VI

Прошло несколько времени, и у императора возник новый повод для раздражения против Меншикова.

-- Какая дерзость... какая неслыханная дерзость! Как он смел ослушаться моей воли?.. Я... я заставлю Меншикова повиноваться моим повелениям. Я -- император! -- не говорил, а гневно выкрикивал император-отрок.

Он был сильно раздражен поступком Меншикова, заключавшемся в следующем.

Петербургские каменщики, нажившие хорошие деньги благодаря большим постройкам в Петербурге и движимые благодарностью, поднесли отроку-императору на роскошном блюде девять тысяч червонцев. Государь послал эти деньги с обер-камердинером Кайсаровым к своей сестре, великой княжне Наталье Алексеевне. Кайсаров направился во дворец, но повстречался с князем Меншиковым.

-- Ты куда несешь червонцы? -- спросил последний у обер-камердинера.

-- К ее высочеству Наталье Алексеевне.

-- Кто послал?

-- Император.

-- Император еще очень молод и не знает, на что следует употреблять деньги; отнеси их ко мне, а я увижу государя и поговорю с ним.

Кайсаров стоял в нерешимости и не знал, что делать; он боялся нарушить приказание императора, а также опасался своим непослушанием прогневить всесильного вельможу.

-- Что же ты стоишь? Неси червонцы ко мне! -- крикнул последний. -- Я приказываю.

-- Слушаю, ваша светлость! -- покорно произнес Кайсаров, и новенькие червонцы очутились не у сестры государя, а у Меншикова.

Император-отрок в тот же день поехал во дворец навестить свою сестру Наталью Алексеевну, а также свою красавицу-тетку, царевну Елизавету Петровну.

-- Ну что, Наташа, довольна ли ты моим подарком? -- самодовольно улыбаясь, спросил он у сестры.

-- Каким подарком? -- удивилась великая княжна.

-- Ведь я прислал тебе с Кайсаровым девять тысяч новеньких червонцев.

-- Ни червонцев, ни Кайсарова я и в глаза не видала.

-- Как не видала? Не может быть! Я сейчас это узнаю... узнаю, -- с волнением проговорил Петр и приказал позвать Кайсарова.

Тот без боязни рассказал разгневанному государю о происшествии с червонцами.

Император-отрок разразился угрозами против Меншикова.

-- Ах, бедный мой Петя! Меншиков слишком много забрал власти и смотрит на тебя, как на мальчика, -- с улыбкой проговорила Наталья Алексеевна.

-- Ну, я научу его смотреть на меня, как на императора. Я сейчас же прикажу ему возвратить червонцы. Я сейчас поеду и потребую у Меншикова отчета.

Вернувшись к себе, император-отрок сейчас же потребовал к себе Меншикова. Александр Данилович не заставил себя дожидаться и своей величавой походкой вошел в кабинет государя. Петр своим отроческим грозным взглядом встретил временщика. Однако Меншиков нисколько не смутился и твердо выдержал этот взгляд.

-- Как ты смел, князь, помешать исполнению моего приказа? -- гневно проговорил император, возвышая свой голос.

-- Я никогда, государь, не мешаю исполнять ваши приказы, если они служат к вашему величию и к величию нашей земли, -- спокойно промолвил Меншиков.

-- Где червонцы, которые я отправил сегодня в подарок к сестре? Где они? Как смел ты не послать их по назначению? -- все более и более сердясь, воскликнул государь.

-- Ведомо тебе, государь, что наша казна истощена? Вот я и задумал было употребить эти девять тысяч червонцев на более полезное дело и об этом хотел сегодня же представить вашему величеству проект.

-- Все это так, но не забывай, князь, что я -- твой император, а ты -- мой подданный... Ты не смеешь нарушать мои приказания!.. Не смеешь!.. -- И император-отрок со злобою посмотрел на Меншикова. -- Я заставлю, я научу тебя мне повиноваться, -- добавил Петр и сердито отвернулся от своего первого министра.

Меншиков был поражен и удивлен: таким грозным он никогда не видал Петра; в словах и в глазах царственного отрока был виден теперь его великий дед. Император-отрок, дотоле боязливый и покорный, вдруг переменился и заговорил голосом имеющего верховную власть. Меншиков смотрел на Петра как на мальчика, и этот мальчик теперь стал приказывать, повелевать ему!..

"Что это значит?.. Я не узнаю государя, он кричит на меня приказывает... Видно, Долгоруковы вооружили против меня Петра... это -- их работа... их", -- подумал Александр Данилович, понуря свою голову, и тихо, покорно произнес:

-- Государь, ваше величество... положи гнев на милость!.. Червонцы я сейчас же пошлю великой княжне, сейчас пошлю... Прикажешь, еще своих добавлю!

-- Твоих, князь, ни мне, ни моей сестре не надо; береги их себе и предлагать мне не смей. Но, повторяю, меня волнует, что ты, кажется, забыл, что я -- император, -- гневно и с достоинством проговорил Петр.

Меншиков испуганно притих.

-- Прости, государь, -- чуть слышно проговорил он.

Император-отрок имел доброе, податливое сердце, ему стало жаль Меншикова, и он, протягивая ему руку, совершенно спокойно произнес:

-- Князь, на этот раз я тебя прощаю и не гневаюсь на тебя.

Меншиков подобострастно раскланялся.

Эта приниженность окрылила Петра II; он стал еще более отдаляться от своего первого министра. Как ни хитер был Меншиков, но, сделав большой промах историей с червонцами, он окончательно восстановил против себя юного государя и его сестру царевну Наталью.

Император-отрок с великими княжнами и со всем двором переехал в Петергоф и чрезвычайно радовался тому, что вырвался из-под опеки, из дома Меншикова, и Александр Данилович стал опасаться, что дни его власти сочтены.

К этому еще присоединился его разрыв с Остерманом, которого Меншиков восстановил против себя своим заносчивым характером.

Как-то Меншиков стал упрекать Остермана тем, что он плохо следит за воспитанием и образованием юного государя и за его преподавателями. Не обошлось без угроз. Это обидело Остермана, и между двумя важными министрами произошел разрыв.

Однако Меншиков, упрекая Остермана в плохом воспитании государя, был прав. Император-отрок, находясь в Петергофе, предавался различным увеселениям и развлечениям и не обращал никакого внимания на книги и на преподавателей. Теперь при нем неотлучно находился князь Иван Долгоруков; он изобретал для юного государя различные забавы и развлечения, и они оба целые дни проводили то на охоте, то на прогулке. Про свою обрученную невесту государь совсем забыл и обратил все свое отроческое внимание на красавицу-тетку, царевну Елизавету, которая тоже была не прочь пококетничать с красивым племянником.

Однажды, гуляя с нею по петергофскому парку, император сказал ей:

-- Ах, Лиза, ты не знаешь, как я люблю тебя, как люблю!.. Я только тогда и весел, когда ты со мною.

-- Спасибо, государь-племянник, -- ответила ему красавица царевна, слегка улыбаясь.

-- Ты все смеешься надо мной, Лиза, все считаешь меня мальчиком.

-- Нет, ты взрослый, у тебя, Петруша, усы пробиваются.

-- Да перестань ты смеяться, Лиза! -- топнув ногою, капризно проговорил император-отрок. -- Тебе вот смешно, а мне горько... очень горько.

-- С чего, Петрушенька?

-- А с того: я вот тебя люблю, а ты меня не любишь.

-- Я не люблю тебя? Что ты, Петруша! Я люблю тебя, как государя, как племянника.

-- И только!.. А я... я люблю тебя больше. Я вот подрасту и непременно женюсь на тебе.

-- Вот как?.. А ты, Петруша, забыл, что у тебя есть невеста?

-- Нет у меня никакой невесты, -- хмуро промолвил юный государь.

-- А дочь Меншикова, Мария?

-- Не вспоминай мне про нее, Лиза! Я и слышать про нее не хочу. Она и сам Меншиков страшно, страшно надоели мне!

-- Стало быть, государь, ты не любишь своей невесты?

-- Разумеется, не люблю... Тебя я люблю, Лиза.

-- Не обо мне речь, государь, а о твоей невесте обрученной.

-- У меня нет невесты, нет!.. Дочь Меншикова мне не невеста. Какая она мне невеста? У нее был жених, граф Сапега, пусть она за него и выходит.

-- Как же так, Петруша? А князь Меншиков?

-- Что мне Меншиков? Я -- император, а Меншиков -- мой подданный! Над всяким подданным я имею власть и могу уничтожить, раздавить всю силу Меншикова, -- сверкнув глазами, громко проговорил император-отрок.

-- Петруша, я боюсь тебя. Ты похож на моего отца -- на великого императора. И в твоих глазах, и в твоем голосе я узнаю моего отца, а твоего деда.

-- Да, да, Лиза! Не одна ты, а и многие другие находят во мне большое сходство с моим дедом, великим императором. О, как желал бы я быть во всем похожим на него!.. Быть таким государем -- большое счастье.

-- Мой отец, Петруша, любил учиться. Он всю жизнь учился.

-- Ты упрекаешь меня в лени? -- со вздохом спросил император-отрок.

-- Нет, нет, я только говорю.

-- Лиза, не все же мне сидеть за книгами! Мне хочется повеселиться, погулять, теперь лето. Наступит зима, начну учиться... А Меншикова, Лиза, я скоро укрощу, я дам ему себя знать. Вот идет князь Иван, видно, на охоту меня звать... Отгадал я, Ваня? Ты на охоту пришел меня звать? Так? -- весело проговорил Петр, идя навстречу своему любимцу.

-- Не совсем так, государь, -- ответил Долгоруков. -- Посол от князя Меншикова прибыл, государь.

-- Зачем еще?

-- Меншиков тяжко болен... Вдруг захворал... при смерти... Просит тебя, государь, навестить его, письмо прислал.

-- Как это скучно!.. Я не поеду. Лиза, не ехать?

-- Воля твоя, государь.

Больной Меншиков был в своем имении в Ораниенбауме и оттуда прислал гонца с письмом к государю. Оно было написано дрожащею рукою, тепло и красноречиво; в нем Александр Данилович прощался с императором-отроком, увещевал его быть правосудным, принимать советы Остермана и других честных и правдивых вельмож, указывал Петру на его царские обязанности относительно России и т.д.

Кроме того, Меншиков, приготовляясь умирать, послал письма также и к членам верховного совета, поручал им свою семью и просил прощения, если согрешил перед кем.

Александр Данилович и на самом деле был очень слаб: он страдал сильной лихорадкой и кашлял кровью.

Волей-неволей юному государю пришлось отложить охоту и ради приличия поехать навестить больного министра.

Александр Данилович, худой, бледный, расслабленный лихорадкою, принял своего державного гостя, лежа в постели.

-- Прости, государь, что лежу перед твоим императорским величеством... Встал бы, да не могу, -- слабым голосом проговорил он. -- Умирать я собрался, государь.

-- Зачем умирать? Живи.

-- Что жить, когда жизнь немощного старика теперь стала никому не нужна? Пожил, послужил, пора очистить место другим, молодым, а мне и на покой... Верой и правдой служил я, государь, твоему великому деду; служил императрице Екатерине и тебе думал послужить нелицеприятно, да не судил Бог, не судил.

Тут Меншиков сильно закашлялся. Он стонал и метался.

Когда припадок кашля миновал, Меншиков опять заговорил:

-- Государь, когда меня не станет, выбери себе достойного помощника, хоть Остермана; он хотя и немец, но, кажется, любит Россию и тебя, государь. Держава твоя велика, однако не устроена. Твой дед, покойный император, много трудился, много им начато, но не кончено, и тебе, государь, придется доканчивать. Послужи земле и народу, и за это Бог возвеличит тебя, как возвеличил твоего великого деда. Последуй ему, он до самой своей смерти неусыпно трудился. Если я в чем согрешил или провинился перед тобою -- прости меня, верного и преданного тебе раба. Прости умирающему... Видит Бог, что все мои желания были к твоему, государь, благоденствию и к благоденствию твоего народа.

-- Знаю и верю, князь Александр Данилович, -- с волнением проговорил Петр, которого тронули страдания Меншикова. -- Тебе вредно, князь, много говорить; не лучше ли отложить до другого раза?

-- Я сейчас окончу и задерживать ваше императорское величество не буду. Теперь мне все равно... дни мои сочтены. Государь, умру я, не оставь моей семьи, Машеньки не покинь, она -- твоя обрученная невеста и должна, по Божьему, быть твоей женою... Скажи, государь, женишься ты на ней? Богом прошу, скажи... Успокой умирающего старика! -- И Меншиков заплакал.

Император-отрок хмуро молчал.

-- Ты молчишь, государь, молчишь? Стало быть, ты отдумал жениться на моей дочери? Скажи, ваше величество.

-- О женитьбе, князь, я не думаю. Да и рано мне думать о том.

-- Но ведь ты, государь, обручился с моей дочерью и должен жениться на ней, а не на другой, -- дрожащим голосом, прерываемым слезами, проговорил князь Меншиков.

-- Я не говорю, что женюсь на другой, но просто-напросто о моей женитьбе еще рано говорить, -- сухо ответил государь.

Эти слова несколько успокоили Меншикова.

Петр недолго пробыл в Ораниенбауме и поспешил в Петергоф, где его ждали близкие его сердцу люди.

Крепкий организм и искусство врачей помогли князю Меншикову, и он стал быстро поправляться, к неудовольствию своих врагов, которые думали, что смерть избавит их от всесильного временщика.

Болезнь отдалила Меншикова от императора-отрока; многие дела по государству уже решались, минуя его, регента и первого министра. При дворе стали привыкать к его отсутствию; его заменили Долгоруковы, и светлая звезда всесильного временщика стала потухать.

Но Александр Данилович еще не падал духом; он надеялся поправить дело и быть по-прежнему первым человеком в государстве.

Для этого он решил воспользоваться следующим случаем.

В своем роскошном имении в Ораниенбауме он назначил в первых числах сентября освящение церкви и стал домогаться того, чтобы на этом духовном торжестве присутствовал государь, так как это сразу уничтожило бы слухи о неприязненном отношении к нему Петра.

Он униженно и чуть не со слезами стал просить Петра посетить Ораниенбаум и своим высочайшим присутствием осчастливить его, немощного старика, и всю его семью. Просьбы тронули государя: он дал слово быть.

Веселым и радостным вернулся Меншиков из Петергофа и занялся приготовлением к предстоящему торжеству. После освящения церкви был назначен большой праздник с угощением и подарками для простого народа, а в своем дворце Александр Данилович устраивал в день приезда юного государя такой бал, который своим великолепием должен был затмить все прежние балы.

"Приедет государь, я постараюсь объясниться с ним и положу конец всем сплетням. Я по-прежнему буду верховным министром в государстве и всех своих недругов заставлю молчать и повиноваться мне, не то -- горе им будет", -- думал Меншиков, занятый хлопотами по устройству праздника.

-- Батюшка, мне надо сказать вам несколько слов, -- обратилась к нему вошедшая в кабинет княжна Мария, обрученная невеста императора Петра II.

-- После, после... не теперь... я так занят приготовлениями.

-- Нет, мне надо переговорить с вами сегодня, -- настойчиво промолвила княжна.

-- Почему же непременно сегодня?

-- А потому, что завтра обещал быть у нас государь, мой жених, -- последние слова княжна сказала с насмешкой, -- и вы должны выяснить ему положение...

-- Я не понимаю тебя, Маша?

-- Давно ли, батюшка, вы стали так непонятливы? Прошу вас объяснить мне, что я такое... Я -- царская невеста, так?

-- Разумеется.

-- Батюшка, вы заблуждаетесь! Неужели вы думаете, что государь женится на мне и я буду царицей?

-- Ты -- обрученная царская невеста.

-- Обрученная!.. Батюшка, да разве вы не видите, что происходит вокруг нас? Государь на меня и смотреть не хочет, он совсем забыл, что на свете существует несчастная княжна Мария, которую чуть не насильно обручили с ним. Батюшка, зачем вы сделали это, зачем вы погубили меня? -- У княжны дрогнул голос, и по ее бледным щекам потекли слезы.

-- Я... я погубил тебя? -- с удивлением воскликнул Меншиков. -- Одумайся, что ты говоришь и с кем Говоришь?

-- Простите, батюшка, я сознаю, что мои слова грубы, что мне не следовало бы так говорить с вами. Но что же мне делать? Ведь я измучилась от дум и от терзаний. Меня обручили, а жених и знать меня не хочет. Да и не пара я государю, ведь он -- мальчик. Даже в то время, когда государь жил в нашем доме, и тогда он избегал говорить со мною. Пусть лучше откажется от меня государь.

-- Я... я знаю, чьей невестой хочется тебе быть... Еще, видно, не забыла Федора Долгорукова? -- сердито заметил дочери князь Меншиков.

-- И никогда не позабуду его.

-- Пожалуй, помни... твое дело... Только его женой ты не будешь.

-- Кто знает, батюшка! Будущее от нас закрыто непроницаемой завесой. Вы вот думали, что я буду царскою женой.

-- И будешь, будешь! -- грозно крикнул Александр Данилович, все еще, по-своему властолюбию и тщеславию, думавший выдать дочь за императора-отрока.

-- Батюшка, и сейчас вы не теряете надежды выдать меня за государя? -- с насмешкою спросила у отца княжна Мария.

-- Да... не теряю...

-- Повторяю, вы заблуждаетесь.

-- Это мы увидим... А теперь оставь меня, я занят.

Подавив в себе вздох, бедная княжна Мария вышла из кабинета.