III

Император-отрок находился уже в Москве; его въезд в первопрестольную столицу со всем двором произошел очень торжественно. Все улицы, по которым ехал Петр Алексеевич, были запружены народом, собравшимся со всех концов Москвы навстречу государю и приветствовавшим его радостными криками, которым вторили колокола сорока-сороков церквей московских.

Государь был весел и радостен и низко раскланивался с народом. Величавая Москва произвела на его молодую душу самое радостное впечатление и понравилась ему много больше Петербурга.

Император-отрок остановился в Лефортовском дворце, где торжественно представлялись ему высшее московское духовенство, генералитет и московские власти, и очаровал их своею любезностью.

-- Наконец-то я в Москве, в милой, дорогой Москве, -- весело проговорил он, оставшись в своем кабинете вдвоем с князем Иваном Долгоруковым.

-- Москва, видно, государь, пришлась больше тебе по нраву, чем Питер?

-- Несравненно, Ваня! Я думаю навсегда остаться в Москве. Пусть здесь будет моя резиденция. И народ здешний мне больше нравится, чем питерский.

-- В Москве, государь, как-то привольнее, проще, да и повеселиться можно, около города леса отличные, есть где поохотиться.

-- Да, да. Мы здесь, Ваня, вволю поохотимся с тобой. Я вот отдохну, побываю, где нужно, а там и на охоту.

-- А с охоты, государь, к нам в усадьбу, на перепутье. Хорошо у нас там! То-то разойтись можно!.. И гульнуть, и потанцевать, и вволю по полям да лесам покататься можно! Приезжайте, государь, к нам, довольны останетесь!

-- Непременно, Ваня, заеду. Твой отец звал меня, и я дал слово быть у вас.

-- Твой приезд, государь, принесет нам большое счастье, -- с низким поклоном проговорил князь Иван.

-- Знаешь, Ваня, я хотел бы приносить счастье не вам одним, моим близким, а всему народу, который вручен мне Богом. Я хотел бы делить с этим народом и радость, и горе и был бы счастлив если бы весь мой народ благоденствовал, не ведая горя. Но достичь этого трудно, почти нельзя. У меня, к несчастью, немного таких верных слуг, как ты. Много около меня помощников, а положиться на них нельзя; ведь все не о благоденствии народном, а только о себе и о своих близких думают. Искоренить это зло у меня нет сил!

-- Подрастешь, возмужаешь, государь, тогда и сила у тебя явится.

-- Я у Бога, Ваня, стану просить помощи... Бог даст мне силу искоренить зло и неправду в моей земле.

-- Помогай тебе Бог, великий государь. А когда ты изволишь посетить царицу-инокиню Евдокию Федоровну? -- меняя разговор, спросил Иван Долгоруков. -- Ее величество уже не раз осведомлялись об этом. Хочется ей повидать вас, да и вам по родственной близости поклон отдать ей следовало бы! Ведь, говорят, любит она вас крепко!

-- Слышал я, Ваня, про это, знаю и жаль ее, бедную! И говорили мне, что немало ей перенести в жизни пришлось, а за что -- и понять не могу! Так ты говоришь, она видеть меня хочет? Ну что ж, съездим к ней завтра, непременно завтра. Вели к моему отъезду готовым быть, Ваня! И Наташу с собой возьмем, и тетушку-царевну Елизавету. Слышишь, Ваня, непременно скажи им, чтобы приготовились.

-- Слушаю, государь!

-- Люблю я их, Ваня, ах как люблю!.. Да ведь и ближе их никого у меня нет! Наташа-то -- ангел кроткий, а тетушка-царевна! -- с восторгом воскликнул Петр Алексеевич, и его глаза вспыхнули особым огоньком. -- Эх, да что и говорить о ней!.. Ведь это -- красотка такая, что второй такой, поди, и не сыскать! И образованная-то она -- ведь как по-французски-то и говорит, и пишет!.. А уж веселая-то, веселая!.. И песни-то поет, и хороводы водит!.. И все русское как любит!..

-- Да, государь, вы правы! -- с восхищением подтвердил и князь Иван. -- Истинная королевна!.. Эх, так вот, что уж невеститься она начала... ведь, наверно, у нас не останется, куда-нибудь в Европу замуж выйдет. Ведь слава-то о ее красоте да живости и приветливости и там известна. Приедет к нам королевич какой-нибудь, либо принц, либо герцог, присватается к ней, да и увезет ее от нас. Подумаешь только, какое она счастье мужу своему даст, прямо-таки зависть берет!..

-- Как это так увезут ее? -- вдруг вспыхнул император-отрок. -- Да разве мы отдадим ее?.. Ну, нет, это еще мы посмотрим. Как же я без нее буду? Ведь я сам ее люблю. Пусть-ка сунется кто-нибудь!.. Покажу я, как нашу красавицу отбивать!.. -- И император в волнении даже забегал по залу дворца. -- Ну нет, если так, то я и сам женюсь на ней!..

-- Что вы, что вы, государь, да разве это можно? Ведь вы ее племянник.

-- Ну так что ж! Ведь за границей-то это сплошь да рядом делается!.. А ведь и моя матушка покойная немка была и даже, сюда приехав, православной не стала.

-- Так-то так, государь, -- попробовал возразить Долгоруков, -- но ведь вы-то -- император православной Руси, и царевна православная. Никак этот брак невозможен! -- настойчиво повторил князь Иван, тотчас же сообразив всю опасность подобного брака для планов своей семьи.

-- А я покажу, что возможно! -- крикнул Петр Алексеевич. -- Что может помешать моему желанию и воле? Ведь я -- император!

Видя, что этот разговор волнует императора, и не желая возражениями обострять вопрос и указанием на возможные препятствия возбудить в Петре упорство и настойчивость, князь Иван предпочел покончить разговор на эту тему и перевел его на посещение царицы-инокини.

Император подтвердил, что поедет к ней на следующий день.

Это известие было передано в Новодевичий монастырь, и там поднялась большая суета. Начиная с игуменьи и кончая простой беличкой, все были заняты приготовлениями к встрече государя.

Немало волновалась и Евдокия Федоровна, поджидая своего державного внука. Старушка то и дело подходила к окну и посылала своих прислужниц к монастырским воротам посмотреть, не едет ли государь.

Наконец, в безветренном, тихом воздухе с колокольни Новодевичьего монастыря раздался густой благовест в большой колокол.

-- Едет, едет царь, -- вбегая в келью государыни-монахини и задыхаясь от усталости, проговорила молодая послушница, которой было приказано ждать у святых ворот и, как покажется карета государя, бежать и известить о том царицу-инокиню.

-- Далеко ли? -- дрожащим голосом спросила Евдокия Федоровна.

-- Близехонько, к монастырю уж подъезжает. Карета-то, видать, золотая, а кони-то белые. А около кареты государя скачут какие-то воины в шляпах с перьями и все они в золотых галунах, -- запыхавшись рассказывала молоденькая послушница.

-- Ну, ну... полно! Ступай к себе! -- сказала царица и обратилась к ближней прислужнице: -- А ты, Лукерья, от окна не отходи и, как завидишь, что государь ко мне свой путь направил, сейчас о том скажи. Сама я с кресла двинуться не могу. Дрожат и ноги, и руки, сердце замирает. С чего -- и сама не ведаю!

-- С радости, государыня-матушка, с радости! Да вот и государь шествовать изволит, -- отскакивая от окна, быстро проговорила Лукерья.

-- Слава Богу, дождалась!

С трудом поднялась с кресла Евдокия Федоровна и, поддерживаемая своей любимой прислужницей, пошла к двери навстречу своему державному внуку.

-- Здравствуйте, милая бабушка, здравствуйте. Я очень рад свиданию с вами, -- весело и почтительно проговорил император-отрок.

-- Здравствуй, внучек, дорогой Петрушенька, светик мой! -- крепко обнимая государя, задыхающимся от слез голосом проговорила царица-инокиня.

-- Здоровы ли вы, бабушка?

-- Здорова, государь-внучек, телом здорова, да вот душа моя скорбит смертельно.

-- С чего это, бабушка? Может, вы чем недовольны?.. Так скажите, прошу вас!

-- Спасибо, Петрушенька, спасибо! Всем я довольна... А это кто с тобой? -- спросила Евдокия Федоровна, показывая на вошедших к ней за государем великих княжен Наталью Алексеевну и Елизавету Петровну.

-- Сестра моя Наташа. Не узнала, бабушка?

-- Наташенька, голубушка моя, родная, сиротиночка!.. -- И царица-монахиня принялась обнимать и целовать свою внучку, великую княжну.

-- А это, бабушка, -- моя тетя, Елизавета Петровна, -- проговорил государь, подводя за руку к царице-монахине красавицу царевну.

-- Здравствуй, царевна... здравствуй! Если не брезгуешь, то поцелуй меня старуху! Твоему отцу, царю Петру, была я не чужая, -- сухо проговорила Евдокия Федоровна.

-- Что вы, что вы! Вами брезговать! Я так рада видеть вас, государыня-матушка! -- И Елизавета Петровна, крепко обняв, поцеловала несчастную жену своего отца.

-- Ты добрая, ласковая... видно, не в отца... А ты, внучка моя милая, с чего такая худенькая да бледная? Или тебе, светик мой, нездоровится? -- любовно посматривая на великую княжну Наталью Алексеевну, спросила царица-монахиня.

-- Мне, бабушка, ничего, я здорова.

-- А с чего же ты такая худенькая да бледная?

-- Уж право, не знаю, бабушка; только я совсем, совсем здорова...

-- Ну и хорошо!., и дай Бог тебе здоровья, царевнушка моя сердечная. Ведь оно тебе ох как надо!.. И о себе-то тебе позаботиться следует, и о братце Петрушеньке. Вишь, ведь он еще юный какой! Ведь возле него ни отца, ни матушки, одна ты для него близкая да старшая, так тебе и сам Господь за ним последить велел. Многому ему еще поучиться надо, и я прошу тебя -- помогай ты ему в этом, смотри, чтобы он наук да церкви Божьей не забывал!

Этот разговор не нравился императору-отроку, он морщился и хмурился. Нотация бабушки быстро подавила в этом еще не уравновешенном юноше чувство родственной привязанности к ней, и он даже отвернулся от царицы-инокини. Да и вообще его мысли были заняты другим: он был еще весь под влиянием вчерашней беседы с Долгоруковым, его волновала близость царевны Елизаветы, которой он действительно увлекался. Он почти не отрывал взгляда от нее, следил за каждым ее движением. Его тяготило это пребывание у бабушки, в ее келье; его тянуло вон отсюда, чтобы опять очутиться в карете рядом с красавицей Елизаветой Петровной и беспрепятственно беседовать с нею.

Это заметила царевна Елизавета Петровна и с улыбкою тихо проговорила:

-- Не пора ли нам, государь?

-- Да, да, и то пора.

-- Куда спешите? Погостите, порадуйте меня, старуху!

-- Меня ждут... мне надо ехать, бабушка! Мы опять к вам скоро приедем, -- произнес император, с живостью ухватившись за предложение царевны.

-- Ох, приедете ли? Буду ждать, буду.

-- Ждите, бабушка... Если вы чем-либо недовольны или чего у вас не хватает, то скажите, и все получите...

-- Спасибо, государь мой и внучек милый! Всем я довольна. Да и много ли мне, старухе-инокине, надобно? Вот хотела бы я поговорить с тобою, Петрушенька, -- произнесла царица-инокиня, сильно беспокоившаяся о внуке, так как ей уже было известно, кто окружает его и к чему направляют его руководители Долгоруковы.

-- Что же, я дня через два-три приеду, мы и поговорим с вами, бабушка, а теперь у меня нет времени, я должен спешить, -- нетерпеливо проговорил Петр.

-- Ну, ну, поезжай... Храни тебя Бог! Не забывай меня, старухи, уж недолго осталось мне жить на свете... И ты, светик мой, с государем приезжай! -- обратилась царица к внучке. -- Тебя, царевна, Елизавета Петровна, я не зову. Тебе, такой красавице, беседовать со мной, старухой, пожалуй, не в угоду будет... Прости!

Высочайшие гости уехали, и опять одна осталась Евдокия Федоровна в своей келье, одна, только со своими воспоминаниями о былом.

"Петруша и Наташа -- оба бледные, худые... в отца. И Алешенька таким же рос. А Елизавета -- красавица, бела, стройна, румяна, прямо царь-девица... Хоть и стары мои глаза, а все же разглядела, что государь-внук на красавицу-тетку частенько посматривал. В его отроческом взгляде любовь была видна. Недаром слух идет, что Петруша любит царевну-тетку и будто жениться на ней хочет. Племянник на родной тетке! Кровосмешение! О, Господи, спаси... помилуй! От одной мысли дрожь пробирает и волосы на голове становятся дыбом".

-- Господи, не дай мне дожить до сего! -- вслух, задыхающимся голосом, со стоном проговорила царица-инокиня и обратилась к служанке: -- Что, уехал государь?

-- Только что изволил сесть в карету, из окна я видела.

-- Уехал!.. Спаси его, Господь! Веди меня, Лукерья, в образную, молиться я хочу, Бога благодарить, что Он сподобил меня внучка-царя узреть сегодня.

Император-отрок на другой день после своего посещения бабки прибыл в верховный тайный совет и заявил, что из почтения и любви к своей бабушке желает, чтобы "ее величество по своему высокому достоинству была содержима во всяком довольстве и чтобы члены совета учинили надлежащее определение и донесли ему скорей".

Вскоре ей был назначен штат, было определено выдавать по шестидесяти тысяч рублей в год и отписана на нее целая волость в две тысячи дворов.

Вестниками этой радости были посланы государем к царице-инокине два важных вельможи -- князь Василий Лукич Долгоруков и Дмитрий Михайлович Голицын. Когда они сообщили ей повеление государя, Евдокия Федоровна промолвила:

-- Князья, я не найду слов, как благодарить моего внука, великого государя, за его внимание к моему убожеству. Вам ведомо, что много я вытерпела, много перенесла на своем веку горя и несчастья, а его царское величество безмерной радостью меня изволил наделить... И за это я шлю ему мой земной поклон.

Сказав это, царица хотела опуститься на колени, но князь Голицын остановил ее от этого поклона.

-- Не труди себя, царица-матушка... Великому государю твой поклон мы передадим.

-- Его царское величество изволит через нас тебя, государыню, спрашивать: не требуется ли твоему величеству еще чего-нибудь? -- с низким поклоном сказал князь Василий Лукич Долгоруков.

-- Ничего мне больше не надо, князь, всем я безмерно взыскана моим внуком-государем. Только об одном скажите его величеству, что прошу я у него, как большой милости, приехать навестить меня.

-- Передадим мы великому государю, матушка-царица, твою просьбу, -- проговорил князь Голицын.

Евдокия Федоровна очутилась теперь в большой славе; ей воздавали царские почести, называли царицей и государыней; к ней в Новодевичий монастырь всякий день ездили на поклон вельможи и первые люди в государстве, и многие заискивали ее расположения.

Воспрянула духом царица-инокиня и даже как бы помолодела на несколько лет. Каждый день поджидала она приезда внука-государя. Но Петр, проводивший почти все дни на охоте, окруженный Долгоруковыми, забыл обещание навестить свою бабушку; увлеченный охотой, он стал также забывать и горячо любимую сестру Наталью Алексеевну, которая стала очень часто прихварывать и день ото дня худела и бледнела, тая, как свеча.

Зато царевна Елизавета Петровна цвела, что роза майская, и день ото дня становилась все красивее и красивее.

Император-отрок влюбился в свою красавицу-тетку и ни на ком не хотел жениться, кроме нее. Не раз об этом начинал он говорить с царевной Елизаветой, чуть не со слезами просил ее согласия, но всегда получал отказ, хотя и подслащенный уверениями в любви и преданности.

Наконец он решил окончательно выяснить вопрос. Не поехав как-то на охоту, он отправился на половину Елизаветы Петровны и застал ее печально сидевшею у стола; на ее красивых глазах видны были следы слез.

-- Лиза, ты печальна? Ты плакала? -- с удивлением воскликнул император-отрок, привыкший видеть свою красавицу-тетку всегда веселой и счастливой.

-- Нет, я ничего, -- стараясь улыбнуться, ответила царевна.

-- Тебя, может быть, кто обидел? Скажи, Лиза, и тот мне дорого за это заплатит... кто бы он ни был!..

-- Вот как, государь? Ты не помиловал бы и своего любимца князя Ивана?

-- А разве он обидел тебя чем-либо?

-- Нет. Да и как смеет обидеть меня князь Иван? Только за несколько минут до твоего прихода, государь, он заходил ко мне и чуть не на коленях просил, чтобы я вышла за него замуж.

-- Как он смел только подумать об этом! -- сердито топнув ногою, воскликнул Петр.

-- На него сердиться не стоит, Петруша. Твой князь Иван какой-то полоумный, право! Он собирается жениться на Наталье Шереметевой, об этом все знают, а нынче ко мне пришел, плачет, в ноги кланяется. "Не мужем, -- говорит, -- твоим я буду, прекрасная царевна, а рабом". И смешно, и обидно мне было это слушать. Я -- дочь императора, перед памятью которого благоговеет вся Русь, а подданный моего отца смеет предлагать мне брак! Он не смел бы и подумать об этом, если бы жив был мой отец... Я -- сирота, круглая сирота, заступиться за меня некому, -- со слезами на глазах проговорила царевна Елизавета Петровна.

-- Как некому! А я? Меня ты забыла, Лиза? -- с легким упреком сказал Петр. -- Я... я сегодня же прикажу арестовать Ивана.

-- Не делай этого, государь! За твою любовь ко мне и за защиту большое спасибо, но князю Ивану лиха я не желаю... да и не за что! Видно, он от гульбы и от бессонных ночей ополоумел и вместо какой-нибудь другой девицы ко мне пришел. Мне, царской дочери, он стал предлагать выйти за него, и на это глупое предложение я смехом ответила, а не злобою, и прогнала его.

-- А мне чем ответишь ты, Лиза, если я стану усердно просить тебя о том же? -- слегка дрожащим голосом промолвил император-отрок.

-- Теми же словами, какими и прежде. Немыслим этот брак, государь! Святая церковь и народ осудят нас. И счастья нам не будет. Ведь Богу противен будет этот беззаконный брак.

-- Это твое последнее слово, царевна?

-- Да, да, последнее.

-- Стало быть, ты не любишь меня, не любишь? -- в голосе юного государя звучали слезы. -- Ты делаешь меня несчастным, Лиза!

-- Полно, голубчик мой, счастливее тебя на всем свете нет. Ты -- государь, тебе подвластны миллионы людей, ты молод, красив. Но о любви и о женитьбе тебе думать еще рано. Тебе следует еще многому учиться. Вот подрастешь, возмужаешь, тогда и женишься.

-- Наставления, царевна, оставь при себе, их мне надоело слушать и от Андрея Ивановича, -- сердито прервал император-отрок. -- Обидны мне твои слова, царевна! Ты все считаешь меня за мальчика. А ведь мне уже четырнадцать лет.

-- Небольшие года еще, Петрушенька, небольшие. Ты еще только начинаешь жить. Твоя жизнь впереди, тебе еще многому учиться нужно. Не думай, что легко державой управлять. Мой отец покойный, а твой дед, богатырем был, но и то часто тяжелой думе предавался, поникнув своей могучей головой. На помощников своих много не полагайся. Верь больше своим глазам, а не чужим. Особенно на Долгоруковых много не полагайся, себя им в руки не отдавай. Слух идет, что князь Алексей задумал женить тебя на своей дочери.

-- Что же, и женюсь, женюсь. Ведь ты не хочешь быть моей женой, так я женюсь на Долгоруковой.

-- Смотри, не вышло бы с твоей невестой Долгоруковой то же, что и с Марьей Меншиковой.

-- Этого никогда не может быть. Долгоруковы мне преданы, особенно же князь Иван.

-- Ох уж этот мне князек! Совсем тебя испортил он! И не я одна так думаю, а многие.

-- Так все вы ошибаетесь, все! Князь Иван -- мой искренний и преданный друг! Он желает мне добра и счастья, и ничто не заставит меня изменить к нему свои отношения! -- громко проговорил император-отрок и, не сказав более ни слова, быстро вышел.