Тольский, устроившись на новой квартире, не обращал никакого внимания на привидение, пугавшее ночью его дворовых. Как-то он отправился в майорский дом; его тянуло туда словно магнитом, и этим магнитом была красавица Настя. Он приехал в домик майора в тот самый день, когда произошло объяснение Намекина с Настей, и застал молодую девушку печально сидевшей в небольшом зальце.
Было Насте о чем подумать. Нерадостно, невесело сложилась ее жизнь. Она давно лишилась нежной, любящей матери и росла на попечении няньки Мавры да сурового отца. Расправы последнего с дворовыми болью отзывались в ее любящей, еще не тронутой житейскими бурями душе, крики людей, просивших пощады, заставляли ее убегать в свою детскую горенку и плакать там, уткнувшись головой в подушку.
Выросла Настя, похорошела, расцвела, случайно познакомилась с Алешей Намекиным и незаметно для себя полюбила его первой любовью.
Гнет сурового отца теперь не так страшил Настю, и затворническая жизнь не казалась ей постылой. Майор держал свою дочь взаперти, не дозволяя ей выходить за ворота для прогулок и даже подходить к окнам. Только и выходила Настя в церковь, и то в сопровождении старухи няньки да кого-либо из дворовых.
Ревниво оберегал Луговой свою дочь от чужого глаза, сам следил за малейшим ее шагом и заставлял то же делать и своих слуг, которые пользовались его расположением и доверием. Первым таким был дворецкий, Савелий Гурьич, который в отсутствие барина занимал его место и распоряжался в доме, как хотел. Настя не любила дворецкого за его наушничество отцу и за то, что он был бичом для всех дворовых.
После объяснения со своим возлюбленным девушка опечалилась.
"Надо выждать время... может, старый генерал смилостивится и даст Алеше согласие жениться на мне, -- думала она. -- А если он и будет упорствовать, что же, надо ждать; он стар, а мы с Алешей молоды... Одно нам остается -- тайком повенчаться или расстаться... Нет, нет, я не могу расстаться с Алешей, я так люблю его... Что же делать? Как быть?"
В тихих думах и застал ее Федя Тольский.
-- Что с вами, очаровательная хозяйка? Вы печальны, скажите, с чего ваша печаль? -- спросил он у Насти, пожирая взглядом ее красивое, но грустное лицо.
Он ничего не знал об объяснении Алеши Намекина с Настей, а также о возвращении майора Лугового, так как того не было дома.
-- Вы спрашиваете, отчего я печальна? -- переспросила Настя. -- Отвечу: нечему мне веселиться, нечему радоваться.
Молодая девушка не рада была приезду Тольского, но не принять его не могла; она была отчасти знакома с бурным характером своего нежеланного гостя и несколько боялась его.
-- У вас есть печаль, горе? Скажите мне! Может, я помогу вам.
-- Нет, нет, вы ничем не можете помочь мне.
-- Почему? Для вас я готов на все пойти. Для вашего счастья я жизнь свою отдам, -- с жаром произнес влюбленный Тольский, уже давно решивший во что бы то ни стало отбить Настю у Намекина.
-- Оставьте, пожалуйста! Мне вовсе не нужна ваша помощь, -- с ноткой неудовольствия промолвила молодая девушка.
-- Вы, кажется, обиделись на меня?
-- Да, да, ваши комплименты, ваши слова обижают меня.
-- Помилуйте, Анастасия Гавриловна, разве я сказал вам что-нибудь обидное? О, если я осмелился обидеть вас, то накажу себя смертью! -- с пафосом воскликнул Федя Тольский.
-- Пожалуйста, не говорите глупостей! -- прервала его Настя.
-- О, это не глупости. Скажите мне: "Федор, умри!" -- и я умру, уверяю вас!
-- К чему вы говорите все это?
-- К тому, что я люблю вас.
-- Оставьте, пожалуйста, вы знаете, что у меня есть жених.
-- Алеша Намекин? Он на вас не женится. Могу вас уверить: ему отец не позволит.
-- Вы и это знаете?
-- Знаю. Лучше выходите за меня, Анастасия Гавриловна! Алеша не может любить вас так, как я люблю. Я брошу свою беспутную жизнь и буду примерным мужем. Клянусь вам.
-- Зачем клятвы? Вашей женой я никогда не буду.
-- О! Вы безжалостны ко мне!
-- Хороши же и вы. Вы Алешу Намекина считаете своим другом, а сами хотите отбить у него невесту!
-- Что делать? Любовь сильнее дружбы. Как бы там ни было, вы станете моей женой.
-- Никогда!
-- А я говорю -- станете! Я увезу вас.
-- Да вы -- сумасшедший!
-- Да, от любви к вам.
-- Однако прекратим этот разговор.
-- Вы, кажется, не верите, что я увезу вас? Нет?.. Плохо же вы знаете меня! Для меня никаких преград не существует, я привык всегда достигать цели.
-- Вы, похоже, уже начинаете хвалиться своим неприличным поведением? Я не буду больше принимать вас, -- сердито проговорила молодая девушка.
-- Вы сердитесь? Скажите, чем я могу заслужить прощение?
-- Оставьте меня! Я боюсь, что нас застанет мой отец, он должен сейчас приехать.
-- Тем лучше, я познакомлюсь с ним.
Насте едва удалось выпроводить непрошеного гостя, она очень опасалась, что ее отец застанет Тольского, так как боялась скандала, который мог произойти между ними. Тольский своими словами оттолкнул от себя молодую девушку, и она была очень рада, когда он уехал. Она отдала приказание не принимать его больше.
Между тем, в квартире Тольского опять ночью стали происходить необычайные явления: как пробьет полночь, так и пойдет работать нечистая сила на страх всем дворовым.
Иван Кудряш заявил своему барину, что спать он будет в людской, а не наверху. Тольский согласился, так как не был боязлив и не боялся спать один в квартире.
Однажды ночью Федор Иванович раньше обыкновенного приехал из клуба; он дочиста проигрался и домой вернулся озлобленный и расстроенный; денег у него больше не было. Между тем во время его отсутствия, ночью в его кабинете и других комнатах, в которых никого не было, происходило что-то странное и непонятное. Дворовые, находясь внизу, ясно слышали, что в барских комнатах, наверху, кто-то ходит, передвигает мебель, стучит; слышен был также глухой говор и заунывное пение. Дворовые, объятые ужасом, собрались в кучу, не смея пойти посмотреть, что происходит наверху; впрочем, выискался один смельчак, дворовый Сенька.
-- Я не боюсь пойти туда, -- сказал он. -- Чай, на мне святой крест и никакая нечистая сила меня не коснется. Вот сейчас и пойду. Только дайте мне, братцы мои, фонарь.
Некоторые из дворовых останавливали смелого парня, а другие, напротив, советовали ему сходить, но сами идти с ним отказывались.
И вот Сенька, забрав зажженный фонарь и суковатую толстую палку, смело направился на барскую половину. Однако как ни смел был он, через несколько минут вернулся обратно с лицом, как у мертвеца, и, трясясь всем телом, попросил напиться воды, после чего дрожащим голосом, беспрестанно останавливаясь и как-то боязливо озираясь по сторонам, рассказал следующее:
-- Ну, братцы мои, натерпелся я такого страху, какого отроду со мной не бывало. Не знаю, как только я уцелел, как жив остался; взошел это я в коридор смелой поступью, перекрестился, взглянул: в коридоре темно, никого не видно, а слышно, что в барских комнатах кто-то ходит, кто-то жалобно песню поет. Признаться, немножко струхнул, да как гаркну: "Кто смеет по барским комнатам расхаживать да еще песни петь?" В ответ на мой крик как захохочет кто-то! С того хохота по телу у меня пошли мурашки и волосы дыбом встали; прямехонько из барского кабинета вышли какая-то чертовка в черном одеянии, не то ведьма старая, а за нею следом уже молодая ведьма, а может, и русалка, в белом одеянии; волосы длинные по плечам распущены, лицо бледное, ровно У мертвеца. У старой-то ведьмы свеча в руках, а у молодой не то гитара, не то лютня. Остановились это они в дверях и, вылупя глаза, смотрят на меня. Я тут зачурался: "Чур, -- говорю, -- меня; наше место свято"; думаю, ведьмы провалятся. Не тут-то было: стоят, ни с места, да еще ухмыляются, а старая ведьма взяла кусок какой-то бумаги да и бросила в фонарь. Тут осветило их, братцы мои, красным пламенем, ровно в аду кромешном... Я и не выдержал -- тягу дал, а они-то, проклятые, как захохочут да загогочут...
Дворовые слушали Сеньку, затаив дыхание и робко прижимаясь друг к другу. Беспредельный страх изображен был на их испуганных лицах. Когда Сенька закончил, все они хранили гробовое молчание -- рассказ товарища произвел на них удручающее впечатление.
Раздавшийся звонок нарушил их невольное молчание -- это вернулся из клуба Тольский.
Он вошел в свой кабинет и был удивлен царившим там беспорядком. Находившиеся раньше на письменном столе бумаги, письменные принадлежности и различные дорогие безделушки валялись на полу. Картины, висевшие на стене, лежали под диваном. В зале, гостиной и в других комнатах столы, стулья были сдвинуты в кучу; портьеры с окон были сдернуты на пол. Одним словом, царил полнейший беспорядок.
-- Что это значит? Кто посмел? -- грозно крикнул Тольский при взгляде на свою квартиру.
-- Нечистая сила, -- ответил Иван, дрожа.
-- Молчать! Ты, видно, еще не выбил дурь из своей головы. Я постараюсь изловить эту нечистую силу, и горе ей тогда будет! Не шутки ли это кого-нибудь из дворовых? Ну да я дознаюсь, не испугаюсь ни чертей, ни дьяволов!
-- Дозвольте, сударь, рассказать вам происшествие с Сенькой, которое случилось за несколько минут до вашего возвращения.
-- Ну, рассказывай, что еще там такое! Что за вздор!
Камердинер Иван рассказал своему барину все то, что слышал от Сеньки, то есть о том, как напугали его ведьмы.
Этот рассказ невольно заставил Тольского призадуматься; в конце концов он решил разгадать, что это за ночные посетители производят беспорядок в его комнатах.
Для этой цели он не лег спать, а стал наблюдать. Погасив огонь, он сел в кресло, стоявшее напротив двери его кабинета, положив рядом с собою на маленький столик заряженный пистолет, и стал ждать.
Кругом царило безмолвие.
Тольский начал дремать и сколько ни боролся со сном, ничего не получилось.
И вот он, как бы спросонья, услышал легкие шаги, кто-то тихо отворил дверь; он было открыл глаза, но сильный свет заставил его снова закрыть их. Так прошло несколько мгновений.
Вот он снова открыл глаза и ясно увидел в нескольких шагах от себя женщину с красивым бледным лицом, исхудалую, с распущенными длинными волосами. Он хотел громко крикнуть, но из его груди вырвался не крик, а какой-то хрип, и он дрожащим голосом произнес:
-- Кто ты, живое ли существо или пришелец из неведомого мира?
Таинственная женщина, у которой был в руках фонарь, ничего не ответив, быстро вышла из кабинета, плотно притворив за собою дверь.
Тольский бросился было вслед, но дверь оказалась запертой.
Таким образом Федя Тольский очутился под замком в собственном своем кабинете.