Уже через несколько дней по прибытии в Петропавловск для меня стало ясно, что в эту осень и думать нечего о дальнейших поездках. Наступил продолжительный период дождей, в течение которого горы и перевалы покрылись обильно выпавшим снегом. В такое позднее время года нельзя было уговорить проводников принять участие в поездках; даже мой приятель из Старого Острога старик Машигин, и тот отказался. К довершению всего, в Камчатке всегда бывает трудно доставать лошадей, так что для меня уже с этого времени началась в Петропавловске однообразная зимняя жизнь. Несколько зим, проведенных мною в Петропавловске, до того между собою вообще сходны, что в описании их я предпочитаю оставить форму дневника и ограничусь лишь резюмированием пережитого.
За истекшее лето Завойко произвел много работ в Петропавловске, так что это небольшое поселение довольно значительно возросло и украсилось. Теперь здесь красовались 5 новых, очень хорошо выстроенных домов, назначенных для помещения офицеров и чиновников, и две прекрасных, просторных казармы для матросов и солдат. Все эти дома были построены из стройных стволов камчатской ивы и покрыты хорошими железными крышами, выкрашенными в красный цвет.
Прибывшие в мое отсутствие суда доставили новых чиновников, с которыми я теперь познакомился. Прибыла также и большая почта с вестями с родины. Далее, в городе опять явилось множество разного рода товаров и припасов, причем особенно хорошо снабжены были разными нужными для нас предметами лавки Российско-Американской Компании и американца. При моем возвращении в Петропавловск в гавани стояли еще в ожидании разгрузки несколько казенных транспортных судов, незадолго до того прибывших из Аяна и Ситхи. Точно так же в большой губе стояли на якоре три китобойных судна, экипаж которых отдыхал здесь от трудов и опасностей, испытанных в Беринговом море и на Ледовитом океане. Отсюда суда эти собирались пойти со своим ценным грузом на Сандвичевы острова.
Компанейское судно "Кадьяк" привезло из Ситхи разные товары и часть весьма ценной добычи с промыслов, между прочим, множество морских бобров. На этом же судне прибыл евангелически-лютеранский пастор для исполнения церковных треб среди своих, немногочисленных здесь, единоверцев; такого рода наезды лютеранского духовенства в Камчатку совершаются не чаще одного раза в три-четыре года; для меня это было первой и последней встречей здесь лютеранского пастора. На "Кадьяке" же прибыл и архиепископ Иннокентий. Он время от времени объезжал для ревизии свою епархию, которая простиралась от Якутска до Ситхи. Этот почтенный старец в юные годы был священником на Алеутских островах, о которых он еще под прежней своей фамилией Вениаминова напечатал очень интересные данные; впоследствии он умер митрополитом Московским. Пробыв почти целый месяц в Петропавловске, оба эти духовных лица оставили его 18 сентября, чтобы вернуться на Ситху. Вообще, наша гавань в сентябре была еще очень оживлена, так как сюда пришли четыре китобойных судна, опять удалившихся после некоторого отдыха. Все они привезли богатую добычу с севера и шли на зимовку в Гонолулу. Один французский китобой ушел лишь 8 октября, а русское транспортное судно "Байкал" пришло из Аяна только 21 октября, доставив нам большую почту и всякого рода припасы. С прибытием "Байкала" навигация у нас кончилась, но исключительно потому, что по расписанию больше судов не должно было явиться сюда. Льдом Малая бухта (гавань) покрылась только в конце ноября, между тем как большая Авачинская губа почти всю зиму простояла открытой, затягиваясь лишь изредка, и то не сплошь, тонким слоем льда, который держался не более нескольких дней.
В сентябре, за исключением первых 10 дней, когда восточные и юго-восточные ветры пригоняли нам дождь, почти все время продолжалась отличная погода, причем господствовали западные и северные ветры, благодаря которым стояли ясные, часто даже теплые дни. Октябрь уже более походил на зимний месяц, так как в течение его выпадало иногда немного снега; но он всегда очень быстро стаивал. При понижении температуры до --1 и --2° местами лужи покрывались тонким слоем льда. Лишь 23 октября, при юго-восточном ветре, выпал первый большой снег, доставивший уже на всю зиму снежный покров; окрестные же горы еще с половины сентября оделись в свое полное белое одеяние.
Прекрасный снежный путь тотчас же снова внес оживление в наше захолустье: собачьи санки с их колокольчиками и трескотней опять были в полном ходу. На них ездили в ближайшие окрестности, возили дрова из лесу и сено с сенокосов. Но вместе со снегом сюда опять вернулся докучный гость -- пурга. 24 и 27 октября мы имели пургу при сильном юго-восточном ветре, после чего опят пошел дождь и наступила очень мягкая температура, что продолжалось до 5 ноября. В течение ноября у нас была лишь одна вьюга -- 19-го; остальное время стояли чудные ясные дни при западных и северных ветрах и при температуре, колебавшейся между -- 6 и -- 10°. Лишь 28 ноября стояло 12° мороза, причем гавань сплошь покрылась льдом. До 5 декабря температура держалась около -- 10°, затем опять стало теплее, и дождливые дни сменялись прекрасной ясной погодой. Рождество было очень дождливо, и только 29 декабря при сильном юго-восточном ветре выпала огромная масса снега, так что в несколько часов мощность его достигла целого аршина. В первую половину января 1853 г. были частые вьюги, причем шел сильный снег. Мороз большею частью не достигал 10° и только один раз было 10° и один раз 11°. Зато в ясные дни на солнце нередко становилось уже чувствительно тепло. В первую половину февраля большею частью стояла очень хорошая погода, бывали даже теплые дни. Только раз, именно 15 февраля, температура ночью упала до --15°. Во вторую половину того же месяца выпало, напротив, много снега и часто бывали бури. Точно так же часты были ветры и бури в марте; особенно сильны они были 8-го и 22-го и продолжались с переменной силой до конца месяца. Но холод заметно ослабел, и морозы не превосходили 3--4°. Нередко наступала оттепель, иногда даже с дождем. В апреле преобладали сильные ветры: с запада они приносили ясные дни, с востока -- дождь и снег. В этом месяце уже решительно господствовала оттепель, снег быстро таял, и нередко стояли вполне весенние дни. 28 апреля исчез последний лед из Малой губы (гавани), между тем как на большой его уж не было с февраля. Вместе с маем наступила весна. Нередко выпадал дождь, дни стали теплее и снеговые массы быстро уменьшались. Но на равнине все-таки оставалось еще много снега, а на высотах, конечно, и того больше. Лишь кое-где выступала темными пятнами освободившаяся уже от зимнего покрова земля. Если не считать небольших ночных морозов, то холода вполне прошли; нередко стояли даже вполне теплые дни (15--16° в тени, 22--25° на солнце). 12 мая я увидел первые цветы -- Anemone и Viola.
1 октября 1852 г. опять состоялась выставка овощей, причем роздано было несколько премий; но выставленные предметы и в качественном, и в количественном отношении уступали прошлогодним. Зато теперь на выставке были огурцы и цветная капуста, которых прежде не было. Эти овощи были выращены на огороде Завойко, с которого 15 февраля получен был первый свежий салат, а 23 апреля -- первые редиски.
Почта, доставленная 21 октября из Аяна на транспорте "Байкал", принесла различные правительственные распоряжения. В числе их было одно, которое чуть не привело к весьма для меня важным результатам.
Дело в том, что Правительство решило отправить в Японию два военных судна под командой адмирала Путятина с целью выхлопотать или вынудить там такой же доступ в страну и такие же условия для торговых сношений, каких успел уже добиться американский адмирал Перри (Perry). Чтобы придать миссии больше внушительности, корвет "Оливуца", стоявший в Камчатке, также должен был принять в ней участие и для этого присоединиться сперва к эскадре Путятина в Гонолулу. Вследствие этого Завойко уже 23 октября предписал командиру корвета лейтенанту Лихачеву приготовиться к возможно более раннему выходу весной и теперь же начать необходимые сборы. Так как я находился в очень хороших отношениях с Лихачевым и так как Завойко тоже благоволил ко мне, то первый, человек очень образованный и к тому же любитель геологии, просил губернатора о разрешении участвовать и мне в экспедиции, чтобы я имел возможность познакомиться с вулканами Сандвичевых островов, а при случае -- и Японии. Завойко тотчас же согласился на это; переговорив со мною и получив мое согласие, он уже 5 ноября официальным приказом сообщил, чтобы я готовился к плаванию на корвете. С этого времени я уже принадлежал к экипажу корвета и вместе с Лихачевым обдумывал планы насчет препровождения нашего времени в Гонолулу и в Японии. Так прошла почти вся зима до 9 марта, как вдруг стало известно, что Лихачев поссорился с Завойко, потерял вследствие этого команду на корвете и заменен здесь в этой должности другим офицером. Мои мечты, таким образом, рассеялись, потому что я был прикомандирован лично к Лихачеву. Завойко высказал мне сожаление о том, что я лишен возможности познакомиться с тропической природой, но вместе с тем выразил желание, чтобы я с тендером "Камчадал" проехал в Ижигинск с целью произвести оттуда разведку относительно месторождений ртутных руд на полуострове Тайгоносе. Такое же желание было высказано и в Петербурге, на основании одной старой заметки Палласа об этом предмете.
Русская пословица говорит: "Паны дерутся, а у хлопцев чубы болят". Так вышло и теперь! Ссора обоих важных бар перенесла меня с большого, прекрасного корвета на маленький тендер, и вместо цветущего юга я должен был увидеть холодный север. Дневным приказом от 15 марта я был смещен с корвета, который 25 марта уже отправился на рейд, а 31 вышел в океан, направляясь прямо в Гонолулу.
Как и в прошлую зиму, так и теперь наше небольшое общество устраивало разные увеселения и развлечения; особенно много пришлось их на Рождество и Пасху. В доме Завойко нередко устраивались танцевальные вечера, маскарады и обеды; то же часто бывало и у семейных чиновников. Наконец, не было недостатка и в спектаклях, всякого рода пикниках и небольших собраниях у холостяков. Из множества увеселительных поездок, устраивавшихся почти ежедневно, следует особо упомянуть о двух. Из них первая, в Старый Острог, состоялась 10 января приблизительно на 30 санях; этот пикник устроился с целью проводить губернатора, который отправлялся с начальником своей канцелярии на ревизию в Ижигинск. Все общество рано утром уж отправилось на бесчисленном множестве собак в Авачу и на тамошней тундре ожидало начальника края. С прибытием Завойко вся масса саней зашевелилась, и при криках "ура" началась дикая гонка, продолжавшаяся до Старого Острога, где, после веселой закуски, наше общество распростилось с отъезжавшим. Тотчас же по отбытии губернатора из Старого Острога все сани так же шумно и весело вернулись в Петропавловск; Завойко же из своего путешествия приехал лишь 3 марта.
Вторая дальняя поездка, также в очень большом обществе и с участием дам, состоялась 30 января к горячим ключам на Паратунке. Первая часть пути, до Авачи, была еще очень мало уезжена, и поэтому сани, к великой потехе ездоков, часто опрокидывались на наклонных, гладких поверхностях. Но начиная от Авачи дорога стала лучше. Сперва мы выехали на большую тундру У устья р. Авачи и переехали поперек через рукава, образующие ее устье. Затем началась дорога, проложенная в 1827 г. начальником Камчатки Голенищевым к его тогдашней даче Микижиной. В 5 верстах от деревни Авачи мы достигли избушки, построенной на главном рукаве реки Авача и служившей жилищем паромщика. Далее мы поехали по тундре, местами поросшей ивняком, до р. Тихой (притока Паратунки с запада), на берегу которой расположено поселение Тихая, создание Завойко. Здесь в трех домах поселены якуты для занятия скотоводством. Через незамерзшую реку Тихую мы переехали по мосту и, проехав еще версту, достигли дома, также населенного якутами и составлявшего последний остаток прежнего, более крупного поселения Орловой. Как хороших скотоводов и прилежных работников якутов охотно привлекают к поселению в разных местах Восточной Сибири. Таким образом, уже много лет тому назад (я думаю, еще при Голенищеве) несколько человек этого племени попали и в Камчатку, где они были поселены сперва в Орловой. Но, судя по теперешним жалким остаткам как от переселенцев, так и от их стад, ни якутам, ни якутскому скотоводству здесь не повезло.
От Тихой до Быстрой (последняя -- также приток Паратунки, и ее не следует смешивать с той Быстрой, которая образует Большую) мы ехали березовым лесом (В. Ermani). И через эту быстротечную, совершенно незамерзшую реку был переброшен мост. Теперь мы достигли места раздвоения дороги: правая ветвь дороги ведет в большие ивовые и тополевые леса на верхнем течении р. Быстрой, откуда Петропавловск получает большую часть своих строительных материалов, между тем как левая через голенищевскую просеку направляется к печальным развалинам некогда привлекательной Микижиной.
От Микижиной дорога шла сперва лесистыми холмами и затем через речку Хайкову, после чего мы приехали на обширную, совершенно обнаженную и окруженную довольно высокими горами тундру, на западном краю которой показался пар, поднимающийся с горячих ключей. В 4 часа мы были уже на месте и расположились в просторном доме, выстроенном для посетителей этих ключей. Дом был разделен на дамскую и мужскую половины, а также имел еще очень просторное общее помещение, откуда крытый коридор вел к купальному бассейну на ключах. Здесь, в общем помещении, мы устраивали сообща очень веселые обеды, а по вечерам бывали даже и танцы. Вода в бассейне имела температуру 33° при температуре воздуха --22°; на краю бассейна, где выходил ручей, я наблюдал даже 37° и 40°. Почва, из которой выходит ключ, представляет очень мощный, мягкий аллювиальный слой. Общая картина котловины, в которой мы находились, имела совсем зимний характер, потому что и равнины, и горы были покрыты глубоким снегом. Горы окружали нас со всех сторон, а с востока над ними выдавался высокий, красивый недеятельный конус Вилючинской сопки. Эта прекрасная гора поднимается не очень далеко от горячих ключей, и, как говорят, летом до нее нетрудно добраться пешком или верхом. Но еще легче достигнуть ее, доехав до южного берега Авачинской губы: здесь, направляясь от Таринской губы, достаточно пройти версты 2--3 через лесистые высоты, которые тянуться близ нее, чтобы добраться до долины Вилючика, начинающегося у подошвы вулкана и впадающего в небольшую Вилючинскую губу.
Во время сегодняшней нашей поездки мы могли видеть проявление очень сильной деятельности на Асачинской сопке, находящейся также у моря, но несколько далее к югу от Вилючинской. Громадные, темно-серые, даже почти черные клубы пара поднимались с большой скоростью, становясь при своем подъеме все больше и больше; затем на некоторой высоте они распространялись более горизонтально над кратером, принимая форму пинии; при этом явственная темная полосатость, направлявшаяся вниз от облака, указывала на сильный дождь пепла. Через каждые два часа следовало все с неизменной скоростью и силой и все в таком же виде выбрасывание громадного клуба дыма. Несколько дней спустя я из своей квартиры в Петропавловске мог еще наблюдать то же явление; но только отсюда облака пара представлялись поднимающимися над береговыми горами немного восточнее Вилючинской сопки. Что касается других вулканов, видимых из Петропавловска, то на Вилючинской и Коряцкой сопках всю зиму не было заметно следов деятельности; зато Авача непрерывно выделяла пар и проявляла то более сильную, то более слабую деятельность, не обнаруживая при этом, однако, никакого правильного чередования. В течение описываемой зимы выбрасывание пара пять раз было особенно сильно, так что мы ждали даже извержения; это случилось 1 декабря 1852 г., 2, 21 и 22 января и 25 февраля 1853 г.
15 декабря 1852 г. из Петропавловска ушла зимняя почта с нашими письмами, а 13 марта 1853 г. пришла к нам большая почта, нагруженная на 6 нартах. Кроме того, 3 марта к нам внезапно прибыл офицер, командированный сухим путем через Ижигинск из Иркутска. Другой, отправленный курьером из Петербурга, прибыл сюда 21 мая и также привез кое-какие новости в наш совершенно отрезанный от остального мира уголок. Предполагалось отправить почту с транспортными судами, которые в конце мая отправлялись в Аян; но я рискнул осенью отправить также письма через китобоев на Гонолулу, и письма эти были своевременно сданы и пришли в Лифляндию. Недостаточность средств сообщения с остальным миром составляет одно из самых чувствительных неудобств для Камчатки, имеющей в других отношениях много данных для дальнейшего развития; все занесенные сюда европейцы очень тяготились такой отрезанностью от мира. Понятно поэтому, как все обрадовались, когда один купец предложил устроить ежемесячную отправку зимней почты, если казна согласится на предложенные им условия. Вместе с тем, зашла речь о пароходах, которые летом поддерживали бы сообщение с Амуром и Аяном, а также с Японией и Гонолулу. К сожалению, надежда на пароходство очень скоро рассеялась, а в скором времени также рушилась и надежда на устройство ежемесячной зимней почты. Один нижнеколымский купец, некто Трифонов, в течение многих лет торговавший из Нижнеколымска с чукчами и за это время вдоль и поперек изъездивший Чукотский край, сделал вышеупомянутое предложение об устройстве почты. Но Трифонов, совершив разные противозаконности в Ижигинске, был за то арестован тамошним исправником и препровожден для следствия в Петропавловск, куда прибыл в декабре 1852 г. Арестованный вызывался перед губернатором доставить в Камчатку за чрезвычайно умеренную цену 100 лошадей и затем, за столь же малое вознаграждение, завести ежемесячную зимнюю почту; за это он просил Завойко исходатайствовать ему освобождение от суда. К сожалению, Завойко не доверял купцу, и таким образом все эти столь выгодные для Камчатки предложения остались не приведенными в исполнение. Но лично я из общения с много видевшим Трифоновым извлек существенную пользу, получив от него те сведения, которые вошли в мою статью о коряках и чукчах и опубликованы в Бюллетене Академии Наук уже в 1855 г.
И в этом году также русские купцы, отправившись из Петропавловска, совершили свой торговый объезд страны; причем их, как всегда полагалось в таких случаях, сопровождал чиновник. 17 декабря 1852 г. длинный ряд нарт, принадлежавших семи купцам, двинулся отсюда в дорогу и вернулся лишь 2 апреля. Купцы вернулись с очень довольными лицами, да и было почему: одних соболей, к тому же большей частью высшего достоинства, они наменяли 2500 штук. Одновременно с купцами сюда ежедневно приезжало множество камчадалов, иногда из очень дальних острогов, чтобы сбыть здесь остаток своей добычи Русско-Американской Компании и в лавке американца. По мере того как эти фирмы своей добросовестностью приобретали доверие туземцев, русские торгаши его лишались; на всяком шагу они обсчитывали камчадалов, которых до некоторой степени защищал от грабежа только сопровождавший купцов чиновник. Оставленные без надзора, эти корыстолюбивые и бессердечные торгаши и обманщики в скором времени вконец разорили бы простых и добродушных камчадалов. Вся пушнина, привозившаяся в Петропавловск, доставалась теперь не торгашам, но покупалась за соответственную цену обеими названными фирмами, причем, как говорили, набрались еще значительные партии соболей, лисиц и медведей.
Среди множества приезжих камчадалов было также несколько человек, с которыми я познакомился во время своей последней поездки; таким образом, я имел возможность принять и угостить их у себя. В числе моих гостей был и чапинский тойон, доставивший мне большой, хотя, к сожалению, несколько выветрившийся мамонтовый бивень, имевший почти 2 метра в длину и 30 сантиметров в обхвате. Далее, из Машуры мне прислали крупный коренной зуб мамонта. Оба зуба найдены были в высоких делювиальных отложениях, образующих берега р. Камчатки.
Вскоре после того, как затихло оживление, принесенное к нам прибывшими и уезжавшими по сухому пути камчадалами, стала проявляться жизнь и на море. Весь апрель месяц в гавани господствовала усиленная работа по оснастке и снаряжению казенных судов. Затем с маяка подан был сигнал о приближающемся судне, и 1 мая действительно в Авачинскую губу вошло первое за этот год судно. То был американский китобой, который, идя из Гонолулу, собирался здесь в последний раз отдохнуть перед утомительной и опасной работой на севере.
5 мая население было обрадовано другим пришельцем с моря, на этот раз принадлежавшим к животному царству. Уже несколько дней рыбаки высматривали чавычу (Salmo orientalis), которой ждали со дня на день; наконец сегодня поймали один экземпляр этого колоссального лосося. Рыба была сперва с триумфом понесена к Завойко; затем ее носили по всему городу, и население отнеслось к появлению ее, как к событию величайшей важности, как оно и было в самом деле.
Через несколько дней, именно 16 мая, пришло большое судно Российско-Американской Компании "Наследник", прибывшее прямо из Петербурга и, к общей радости, доставившее почту. Хотя вести и письма уже порядочно состарились (судно оставило Кронштадт в сентябре), тем не менее, все же это были вести и письма. Наша жизненная обстановка тоже получила иную окраску благодаря прибытию большого количества разных товаров. Так как последняя остановка судна была в Гонолулу, то оно имело возможность доставить нам самые лучшие южные плоды: явились в изобилии ананасы, кокосовые орехи, арбузы и апельсины; но особенное значение представляло множество полезных консервов, очень важных при путешествиях по такой стране, как Камчатка. К сожалению, радостные дни открывшейся навигации были омрачены событием, очень грустным для нашего общества. Здешний артиллерийский офицер Лорч, курляндский уроженец, умер 8 мая от легочной чахотки и 11 мая нашел последнее упокоение на здешнем кладбище. Эта была личность, пользовавшаяся всеобщим уважением и любовью.
26 мая оба здешних транспортных судна "Иртыш" и "Байкал" вышли с нашей почтой в море, направляясь в Аян, где они должны были захватить прибывшие туда для Камчатки товары. Тендер "Камчадал", под командой Чудинова, также стоял уже в гавани, готовый к отплытию. Это небольшое одномачтовое судно, на котором мне предстояло совершить путешествие в Ижигинск, было последним, еще остававшимся в гавани. Оно ждало только приказа губернатора, чтобы сняться с якоря и выйти в море.