньше, еще костяной наконечник копья, развалившуюся глиняную чашку очень примитивной работы и массу каменных осколков, получившихся, вероятно, при изготовлении каменного оружия.

Горных баранов здесь не было. Но зато к нам подкралась пара красных лисиц, а вскоре после нашей высадки показался большой медведь, который и получил смертельный удар. Раненый зверь тотчас же бросился в море и потонул через несколько мгновений на наших глазах.

Горные породы, входившие в состав скал и во всех отношениях оказавшиеся сходными со вчерашними, представляли пеструю смесь нарушенных и разрушенных образований. Жилы и пласты превратились в настоящий хаос и в местах своего соприкосновения образовали мощные массы конгломератов и брекчий. Все вместе производило такое впечатление, как будто ни один кусок не сохранил своих первоначальных свойств -- ни состава, ни нынешнего вида, ни положения.

Ночью ветер задул с юга, и мы хотели воспользоваться этим попутным ветром, чтобы обогнуть, наконец, мыс Шипунский.

Первого июля, в 7 часов утра, мы шли уже под парусами. Мыс Шипунский -- наиболее выдающийся к юго-востоку мыс Камчатки -- находился очень близко от нашей последней стоянки, так что огибать его мы стали тотчас же по отплытии. Сперва мы имели по левую руку крутые береговые скалы, о которые разбивался прибой; затем мы миновали материк и имели сбоку только риф. Наша лодка летела теперь, подгоняемая свежим ветром, кормой к берегу, но параллельно рифу прямо в открытое море. Нас сопровождали утесы и камни самой причудливой формы, сперва высокие, затем все более и более понижавшиеся. Высокие пирамиды, стоячие плиты, различным образом размытые камни, хаотически набросанные массы разнообразных обломков скал лежали в воде или выдавались из нее. Приходилось держаться довольно далеко от рифа, чтобы ветер не нанес нас на него. При всем том мы могли слышать друг друга в лодке только при очень громком разговоре: так силен был рев волн, дико бушевавших среди скал и разбивавшихся там в белую пену. Таким образом, мы шли, по крайней мере, верст 5--6 в открытое море и только тогда могли повернуть на северо-восток и север. Погода становилась все свежее, и наша маленькая лодка неслась по воле ветра и волн. Теперь только мы могли опять направить свой путь к суше. Мыс с его громадным рифом был уже обойден, но, тем не менее, приблизившись к берегу, мы нигде не могли высмотреть места для высадки. Берег круто падал к морю, всюду из воды и бурунов выглядывали скалы и большие камни. Шестаков правил с обычным мастерством, но опасность, благодаря усилению ветра, быстро и с каждой минутой увеличивалась. Нам всем приходилось уже вычерпывать воду, которой волны беспрестанно заливали лодку, как вдруг мы заметили маленькую бухту, открывающуюся к востоку между двумя небольшими мысами. Сюда во что бы то ни стало, хотя бы с риском, необходимо было попасть, потому что на море нельзя было больше оставаться. Таким образом мы приблизились к бухте под парусом, затем быстро его убрали и пошли, как и в другие разы, на веслах, пока громадная волна, конечно, насквозь промочившая нас, не выбросила лодку на берег. Около полудня в нашем лагере был уже разведен огонь, и мы могли заняться просушкой наших вещей.

Только что совершенное плавание вокруг мыса Шипунского с его громадными рифами дало нам случай ознакомиться с новыми картинами животной жизни в Камчатке. На более крупных и широких обломках скал мы видели расположившиеся там стада морских львов (Phoca leonina, по-русски сивуч). Они были видны, когда мы только что еще начали огибать мыс, и когда ветер и волны были еще далеки от той силы и высоты, какой достигли потом. Мы попытались приблизиться к этим крупным животным светлого желтовато-бурого цвета, чтобы лучше разглядеть их. Сивучи приняли сидячее положение и хором стали страшно реветь на нас. Холостой выстрел, сделанный нами, имел последствием, что большинство более крупных особей сейчас же бросились в сильно волнующееся море, как в родной привычный элемент. Вынырнув, они с громким ревом стали плавать кругом нас. Мы уже не рисковали более стрелять, чтобы не раздразнить еще сильнее животных, готовившихся, по-видимому, к нападению, и скоро оставили их за собою, хотя они еще продолжали следовать за нами. При первом нашем приближении сивучи лежали на скалах, выдававшихся, наверное, сажени на 4 из воды. Удивительно, как эти крупные звери, снабженные лишь ластами, могут карабкаться на такую высоту. Движение сивучей совершалось следующим образом: сперва они подавались вперед передними ластами; затем, сильно согнув под живот задние, превращенные в хвостовой плавник, ласты, они подталкивали при помощи последних все жирное, тяжелое туловище. Затем передние конечности снова делали шаг, и опять повторялось подталкивание тела при помощи подставленных под него задних конечностей. В сидячем положении, опираясь на передние конечности, сивучи могут настолько поднять верхнюю часть туловища, что почти принимают вид исполинских собак в той же сидячей позе. На голове и шее шерсть у них немного длиннее, чем на остальном теле, не производя, однако, впечатления гривы; на задней части тела волос совсем короток. Большие, выпученные, блестящие, черные глаза, многочисленные жесткие усовые щетины на тупом рыле и широко раскрытая при реве пасть -- все это вместе придает зверю очень дикий, злой вид. Длина тела, по моему расчету, равнялась 7 -- 10 футам.

Круто падающие к морю береговые скалы, так сильно задержавшие нашу сегодняшнюю высадку, достигают лишь умеренной высоты, едва ли превосходящей 40. При сравнении этих скал с теми, которые встречались нам до сих пор, оказывается, что первые представляют совершенно особый вид, состоя исключительно из слоистых пород. В центральной части всей этой системы слоев подействовала нарушающая сила, превратившая пласты в мощный купол. По обеим сторонам серединного свода слои падают к северу и югу под углом в 50°, причем изогнутые верхние соединительные части отсутствуют, вероятно, благодаря более раннему их разрушению. Слои мощностью не превосходят одного фута, зеленоватого и буроватого цвета, с обильным содержанием кремнекислоты. Осадочные слои на мысе Шипунском представляют наиболее явственно сохранившиеся остатки какой-то нептунической формации, некогда занимавшей обширную площадь в описываемых местностях. Остатки этой, быть может весьма древней формации {Хотя отсутствие органических остатков не дает возможности сделать вполне точное заключение о возрасте рассматриваемых осадков, я все-же считаю его древним и руковожусь тем обстоятельством, что сиенитовые, а также и гранитовые породы при своем извержении застали здесь уже эти осадки и стали на них действовать.}, встречаются уже на северо-восточном берегу Авачинской губы, у мыса Налачева и далее по всему большому полуострову, кончающемуся мысом Шипунским. Как далеко та же формация простирается внутрь страны -- трудно решить. Эти оставшиеся глыбы некогда широко распространенной формации обязаны, вероятно, своим теперешним видом и разрушением последовательным извержениям сперва плутонических, а затем вулканических масс. Первое нарушение первоначальной горизонтальности пластов произошло, конечно, под влиянием сиенитово-гранитовых извержений, которые, судя по обломкам этих пород в ручьях, имели, по-видимому, место, например на полуострове Шипунском. Затем последовали многочисленные извержения базальтово-трахитовых пород, выступивших в виде массивов и бесчисленного множества жил и также вызвавших самые глубокие химические и физические изменения. Наконец, вулканы со своими извержениями лав довершили преобразование. Впрочем, возможно и то, что все здешние слоистые породы принадлежали к третичным отложениям, так широко распространенным во многих частях страны. Это можно допустить потому, что нет окаменелостей, указывающих на более древний возраст, между тем как отпечатки листьев, находимые при весьма схожих условиях у Авачинской губы, могли бы, вероятно, свидетельствовать в пользу третичного возраста отложений и здесь, у мыса Шипунского.

Как все уже выше упомянутые бухты этого берега, так и та, у которой мы высадились теперь, были ограничены двумя выдающимися в море рифами, которые начинались от небольших скалистых мысов. И в эту бухту также открывалась быстро поднимающаяся горная долина с поросшими травой холмами на заднем плане. Два небольших ручья с превосходной чистой водой протекали по долине, причем один шел с севера, другой -- с юга. Соединившись перед устьем, они каскадами впадали в море.

Очень скоро после высадки мы с большим удовольствием заметили, что опять попали на место, богатое горными баранами. Так, невдалеке от нас, на зеленой лужайке, паслось стадо, состоявшее примерно из 10 прекрасных экземпляров. Шестаков, конечно, не замедлил отправиться к ним, но вскоре вернулся с пустыми руками. Животные, заметив его приближение, бросились бежать. На берегу нашей маленькой бухты валялось такое множество различных обломков судна, что нам их вполне хватило для поддержания огня в лагере. Благородные сорта дерева, размеры мачт и рей -- все указывало на очень большое судно, выстроенное в какой-нибудь южной стране и погибшее здесь, в негостеприимном северном море.

Деревьев и кустов здесь не было, кроме небольшого числа кустов ползучего кедра и Rhododendron chrysanthum, которые выглядывали местами из-под роскошного покрова, состоявшего из альпийских трав.

К вечеру ветер стих и наступила почти совершенно безветренная ночь, так что утром 2 июля перед нами расстилалось только чуть-чуть волнующееся море.

Шестаков уже с рассветом отправился на охоту и вернулся, нагруженный мясом горного барана. Оставшаяся на месте часть весьма для нас ценной добычи была также поспешно захвачена, и затем мы быстро собрались к отъезду. Была чудная и совершенно тихая погода, когда мы часов около 8 утра пошли на веслах. Мы правили главным образом на север, следуя вдоль берега и держась как можно ближе его. Нас окружали громадные стаи разных морских птиц, -- явление, которого нам не приходилось наблюдать, начиная с устья Вахиля. Опять вынырнули из воды в большом числе морские львы, внимательно нас наблюдавшие и более или менее долго следовавшие с громким ревом за лодкой. Точно так же мы снова встретили косатку (Delph. orca), которая, идя с севера на юг, проплыла мимо нас. Мои люди опять пустились в рассказы об этом хищнике. Шестаков раз был даже свидетелем ожесточенной схватки между большим китом и косаткой. Говорят, что дельфин, вооруженный сильными зубами, нередко одерживает победу над китом, имеющим вместо зубов лишь роговые пластинки и спасающимся только благодаря своей изворотливости и страшно сильным ударам хвоста.

Сперва мы проплыли мимо двух небольших каменистых бухт, затем проехали несколько большую губу, принимающую в себя ручей и открывающуюся в море на востоко северо-восток. Потом следовал далеко вдающийся в море мыс, у конца которого из воды выходил утес, по размерам составлявший настоящий остров. При тихой погоде и спокойном море мы обогнули мыс, идя на веслах. К северу от этого мыса, на котором также выступала слоистая порода, уже знакомая нам со вчерашнего дня, мы вошли в обширную бухту Халигер. Эта бухта, врезывающаяся довольно глубоко в материк, открывается на востоко-северо-восток в море и состоит, собственно, из трех частей, разделенных двумя второстепенными мысами. Южный мыс всей бухты, только что обогнутый нами, и северный, близ которого мы сегодня вечером разбили свои палатки, простираются в море гораздо далее, чем оба внутренних мыса. Южная и средняя части бухты глубоко вдаются в сушу на юго-юго-запад; а гораздо более широкая и более открытая третья, или северная часть бухты, имеющая несколько небольших и неглубоких придаточных бухт, врезывается в сушу почти в чисто западном направлении. Оба первые, т. е. гораздо более узкие, отделы бухты почти сплошь окружены скалистыми берегами и высокими горами, чего совсем нет в третьем, открытом и неглубоком, участке. Средняя из трех описываемых частей большой Халигерской губы наиболее глубоко вдается в материк. На самом внутреннем конце ее находится маленькое озерко, стекающее через небольшой ручеек. Эта часть отделяется от Бичевинской губы лишь не очень высоким, несколько крутым горным кряжем, так что дикий гористый полуостров, образующий мыс Шипунский, соединяется с материком только при посредстве очень узкого перешейка. Войдя в третий, следовательно, самый северный отдел большой Халигерской губы, мы сразу увидели резкую перемену в ландшафте и климате. Из горной страны мы внезапно попали в область полного и жаркого лета. Всюду над высокой роскошной травой виднелись зеленеющие деревья и кусты. Нигде не было и следа снега. Температура воздуха была более 20°, и целые рои комаров напали на нас. Какой контраст с только что оставленным нами полуостровом Шипунским, с его высокими горами и крутыми скалами, где среди лабиринта узких горных долин протекают быстрые ручьи, где снежные массы перемежаются с зелеными лужайками -- пастбищами диких баранов, где, наконец, совершенно отсутствует древесная и кустарная растительность, и высокая трава заменяется лишь низкорослыми альпийскими растениями! Эта небольшая горная страна, должно быть, обязана альпийским характером не значительной высоте над уровнем моря, а только своему географическому положению. Она далеко выдвинута в море, вполне беззащитна от суровых северных и восточных бурь. Зимой ее засыпают громадные снежные массы, приносимые южными и юго-восточными ветрами. Наконец, частые туманы, образующиеся здесь вследствие столкновения теплых и холодных воздушных течений, ведут к тому же результату.

Сегодняшний наш лагерь был расположен у небольшой придаточной бухты самого северного отдела Халигерской губы, близ устья ручья, составляющего сток небольшого озера. Для палаток мы выбрали местечко на берегу ручья, где медведи уже примяли здесь вообще очень высокую траву. Мы были еще заняты установкой палаток, когда появился и сам зверь, приготовивший для нас это место. Подойдя на очень близкое расстояние, медведь, очень большой, встал и довольно долго, не обнаруживая ни малейшего испуга, смотрел на нас. Мы со своей стороны спокойно рассматривали зверя и наблюдали его изумленную физиономию: очевидно, он был удивлен, увидев нас -- каких-то посторонних пришельцев, осмелившихся вторгнуться в его владения. Крупный рост и, как следствие того, большая сила, по-видимому, породили в медведе уверенность, что никто не может вытеснить его отсюда и что он -- единственный хозяин места. Когда, наконец, он, рыча, собрался подойти еще ближе к нам, то в ответ на это раздались выстрелы, и медведь упал, пронизанный несколькими пулями. Мы сейчас же заметили, почему это место было так привлекательно для зверя: многочисленные лососи шли из моря вверх по реке в маленькое озеро. То была так называемая красная рыба (ксивуч по камчадальски, Salmo lycaodon), направлявшаяся к своим нерестилищам. Тотчас пошел в ход наш небольшой невод, и мы наловили массу этой прекрасной рыбы.

Описываемая северная часть губы Халигер окружена горами средней высоты, к тому же идущими лишь в некотором удалении от берега; самый же берег моря низменный и песчаный. Только у северного мыса всей большой Халигерской губы, следовательно, к востоку от нашего лагеря, опять показались крутые береговые скалы. Чистый ручей, маленькое озеро вблизи нас, роскошная растительность и очаровательная рощица из березы, ольхи и рябины делали окружающий нас ландшафт очень привлекательным. К этому присоединялись еще богатая охота, обилие рыбы и превосходные травы, так что мои люди не могли нахвалиться местностью со стороны ее пригодности и удобства для поселений. Действительно, в старину камчадалы умели по достоинству оценить этот уголок и устроили здесь множество юрт.

Чтобы дополнить картину Халигерской губы, приведу еще результаты моих компасных пеленгований. Считая от нашей стоянки, южный, ограничивающий губу мыс был под 154° SO; первый внутренний мыс под 158 1/2° S, и второй, более северный, под 167° S.

На всем протяжении берега, насколько то было видно, выступает неслоистая порода, подобная сиениту. Кварцы и небольшие продолговатые кристаллы роговой обманки наблюдались у второго (среднего) мыса. Здесь же можно было предполагать присутствие скрытой жилы какой-то медной руды (быть может, медного колчедана), судя по зеленым налетам углекислой окиси меди, замеченной местами на выходах горных пород. В ручьях было много сиенитовых и кварцевых галек.

3 июля, в девять часов утра, при чудной погоде, мы снялись с места, чтобы обогнуть северный мыс Халигерской губы; для этого, держась как можно ближе берега, мы взяли курс на восток. Пройдя 25 минут на веслах, мы, продолжая держаться берега, повернули на северо-северо-восток. Берег был средней высоты (примерно в 20--25') и состоял из сильно разорванных скал. Здесь часто наблюдалась темная серо-бурая порода, изверженная в виде жил и массивов и образующая столбчатую или плитоватую отдельность. Слоистые породы между жилами были сильно нарушены и разрушены, нередко образуя у самых жил тонкие и грубые конгломераты. Все вместе производило впечатление необыкновенно интенсивного разрушения. Чем севернее, тем слоистые породы становились все более и более преобладающими, но все-таки представлялись в чрезвычайно нарушенном положении; и там, где выступали массивные породы, всего чаще встречалась столбчатая форма. В течение сорока минут мы гребли на северо-северо-восток, после чего постепенно перешли на чистый норд и затем в продолжение часа медленно подвигались по этому направлению. Здесь встретилась очень небольшая бухта с низменным песчаным берегом. После того мы опять полчаса шли на север, а потом 40 минут на северо северо-запад. Береговые скалы теперь кончились, и вместо них пошел совершенно низменный песчаный берег. Здесь также горы материка отодвигаются на дальнее расстояние от моря. В конце скалистого берега еще поднимаются друг за другом три высокие изолированные скалистые массы. В течение 40 минут мы шли на веслах в виду этих скал и, обогнув последнюю из них, выехали в обширную неглубокую губу, где нам пришлось идти 10 минут против сильного течения, после чего мы вошли в устье р. Жупановой. При своем устье река пробивает довольно прочную береговую дюну, состоящую из песка и щебня. Эта дюна на большом протяжении в виде широкого вала образует берег моря. Речная вода, переполненная частицами земли, травой и обломками дерева, нераздельной массой вливается в море, где еще на большом пространстве идет широкой мутной полосой среди прозрачной морской воды. Сейчас же от устья реки Жупановой начинается очень низменная тундристая или болотистая местность, поросшая травой. Она простирается до дальних гор и прорезывается многочисленными рукавами названной реки. Эти рукава, по которым вода более или менее стремительно направляется к морю, разделены многочисленными, большею частью низменными островками, заливаемыми при всякой прибыли воды; последние обыкновенно совсем лишены растительности и самое большое, что покрыты травой или низким ивовым кустарником. На всех этих островах и песчаных отмелях обнаруживалась богатейшая животная жизнь. Это было время усиленного хода лососей в реки. За лососями же следовали целые стада тюленей (Ph. nautica), которые при нашем посещении, собравшись в большие группы на песчаных островах, грелись на солнце, или, подняв свои гладкие головы над поверхностью мутной воды, с любопытством озирались на нас. На других островах и на берегах, также низких и болотистых, виднелись большие стаи гусей, уток и лебедей. Далее здесь бегали и летали кулики, наконец, виднелось несколько крупных бурых орлов, которые, досыта наевшись, казалось, не обращали более никакого внимания на добычу. При нашем приближении со всех сторон раздавался оглушительный крик. Большинство водяных птиц, по-видимому, неспособны были летать, находясь в периоде линьки; по крайней мере, от преследований они старались спасаться бегом, вспархиванием и нырянием.

Для движения вверх по реке против быстрого течения наша лодка оказалась малопригодной, будучи слишком тяжела и представляя большую поверхность сопротивления напору воды. Тем не менее, мне было интересно проследовать по реке внутрь страны, по крайней мере, насколько то было возможно. Для этой цели мы выбрали рукава с самым слабым течением и шли на веслах вверх по реке с добрый час. Удалившись верст на 6 -- 8 от устья и достигнув несколько более высокого и сухого места, мы разбили там свои палатки. В этом месте ширина реки от берега до берега, с включением островов, составляла сажень полтораста.

Очень плоский низменный берег состоит из самого мягкого, легко распадающегося песчанистого и глинистого материала. Несмотря на то, что он пророс войлоком из корней растений, от него беспрестанно и при ничтожнейшем сотрясении отваливались в реку крупные куски, сильно мутившие воду. Во многих местах из этого растительного войлока выступала густая, металлически блестящая, бурая железистая вода, которая также изливалась в реку. Галечника не было заметно, а где и имелся таковой, там он был закрыт толстыми слоями ила и песка. Местами встречались еще в песке островов обломки очень типичной белой пемзы, происходившие, вероятно, с Жупановой сопки.

В то время как к востоку и юго-востоку над однообразной равниной возвышался только один утес близ устья (121°), на юго-западе и далее до северо-запада и севера за далеко раскинувшейся низменностью тянулась горная цепь со многими выдающимися вершинами. Горная цепь, начинаясь Коряцкой (230°) и Жупановой (241°) сопками на юго-западе, идет на северо-северо-запад. В этом участке цепи прежде всего обращал на себя внимание Большой Семячик (340°), на котором происходило, по-видимому, сильнейшее извержение. Темные, почти черные клубы пара выходили через короткие промежутки времени из его кратера и образовали столб, высота которого с места нашего наблюдения представлялась вдвое больше, чем высота самой горы. Гора имеет форму очень сильно притуплённого конуса, у которого снято более половины его высоты. Столб пара поднимался близ южного края исполинского кратера, если таковым можно назвать все обширное притупление вулкана. За дальностью расстояния мы не могли слышать шума, сопровождающего извержение. С южной стороны вулкан поднимается под углом в 25°, а с северной, более крутой, -- под 38°. На Жупановой сопке, у северного края ее кратера, также явственно виднелся пар, но в такой слабой степени, что об извержении здесь не могло быть и речи. Эта гора значительно выше Большого Семячика, с обеих сторон поднимается под углом в 33° и представляет лишь слабое притупление конуса, причем южный край притупления выше северного, из которого поднималось небольшое облако пара.

Чтобы достигнуть Жупановой сопки или, по крайней мере, очень близко подойти к ней, я старался, насколько возможно, продолжить наше речное плавание. Поэтому утром 4 июля мы опять тронулись в дальнейший путь, все выбирая наименее быстротечные рукава реки. Острова и животная жизнь на них сохраняли прежний характер, но чем далее мы поднимались вверх, тем острова становились меньше. Берега и здесь оставались такими же низкими, а обширная равнина представляла низменную, немного болотистую, поросшую травой местность с многочисленными лужами и озерками. На некоторых кустах были видны следы разлива вод, при котором, по крайней мере по нижнему течению реки, вся местность на обширном протяжении была залита водой. Эти следы состояли из намытых водой трав и других растительных остатков, висевших на ветвях на высоте 2 -- 3 футов. Чем далее мы подвигались вперед, тем чаще встречались более высокие и потому более сухие места на берегу и на прилежащей местности. Здесь развивались уже до размеров настоящих деревьев ива, ольха, тополь и береза, между которыми высоко разрастался шаламайник (Filipendula kamtschatica), образуя непроходимые чащи. В тихую теплую погоду эти чащи шаламайника составляют настоящее страшилище для приближающегося к ним путника, так как высылают на него целые тучи комаров; нельзя себе представить, каким невыносимым мучениям подвергают эти насекомые путешествующих по Камчатке. Радикальное средство для защиты от комаров неизвестно, потому что все испробованные приемы (дым, закутывание, натирание жиром) часто становятся источниками еще большего мучения. Я наблюдал в Камчатке два вида комаров: один довольно крупный, светлого серо-желтоватого цвета, и другой помельче, темного цвета; из них первый встречается реже, но зато он гораздо кровожаднее. Налетит, усядется и произведет укол -- все это произойдет беззвучно и почти в одно мгновенье. В то время как защищаешься руками от этих кровопийц с одной стороны, наверное, уж целые дюжины их насядут с другой. В конце концов человек выбивается из сил и лишается способности предпринять что бы то ни было, даже связно мыслить. Волей-неволей покоряешься своей судьбе и ограничиваешься хоть отбиванием массовых нападений. При таком положении распухшие лица и руки -- самое заурядное явление. У нескольких человек из моей команды до того была искусана окружность глаз, что они едва были в состоянии открывать их.

Животная жизнь всюду оставалась одинаково деятельной и очень заманчивой для охотника. Гусей и уток мы припасли такое количество, что почти уж перестали стрелять по ним. Более привлекательны для нас были тюлени, непрерывно сопровождавшие большими стаями лодку или лежавшие на низменных островках. Наши выстрелы неоднократно попадали в этих зверей, но добыть их нам не удавалось. Часто приходилось видеть, как вода на обширном пространстве окрашивалась кровью раненого и нырнувшего тюленя, но убитые не всплывали, а искать их в очень мутной воде оказывалось напрасным трудом. Точно так же мы не могли видеть массами поднимавшихся в реку лососей, а судили о ходе их только потому, что всякий раз, как мы закидывали наш небольшой невод, он тотчас же наполнялся большими рыбами. Медведей на такой рыбной реке было, конечно, тоже довольно. Мы видели их сидящими на берегу или еще чаще в воде, где они, по-видимому, были заняты рыбной ловлей; некоторые заходили даже так глубоко, что из воды выдавалась только голова. Кое-где виднелись доказательства того, что труд их не пропадал даром: я разумею разбросанные по берегу остатки съеденных лососей. Сидя в воде и протянув вперед передние конечности, медведь оставался неподвижен; когда же в промежуток между протянутыми лапами попадал какой-нибудь из теснившихся в своем движении лососей, то эти лапы немедленно захлопывались, захватывая вместе с тем и рыбу. Но охота на этих добродушных рыбаков была невозможна, потому что размеры лодки и сильный плеск весел выдавали наше приближение. В большинстве случаев медведь вскакивал и поспешно убегал, когда мы находились еще далеко от него. Далее вверх по реке число и размеры островов, а, следовательно, и число разделяющих их рукавов становилось все меньше и меньше. Вода более сосредоточивалась в одном русле, так что подниматься против течения становилось все труднее. Подвигаться вдоль берега при помощи шестов, как то делают камчадалы в своих узких батах, было невозможно из-за больших размеров нашей лодки. Длинные, далеко хватающие весла вельбота принуждали нас держаться на более открытых местах реки; а здесь течение в скором времени усилилось до такой степени, что, несмотря на величайшие усилия гребцов, мы едва подавались вперед, и потому должны были, наконец, отказаться от дальнейшего плавания. Нам пришлось высадиться на берег, чтобы приготовиться к поездке вниз по течению.

Перед нами на обширном пространстве расстилалась равнина, доходившая до гор, все еще остававшихся в большом отдалении. Жупанова сопка, цель нашей экскурсии, продолжала оставаться далеко от нас, хотя и стала несколько ближе, чем в начале нашего плавания по реке: положение вулкана было под 225°. Ясно виднелись еще два безымянных конуса: один острый под 265° и другой притуплённый под 316°; великолепный столб пара с Семячика поднимался под 353°. Собственно болотистая местность, сопровождающая низовье реки, оставалась уже позади нас: мы добрались до среднего течения, с более сухими берегами, но в общем достигли лишь очень немногого, а дальнейшее движение стало совсем невозможным.

В старину берега р. Жупановой, а также соседние места были густо заселены камчадалами. Еще во времена Крашенинникова на реке стояли три больших поселения, которые он называет по имени. У устья реки был расположен Оретынган, 34 верстами выше -- Кошподам, а еще 28 верстами выше -- Олокино. От этих поселений прежде шли дороги к мысу Налачеву, к реке Налачевой и поселению на ней; далее к Петропавловску и через горный проход -- в Верхнекамчатск, т. е. в долину р. Камчатки. Я едва ли добрался до места, где прежде стоял Кошподам, потому что до черты, где мы повернули обратно, мы нигде на берегу не видали следов существования там большого поселения, но, судя по продолжительности нашего пути, во всяком случае мы должны были быть уже недалеко оттуда.

Главное направление реки, если не считать немногих ее изгибов, проходит с северо-запада на юго-восток. Глубина ее колеблется между 8 и 15 футами, но встречаются глубины в 20 и даже 22 фута. Течение в главных рукавах, которыми мы предпочтительно пользовались на обратном пути, было очень сильно; таким образом, оно в 1 час 45 минут принесло нас обратно к палаткам, которые утром были оставлены на месте и теперь, вечером, оказались в полной исправности.

На следующий день, 5 июля, мы сняли палатки и проследовали по реке до устья ее. После первых 58 минут нашего плавания вниз по течению река приняла явственно восточное направление; от нее на юг отделился широкий мелкий рукав со стоячей водой. После дальнейших 17 минут плавания в восточном направлении нам встретился еще такой же, обращенный к югу, рукав; наконец, спустя еще 15 минут, мы достигли самого устья и высадились на берег. При сегодняшнем плавании нами были встречены меньшие глубины, колебавшиеся только между 6 и 12 футами; всего же чаще попадались глубины в 7, 8 и 9 футов. У самого устья река, сжатая в одном русле, с большой силой пробивает береговой вал, состоящий из прочного щебня, и затем, круто поворачивая к северу, параллельно морскому берегу, впадает в маленькую бухту. С запада эта бухта ограничена матерым берегом, а с юга и востока -- наносным низким мысом, на конце которого находится упомянутая уже скалистая масса. Прошедши бар с глубиною в 5 футов, мы скоро очутились на глубине 15, 18, 20 футов и более, все оставаясь, однако, в области текущей к северу речной воды, которая явственно обнаруживалась своим быстрым течением и большой мутностью. По обеим сторонам этого течения в маленькой бухте находились мели, почти совершенно ее заполнившие. Здесь глубина была так мала, что даже наша лодка не могла найти удовлетворительного фарватера, и мы принуждены были держаться речного течения. Я не мог найти у устья остатков прежнего острога Оретынгана; нужно думать, что эти остатки, состоявшие исключительно из ям, совершенно занесены и засыпаны действием высокой воды.

Оба неглубоких рукава, лишенные всякого течения и направленные к югу, принадлежат, как мне кажется, к категории тех замечательных образований, которые так часто встречаются при устьях камчатских рек, особенно на западном берегу полуострова и на р. Камчатке. Это -- старые русла, нередко на целые версты тянущиеся параллельно морскому берегу и отделенные от моря лишь небольшим валом из песку и дресвы. При значительном напоре воды во время весеннего половодья или после продолжительных дождей вал прорывается в том или другом месте, и река получает новое устье. Иногда же, напротив, волны, выбрасывая в сильные бури на берег большое количество твердого материала, совсем загромождают и заносят устье так, что непрерывно притекающая вода застаивается, приобретает больший напор и ищет себе новых выходов. Нередко этот новый выход далеко отстоит от прежнего. Таким образом, устье реки, текущей параллельно морскому берегу, нередко передвигается на значительное протяжение при постоянной борьбе быстро притекающей речной воды с громадной силой морских волн. Русские называют эти старые русла "заливами", и это название довольно характерно, потому что когда устье многоводной реки замыкается, то естественным последствием является стремление воды распространяться и заливать места по сторонам; она прокладывает себе новые пути в рыхлой наносной почве, прорывает наконец все уплотняющуюся береговую дюну в самом слабом ее месте и таким образом снова соединяется с морем. Раз совершился прорыв -- новообразовавшееся сильное течение в этом направлении скоро вымывает настоящее речное русло. Описываемые "заливы" наблюдаются только у рек, область устья которых состоит из мягкого, легко распадающегося материала, как песок или щебень; на скалистых местах ничего подобного не наблюдается. Многие реки имеют по обеим сторонам устья такие далеко простирающиеся "заливы", отделенные от моря лишь береговой дюной и прокладывающие себе то там, то здесь новое русло.

Медведица с двумя медвежатами и еще пара других медведей, усердно ловивших рыбу, раздразнили охотничий пыл Шестакова. Так как нам не удалось добыть тюленей, а мы очень нуждались в жире для смазки сапог и ремней, то я согласился сделать высадку у устья. Тотчас несколько стрелков собрались на охоту, и не прошло более получаса, как в нашей лодке лежал уже большой бурый медведь.

5 июля, в 10 часов утра, мы вошли в маленькую бухту. Сперва мы предоставили широкому и быстрому течению реки Жупановой, с обеих сторон ограниченному мелями, нести нашу лодку на север, а затем только взялись за весла. Почти целый час мы шли еще по мутной пресной речной воде, после чего достигли широкой полосы из плавучего ила, травы и щепы, которая распространялась перпендикулярно к течению. Здесь, по-видимому, уравновешивались силы моря и реки, потому что, пройдя на веслах эту полосу, мы прямо вошли в чистую соленую морскую воду, где уже не чувствовалось никакого течения.

Береговая линия проходит здесь к северу. Плоский берег повсюду образован высоким дюнным валом; ни скал, ни каменных рифов нет. Так мы медленно, в течение 2 1/4 часа, шли под парусом при слабом юго-восточном ветре. Но внезапно ветер повернул к востоку и быстро начал усиливаться. Темные облака скучивались, и нам скоро стало ясно, что приближается буря. Волны уже были очень высоки, и шагах в тридцати от берега становился заметен бурун. Последнее обстоятельство показывало, что впереди берега и параллельно его очертанию проходила отмель, между которой и берегом должна была находиться, напротив, достаточная глубина. Но такая отмель у берега во время волнения всегда составляет опасность для причаливающей лодки. Поэтому мы повернули назад, в расчете опять достигнуть устья реки. Но расстояние до него было слишком велико, а так как ветер усиливался с каждым мгновением, то мы высадились в месте, где прибой обнаруживался ближе всего от берега. Это было рискованной затеей, но искусство Шестакова выручило нас. Маневрируя, как и ранее в подобных случаях, мы предоставили высокой волне, незадолго до того, как она должна была разбиться, подхватить нашу лодку и выбросить ее далеко на берег. В три часа мы могли уже поставить палатки и развести огонь. Мы находились на высоком дюнном валу, далеко протянувшемся к югу и северу и отделявшем от моря низкую равнину. Вал имел не менее 50 шагов в ширину и был на 15--18 футов выше лежавшей за ним низменности. Наибольшая высота его приходилась по середине, откуда постепенно убывала в обе стороны. Низкая же равнина при приливе поднималась не более как на 5--6 футов над уровнем моря. Как на реке Жупановой, так и здесь до дальних гор, поднимавшихся на западе, простиралась плоская равнина, сплошь усеянная небольшими озерами, болотами и лужами. Кусты и деревья виднелись лишь вдали, и то маленькими группами. Зато здесь волновалась роскошная поросль какого-то злака (Strandhafer, какой-нибудь вид из рода Elymus), высота которого местами достигала человеческого роста. Этот злак был перемешан с большим количеством гороха -- Pisum maritimum. К нашему счастью, и здесь также имелось большое количество наносного леса, среди которого мы нашли обломки разбившегося вельбота. Не прошло и часа после нашей высадки, как восточный ветер разразился с полной силой бури: прибой до того неистовствовал прямо под нашими ногами, что пена долетала до нас. Замечательно, что и сегодня, незадолго до непогоды нами были встречены игравшие киты. Эта невольная высадка, совершенно не входившая в наши планы, была уже сама по себе достаточно неприятна; но каково было нам вытерпеть здесь шестидневный плен из-за ветра и волнения! Беззащитными стояли наши палатки на валу, не раз их опрокидывало и рвало ветром. Если дождь хлестал крупными каплями по мокрому полотну палаток, то внутри моросило дождевой пылью, от которой все промокло. Тяжелые, мрачные облака делали ночи до того темными, что едва можно было видеть и распознавать окружающие предметы. Только ослепительно белая пена ближнего прибоя, светившаяся тысячами искр, выделялась среди сплошного темно-серого фона. При этом непрерывный грохот разбивавшихся волн был так оглушителен, что мы могли слышать друг друга лишь при громком разговоре. Правда, по временам небо прояснялось, но надежда на освобождение очень быстро рассеивалась: непогода опять начинала бушевать по-прежнему. Ночь с 7 на 8 июля отличалась особенно сильным дождем, хотя, к счастью, дожди за это время были не часты. В те часы, когда небо становилось яснее, мы предпринимали небольшие экскурсии, чтобы поискать дичи. Шестаков полагал, что на этой низкой, поросшей травою местности могут встретиться олени, которые летом охотно выискивают открытые обдуваемые ветром места, так как на них легче спасаться от комаров. Прогуливаясь по дюнному валу по направлению к холмообразному возвышению, верстах в трех к северу от нашего лагеря, мы, как и ожидали, нашли устье небольшой реки Карау, текущей прямо с запада и имеющей в ширину 6 -- 7 сажень. Непосредственно вблизи песчаного холма находилось неглубокое устье реки, прозрачная вода которой представлялась как бы запруженной благодаря страшному напору волн, задерживавшему сток воды. Несмотря на то, что, постоянно нагромождая рыхлый материал, волны почти уже засыпали это устье, лососи теснились здесь плотными стаями, входя из моря в реку. Нередко уже на расстоянии нескольких сажень виднелись в море металлически-блестящие тела этих рыб, когда они приближались сплошной массой и при этом которая нибудь из них опрокидывалась сильным движением воды. С изумительным знанием места лососи теснились к устью. Немного не доходя до него, они на короткое время останавливались, как бы для отдыха, и затем с освеженными силами устремлялись в реку. Рыбы, гонимые инстинктом, проходят нередко сотни верст против течения, пока, наконец, не доберутся до последних, мельчайших горных ручьев, где на высоте нескольких тысяч футов над уровнем моря откладывают свою икру и таким образом достигают конечной цели своего долгого и изнурительного путешествия, совершаемого ими с невероятной энергией. Здесь, при устье Карау, нам было в высшей степени интересно наблюдать, как рыбы, всячески изменяя свое положение и способ движения, старались пользоваться всякой удобной минутой для преодоления трудностей при входе в реку. Иные особи, потеряв в тесноте направление к устью, выбрасывались волнами на берег, откуда они, извиваясь и делая скачки, стремились опять добраться до воды. Другие скачками же старались скорее миновать небольшие препятствия, встречавшиеся им на пути. Третьи, наконец, не будучи в состоянии пройти вперед, меняли место атаки и с нового пункта возобновляли усилия. Коротко сказать, на наших глазах тесно сплоченные животные вели настоящую борьбу со стихиями. Теперь был ход горбуши (Salmo proteus) с некоторою примесью красной рыбы (Salmo lycaodon). Для нас устье Карау представлялось очень желанным источником прекрасной свежей рыбы, которую мои люди ежедневно ловили в изобилии. Вверху, на довольно широком песчаном холме, находилось несколько ям -- остатков старинных камчадальских юрт, теперь, судя по следам, служивших логовищами для медведей. Несколько широких троп, так хорошо утоптанных, что лучше этого не сделал бы и человек, вели прямо сюда изнутри страны. Зверей привлекало в это место не только обилие рыбы, но также, как мы вскоре убедились, и одно растение, пышно и обильно произрастающее здесь, а именно морской горох, до которого медведи большие охотники. Этот горох (Pisum maritimum) покрывал густой порослью весь вал, холм и на обширном протяжении всю соседнюю местность, уподобляя ее настоящему гороховому полю.

Пока мы с высоты холма осматривали окрестности и любовались величественной картиной дико бушевавшего моря, Шестаков у подошвы холма заметил большого медведя, справлявшего здесь свою трапезу. Рыбьи головки и кости указывали, что с первым блюдом обеда уже покончено; теперь старый лакомка закусывал овощами, с большим удовольствием объедая и пережевывая сочный, стоявший в цвету горох. Направление ветра и громкий рев волн благоприятствовали нам. Таким образом, пользуясь еще прикрытием холма, мы могли подкрасться к зверю очень близко. Выстрел принадлежал мне, и, отделенный всего несколькими шагами от медведя, я приготовился. Животное, ничего не подозревая, продолжало сосать сладкий сок стеблей, как вдруг раздался здешний охотничий окрик: "Эй, мишка, вставай!" Как пораженный молнией, медведь вскочил, повернулся и высоко поднялся. Я стоял лицом к лицу перед громадным, выше человеческого роста, зверем и мгновенно выстрелил. На таком близком расстоянии не могло быть промаха: через несколько минут медведь, излив обильный поток крови из своей пасти, был мертв, а наш лагерный котел наполнился медвежатиной. Сильно объеденное гороховое поле свидетельствовало о том, что встреченный нами медведь был здесь не единственный любитель гороха.

Из нашего лагеря в минуты ясной погоды очень хорошо были видны дальние горные кряжи и отдельные горы. С помощью компаса я взял следующие пеленги: утес близ устья реки Жупановой 160°, направление берега к северу 5°, Авачинская сопка 221°, Коряцкая сопка 227°, столб дыма на Жупановой сопке 235°, гора между Жупановой сопкой и Семячиком 260°, другая гора между теми же сопками 280°, столб пара на Семячике 334 1/2°, высокая горная масса между Семячиком и Кроноцкой сопкой 4°, Кроноцкая сопка 14 1/2 °.

Ветер с большим постоянством и с неизменной силой почти все время дул с северо-востока и востока. Только 10 июля он ослабел, и воздух стал теплее, так что в полдень температура в тени достигала уже 15°, между тем как в предыдущие дни термометр показывал не более 7 -- 8°. 11 июля ветер значительно ослабел, волнение на море также начало стихать. Блуждая по местности, поросшей травою, я мог видеть, как благодаря более тихой и теплой погоде мир насекомых проявился большой массой особей. Шмели и стрекозы появились массами; мне удалось поймать Parnassius и махаона. Так как сегодня нельзя было продолжать путешествия, то мы принялись за починку изъянов, причиненных нам бурей, дождем и морской водой при высадке. Из числа собранных насекомых и растений многие испортились до того, что их пришлось выбросить; потеря эта очень меня огорчила. Наши запасы провианта должны были быть высушены, палатки -- починены, ремни и сапоги -- смазаны. Коротко сказать, чтобы сколько-нибудь привести все в порядок, потребовалось много работы.

Утром 12 июля все было окутано густым туманом; воздух прояснился только к полудню. Мы немедленно приготовились к отплытию и в 12 часов были уже опять в море. На этот раз наш выход совершился, однако, не вполне безопасно; во всяком же случае, нас порядком промочило. Благодаря буре образовалась мель, тянувшаяся параллельно берегу саженях в 20 от него. Над этой мелью еще продолжался прибой от неулегшегося волнения. Лишь с большим трудом и напряжением всех сил удалось нам выбраться отсюда, причем нашу лодку чуть не опрокинуло. Дело в том, что на баре было очень мало воды; поэтому лодка, задевая килем дно, хотя и не совсем остановилась, но все-таки внезапно утеряла значительную часть скорости, с какой мы наехали сюда, чтобы пробраться через опасное место; встречное же волнение, застигшее нас здесь, повернуло ее боком. Несколько матросов тотчас же прыгнули в воду, повернули лодку, столкнули ее и, как только она сошла с мели, ловко вскочили в нее обратно. Таким образом, мы благополучно и без ущерба вышли в море, но люди и багаж опять основательно промокли, а из лодки пришлось вычерпать много воды. Мы пошли на веслах сперва в северном направлении мимо устья р. Карау; затем, приблизительно после часового плавания, достигли другой реки, устье которой было совершенно занесено песком. Спустя 1 1/2 часа, мы добрались до устья Березовой, которое в последнюю бурю также было засыпано песком, и, наконец, проехав еще 10 минут, нашли удобное место для высадки. Мы разбили палатки на довольно высоком, поросшем травою холме. И здесь в изобилии нашелся наносной лес с обломками разбитых судов, что нам дало возможность разложить громадный костер, который обсушил нас и наши вещи. Все побережье, сегодня виденное нами, также представляло плоский песчаный берег, дюнный вал которого все повышался к северу и местами образовал небольшие песчаные холмы. Параллельно с этим валом на материк, в самом море, всего в 20 -- 30 саженях от берега, тянулся бар, покрытый лишь неглубокой водой и с сильным прибоем. Между баром и материком опять находилась полоса глубокой и более спокойной воды. Именно этот своеобразный характер берега являлся источником опасности при высадке и отплытии, что мы испытали сегодня.

На пути сюда мы встретили двух больших китов, пускавших свои фонтаны и спокойно проплывших мимо нас, направляясь на юг. Далее нам удалось убить большую черную птицу, похожую на альбатроса, с острым, изогнутым клювом и с размахом крыльев в 8 футов. На берегу видно было несколько медведей. Одного из них на самом близком расстоянии сопровождал волк, но оба зверя не обращали, по-видимому, друг на друга никакого внимания. Если же они вели сообща какое-нибудь дело, то можно быть уверенным, что честный мишка терпел ущерб от своего плутоватого товарища.

Обсушившись у огня и поставив нашу лодку на верное место, мы снова вернулись к югу, чтобы посетить устье р. Березовой. Следуя вдоль берегового вала, мы в полчаса были у цели нашей экскурсии. Устье Березовой благодаря буре также было занесено большой массой песка. Сильно запруженная река уже прорвала береговой вал, но через новое устье в море текло лишь немного воды. В течение тех немногих часов, которые мы здесь провели, напор воды успел прорыть уже более глубокое русло, так что в несколько дней, если только не помешали бы новые бури, снова должно было бы восстановиться полное устье. Вышеупомянутый параллельный берегу бар проходил также мимо устья Березовой и кончался лишь в очень близком расстоянии от нашего лагеря. Можно предполагать, что подобные параллельные берегу бары благодаря повторяющимся бурям так увеличиваются за счет приносимого материала и так утрамбовываются, что поднимаются, наконец, над поверхностью воды, причем между ними и матерым берегом остается длинное узкое озеро. Если в таком месте открывается река и если последняя проложит себе дорогу к морю, то только что упомянутое узкое береговое озеро постепенно наполняется речным илом, благодаря чему образуется низменный, ограниченный двумя параллельными валами участок берега. Но если напор волн мешает реке излиться в море, то образуется "залив", т. е. боковой излив в береговое озеро. Вода, сильно накопляясь в последнем, приобретает, наконец, столько силы, что прорывает плотину и таким путем образует новое устье. Не менее часто описываемых "заливов" я встречал в Камчатке на низких песчаных берегах 2, 3 и даже более параллельных дюн, песчаные промежутки между которыми нередко порастали уже деревьями. Все подобные образования носят самый несомненный характер наноса, произведенного волнами. Березовая в нижнем своем течении имеет ширину около 15 сажень и приходит с юго-юго-запада, затем, в непосредственной близости моря, круто поворачивает на юго-восток и впадает, наконец, протекая в восточном направлении, в море. С северо-запада, немного не доходя до резкого изгиба, в Березовую впадает короткий ручей, отводящий воду небольшого болотного озера. Прозрачная вода реки, имеющей в глубину 3 -- 4 фута, течет по галечнику, состоящему большею частью из пористых лавовых пород красноватого, бурого и темно-серого цветов. Березовая, скорее, носит характер горной реки: здесь нет мутной воды и болотистых берегов, какие мы встретили на Жупановой. Горы, проходящие в большом расстоянии от устья последней, здесь подходят гораздо ближе к морю. Очень полный и не особенно высокий недействующий конус выступает вполне явственно по направлению верхнего течения Березовой, -- это, быть может, Малый Семячик.

И здесь лососи шли в реку; но так как при нашем посещении устье было сильно занесено песком, то и ход их был слабый. По берегу нередко валялись крупные березовые стволы, принесенные половодьем из области верховьев р. Березовой. То были исключительно стволы Betula Ermani, по-видимому, образующей леса в более высоких местах и давшей, вероятно, повод назвать реку Березовой.

Вечером мы вернулись к нашему лагерю, расположенному в 1 1/2 верстах в к северу от устья Березовой, при впадении в море другого небольшого ручья. Опять мы встречали медведей, которые, однако, убегали, еще издали завидев нас. Но тою же ночью нам пришлось убедиться в чрезвычайной дерзости этих зверей. Вскоре после того как мы улеглись, часов в 10 вечера, нас разбудил довольно сильный толчок, тем более чувствительный, что мы спали прямо на земле. Проснувшись, я ждал дальнейших сотрясений; но толчок, показавшийся мне вертикальным, не повторялся. Понемногу я опять погрузился в дремоту, как вдруг у самой палатки послышались тяжелые шаги и фырканье. Шестаков, спавший в моей палатке, тотчас же проснулся, приподнял немного полотнище, выстрелил -- и большой медведь в нескольких шагах от нас повалился в предсмертных корчах.

Утром 13 июля, при чудной погоде, мы в 7 часов утра уже вышли в море. Отплытие снова несколько затруднилось, но все же благодаря искусству Шестакова и силе гребцов мы благополучно справились со всеми препятствиями. Начиная с устья Жупановой и до Березовой, перед нами был только плоский песчаный берег с дюнным валом и параллельным берегу баром в море. Теперь все это изменилось: на берегу показался низкий конгломерат и вместе с тем прекратился бар. Наш курс опять шел вдоль берега на север с уклонением к востоку. Пройдя 20 минут на веслах, мы дошли до второй (считая от Березовой) речки, впадающей в небольшую бухту с песчаным берегом. Теперь берег стал каменист, но оставался по-прежнему низким. Затем мы прошли мимо двух маленьких ключевых ручьев, а спустя 35 минут -- мимо третьей речки. Еще через 20 минут мы снова достигли небольшой бухты, откуда, повернув на северо-запад и запад, обогнули широкий трехзубчатый мыс, состоящий из темно-серой неслоистой породы. Впереди мыса находился небольшой риф и одиноко выдающийся из моря утес. После этого мы вошли в совершенно закрытую бухту, берег которой частью был низок и песчан, частью состоял из небольших скалистых выступов. Отсюда мы в течение 30 минут шли на веслах в северо-северо-восточном направлении до устья р. Семячика. Устье Семячика было занесено песком, а берег оказался совершенно открытым, так что мы вернулись в только что оставленную небольшую бухту, лодку поставили на якорь и затем отправились пешком вдоль берега до только что упомянутого устья, пользуясь прекрасно утоптанной медвежьей тропой. Местность здесь была чрезвычайно привлекательна, со слегка волнистой поверхностью и богатейшей растительностью. Хотя лес здесь вообще невысок, однако кажется крепким и здоровым. Betula Ermani, рябина, ива, ольха, с подседом из шиповника и Crataegus и с высокими травами, среди которых особенно выдавался своим ростом какой-то Epilobium, -- вот главный состав этих лесов.

Запруженная вода реки усиленно напирала на засыпанное устье, чтобы снова проложить себе свободный выход в море, и можно было видеть, как по мере достижения этого результата в реку входило все более и более лососей. Недалеко от устья Семячика, текущего с севера, в него открывается не очень маленькое продолговатое озеро с низкими берегами, лежащее между рекой и берегом, направление которого здесь северо-восточное. Недалеко от моря, на возвышенном месте берега реки, находились остатки камчадальских жилищ во всяком случае принадлежавших уже более новому времени. На это указывало присутствие многочисленных развалин деревянных построек, главным же образом очень хорошо сохранившегося балагана (для сушения рыбы), на котором местами удержалась еще кровля, сделанная из травы. На берегу лежали также два пришедшие в негодность бата общепринятой в Камчатке конструкции; но утвари не нашлось никакой. Множество совершенно черных ласточек летали над потемневшим корпусом балагана, в котором они вили свои гнезда. По всему было видно, что здесь, на месте старинного поселения, камчадалы, ныне живущие в долине реки Камчатки, вновь отстроили себе летние жилища для охоты и рыбной ловли. Во время же нашего посещения местность была пустынна и мертва; только частые следы медведей, волков и оленей виднелись повсюду. Горы подошли здесь уже очень близко к берегу. Над ними выдавалась Кроноцкая сопка под 16° и Большой Семячик со своим столбом пара под 268°.

Русло реки было переполнено гальками вулканических пород, почти все пористых, лавообразных и большею частью темноцветных, варьировавших от черного до серого или от бурого до красноватого цвета. Начиная от места нашей последней стоянки, на берегу часто встречались низкие утесистые участки, состоявшие то из мелких, то из грубых конгломератов. Здесь кое-где виднеются уже береговые высоты, достигающие 100 футов и состоящие из темно-серой породы. Эта порода яснослоиста и очень правильно расщеплена в направлении, перпендикулярном слоистости. Трещины ограничены гладкими и правильными поверхностями. Мощность слоев достигает 1 фута. Они состоят из тонких табличек каких-то вулканических пород, которые имеют вид как бы образовавших поток, затем застывших и при том следующих главным образом восточному направлению. То же направление обнаруживали маленькие продолговатые поры и включенные в породу более крупные обломки; наконец и самые слои, по-видимому, также направлены на восток. В описываемую темно-серую слоистую породу включены обломки лав, пемз и черного с угольным блеском минерала, встречающегося в большом количестве и, по-видимому, битуминозного характера. Сверх того встречаются включенные в описываемых слоях светло-желтоватые, легко распадающиеся и растирающиеся части, почти исключительно состоящие из обломков пемзы и переполненные мелкими, желтоватыми, блестящими слюдяными листочками. Я не могу считать эти слоистые массы потоками лавы, хотя они по общему виду и по внутреннему своему строению представляют как бы застывшие, наклоненные к востоку потоки: для лав они имеют слишком мало сплавленности, а также слишком непрочны и малопористы. Мне кажется, напротив, что материал, составляющий эти массы, принесен сюда в виде водянистой кашицы с вулканов, находящихся внутри страны, и, следовательно, представляет собою продукты вулканических извержений, принесенные потоками воды. Всюду, в русле реки и на морском берегу, валялись многочисленные обломки пемзы всевозможной величины, начиная от мельчайших частичек распада и кончая кусками величиною с кулак. Особенно поразительно было изобилие галек пемзы в небольшом, чрезвычайно быстром ручье с совершенно прозрачной водой, который нам пришлось перейти на пути к устью Семячика, и который впадает в море немного южнее последнего. Благодаря ясному горизонту я с места нашей стоянки (у маленькой бухты, лежащей к югу от реки Семячика) мог взять пеленги следующих больших гор: почти на NNO 17° поднималась Кроноцкая сопка, затем под 12° выступал вытянутый кряж, общая форма которого также походит на очень плоский конус. Затем под 358°, стало быть почти на север от нас, высился длинный, притуплённый, на вершине разорванный конус, с которого, по-видимому, поднималось облачко пара -- вероятно, вулкан Кихпиныч. Затем шла длинная группа с закругленными вершинами, за которой под 335° выступал притуплённый, не очень высокий конус; по-видимому, у подошвы последнего р. Семячик выходит из гор. Далее, к северу от Большого Семячика, находился высокий притуплённый конус 290°, затем более высокая недействующая вершина Большого Семячика 279° и столб пара на его более низкой южной стороне 272°, видимый, следовательно, почти в западном направлении.

Все высоты и горы были, по-видимому, совершенно свободны от снега, только на Кроноцкой сопке он виднелся еще в ее продольных ущельях. Последний вулкан совершенно погасший. Великолепный вид представляет его высокий, широкий и полный конус, господствующий над всей северной стороной горизонта. Восточная сторона его поднимается под углом в 37°, а западная -- в 34°. Мощные продольные ребра идут от подошвы вулкана к его вершине и, благодаря контрасту с белизной снега, лежащего в длинных ущельях между ними, кажутся особенно темными. Вечером, при чудном солнечном закате, перед нами открылась такая великолепная картина, что я никогда ее не забуду. Между черными ребрами Кроноцкой сопки снег сиял ярким розовым светом, и весь ряд гор, увенчанный темными столбами дыма и пара, которые поднимались с вулканов, обрисовывался в красноватом освещении на синем небе. Начиная с северо-северо-востока, сплошь до запада и до дальнего юго-запада, где еще была Жупанова сопка с ее снегом, вся великолепная горная цепь светилась, между тем как на востоке расстилалось море самого густого темно-синего цвета. К сожалению, нам недолго пришлось любоваться этим чудным зрелищем, и виною этому опять был наш заклятый враг -- северовосточный ветер. Тотчас же после заката вся горная цепь покрылась туманом, а на востоке поднялись зловещие облака. Уже в первую половину ночи ветер дул с большой силой, а к утру разразился настоящий шторм с норд-оста, сопутствуемый сильными ливнями. Утром 14 июля море опять дико бушевало. Но мы в своей небольшой бухте чувствовали себя в полнейшей безопасности и даже не вытащили бы лодку на берег, если бы не требовалось произвести в ней маленькой починки. Несмотря на всю осторожность, наша легкая лодка при высадках испытала столько жестких ударов, что кое-где стала пропускать воду. Таким образом, 14 и 15 июля мы спокойно остались на берегу в ожидании лучшей погоды. Холодные туманы перемежались с ливнями при температуре воздуха не более 7--8° и при сильном северо-восточном ветре.

Близ наших палаток, именно на несколько каменистом полуострове, отделявшем маленькую бухту от моря, мы опять встретили остатки старокамчадальских поселений. Они ничем существенным не отличались от прежде виденных, только были расположены теснее и имели более глубокие ямы. Находки в них также не представляли ничего нового. Выбор этого места для поселения обусловливался, по-видимому, присутствием ключа, выходящего здесь близ морского берега. Обильная, чистая, вкусная вода этого ключа выходит из земли с температурой лишь в 2° и после короткого течения впадает в море. Свежая, хорошая вода для питья составляет и для современных камчадалов первую жизненную необходимость. Они умеют ценить воду, очень разборчивы в выборе ее и способны поглощать ее в невероятном количестве. Нередко камчадал при своих охотничьих скитаниях не поленится сделать большой обход, чтобы освежиться водой из какого-нибудь известного ему ключа. В описываемой местности поселенцев привлекало еще обилие рыбы и дичи. Мы тоже не испытывали недостатка в этом, потому что на маленькой бухте и на нескольких прудообразных бассейнах здесь в большом числе держались разные утки. Сверх того, мы настреляли небольших куликов, стаями бегавших по берегу.

Едва ли требуется еще упомянуть, что и здесь мы неоднократно встречались с медведями: это само собою разумеется при путешествии по Камчатке. Тем не менее, я не могу совершенно обойти молчанием эти встречи, потому что с ними связаны некоторые наши приключения. Как меня убедили позднейшие разъезды по стране, восточный берег Камчатки особенно богат медведями. Чем далее мы подвигались, тем более увеличивалось число этих животных; особенно много их было на реках Жупановой, Березовой и Семячике. Всюду -- на морском берегу, вдоль рек и по направлению внутрь страны, к горам -- встречались широкие, хорошо утоптанные медвежьи тропы. Где на пути медведей был ивовый, ольховый и кедровый кустарник, там ветви оказывались придавленными и раздвинутыми в сторону. Звери обходили болотистые, топкие места и, напротив, выискивали неглубокие броды через реки и удобные доступы к морю. Так как в своих странствиях мы тоже охотно пользовались этими удобными путями сообщения, то неизбежным следствием такого выбора дорог были ежедневные встречи с многочисленными устроителями их. В большинстве случаев медведи, завидев нас, обращались в бегство; более дерзких мы пугали холостыми выстрелами, чтобы избавиться от причиняемого ими беспокойства. Почти ежедневно нам случалось убивать медведя, хотя воспользоваться убитым зверем нам приходилось лишь изредка, именно при недостатке мяса и сала. Только небольшая часть добычи шла в дело, шкура же с большей частью туши оставалась на месте нашей стоянки и впоследствии, конечно, служила добычей для других хищников. Эта безлюдная, но чрезвычайно обильная рыбой область восточного берега по всей справедливости заслуживает названия медвежьего царства. Встреченное здесь количество медведей до того поразило моих спутников, русских уроженцев Камчатки и, следовательно, хорошо знавших богатство ее этим зверем, что они придумали даже особое прилагательное для обозначения этого обстоятельства. Так, Шестаков выразился после одной прогулки: "Однако это место весьма медвежисто". 14-го числа, пока мы были заняты починкой лодки, внезапно вблизи нас появился медведь. Увидев нас, он тотчас же бросился бежать, но был сильно ранен пущенной в догоню пулей и потерял много крови. Животное бросилось в море, далеко отплыло несмотря на волны и только на большом от нас расстоянии выбралось на сушу, где, прихрамывая, скрылось в глубь страны. Интересно было следить, как долго мог плавать, да еще при волнении, так сильно раненный зверь: на воде мы его видели с час времени. Другого медведя мы наблюдали занятым рыбной ловлей в одном ручье. Он делал при этом самые смешные прыжки, по-видимому, не имел успеха. Долгое время, скрытые от зверя, мы, покатываясь со смеху, наблюдали потешную сцену, пока, наконец, медведь, заметив нас, не поспешил в испуге оставить место.

16 июля, несмотря на густой туман, уже в 7 часов утра мы были в море. Первые 30 минут мы шли на веслах от устья р. Семячика на северо северо-восток, следуя вдоль низкого берега, состоявшего из песчаных дюн. Затем берег стал несколько выше и каменист, и мы сперва шли 40 минут на северо-северо-восток и потом 45 минут на северо-восток. Здесь я заметил на берегу сильное выделение пара -- от горячего ручья, впадавшего в море. К сожалению, высадке в этом месте помешали крутое скалистое прибрежье и многочисленные мели в море. Очевидно, в настоящем случае пар шел из очень горячего ключа, выходящего совсем близко от моря и впадающего в него после короткого течения.

Туман исчез, и при благоприятном ветре мы могли пойти под парусом. Теперь в течение часа и 45 минут мы ехали на северо-восток вдоль скалистого берега, состоявшего из длинного ряда маленьких, разделенных небольшими мысами бухт, в каждую из которых впадало по небольшому ручью. Страна представлялась холмистой и поросла умеренно высоким березовым лесом. Ветер становился все свежее, и мы шли еще час на северо-восток вдоль берега, сохранявшего тот же характер, пока не достигли устья небольшой реки, где ближние лесистые горы кончались у моря утесами. Затем высоты отступили более внутрь страны, сбоку от нас опять виднелось прибрежье из песчаных дюн, позади которого, по-видимому, расстилалась обширная, ровная, низкая тундра, поросшая травой. Вдоль этого берега мы шли сперва 1 час и 45 минут на северо-северо-восток и затем 35 минут на северо восток, после чего мы опять прошли мимо устья какой-то реки. Затем, пройдя еще 1 час и 10 минут на северо-восток, и 1 час и 45 минут на восток-северо-восток, причем ветер совершенно стих, мы достигли устья реки Кродакынга, через которую большое Кроноцкое озеро открывается в море. Здесь мы высадились в непосредственной близости устья на морском берегу, так как вход в самое устье, по причине мелей, был невозможен. В море, непосредственно перед устьем реки, из воды выглядывало множество тюленей, то нырявших, то снова поднимавших над поверхностью свои гладкие любопытные физиономии. Перед тюленями теснились в большом количестве лососи, старавшиеся через бар проникнуть из моря в неглубокое устье реки. То были преимущественно горбуша (Salmo proteus) и хайко (Salmo lagocephalus), устремлявшиеся внутрь страны. Относительно тюленей, по-видимому, общим правилом может считаться, что они никогда не преследуют рыбу в реках с неглубокой, чистой водой, а, напротив, заходят далеко вверх по глубоким мутным рекам.

Мы разбили палатки на берегу реки, очень близко от устья, и недалеко от своего лагеря нашли остатки старого острога Ешкун. Сверх многочисленных ям здесь нашлись еще полуразрушенные балаганы и пришедший в полную негодность бат. Это место, во времена Стеллера и Крашенинникова заселенное и считавшиеся важным острогом, теперь было совершенно мертво и безлюдно. Прежде Ешкун составлял главную станцию на пути из Петропавловска и Большерецка в Нижнекамчатск, т. е. на пути, который вел тогда от Авачинской губы по восточному берегу полуострова и проходил через многие крупные поселения, ныне совершенно опустевшие. Если не считать Авачинской губы, то весь восточный берег Камчатки, от мыса Лопатки до устья реки Камчатки, теперь лишен всякого человеческого жилья. Ешкун, а также и вся местность по Кродакынгу при нашем посещении населены были лишь лесными зверями, зато, правда, в необыкновенном изобилии. Почти все старые ямы юрт служили логовищами для медведей. Перед высадкой и после нее мы должны были сперва разогнать выстрелами новых обитателей старого Ешкуна, чтобы избавиться от этих скучных и назойливых, хотя и незлобивых, посетителей.

Меня более всего интересовало проследовать вверх по течению реки Кродакынга с целью добраться, если возможно, до наибольшего альпийского озера Камчатки -- Кроноцкого, единственный сток которого к морю и составляется названной рекой.

Для этого мы утром 17 июля перетащили свою лодку от морского берега через тундру в реку, чтобы попытаться проехать вверх против течения. Все место до дальней горной цепи представляет ровную, большею частью очень болотистую, лишенную древесной растительности тундру, поросшую лишь шикшей (Empetrum nigrum) и морским горохом (Pisum maritimum); местами на ней растет еще низкий ивняк. Лишь изредка над бесконечной равниной поднимался плоский холм, поросший одинокими, небольшими березками. Через эту низкую болотистую тундру вьется большими изгибами широкая быстротечная река. Благодаря размыванию берегов и образованию новых русел она, по-видимому, неоднократно изменяла свое течение в рыхлых песчаных и щебневых массах, из которых состоит вся тундра. Таким образом была размыта и разрушена одна часть старого Ешкуна, а выше по реке -- и другая группа остатков юрт. Песок большею частью был темного, почти черного цвета и состоял из продуктов разрушения вулканических пород. Многочисленные обломки пористых лав, частью черных, частью варьировавших в цвете от темно-бурого до красноватого, и темные твердые кремни в большом количестве были рассеяны по руслу реки и по тундре. Размеры этих камней были весьма различны и, начиная с самых мелких, доходили до величины кулака.

При самой напряженной работе гребцов мы с трудом преодолевали сильное течение реки, так что едва подавались вперед. Всюду нам приходилось спугивать большие стаи уток и гусей, и почти на всяком новом повороте реки мы встречали медведей, занятых рыбной ловлей: в одиночку или группами по два, по три сидели эти рыбаки на берегу или наполовину в воде. Видеть людей было для медведей совершенно необычным зрелищем, и поэтому оно вызывало в них полное изумление: они обыкновенно приподнимались и в наблюдательной позе, не выражая ни малейшего страха, как бы обдумывали: какой отпор дать этой небывалой дерзости пришельцев, вторгшихся в их владения, где они до тех пор неоспоримо и нераздельно царили? Затем, испуганные нашими окриками или выстрелами, медведи убегали с бешеной поспешностью. Их быстрые движения и скачки при этом бегстве, часто в высшей степени нецелесообразные, были при этом очень забавны; но еще забавнее было видеть невероятно быстрое слабительное действие внезапного страха на кишечник медведей, так что мои люди от смеха часто не в силах были грести.

К сожалению, и здесь наше плавание вверх по реке вскоре встретило непреодолимое препятствие: глубина воды по мере движения вперед так убывала, что наша лодка всюду задевала дно, и вместе с тем течение становилось все сильнее. Дальнейшее плавание стало невозможно, хотя мы удалились от моря не более как на 10 верст. По Крашенинникову (стр. 46) расстояние от моря до Кроноцкого озера равно 50 верстам; хотя это показание, быть может, и несколько преувеличено, но все же мы были еще очень далеко от чудного альпийского бассейна. Далее Крашенинников пишет: "Кроноцкое озеро, имеющее в длину 50 и в ширину 40 верст, лежит среди высочайших гор. Кродакынг (Кродакынг -- Лиственничная) составляет единственный сток этого озера и устремляется из него в виде водопада с такой высоты, что под ним (водопадом) можно пройти. В озеро впадает много ручьев, источники которых лежат очень близко от бассейна реки Камчатки".

Затем мы читаем у Крашенинникова: "Обширное озеро, благодаря высокому водопаду, совершенно недостижимо для морских рыб, а потому в этом большом водоеме держатся рыбы, отличные от морских (голец и мальма, два менее крупных вида лососей)". О том же сообщает и Стеллер. Оба эти источника, единственные доставляющие нам сведения о Кроноцком озере, подтверждают, следовательно, что морские рыбы не могут проникнуть в озеро. Несмотря на это при нашем посещении масса рыб шла вверх по реке. Мы могли видеть, как по обеим сторонам лодки в чистой воде лососи шли тесными косяками вверх по реке. Куда же направляется эта масса рыб? Если река принимает в себя ручьи или образует протоки, то те и другие могут быть лишь незначительных размеров и с коротким течением. Мы находились уже недалеко от горного хребта, а именно от юго-восточного подножия Кроноцкой сопки, западное подножие которой уже омывается водой большого озера. Судя по этому, река, принявшая здесь уже довольно резко выраженный характер горной реки, не могла тянуться еще особенно далеко, а, следовательно, и озеро не могло быть очень далеко от места, где мы прекратили свое плавание. Итак, прекрасное альпийское озеро, которое так нас привлекало, не могло быть настолько удалено от моря, как показывает Крашенинников. Мои люди также считали расстояние до Кроноцкого озера никак не большим 20 верст, и все-таки нам не суждено было добраться до него. Дальнейшее плавание по реке стало, безусловно, невозможным, так как глубина воды была недостаточна для нашей лодки. Мы попытались пройти пешком, но, сделав несколько верст, также принуждены были повернуть назад, потому что на всяком шагу глубоко вязли в болотистой почве.

С быстротой молнии мы понеслись вниз по течению стремительной реки, так что в короткое время опять вернулись к своему лагерю близ устья. Нашу добычу составляли несколько гусей и небольшой, светлоокрашенный, почти желтовато-белый медведь, застреленный нами на обратном пути. При нашем плавании перед нами все время оставался в виду бесподобный по своей красоте величественный конус Кроноцкой сопки, по которому сверху донизу явственно выступали продольные ребра. Большие продольные же ущелья, где местами белели снежные пятна, заняты были темными тенями, благодаря которым так ясно виднелись только что упомянутые ребра. Снегом была покрыта только самая вершина этого полного конуса, высота которого равна 9954'.

К вечеру, после очень хорошего дня, над нами внезапно собралась большая туча, которая, обдав нас длившимся приблизительно полчаса проливным дождем, затем быстро ушла к востоку, окрасив в темный цвет все небо и, благодаря отражению последнего, также и море. Снова проглянувшее на западе солнце вызвало на этом темном фоне неба роскошную радугу, а на море, также темном, показалось бесчисленное множество белых гребней волн, расположенных неправильными линиями друг за другом. Величавая Кроноцкая сопка со всею живописной горной цепью, освободившись от облаков, опять предстала перед нами, но теперь, к нашему изумлению, вся верхняя треть горы была покрыта свежим, только что выпавшим снегом и от солнечных лучей была окрашена розовым и все усиливавшимся красноватым цветом. Точно так же и некоторые другие из более высоких горных вершин покрылись снегом и красноватым светом. Но особенное великолепие красок замечалось на самой сопке. Чем ниже опускалось солнце на запад, тем темнее и гуще становились краски. Сперва нежный розовый цвет переходил в красный, затем в лиловый и, наконец, в более и более темно-синий. Я не припоминаю подобной картины из какой-нибудь другой части Камчатки или из Альп: на востоке темное небо с чудной радугой и море со светящимися белыми гребнями волн, а на западе великолепное свечение мощной цепи конических гор. Удивительные контрасты темных и ярко светящихся красок составляли нечто невыразимо прекрасное. После солнечного заката над нами поднялся светлый, усеянный звездами небесный свод, и полная луна осветила горы своим мягким желтоватым светом.

К сожалению, ветер все усиливался, и прибой, становившийся все громче, заставлял нас опасаться нового плена. Опасения наши, к сожалению, оправдались: 18, 19 и 20 июля нам пришлось оставаться в лагере, хотя погода, если не считать непродолжительных дождей, все время была очень хороша. Но высокие волны и сильный прибой не позволяли нам продолжать плавание.

Утром 18 июня было чудное чистое небо, так что вся великолепная цепь вулканов выступала особенно ясно, и компасом можно было очень точно взять нижеследующие пеленги. Очень далеко на горизонте, почти на юго-юго-западе, представлялась в виде небольшого конуса Коряцкая сопка под 215°; затем следовали Жупанова сопка со своим столбом пара под 218°, три конуса под 220°, 222° и 224°, большие, почти черные клубы пара с Большого Семячика под 230° и рядом, под 235°, тупой конус Малого Семячика, с которого также поднимался пар. Далее шел целый ряд более или менее полных конусов, среди которых виднелось несколько удлиненных гор, представлявших, однако, все характерные вулканические формы (238°, 241°, 247°, 250-254°, 261°, 263°, 276°-281°, 286°, 287°, 307°). Под углом 247°--254° выступала сопка, быть может, Кихпиныч. Всего ближе к нашему лагерю у устья Кродакынга поднимался величественный и прекрасный конус Кроноцкой сопки, вершина которой лежала под 324 1/2°, следовательно, почти на северо-западе; колоссальная подошва сопки занимала 40° компаса, т. е. от 305° до 345°; ее стороны наклонены к горизонту под углами 34° и 33°. Далее к северу опять следовал длинный ряд конусов под 344°, 350°, 351°, 352°, 354°, 8°, 13°, 15°. Наконец, еще далее к востоку, к мысу Кроноцкому, тянулось длинное плато, на котором нельзя было видеть отдельных гор. Последний пеленг, почти 88° О, показывал границу между видимой сушей и морем. Тундра, широко раскинувшаяся перед нами, тянулась, по-видимому, до описываемой цепи; во всяком случае, она, несомненно, доходила до более близких вулканов, например до Кроноцкой сопки. Мыс Шипунский не был более виден, так как он со своими невысокими горами скрывался уже за горизонтом. За исключением вулканов, находящихся к югу от Авачинской губы, а также северной группы Ключевских сопок и Шевелюча, перед нами лежала вся прекрасная цепь вулканов восточного берега Камчатки. Я сожалею только о том, что не мог тогда же узнать названия многих конусов, а потому лишен возможности приурочить имена, узнанные мною впоследствии, к отдельным горам, виденным мною из лагеря и нанесенным на прилагаемый небольшой чертеж.

Во время нашего невольного пребывания в этом месте мы делали еще неоднократные экскурсии, чтобы ближе подойти к Кроноцкому озеру. Мы пытались добраться до него с морского берега к северу и к югу от лагеря, а также по берегу реки, но всюду встречали непреодолимые препятствия. Интересным является следующий факт, оставлявший, однако, очень мало надежды на успех наших попыток: медвежьих троп, находимых так часто в других местах, совершенно не было по направлению к озеру.

Темный вулканический песок, полный воды и перемешанный с растительными остатками, образовал тундру и морские берега; последние имели вид дюн. Empetrum nigrum и горох на обширном пространстве покрывали местность. Несколько более высокие участки, как бы в виде островов, были покрыты густым ивняком и одинокими чахлыми березками; где берег реки становился немного выше, там нередко встречались ямы -- остатки старых камчадальских юрт.

По морскому берегу, идя к югу, мы встретили большое количество разбросанных китовых костей; а на месте, где лежал череп, нашлась также большая куча китового уса, самые крупные пластины которого имели до 7 футов в длину. Это были части скелета одного кита, выброшенного морем; обглоданные хищными животными, полузарытые в песке, валялись теперь эти кости по берегу. На тундре нашлись рога старого оленя, а вскоре мы увидели несколько этих животных, пасшихся здесь. Шестаков, как наилучший охотник и самый меткий стрелок из всех нас, ползком подкрался достаточно близко к оленям, а я остался позади, дожидаясь результатов охоты. Но не успел Шестаков приложиться, как я внезапно увидел медведя, который во весь опор мчался к охотнику. Я закричал изо всех сил, а затем все последующее разыгралось в одно мгновение; крик ужаса, вырвавшийся у меня, заставил Шестакова обернуться; заметив бегущего медведя, он прицелился и выстрелил в него. Я мог видеть, как медведь, перевернувшись на всем скаку, упал мертвым: пуля пробила ему череп. Охота на оленей была испорчена, зато Шестаков, находившийся в величайшей опасности, был спасен.

Это была, впрочем, не последняя встреча здесь с медведями: в короткое время мы подстрелили еще двух. Вообще этих зверей и тут было необыкновенное множество. И могло ли быть иначе, когда рыбная река, шикша и горох представляли так много привлекательного для них! К тому же полная безопасность от преследований человека в течение долгого времени содействовала чрезвычайному размножению этих зверей и сделала их прямо до смешного дерзкими и бесстрашными. Нередко медведи подходили очень близко к нам. Однажды так было и с волком. А один раз вечером, когда мы сидели вокруг огня за ужином, красная лисица подошла почти к самому огню, остановилась и несколько времени смотрела на нас. Я нарочно велел не пугать ее, чтобы посмотреть, что будет дальше. Наконец лисица поднялась, обнюхала сперва ближайшие палатки и затем медленно удалилась. Гуси и утки также были очень доверчивы, а потому их легко было бить. Животные обращали гораздо больше внимания друг на друга, чем на нас, и ясно обнаруживали осторожность при приближении опасного для них гостя.

Невод, который мы закидывали, всегда оказывался наполненным рыбой и доставлял нам необходимые для стола припасы. Хайко (S. lagocephalus) и горбуша (S. proteus) составляли здесь главный контингент странствующих рыб. Среди них только одиночными экземплярами попадалась красная рыба (S. lycaodon, ксивуч). Кто встречал горбушу только далеко внутри страны и видал там ее замечательный горб, тот не узнал бы ее здесь. Дело в том, что этой рыбе свойственно приобретать горб только с входом в реки; самый же горб увеличивается по мере того, как рыба старается пробраться выше по течению реки. Это -- факт, известный всякому камчадалу; камчадал судит даже о силе течения реки по размеру горба S. proteus. Итак, горб образуется благодаря усилиям рыбы и выражается тем, что спина круто поднимается сейчас же за головой, и таким образом тело становится здесь очень широким по направлению от спины к брюху.

21 июля мы проснулись очень рано утром при прекрасной погоде, и уже в 6 часов несмотря на легкий туман и еще продолжавшееся волнение вышли в море. Следуя почти совершенно параллельно берегу, мы сперва 3 1/2 часа шли на веслах и затем один час под парусом, причем вообще держались востоко-северо-восточно-го и восточного направления. Контур берега все это время образовал большую дугу, направленную к востоку; самый берег был умеренно высок и не скалист. На каменном рифе мы встретили очень большое стадо тюленей (лахтака, Phoca nautica), производивших страшный шум: они выли, ворчали и лаяли совершенно почти как собаки. Эти звери также, по-видимому, едва обращая на нас внимание, продолжали свое занятие, и когда мы дали несколько выстрелов, то только немногие из них уплыли.

Начиная отсюда, берег скалист, но невысок, вместе с тем разорван и очень живописен. Порода, составляющая берег, темного цвета, столбовидно расщеплена и представляет характер базальта. С утесистых обрывов, пенясь и шумя, ниспадали многочисленные ручьи. Местами виднелись снежные пятна, а между последними -- многочисленные низкие березовые рощи с очень роскошной травянистой растительностью. Вдоль этих каменистых частей берега мы шли сперва 37 минут на юг, где выдавался мыс, впереди которого далеко на юг тянулся риф, затем 1 час и 20 минут -- на юго-юго-восток и юго-восток вдоль крутого скалистого берега с мысами и рифами. После этого мы приблизились к мысу, продолжающемуся к югу далеко тянущимися рифами: на много верст из воды выдавались здесь камни и скалистые глыбы. Не помоги нам очень благоприятные условия погоды, этот мыс составил бы весьма серьезное для нас препятствие. Теперь же совершенно успокоившееся море дало нам возможность подойти к самому рифу и, выискивая более глубокие проходы между камнями, мы могли благополучно пробраться на другую сторону рифа и таким образом были избавлены от громадного обхода вкруг всего этого длинного скопления камней. Мои люди единогласно утверждали, что мы обогнули теперь мыс Кроноцкий. Но на карте Гидрографического департамента здесь поименованы три мыса, находящиеся на вершине широкого выступа, выдающегося на восток далеко в море. Поэтому я думаю, что мы только объехали мыс Козлов; впереди, согласно той же карте, нас ждал еще мыс Сивучий и только за ним находился мыс Кроноцкий. В своем изложении я и буду пользоваться этими названиями.

Мы словно прошли ворота как раз перед тем, как их замкнули: не успели мы, пользуясь тихой водой, пробраться через риф, как уже стали чувствоваться отдельные порывы ветра, и вскоре появились волны, высота которых все возрастала. Мы подняли парус, шли 1 час и 5 минут мимо скалистого берега на восток и около 4 часов высадились в неглубокой бухте, в которую впадала очень стремительная река, имевшая сажень 30 в ширину и приходившая, по-видимому, с северо-северо-востока. Долина реки была узка и романтически живописна. Крутые, обрывистые скалистые участки перемежались с группами ив, ольхи, березы и рябины. У устья находился утес, состоявший из темно-серой породы с базальтовидной столбчатой отдельностью. В глубокое устье реки шли многочисленные тюлени, преследовавшие шедших в эту реку рыб и со всем напряжением сил боровшиеся против очень сильного течения. Мы тоже вошли в устье реки, напрягая также все свои силы, и расположились лагерем на берегу, окруженном прелестным ландшафтом. Погода была прохладная, термометр показывал едва 7°. С ближних гор и из ущелий, местами обнаруживавших снеговые пятна, веяло настоящим альпийским воздухом; да и растительность в глубине долины благодаря присутствию горечавки и рододендронов, также носила отчасти альпийский характер. Речной галечник представлял много сходства с породами, встреченными на мысе Шипунском. Обломки метаморфизированных сланцев и кварцев перемежались с трахито-порфировидными и пористыми лавообразными материалами. Также и здесь песок на берегу моря и реки был темного цвета, варьировавшего от серого до черноватого.

Из интересных происшествий сегодняшнего плавания нужно, прежде всего, упомянуть о вновь встреченных нами нескольких китах. Эти киты не имели спинного плавника. Пуская свои фонтаны и совсем не обращая внимания на нас, они плыли очень близко от лодки. Через правильные промежутки времени показывались из воды их черные исполинские тела: сперва появлялась голова, сейчас же выпускавшая фонтан в 2 -- 3 метра вышиной; затем голова опять погружалась в воду и показывалась громадная спина, а за нею, наконец, -- хвостовой плавник. Изредка животные ныряли глубже, и тогда хвост высоко поднимался над водой и хлопал по поверхности с такой силой, что раздавался звук, подобный пушечному выстрелу.

Не менее интересна была и встреча с сивучами. Эти звери отличаются, по-видимому, сильно развитыми общественными наклонностями, так как только в виде исключения попадаются одиночные особи. В подходящих же для них местах они постоянно встречаются большими стадами: на последнем рифе, например, было, наверное, больше 30 штук. И здесь также сивучи вскарабкались на самые высокие камни и скалы: они частью сидели, частью лежали и не прекращали хорового рева, точно как бы молчание для них было совсем невозможно. Когда мы приблизились, рев стал поистине оглушительным. Приподнявшись на передних ластах, широко разинув пасть и уставившись на нас своими большими желтыми глазами, они ревели в нашу сторону. Самые крупные и сильные особи были совершенно желтого цвета; другие, поменьше, -- темнее, красновато-буро-желтого; последние-то и производили наибольший шум; наконец самые маленькие экземпляры были темно-бурого цвета. Настоящих грив, как у льва, не было видно, хотя на голове и передней части тела волос был несколько длиннее, чем на остальном теле. Вокруг необыкновенно большой пасти торчали, как колючки, многочисленные длинные, толстые, щетинообразные волосы. По-здешнему народному поверью, сивучу можно нанести смертельную рану только за ухом: до такой степени, говорят, необыкновенно толста и прочна его кожа. Спокойное море дало нам возможность оставить лодку и выбраться на камни рифа, следовательно, близко подойти к животным, но наши выстрелы не вели к цели. Раненые сивучи опрометью бросались в море и, оставаясь в большом расстоянии, плавали кругом нас, причем продолжали свой неистовый рев. Когда мы поздно вечером уж расположились спать в палатках, внезапно послышались тяжелые шаги, быстро и неуклонно приближавшиеся к нам. Шестаков выглянул и увидел уже совсем близко необыкновенно большого медведя, обнаруживавшего замечательную самоуверенность. В первый и последний раз я заметил испуг у этого отважного и решительного охотника. Шестаков быстро выстрелил несколько раз подряд холостыми зарядами и тем прогнал зверя; затем он вернулся в палатку, бледный как полотно, но предварительно убедившись, что медведь действительно убежал.

22 июля мы около 6 часов утра при чудной ясной погоде, хотя и довольно сильном волнении, были уже в море. Мы вышли на веслах из нашей маленькой бухты, обогнули мыс с выдающимся рифом и шли берегом по направлению к востоку в течение 3 часов и 25 минут. На этом участке пути мы миновали две бухты, разделенные небольшими мысами с рифами, и вошли в третью, где немного постояли, чтобы дать отдохнуть гребцам. Перед нами опять находился большой мыс со скалами и рифами, далеко протянувшимися на юг и восток. Нам предстояло со свежими силами одолеть это новое препятствие. Подобные далеко выдающиеся в море рифы при нашем плавании всегда причиняли нам самые большие задержки, потому что море лишь в редких случаях было настолько тихо, что почти не прекращающееся здесь волнение становилось безопасным для нашей маленькой лодки. Таким образом, пересечь риф вместо того, чтобы обойти его, как это было вчера, нам удавалось редко. В бухте, где мы остановились, за прикрытием высокого скалистого берега было совсем тихо, но с севера, из-за рифа, находившегося перед нами, доносился рев дальнего прибоя, нагнанного северным ветром.

Тем не менее, мы попытались идти далее. Но едва успев выйти из-под защиты берега к рифу, мы почувствовали уже свежий северо-восточный ветер, гнавший навстречу нам сильную зыбь и высокие волны. Пришлось повернуть обратно в бухту, где мы и разбили свои палатки среди роскошной травянистой растительности, на берегу небольшого, но стремительного и глубокого ручья шириною сажени в 4--5 и с мутной, наполненной песком водой.

На рифе, от которого мы вернулись, нам пришлось встретить столь же редкое, сколь и привлекательное зрелище: среди каменных глыб, на более глубоких местах, росли длинные фукусы, и на этих массах водорослей лежали 6 морских бобров (Enhydris marina). Резвые и проворные животные качались на волнах среди фукусов, по временам ныряя через водоросли в воду и затем снова показываясь на них. Иногда они начинали плавать, нередко в вертикальном положении, выставив передние лапы и половину туловища из воды и наблюдая нас; при этом они издавали особый звук, подобный тому, какой слышится при плевании и чихании. Животные, покрытые блестящей темной буро-черной шерстью, были длиною фута в три и с живыми глазами темного цвета; длинные щетины вокруг светлоокрашенного рта придавали им некоторое сходство с кошками. Мели, сильное волнение и прибой не позволяли нам приблизиться, а с лодки, благодаря сильной качке, всякий выстрел кончился бы только промахом; приходилось, следовательно, отказаться от ценной добычи. Как только мы устроили свой лагерь, Шестаков с 3 матросами опять отправился на выгруженной лодке к месту, где были бобры; но эта экскурсия также осталась бесплодной. Зато нашим охотникам пришлось вскоре опять иметь дело с медведями, из которых один очень близко подошел к палаткам.

На всем берегу, виденном нами сегодня, очень часто встречались выходы породы со столбчатой отдельностью. У моря наблюдалось много галек миндального камня и кварцев -- агата, халцедона и зеленой яшмы. Кроме того, среди галек встречались обломки такой же трахито-порфировидной породы, как и на мысе Шипунском: серого цвета и с бесчисленным множеством включенных кристаллов беловатого стекловатого полевого шпата. Встречалась также темная вулканическая порода, содержавшая куски черного минерала со смолистым блеском; ту же породу мы наблюдали на Семячике в распавшемся конгломерате. Наконец, здесь видны были обломки очень светлого желтоватого сланца, который тут же выступал в коренном месторождении и притом под покровом довольно прочной темно-серой массивной породы, как бы залившей сланец. В туфовом сланце я на берегу заметил точащих моллюсков, просверливших свои отверстия с поразительной правильностью.

К вечеру ветер, бушевавший к северу от мыса, нагнал на нас дождь; но бухта, открытая с юга, оставалась относительно спокойной. В нее вошли, однако, несколько китов, которые развлекали нас некоторое время своей бешеной игрой.

Наутро, 23 июля, положение дел мало изменилось, и мы принуждены были оставаться как бы в плену. Большой риф, на несколько верст выдающийся в море, снова преградил нам путь.

Еще вчера днем и в течение ночи мы несколько раз слышали пронзительные свистки, но никак не могли найти виновника этого звука, хотя свист, несомненно, приходил с близлежащих скал. Теперь, утром, свистки стали опять очень часто повторяться, и, осматривая скалистые обрывы у бухты, я заметил в подзорную трубу большое общество сурков на одной из близких высот. Местом сборища для этих трудолюбивых и проворных животных служила широкая, не очень высокая и не особенно крутая скала, усыпанная на поверхности беспорядочно набросанными обломками, среди которых проглядывала довольно мощная травянистая растительность. Под обломками сурки устроили свои многочисленные норы и в данный момент прилежно собирали различные части растений для зимних запасов. Хорошенькие зверьки хлопотливо сновали взад и вперед. Найдя пригодную травинку, они тотчас же по-заячьи садились на задние ноги, ловко схватывали ее передними лапками, раскусывали пополам и уносили, вскоре опять возвращаясь на ту же работу. На высшей точке скалы в качестве часового, неподвижно выпрямившись и сложив передние лапки на груди, сидел один сурок. Как только что-либо возбуждало его подозрение, он тотчас же издавал пронзительный свист и сам исчезал в землю. Этот сигнал вызывал то же действие во всем обществе: все без исключения сурки мгновенно прятались по своим норам. Только по прошествии нескольких минут часовой осторожно и постепенно поднимался наверх и занимал прежнее положение, после чего со всех сторон показывались маленькие головки, и немного спустя все зверьки по-прежнему были в полной работе. Всякое быстрое движение, всякое громкое слово у наших палаток давали повод сторожевому сурку издавать предостерегательный свист. Зверьки имели до двух футов в длину, были сплошь темно-серого цвета, с круглыми головами и очень маленькими ушами.

Наша маленькая бухта оставалась и сегодня спокойной, между тем как на севере от нас все еще продолжалось волнение, хотя и значительно ослабевшее. На прогулке по берегу моря мы видели еще снег в некоторых ущельях и нашли множество китовых костей и китового уса, сложенных в виде пирамид, -- находка, показывающая, что здесь уже до нас хозяйничали люди. Следы оленей и волков были видны также и здесь, а ежедневные встречи с медведями составляли, конечно, нечто само собою разумеющееся.

Поздно вечером дождь прекратился и ветер стих настолько, что у нас явилась надежда в скором времени опять пуститься в плавание в обход рифа.

Утром 24 июля волнение улеглось настолько, что мы могли готовиться в дорогу; но выйти в море нам удалось только в час дня. Морское течение нам очень благоприятствовало, так что мы на веслах быстро подвигались вперед. При усердной работе гребцов мы в 40 минут обогнули мыс с его рифом, придерживаясь сначала южного и юго-восточного направления, а затем восточного и северо-северо-восточного. Несмотря на продолжавшееся волнение, нам и теперь удалось пересечь риф, так что значительная часть его, тянущаяся, постепенно понижаясь, на несколько верст в море, осталась к востоку от нас. Таким образом, мы, по моему предположению, обогнули второй главный мыс (Сивучий, также Каменная бухта) этой далеко выдающейся в море части берега; следовательно, из больших мысов перед нами лежал еще только мыс Кроноцкий. Сегодня также мы видели множество морских бобров, качавшихся на поросших фукусами отмелях. Прекрасная черно-бурая летняя шерсть животных раздразнила охотничий пыл моих людей, но из-за волнения с лодки нельзя было сделать ни одного верного выстрела, а о высадке нечего было и думать. Животные были в высшей степени подвижны и чрезвычайно внимательно следили за всем, происходившим вокруг них. Нырнуть и вынырнуть было для них делом одного мгновения; они также необыкновенно быстро и ловко плавали.

На скалах и здесь неоднократно встречались группы сивучей, страшный рев которых разносился на далекое расстояние.

Едва успели мы пройти к северу от мыса, благополучно оставив его позади себя, как вдруг в нескольких шагах от нашей лодки вынырнул, пуская свой фонтан, большой кит. Мы немало испугались, но великан спокойно поплыл своим путем. Благодаря направлению ветра, шедшему к нам от кита, мы почувствовали невообразимо отвратительный запах, распространявшийся от фонтана. Звук же, сопровождавший выбрызгивание воды, можно было уподобить звуку от сильного дутья в длинную металлическую трубу. 3 3/4 часа шли мы, не переставая грести, в северо-восточном направлении, после чего достигли бухты, в которой шли еще 25 минут на север, пока, наконец, не высадились и не разбили своих палаток. Перед нами опять находился выдающийся далеко на восток мыс с тянущимися на несколько верст в море рифами, обогнуть который сегодня же мы уже не решались. Этот-то мыс и должен был быть по моим расчетам мысом Кроноцким.

От бухты, места нашей остановки, тянулась внутрь страны широкая болотистая долина, по которой протекал ручей. Высокие горы, от вершины до подошвы покрытые старым снегом, окружали долину. Мы внезапно очутились среди зимнего ландшафта. Термометр показывал только 6° тепла, и, если бы наши палатки не стояли среди роскошной травы, то на вид зима была бы полная, так как в довершение всего ни деревьев, ни кустов здесь не было.

Берега, мимо которых мы проходили сегодня, были скалисты и не очень высоки. Они состояли из одних только маленьких мысов с рифами, между которыми находились небольшие бухты. Порода, составлявшая скалы, была серого цвета, слоиста и туфовидна. Она состояла как бы из вулканического пепла и, вероятно, образовалась из отложившегося в воде вулканического щебня и песка. Встречались также, хотя и редко, столбчатые отдельности. По берегам бухт и на холмах находились лесные участки, в которых преобладала Be tula Ermani. Тем загадочнее оставалось для меня, почему только наша маленькая бухта носила такой резко выраженный зимний характер, какого мы не встречали ни в прежде, ни в после того виденных бухтах, хотя горы и горные цепи, их окружавшие, по-видимому, были не меньшей высоты. В наш маленький, бедный рыбой ручей вливался поблизости от палаток холодный источник с температурой в 3°. Он вытекал из слоя синей железистой земли и приносил такую массу железа, что окись его образовала по берегу ручья отложение толщиною в ладонь. Этот железистый источник подал повод к шутке, которую я позволил себе сыграть со своими людьми. Заметив, что для приготовления чая они берут воду отсюда, я сказал им, что сегодня наш чай будет совсем черный. Но так как вода была совершенно прозрачна, и казалась очень чистой, то они мне не хотели верить, и были очень удивлены, когда я оказался прав. Тогда была принесена вода из реки, и мы получили чай, годный для питья. Конечно, для моих людей так и осталось загадкой, как я мог предсказать это, но мой авторитет благодаря этой случайности очень возвысился в их глазах. Здесь в первый раз за наше плавание не пришлось встретить медведей; это было до того для нас необычно, что нам положительно чего-то недоставало. Мертвая тишина царила вокруг. Единственное живое существо, которое я видел в этой зимней бухте, был маленький слизень, сидевший на травинке.

25 июля, в 6 часов утра и в прекрасную погоду, мы были уже в море. Сначала мы гребли из бухты на восток. Отсюда верхние части отдаленных гор представлялись очень скалистыми: повсюду над снегом поднимались крутые утесистые зубцы. Так мы шли на восток и востоко-северо-восток в течение 1 часа и 20 минут, как вдруг густейший туман заволок все кругом нас, и нам оставалось только возможно близко подойти к берегу и стать на якорь под защитой маленького мыса, чтобы переждать туман. Это оказалось, однако, жестоким испытанием для нашего терпения, потому что так мы в бездействии провели целых 7 часов, с минуты на минуту ожидая улучшения и прояснения погоды. Коротать это долгое время нам помогли только тюлени, которые, по-видимому, принимали нашу белоснежную лодку за льдину и поэтому подплывали к ней довольно-таки близко. Наконец около трех часов пополудни туман исчез, и мы могли приступить к плаванию вокруг большого мыса с рифом, лежавшего перед нами. Риф состоял преимущественно из низких камней, среди которых наподобие башни поднималась довольно высокая скала. Описывая большую дугу, мы на веслах и под парусом стали огибать мыс с рифом и через 35 минут совершенно благополучно оставили позади себя то и другое. Благодаря несколько попутному ветру и сильной работе гребцов наша лодка буквально летела, как мы могли хорошо видеть по близлежащим скалам. Сначала мы держали на юго-восток, затем на северо-восток и, наконец, на северо-запад. К северу от мыса оказалась бухта, которая глубоко врезывалась в северо-западном направлении в сушу и была окружена высокими снежными горами. Мы прошли мимо этой бухты, затем, идя далее все на север, достигли через час маленького мыса, а еще через 30 минут -- второго мыса и наконец, продолжая все держаться северного направления, вошли в бухту, где высадились и разбили свои палатки. Здесь также впадал в бухту маленький ручей. На высотах прибрежных гор так же, как и на группе конусообразных вершин, поднимавшихся к западу от нашей стоянки, лежало много снегу. Только что обойденный большой мыс и был, наконец, мыс Кроноцкий; следовательно, самые большие препятствия на нашем пути могли считаться уже побежденными. Мы наслаждались здесь прекрасной погодой и самым ясным небом, между тем как только что оставленный нами мыс Кроноцкий снова покрылся густым туманом, представлявшимся в виде высокой темно-серой стены. Там прояснилось всего на какой-нибудь часок, и в это время мы счастливо проскользнули между рифами.

Незадолго до нашей высадки мы снова встретили пять больших китов, которые и на этот раз, как и раньше, мирно проплыли мимо нас. Само собою разумеется, что мы остерегались нападать на них или даже раздражать их чем-нибудь, а, напротив, по возможности давали им дорогу. Во всяком случае, киты производили на меня впечатление очень миролюбивых и добродушных животных: мы встречали их очень часто и никогда они не обнаруживали ни намерения напасть на нас, ни какой бы то ни было навязчивости. Береговой песок здесь не имел уже темного серо-черного цвета, как в ранее посещенных местах, а принял обыкновенную светлую окраску. Галечник состоял из обломков светлой, серо-желтой, глинистой, немного сланцеватой породы с раковистым изломом, далее рогово-обманковой породы с крупными черными, сильно блестящими кристаллами роговой обманки и, наконец, базальтовидных и пористых лавовых пород; последние, впрочем, играли более подчиненную роль. Животная жизнь здесь также почти отсутствовала, и растительность, за исключением роскошной травы на низинах, была крайне бедна.

26 июля, в 4 часа утра, работа уже кипела в нашем лагере, а в 5 часов мы были в море при чудной ясной и теплой погоде. Как и раньше, мы все время по возможности шли параллельно берегу и в северном направлении. Горы обнаруживали здесь неявственную слоистость с падением на север. Снег лежал еще до самого моря в виде больших пятен, среди которых выступала роскошная зелень травы. После приблизительно получасового плавания мы в первый раз увидели на северо-западе Ключевскую сопку и тотчас вслед за ней и Крестовскую. Вид этих гор послужил наилучшим доказательством того, что мы действительно обогнули мыс Кроноцкий с его высокими горами, именно вследствие своей высоты представляющими такой резко зимний характер.

В течение 2 часов 15 минут мы шли на северо-северо-запад, частью на веслах, частью под парусом. На берегу опять виднелись скалы со столбчатой отдельностью. На этом последнем участке пути нам не раз приходилось встречать какое-то большое темно-бурое животное, которое всплывало на поверхность воды, причем, однако, головы его никак не удавалось видеть. Однажды такая большая бурая спина показалась совсем близко от рулевого весла. То не был ни кит, ни тюлень: для последнего тело загадочного животного было слишком исполинских размеров. Вслед за тем мы увидели множество бьющих фонтанов, которые быстро приближались к нам со всех сторон. Такого множества китов нам никогда еще не приходилось видеть. Хотя многократный опыт уже убедил нас в том, что нам нечего опасаться нападения этих животных, однако все-таки одно прикосновение таких колоссов, всегда возможное при таком близком прохождении их стаи мимо лодки, достаточно было бы для повреждения ее; поэтому мы предпочли приблизиться к берегу. Но еще только подходя к одной бухте, мы очутились в кольце: со всех сторон нас окружили всплывавшие киты, ничем, однако, нас не потревожившие. Некоторые из них издавали звук, более всего походивший на голос слона. Вся стая с невероятной быстротой промчалась мимо нас, направляясь к югу. Самый быстрый пароход не догнал бы их, и несомненно, что киты в самое короткое время проходят огромнейшие расстояния. Когда мы приближались к бухте, навстречу нам доносились голоса животных, подобные громкому реву. Посмотрев в зрительную трубу, я по длинным белым клыкам узнал целое стадо моржей, которые, расположившись на больших плоских береговых камнях, грелись на солнце. Теперь уж не подлежало более никакому сомнению, что большие бурые спины, виденные нами раньше на поверхности воды, также принадлежали моржам.

Обширная, плоская скала, лишь на несколько дюймов поднимавшаяся над уровнем воды, была буквально усеяна большими тушами светло-бурых животных, которые совершенно беспомощно, вяло и тяжело передвигаясь по суше, производили при этом страшнейший шум. Мы осторожно объехали в лодке плоскую скалу, на которую можно было попасть с материка, не омочив ног, и высадились в одном защищенном местечке. Я с Шестаковым вышел на берег, люди же с лодкой поджидали нас поблизости. Приблизившись к лежбищу моржей, мы нашли уже там зрителей: два медведя стояли в небольшом расстоянии друг от друга и, по-видимому, были вполне погружены в созерцание этих великолепных куч мяса. Мы должны были сперва окрикнуть их, и тогда они, очнувшись от своих грез о лукулловских пиршествах, обратились в поспешное бегство. Мы подкрадывались все ближе и ближе, и, однако, ни одно из животных, даже видя нас, не двинулось с места. Теперь мы смело приближались к моржам, зная их беспомощность на суше, и были уже всего только шагах в 10 от ближайшего зверя. Моржи только подняли головы, страшно фыркая и свирепо глядя на нас своими большими желтыми глазами. Мы остановились в изумлении перед этой редкой картиной, которую могли рассматривать с самого близкого расстояния. Вся плоская скала, подобно огромному каменному полу далеко вдававшаяся в море, была сплошь покрыта этими грязными громадами. В ту же скалу врезывалось два глубоких канала, и по ним приплывали с моря еще новые животные, пытаясь отсюда выбраться на сушу. На скале было, наверное, около 150 моржей, которые валялись в собственных слизистых извержениях, далеко заражавших воздух. После первого выстрела, направленного в спину одного из животных и, насколько я мог заметить, нисколько его не ранившего, ближайшие к воде моржи самым беспомощным образом начали скатываться в нее. Достигнув родного элемента, они с величайшей ловкостью и быстротой стали плавать, нырять и кувыркаться. Их необыкновенно жирные тела в воде приобрели опять округлость, тогда как лежа на скале они в силу собственной огромной тяжести совершенно сплющивались, подобно мехам, наполненным тягучей жидкостью.

Мало-помалу множество моржей с величайшими усилиями и трудом вернулись в воду, совершенно заполнив собою канал и всю окружность плоской скалы. С рычанием и фырканьем, подняв свои белые клыки, они стали пристально смотреть оттуда на нас. Остальные моржи, лежавшие дальше от воды, добирались до нее, несмотря на все старание, лишь очень медленно. Шестаков и я выбрали теперь мишенью голову одного из самых больших животных и стали стрелять в нее с расстояния не более 6 -- 7 шагов. Две кровавые раны, из них одна в глаз, были результатом нашей стрельбы. Зверь продолжал по-прежнему фыркать и рычать, подталкивая свое массивное жирное тело к воде. Я выстрелил вторично, опять попал в голову, но так же безуспешно. Наконец раненый морж добрался до воды, бросился в нее, и, подобно другим своим товарищам, стал нырять и всплывать, обнаруживая при этом свои сильно кровоточившие раны. Испуганные выстрелами, все моржи, хотя и с величайшим трудом, ушли в воду. Далеко кругом видны были плававшие и нырявшие животные. Оба канала были до такой степени переполнены ими, что, можно сказать, голова вплотную примыкала к голове. Обыкновенно, однако, моржи устраиваются удобнее. Они очень хорошо знают подходящие для них места и собираются там еще при начале отлива. При убыли воды они остаются на обсушке и лежат себе так, греясь на солнце, все время отлива. Наступающий же прилив снимает животных с мели без всякого с их стороны усилия. Мне очень уж хотелось получить череп моржа, а потому мы сделали еще несколько выстрелов, целя в самые чувствительные и нежные части тела; но все наши усилия ни к чему не вели, так что мы наконец прекратили бесцельное нанесение ран. Мы пристали к берегу на север от большой плоской скалы, чтобы при дальнейшем плавании нам не пришлось проезжать мимо разъяренных животных и подвергнуться их нападению на воде. Вернувшись к лодке, мы видели, как моржи опять старались обратно вскарабкаться на скалу, а некоторые из них делали эти попытки еще в то время, когда мы находились перед ними. Насколько они беспомощны на суше, настолько же они подвижны и поворотливы в воде. Перекувырнуться, проплыть друг над другом или друг под другом, -- это делалось с такой быстротой и ловкостью, которых никак нельзя было бы предположить в этих громадных, неуклюжих, переполненных жиром телах. В то время как на суше от всякого движения толстый слой подкожного жира трясся как студень, в воде все тело моржа, равномерно со всех сторон поддерживаемое, представлялось более плотным и твердым. Цвет описываемого животного -- грязный и светлый, занимающий середину между красновато-бурым и желтовато-бурым. Наибольшая длина достигает, по-видимому, футов 18. Общий вид напоминает мешок, утончающийся к обоим концам, которые составляются головой и задними конечностями. Передние конечности походят на сравнительно короткие ласты, прикрепленные ближе к нижней стороне груди. Животное только кое-где покрыто волосами, и то очень короткими. Но на голове, затылке, шее и значительной части спины толстая прочная кожа составляет твердый, плотный мозолистый панцирь. Двигаясь по земле, животное опирается и поднимается на свои короткие, но крепкие передние ноги, которые буквально подгибаются под страшной тяжестью туловища; затем оно подгибает под себя заднюю часть тела, что сопровождается сильным шумом трения и некоторым изгибом спины, опирается на обе ластовидные задние конечности и подталкивается ими вперед, чтобы снова повторить в той же последовательности перечисленные маневры. Голова этого безобразного животного составляет, по-моему мнению, самую замечательную часть тела. По сравнению с величиной моржа она очень мала и состоит, собственно, из большой широкой морды, усаженной длинными толстыми щетинами, особенно многочисленными вокруг рта и по сторонам его. Рот, даже при реве раскрывающийся так мало, что в нем ничего не видно, вооружен по сторонам двумя толстыми клыками, имеющими до двух футов в длину и выдающимися из верхней челюсти. Ноздри, разделенные небольшим промежутком, совершенно круглого очертания, немного больше двух сантиметров в поперечнике и у наружной стороны снабжены герметически закрывающимися клапанами. Эти клапаны, должно быть, состоят из очень твердых и туго напряженных мускулов. Так, по крайней мере, можно заключить из того, что закрывание и открывание их, совершающееся сообразно потребностям дыхания, происходит с какой-то особенной силой и эластичностью. При всяком нырянии оба клапана сразу сильно захлопываются, а при всплывании опять открываются, подобно крышке часов с очень сильной пружиной. При открывании клапанов с большой силой и шумом вырывался ток воздуха, всегда уносивший несколько капель воды; но настоящей струи воды при этом никогда не наблюдалось. Бледно-желтые, большие, глупые глаза подвинуты очень далеко назад, к затылку. Клыки обыкновенно обращены прямо вниз, следовательно, с продольной осью тела составляют почти прямой угол. Однако в некоторых случаях голова может откидываться к шее настолько, что значительная часть ее втягивается в большую складку кожи у затылка, вследствие чего клыки получают направление, совпадающее с продолжением оси тела, и приобретают вид направленных вперед копий. Такое положение клыки принимали, например, при попытках животного взобраться на плоскую скалу. При этом, однако, моржи никогда не пользовались ими, а только своими конечностями. Вообще они, по-видимому, очень бережно обращались со своими клыками и проявляли большую чувствительность при прикосновении к ним. Я вообще не мог заметить, чтобы моржи как-нибудь пользовались своими клыками; зато мне случалось видеть, что, получив удар в зуб, они рычали сильнее и старались защитить его отклонением головы. Но все же у многих из животных клыки были более или менее повреждены или даже совсем обломаны. Вместе с тем, значительно притуплённые концы клыков свидетельствовали о сильной работе их, которая, быть может, исключительно состояла в выкапывании и срывании со дна моря необходимой пищи. Я не видал, чтобы моржи пользовались своими клыками как орудием нападения или даже только угрожали ими. Мы встретили описываемого зверя на крайней южной границе его распространения: в Камчатке все считают, что южнее мыса Кроноцкого моржи не показываются; точно так же их совсем нет в Охотском море.

Так как было еще рано, то мы продолжали наше путешествие. Пройдя 20 минут на запад, мы встретили устье реки и, войдя в него, поднялись вверх версты на две. Эта река, текущая с запада, вероятно, была Чаема, которая должна протекать где-то в этой местности. Раньше Чаема имела некоторое значение благодаря острогу того же имени, расположенному на ней. Во времена Стеллера и Крашенинникова главная дорога из Петропавловска в Нижнекамчатск шла по восточному берегу Камчатки, и тогда острог Чаема очень часто посещался из Ешкуна. Теперь здесь все было мертво, и я не заметил даже следов человеческого жилья. Выходов коренных пород по реке не замечалось, берега ее состояли только из аллювиальных наносов. Песок имел светлую окраску, и среди галек в русле реки находилась еще какая-то пористая вулканическая порода, а также и некоторые роговообманковые породы. Леса здесь не было, но зато росло множество кустов вербы, ольхи и кедровника вместе с очень роскошной травой. Недалекие горы представлялись очень разорванными и были покрыты снегом. Тут же при устье мы подкрепились едой и опять вышли в море. День был теплый и термометр на воздухе (в тени) показывал 19°, а в воде (на море) 12°. Проехав еще час и 25 минут под парусом на север, мы снова очутились при устье довольно большой реки, которая также могла быть Чаемой. На этом последнем переходе перед нами с северо-запада опять выступила прекрасная конусообразная гора; сами же берега были скорее низменны. Ветер ослабел и заставил нас взяться за весла. Так мы гребли в течение 40 минут, затем ветер усилился, стал вполне попутным и 1 1/2 часа кряду с довольно большой скоростью нес нас на север. При этом случае нам пришлось видеть довольно интересное зрелище: небольшая стая дельфинов (свинок) появилась на поверхности воды и как будто стала состязаться с нами в скорости. То мы их оставляли за собою, то они опережали нас, делая при этом самые забавные скачки и с громким шумом пуская фонтаны; в конце концов они скрылись из виду. Теперь мы снова убрали парус и в продолжение часа и 10 минут гребли на северо-запад. Начиная от реки, виденной в полдень, мы больше не встречали скалистых берегов. Берег, состоявший из аллювиальных наносов, большею частью был еще довольно высок, но к северу стал быстро понижаться и вполне принял характер тундры. Горы опять отступили далее внутрь страны и, по-видимому, были круты, скалисты и очень обильно покрыты снегом. После того как мы прошли на веслах еще 40 минут в северном направлении, на востоке с небольшим уклонением к северу показался мыс Камчатка, весь белый, окутанный снегом и льдом. Так как из моря выступали только высшие его части, то он издали казался островом, на котором как бы царила вечная зима. Спустя еще 10 минут мы направились к берегу, где разбили наш лагерь у маленького ручья, на тундре, близ самого моря. Перед нами к северу виднелась крутая, покрытая снегом горная цепь, которая, направляясь на запад, доходила до моря, где и кончалась мысом. Это был мыс Подкамень, последний перед устьем реки Камчатки -- цели нашего плавания.

Здесь часто встречались следы оленей, и где были такие следы, там уж непременно появлялись и следы волков, которые более чем охотно держатся вблизи оленей. Один волк отважился подойти совсем близко к нашим палаткам вскоре после того, как мы несколькими выстрелами прогнали медведя; впрочем, этот волк убежал, прежде чем мы успели взяться за оружие. Тучи комаров напали на нас на берегу, и благодаря им мы провели мучительную, почти бессонную ночь, так как приходилось выбирать лишь между удушливым дымом и нестерпимым мучением от мириад этих кровопийц. 27 июля, в пять часов утра, при чудной погоде мы были уже опять в море. Морское течение и теперь благоприятствовало нам. Пройдя 50 минут на веслах в северном направлении вдоль тундристого берега, мы достигли занесенного песком устья реки, и, спустя 2 1/2 часа, второго такого же устья. Благодаря очень спокойному морю мы могли здесь остановиться на короткое время для отдыха. Множество тюленей, выглядывавших из воды у самого устья, а также два медведя, ловивших рыбу на берегу, -- все это свидетельствовало о рыбном богатстве реки. Она, по видимому, начиналась в горном кряже мыса Подкамень, следовательно, на северо западе. Глубина ее была незначительна, вода -- чистая, снеговая. От устья реки Ключевская сопка представлялась под 295°, мыс Камчатка -- под 46° и мыс Подкамень -- под 12°.

Отсюда мы в течение 1 1/2 часа шли на веслах, после чего тундра сменилась низкими лесистыми холмами. Прошел еще час, в течение которого мы подвигались в северо-северо-восточном направлении, и перед нами уже выступили некоторые скалы на берегу, постепенно повышавшемся; затем полчаса мы следовали вдоль не очень высокого скалистого берега и наконец, после часового плавания в северо-восточном направлении, нам удалось обогнуть мыс и риф Подкамень; так как рифы здесь невелики, то это удалось нам без особого труда и опасности. Но берег в этом месте был так крут и скалист, что высадка, даже в самом крайнем случае, была бы здесь невозможна. Утесы состояли, главным образом, из желтоватой, слоистой, сильно выветрившейся туфовой породы. Тотчас же за мысом Подкамень прекратилось благоприятное для нас морское течение, идущее на север; оно даже сменилось противоположным -- с севера, которое было для нас в высшей степени неудобно. В течение трех часов мы гребли на север и подавались вперед лишь очень медленно. Но к нашей радости ветер засвежел и принял попутное для нас направление, так что мы воспользовались парусом в дополнение к веслам и в 1 1/2 часа успели пройти порядочное расстояние на север. Мыс Камчатка, находящийся уже к северу от устья соименной реки, постепенно выдвигался к востоку и все более и более обнаруживал свою связь с материком. Мы заметно вступали внутрь обширного залива, называемого на картах Камчатским. В самом северном своем углу он принимает в себя наибольшую реку полуострова -- Камчатку.

Начиная от мыса Подкамень, мы плыли в северо-восточном направлении опять вдоль низкого дюнного берега в течение часа и 20 минут. Уже темнело, когда мы высадились через бурун, едва не опрокинувший нашей лодки. Здесь берег был песчанист, а далее внутрь страны -- тундрист, у самого же моря тянулась высокая щебневая береговая дюна. На этой дюне стояли наши палатки, совершенно не защищенные от северо-восточного ветра, который все крепчал и не предвещал ничего хорошего. За дюной мы не находили и следов залива (старого русла, см. стр. 199) -- ближайшей цели наших поисков. Дело в том, что река Камчатка имеет старое русло (залив), очень далеко проходящее к югу и, как на всех здешних реках, отделенное от моря лишь береговой плотиной (кошкой). Все наши желания сводились теперь к одному -- добраться, наконец, до этого залива и расстаться таким образом с морем и со всеми его опасностями.

Утром 28 июля перед нами, к нашему огорчению, расстилался сильный бурун; при этом был туман и стояла довольно суровая, холодная погода: температура воздуха равнялась всего только 5°. Ветер был не очень силен и не мешал бы продолжать плавание. Но так как погода, по видимому, собиралась перемениться, а наш лагерь ничем не был защищен от непогоды, и, кроме того, здесь не было воды для питья, то мы и порешили перенести багаж потяжелее берегом до более удобного места, затем вернуться и в облегченной лодке пробраться через бурун и снова высадиться у места, где будет сложен багаж. Итак, нагрузив на себя столько тяжестей, сколько было возможно, мы пошли берегом по высокой дюне. Пройдя верст шесть, мы добрались до небольшого скопления воды в тундре, обнаруживавшего, по-видимому, слабое течение на север. Здесь мы сложили вещи, а у моря воздвигли пирамиду из наносного леса, чтобы потом легче было узнать место. Затем мы поспешно вернулись к лодке. Через бурун, который, к счастью, был здесь только над песчаной отмелью, мы пробрались легче, чем предполагали, но все же при этом промокли и набрали много воды в лодку. Вычерпав воду, мы подняли парус и, пользуясь усилившимся восточным ветром, быстро поплыли на север. Прошло очень немного времени, как мы увидали уже поставленный нами на берегу знак; но как раз в том месте высадка была невозможна, чего мы не могли рассчитать со стороны суши. Нам оставалось только ехать далее на север, приблизительно еще столько же верст, сколько пришлось пройти для переноски вещей. Мы сделали это очень скоро, но благодаря все усиливавшемуся волнению дальнейшее пребывание на море становилось опасным; поэтому, выбрав несколько более спокойное место, мы опять через бурун высадились на берег; конечно, при этом нам еще раз пришлось насквозь промокнуть. В то время как мы еще вытягивали лодку на берег, Шестаков несколькими прыжками взобрался на дюну и закричал нам, сияя от восторга и махая шапкой: "Ура! Залив здесь!"

Подобно электрической искре подействовал на нас этот крик. Радость и благодарность охватили нас: наконец мы достигли давно желанной цели!

С освеженными силами мы вытянули лодку сперва на дюну, а затем тотчас же в тихую воду залива. Затем все вернулись к оставленному багажу и около 8 часов вечера сидели уже вокруг пылающего огня. Нами овладело радостное возбуждение и твердая уверенность, что завтра мы будем уже в поселении на устье Камчатки, опять среди людей. А между тем, позади нас, за высокой береговой дюной, неистовствовал прибой и завывал ветер. Низкий морской берег тянется сперва на север, до устья реки Камчатки, а затем на восток, немного не доходя до мыса Камчатки. Лишь начиная отсюда, этот берег опять становится высок, скалист и горист. До устья реки Камчатки и затем еще на некотором протяжении далее проходит высокий дюнный вал, состоящий из щебня и песку. Этот материал частью нанесен изнутри страны постепенной работой могучей реки, частью же выброшен и накоплен морскими волнами. Словом, здесь наблюдается образование, сходное с дюнами на р. Жупановой. Позади описываемого высокого вала тянется параллельно морскому берегу "залив" реки Камчатки, и мы случайно высадились у самого южного конца его. Этот "залив" или старое русло реки представляет теперь широкое, похожее на озеро скопление воды без всякого течения; это длинная заводь, направленная к югу и питающаяся из реки, с которою остается в сообщении. Описываемый старый рукав реки проходит через болотистую, тундристую аллювиальную местность, поросшую лишь высокой травой да разве еще кое-где ивняком и олешником. Самый же береговой вал, отделяющий эту местность от моря, почти совсем лишен растительности. При ясном небе и свежем попутном юго-восточном ветре, страшно неистовствовавшем возле нас на море, отправились мы на север 29 июля, в половине седьмого утра, и, идя под парусом по тихой воде залива, благополучно достигли поселения у устья р. Камчатки -- цели нашего путешествия -- в 9 часов утра. Ровно семь недель тому назад мы вышли из Петропавловска и за все это время не встретили ни человеческого жилья, ни живой души; тем с большим удовольствием приближались мы к уютным домам. Приблизившись к местечку настолько, что перед нами выступили строения, мы дали несколько ружейных залпов, что по камчатскому обычаю составляет радостное приветствие. Эта трескотня вызвала на берег жителей, которые, узнав нас, разразились громким ура и веселыми криками. Лейтенанты Моневский и Гезехус радостно и сердечно встретили меня и привели к себе на квартиру. Первый прибыл несколько дней тому назад на каботажном судне из Петропавловска, откуда привез материалы, нужные инженеру Гезехусу для судовых построек. Таким образом, здесь уже были предупреждены о нашем приезде, давно уже нас ждали и даже серьезно беспокоились о том, что нас так долго нет. Старики-камчадалы и моряки утверждали, что никто никогда еще не отваживался пускаться в маленькой лодке из Авачинской губы до устья Камчатки, и что я первый выполнил такую рискованную поездку. Благодаря такому подвигу нас осыпали всякими знаками почтения. Офицеры задали торжественный обед, на который пригласили всех нас, а вечером для команды устроены были танцы, так называемая вечерка, на которой немалую роль играла водка, присланная Завойко. Мой верный спутник Шестаков был героем дня, и, нужно сказать, вполне заслуженно. Весь день и вся ночь прошли в сплошном празднике и веселии. Но для меня это было слишком много, так как теперь, по минованию беспокойств и невольного напряжения всех сил, мною овладели такая усталость и слабость, что я уже рано отправился на покой.