XIII

Похищение Насти произвело переполох в доме Лугового и повергло всех в страшное горе.

Нянька Насти, старушка Мавра, от сильного потрясения чуть не лишилась ума. Старый дворецкий тоже потерял голову и не знал, что ему делать, как быть. Да и все дворовые ходили, как к смерти приговоренные. Они любили свою "раделыцицу и заступницу" перед грозным барином.

-- Вот когда пришла беда-то, нежданно-негаданно нагрянула! Теперь ложись да умирай. И что нам будет, что будет! Вернется барин, спросит, где его дочь, что мы скажем, какой ответ дадим? Беда, одно слово беда! -- сказал дворецкий, обращаясь к Мавре.

-- И не говори, Савелий Гурьич! Посетило нас горе великое, беда неисходная. Не за себя я скорблю -- мне что: пусть барин хоть убьет меня, я и то одной ногой в гробу стою... А что с Настюшкой? Жаль ее, голубку! В какие руки попала она, сердешная! -- со слезами промолвила старушка.

-- Сдается мне, это шутки того барина, который нахрапом к нам в гости ездил. Его лица я не разглядел, а думается, что это он, разбойник, выкрал у нас барышню. Приедет барин, так и скажем ему: "Так, мол, и так, сударь, похититель барышни имеет большое сходство с Тольским".

-- Ты бы, Савелушка, барину-то нашему послал весточку.

-- Давно послана! Того и гляди, сам нагрянет. Вот пойдет переборка-то, только держись! Беда!

-- Всем достанется -- и правому и виноватому. Чудо, да и только! Это не человек, а какой-то дьявол. Колдун какой-то, право! Замок с ворот сшиб, на двор въехал, собак придушил, в дом забрался, и никто из дворовых не слыхал.

-- Разбойник-то, поди, не один был, Савелушка?

-- Уж понятно: разве один на такое дело пойдет!

Вернулся из подмосковной и старый майор Луговой. Он пережил тяжелые минуты. Когда он услышал, что его дочь похищена неизвестным злоумышленником, с ним чуть не случился удар.

Он не понимал, что ему рассказывали дворецкий и старая Мавра о похищении его дочери, и заставлял пересказывать снова.

Дворовые с замиранием сердца ждали барской расправы и были страшно удивлены, когда Гавриил Васильевич с бледным лицом и со слезами на глазах, дрожащим голосом проговорил:

-- Божья воля... Кара послана мне Богом по моим деяниям. За грехи отца расплачивается дочь, ни в чем не повинная! Ну да я разыщу ее! Сейчас же к губернатору поеду. -- И он обратился к дворецкому: -- Так ты, Савелий, говоришь, что похититель похож на Тольского?

-- Очень, баринушка, похож, и по лицу и по обличию. Я-то его в ту пору не видал, а нянька Мавра видела. Ведь в ее каморке злодей-то был, разбудил ее, в барышнину горенку послал с приказом, чтобы барышня скорее одевалась.

-- О Господи! Что же делается, что происходит! В большом городе врываются по-разбойничьи в дом, похищают девиц. Удивительно! Как это из вас никто не слыхал? Ведь собаки-то лаяли?

-- Собак-то, сударь, передушили.

-- Догадлив же, злодей! А ты, старуха, не плачь, бери пример с меня: ведь я не плачу, а горя у меня побольше твоего. Питаю я надежду, что Бог вернет мне дочку. Сейчас поеду к губернатору, просить его буду и прямо на Тольского покажу: это -- его дело.

Однако прежде чем поехать к губернатору, майор заехал в дом генерала Намекина: сына последнего он считал женихом своей Насти, а потому счел нужным известить его о похищении.

Гавриил Васильевич ничего не знал о дуэли Алеши с Тольским и был немало удивлен, когда лакей сказал ему:

-- Молодой барин Алексей Михайлович больны.

-- Как болен? -- удивился майор. -- Давно ли он был у меня? Ты что-то путаешь. Пойди скажи, что Гавриил Васильевич Луговой желает видеть Алексея Михайловича по нужному и спешному делу.

-- В комнату молодого барина нам запрещено входить; я лучше доложу барышне, Марии Михайловне.

-- Разве она здесь?

-- Как же, с их превосходительством, со старым барином приехать изволили.

-- Как, и генерал здесь? Стало быть, Алексей Михайлович серьезно болен? Да с чего же он заболел?

-- Не могу знать. Извольте спросить у барышни; я сейчас доложу.

Лакей быстро пошел докладывать.

"Что это все значит? Алексей Михайлович болен, и, как видно, серьезно. Очевидно, лакей что-то скрывает от меня. Беда за бедой..." -- подумал майор.

-- Здравствуйте! Вы -- отец Настеньки? Рада познакомиться с вами. А ведь у нас несчастье: Алеша болен, -- сказала Мария Михайловна, пожимая руку Лугового.

-- У меня, сударыня, тоже несчастье: дочь похитили.

-- Настю? Что вы говорите! Возможно ли? -- переменившись в лице, с испугом воскликнула Мария Михайловна. -- Когда? Кто смел это сделать?

-- Вчера ночью, в мое отсутствие, а кто похитил, верно сказать вам не могу, хотя догадываюсь.

-- Кто же? Кого вы подозреваете?

-- В числе московских негодяев, прожигателей жизни, кутил и шулеров есть один, который превзошел других в своих безобразиях. Фамилия его Тольский. Его-то я и подозреваю в похищении Насти.

-- Вы говорите -- Тольский? -- переспросила Мария Михайловна. -- Представьте, ведь у него-то и была дуэль с Алешей, и как раз из-за вашей дочери!

-- Возможно ли? Так Алексей Михайлович ранен этим негодяем? Ну, теперь мои подозрения еще более усугубляются.

К говорившим вышел старый генерал Намекин. Ему тоже сказали о приезде майора Лугового.

Гавриил Васильевич с глазами, полными слез, рассказал генералу о своем горе.

-- Если можете, ваше превосходительство, учините доброе дело: помогите мне вернуть дочку и наказать похитителя. По гроб обяжете! -- И майор низко поклонился, причем голос у него дрожал, а слезы мешали говорить.

Это тронуло старого Намекина и заставило на время забыть, что перед ним стоит тот человек, на дочери которого хочет жениться против его желания Алексей.

-- Успокойтесь, господин майор, успокойтесь! -- сказал он. -- Я непременно помогу вам разыскать и вернуть дочь, и если ее похитил этот негодяй Тольский, то он жестоко поплатится за это. С губернатором я в дружеских отношениях, и мы вместе сейчас же поедем к нему. Он сделает распоряжение, и, поверьте, не пройдет и двух дней, как ваша дочь будет разыскана. В Москве есть хорошие сыщики, они на дне морском найдут. Только, пожалуйста, о похищении вашей дочери Алексею ни слова. Вы можете пойти к моему сыну и говорить с ним, о чем хотите, но только, ради Бога, повторяю, не говорите о похищении; он так любит вашу дочь, так любит, что это печальное известие может тяжело отозваться на его здоровье. Маша, проводи господина майора к Алеше! -- проговорил Михаил Семенович, обращаясь к дочери.

Алексей Михайлович очень обрадовался приходу отца своей возлюбленной и засыпал его вопросами о Насте. Как ни скрывал майор свое великое горе, но Алеша все заметил и с тревогою спросил:

-- Гавриил Васильевич, что с вами? У вас непременно случилось что-нибудь печальное.

-- Нет, ничего. У нас все благополучно.

-- Нет-нет, вы что-то скрываете от меня. Уж не больна ли Настя?

-- Нет, Настя здорова, совершенно здорова.

-- С чего же вы такой печальный?

-- Да это вам только кажется.

Немалого труда стоило майору Луговому и Марии Михайловне уверить Алешу, что Настя совершенно здорова и дня через три придет навестить его.

-- Да, да, пожалуйста, пришлите!.. Я только тогда успокоюсь, когда увижу ее, -- проговорил Алексей Михайлович.

-- Увидите непременно, через три дня увидите. Настя уехала прокатиться в усадьбу и дня через два вернется.

-- Хорошо, я буду ждать. Три дня -- немного времени. Я так люблю вашу дочь, что не желал бы никогда ни на одну минуту с нею расстаться.

-- И не расстанетесь, Бог даст; а вы только выздоравливайте поскорее.

-- Да, да, я скоро выздоровею. Настя придет ко мне и принесет с собою здоровье. И вы с нею приезжайте, Гавриил Васильевич, я вам обоим буду очень рад...

Луговой вышел из комнаты больного и в сопровождении Михаила Семеновича Намекина отправился в дом губернатора.

Последний ласково принял их, сочувственно отнесся к горю бедного отца и обещал ему свое содействие.

-- Успокойтесь, господин майор, мы непременно отыщем вашу дочь и накажем похитителя. Не подозреваете ли вы кого-либо в похищении? -- спросил он у майора.

-- Подозреваю, ваше превосходительство... Федора Тольского.

-- Тольского! От этого человека всего можно ожидать, и если ваше подозрение оправдается, то на этот раз ему придется худо. Много разных жалоб поступает ко мне на этого негодяя, и его давно следовало бы выслать из Москвы.

-- Доброе дело сделаете, ваше превосходительство, если очистите Москву от негодяя. Ведь он чуть не убил моего сына на дуэли! -- сказал старик Намекин.

-- Что же вы не сообщили мне? Ведь дуэли запрещены.

-- Да, но они, ваше превосходительство, совершаются чуть ли не каждый день -- и секретно, и въявь. Разве Тольский мало людей отправил на дуэлях на тот свет?

-- Ну на этот раз он не отвертится от наказания, он мне за все ответит, за все! И в Москве ему больше не жить. А для розысков вашей дочери, господин майор, я приму все меры. Сейчас же вызову начальника полиции и распоряжусь, чтобы он немедленно сделал обыск в квартире Тольского, а если там не окажется вашей дочери, то отрядим сыщиков для ее розысков. Будьте уверены, она будет найдена.

Губернатор сдержал свое обещание, и в тот же день сыщики и вся московская полиция были поставлены на ноги. В квартире Тольского -- правда, в его отсутствие -- произвели тщательный обыск, но, разумеется, Насти не нашли. Сыщики принялись искать ее по всей Москве, однако, несмотря на их энергичные розыски, дочь майора не находилась, -- она как в воду канула. Искали в домах наиболее подозрительных; полиция и сыщики с ног сбились, но все было тщетно. Почему-то только подозрительный дом Джимковского был пропущен, и зоркий глаз сыщика туда не заглядывал.

В безуспешных розысках прошел день, другой, а Настя все не находилась. Бедняга майор упал духом, считая свою дочь погибшей.

Федор Тольский торжествовал:

"Попробуйте-ка, разыщите! Пан Джимковский -- хороший помощник мне, умеет концы прятать. А если разыщут, мое дело плохо. С матушкой Москвой мне, пожалуй, придется проститься. А все же надо Джимковского предупредить и эту красотку убрать куда-нибудь подальше, а то как раз и к поляку нагрянут незваные гости. Положим, с сыщиками-то он дружбу ведет, но все же для безопасности Настю убрать следует".

Тут размышления Тольского были прерваны неожиданным приходом Джимковского; он был бледен и чем-то сильно взволнован.

-- Что случилось, Джимковский? -- с тревогою спросил Тольский.

-- Большая беда, пан, большая! Ваша кралечка, пан...

-- Что, сыщики ее нашли?

-- Нет, нет, ну где им найти; я любого сыщика проведу и выведу, да они ко мне и не заглядывали. Кралечка ваша, пан, сбежала.

-- Как, как ты сказал? -- меняясь в лице, громко крикнул Тольский. -- Как сбежала?

-- А прах ее знает, как! Может, ей сам сатана помог. Нынче утром вхожу в горенку, где дивчина сидела, а ее и след простыл... Только я не виноват, вельможный пан, совсем не виноват. Я ее хорошо стерег, очень хорошо; говорю, видно, ей сам сатана помог сбежать, и ключ от ее комнаты у меня был.

-- Как же она сбежала, если была заперта? Все, все пропало, все порушилось! Да знаешь ли ты, безмозглая башка, что ты сделал? Рассказывай, как это случилось!

-- Ой, пан, да не кричите же так!

-- Так ты, кажется, задумал отделаться от меня шуточками; говори, дьявол, а не то убью тебя, как собаку. -- И Тольский, быстро сняв со стены пистолет, взвел курок.

-- Ой, ой, пан, положите пистолет, я все вам скажу, все, только уберите пистолет. Вы привезли дивчину, я при вас же запер ее в мезонин и ключ взял себе. Для услуг к ней была приставлена Афроська, девка глупая, но преданная мне; она носила вашей полоняночке обед и ужин, а на ночь я сам запирал ее и ключ брал себе. Утром опять же сам к ней в горницу входил и спрашивал, не нужно ли чего. Сегодня утром поднимаюсь в мезонин, дверь заперта. Отпираю, вхожу и глазам своим не верю: дивчины нет, как сквозь землю провалилась.

-- Как же это? Дверь заперта, а ее нет! Что-то загадочно. Как же могла она выйти?

-- Думается мне, милый пан, дивчина -- колдунья или ведьма.

-- А я без думы скажу, что ты -- дурак безмозглый. Из твоих людишек кто-нибудь выпустил ее.

-- Помилуйте, пан, ведь ключ-то был при мне.

-- Дурак! Разве ключ нельзя подобрать?

-- Как же подобрать, пан? Да кто будет подбирать?

-- Довольно! Ты, пан Джимковский, не выполнил условия. Я сказал тебе, что ты ответишь головой за дивчину... Ты не сберег ее и должен умереть...

-- Как, как умереть?! Не пугайте меня, пан!

Толстое, круглое лицо поляка то бледнело, то покрывалось красными пятнами, голос дрожал, язык заплетался: он знал, что за человек Тольский.

-- Я тебя, пан, пугать не стану, а только застрелю, -- совершенно невозмутимым тоном произнес Тольский, прицеливаясь в поляка.

Тот упал на колени.

Федор Иванович, может быть, и застрелил бы Джимковского, если бы в кабинет поспешно не вошел Кудряш и не сказал испуганным голосом:

-- Полиция в доме...

Действительно, в дверях показался офицер; позади него стояло несколько полицейских.

-- Спасен! -- радостно воскликнул Джимковский. При виде полицейских Тольский с досадой бросил пистолет.

-- Вы -- дворянин Федор Тольский? -- спросил у него офицер.

-- Да.

-- Я должен арестовать вас по приказу его превосходительства господина генерал-губернатора. А вы -- господин Джимковский? -- обратился полицейский к поляку.

-- Я, я... нет, у меня другая фамилия.

-- Врет, господин офицер, не верьте! Он -- Джимковский, -- промолвил Тольский, с презрением посмотрев на оробевшего и растерявшегося поляка.

-- Вас-то мне и надо. Мы только что были в вашем доме, вас там не оказалось. Господин Джимковский, я вас тоже арестую. Возьмите! -- отрывисто сказал офицер, показывая на поляка.

-- Помилуйте... это -- насилие... я... я стану жаловаться на вас. Я ни в чем не виновен, а меня арестовывают, -- кричал Джимковский, отбиваясь от полицейских.

-- Жалуйтесь, кому хотите. Ведите его! -- распорядился офицер.

Джимковского и Федора Тольского повели.

-- Куда нас ведут? -- спросил последний у сопровождавшего его офицера.

-- В канцелярию начальника полиции для допроса.

-- А в чем меня обвиняют?

-- Вам об этом скажут.

-- А вы, господин офицер, не скажете?

-- Нет, -- коротко ответил офицер и отошел от него, не желая больше разговаривать.