XXI

Корабль "Витязь" уже несколько недель шел по Северному Ледовитому океану. Немало перенес он бурь с того дня, как выбрался из Кронштадта в открытое море, а там и в океан. Немало натерпелись страху и находившиеся на корабле. Тольский, всегда отважный, не признававший никаких опасностей, не раз смело глядевший в глаза смерти, очутившись в Ледовитом океане, струсил, когда морские волны стали бросать "Витязь", словно щепку или ореховую скорлупу. Ни во что не веровавший и ничего не признававший, он в тяжелую минуту опасности усердно молился, прося Бога о спасении.

Как-то среди дня небо неожиданно покрылось черными тучами и поднялась страшная буря; оглушительные удары грома сменялись ужасным ревом волн. Ослепительные молнии разрезали небесный свод, волны были так велики, что ежеминутно угрожали раздавить, расплюснуть "Витязь". Минута была страшная, и многие на корабле готовились к смерти.

Вдруг среди оглушительного рева волн и воя ветра раздалась громкая команда капитана Львова:

-- Руль и брасы по ветру!

В одну минуту все матросы были на палубе. "Витязь" вдруг переменил направление и полетел с неимоверной быстротой под попутным ветром.

А буря все продолжала свирепствовать; волны вырастали в целые горы. Мужественному капитану и матросам пришлось несколько часов бороться с разыгравшейся стихией.

Свидетелем такой ужасной бури Тольский был в первый раз; он тоже испугался и, подойдя к капитану, тихо спросил у него:

-- А что, господин капитан, опасность близка?

-- Ближе, чем вы думаете...

-- А что же нас ждет?

-- А то, что наш корабль может ежеминутно превратиться в щепки, -- спокойно ответил Тольскому Львов.

-- Боже! И мы все погибнем...

-- Что, струсили? Смерти испугались? Эх, господин Тольский!.. Видно, вы храбры только на земле, да и то, когда противник слабее вас.

Слова капитана обидели Тольского.

-- Господин капитан! -- воскликнул он. -- Не советую разговаривать со мной в таком тоне даже в подобную минуту...

-- Что, на дуэль вызовете?

-- Нет, здесь я в вашей воле...

-- Неверно, сударь, все мы находимся в Божьей воле... Однако отойдите, господин Тольский, вы мне мешаете.

От капитана Тольский подошел к доктору Кудрину и спросил у него:

-- Скажите, Сергей Сергеевич, правда, что мы на волосок от смерти?

-- Правда. Опасность большая.

-- И мы погибнем?

-- Не знаю, не знаю... А вы в Бога верите? -- строго спросил доктор.

-- Теперь верю, -- несколько подумав, ответил Тольский.

-- Так... Стало быть, вера у вас появилась только в минуту опасности, когда, так сказать, вы одной ногой в гробу стоите? А вы молились ли?

-- Да, молился... И кажется, в первый раз в жизни так усердно.

-- Это хорошо... Видно, поговорка правдива: кто на море не бывал, тот Богу не маливался... Вы в первый раз попали в такую переделку?

-- Разумеется! Да и на корабле я впервые. А вы, Сергей Сергеевич, видно, привыкли к таким ужасам?

-- Пора привыкнуть... Лет тридцать морским лекарем состою... Два раза был в экспедициях вокруг света. Не единожды бывал на волосок от смерти.

-- Выходит, вы не боитесь бури?

-- Чего ее бояться?.. И вам не советую бояться: ведь своей судьбы не минуешь...

Наконец, буря мало-помалу начала стихать. Опасность почти миновала; все приободрились и стали веселее. Была уже ночь. Небо очистилось от туч, ветер стих, и "Витязь" уже плавно шел под всеми парусами.

Тольский, видимо, успокоенный, с палубы отправился в свою каюту.

-- Ванька, трус, где ты? -- позвал он камердинера.

-- Я... здесь, сударь, -- откликнулся молодой парень, вылезая из-под дивана.

-- Дурак, нашел себе укромное местечко!.. Не все ли равно, где умирать: сидя на диване или лежа под ним?

-- Скажите, ради Бога, сударь, миновала буря?

-- Миновала, миновала, трус ты эдакий!..

-- Неужели?.. Вот слава Богу! А что со мною было-то, сударь!.. Меня по каюте ровно мячик из стороны в сторону перебрасывало... Уже я стал было читать себе отходную, не думал в живых остаться...

-- Это под диваном ты отходную читал?

-- Да под диваном-то мне покойнее было; я за ножки дивана придерживался, меня и не перекидывало. А вы, сударь, видно, на палубе были?

-- На палубе; я хотел встретить смерть лицом к лицу... А признаться, и я струсил, когда сердитые волны играли нашим кораблем, как мячиком, когда небо разверзалось от молний и гром глушил... и смерть витала над нами... ужасная смерть... В другой раз я ни за какие сокровища не пойду на корабле по океану. К тому же капитан на меня медведем смотрит... Положим, я не очень-то робею...

-- И на меня тоже. Вчера ни за что ни про что такую оплеуху закатил мне, что небо с овчинку показалось.

-- Да как он смеет бить тебя? Ты не причислен к его команде!

-- Он бьет без разбора всякого, кто под сердитую руку ему попадется. Драчливый человек!.. Многие матросы на корабле им недовольны...

-- Ты говоришь, матросы капитаном недовольны? Это для нас, Ванька, неплохо.

-- Что же нам-то?

-- Опять скажу, Ванька: ты -- верный мой пес, а чутья у тебя нет. Ты покажи-ка мне матросов, недовольных капитаном.

-- Слушаю, сударь, -- с недоумением посматривая на своего господина, проговорил Кудряш и подумал: "Что это барин еще затевает?"

И на самом деле, отношения капитана Львова с Тольским становились все натянутее и в конце концов так обострились, что при встрече они перестали друг с другом кланяться. Честный и порядочный Львов не мог смириться с тем, что у него на корабле находится человек, зарекомендовавший себя с самой дурной стороны.

Эта неприязнь еще более усугубилась, когда до Ивана Ивановича стали доходить слухи, что Тольский начинает водить чуть не дружбу с матросами и настраивает их против него.

-- Нет, даром это ему не пройдет, я в дугу скручу его! На корабле он должен мне беспрекословно подчиняться. Я научу его, каналью, повиновению! -- сердито кричал капитан в своей каюте, стуча по столу кулаком.

-- Да будет тебе горячиться, ведь этим ты кровь свою портишь, -- уговаривал его доктор Кудрин.

-- Да как же мне не горячиться, когда этот мерзавец настраивает против меня команду? Чуть не бунт хочет учинить, разбойник. Но это ему не удастся, он меня еще не знает!..

-- А что ты с ним сделаешь?

-- Скручу руки и брошу в трюм, а чтобы ему не скучно было, туда же отправлю и его холуя...

-- Этого ты, Иван Иванович, не сделаешь... Ты, верно, забыл, что Тольский имеет в Петербурге сильные связи...

-- Ну так и пусть они сами с ним валандаются, как хотят, а мне такой пассажир не нужен. Он дождется, что я ссажу его на каком-нибудь необитаемом острове, пусть там и околевает с голоду. Я человек не злой, худа и недругу своему не пожелаю... Я не злопамятен, а этот Тольский возмутил меня до глубины души. Я... я не могу переносить его насмешливый тон, не могу видеть эти хитрые глаза. Затеянное Тольским безобразие на моем корабле даром ему не пройдет... Он мне ответит, и строго ответит.

При последних словах капитана дверь в его каюту отворилась и на пороге неожиданно появился Тольский.

-- Вы меня, господин капитан, призываете к ответу? -- спокойно произнес он: очевидно, последние слова Ивана Ивановича дошли до его слуха.

-- Да, вас! -- крикнул в ответ капитан.

-- За что же? Я, кажется, никакого проступка не учинил.

-- Вы уже сейчас нарушили дисциплину и вошли в мою каюту, не спросив на то моего согласия.

-- Я проходил, господин капитан, мимо двери и услыхал...

-- Что вы услыхали?

-- Нельзя ли немного хладнокровнее, господин капитан! Пожалуйста, не заставляйте меня напоминать, что я -- не солдат, не матрос. Если бы я не услышал, как вы произнесли мою фамилию и слово "ответ", я не вошел бы к вам. Вы обвиняете меня? Должен же я знать, в чем и чего от меня требуют?..

-- Да, если хотите, я обвиняю вас, черт возьми!.. Вы восстанавливаете против меня команду.

-- Вот что? А далее, господин капитан? -- насмешливым тоном спросил Тольский и, сев без приглашения на стул, положил ногу на ногу.

Это совсем взбесило капитана Львова.

-- А далее вот что: я выброшу тебя за борт, дьявол! -- в ярости крикнул он и со сжатыми кулаками ринулся на Тольского.

Но тот нисколько не потерялся, быстро встал, еще быстрее вынул из кармана небольшой пистолет и, крикнув: "Прочь руки!", прицелился.

Старичок доктор, бледный, встревоженный, бросился между ним и капитаном, уговаривая обоих:

-- Господа, господа... что вы?.. Опомнитесь! Ну что за ссора. Протяните друг другу руки... помиритесь!

-- Я... я не могу более переносить этого человека на моем корабле, не могу, не могу! -- закричал капитан, показывая на Тольского.

-- А я вас... Как видите, наши чувства обоюдны. Вернитесь, господин капитан, в Петербург, мы тогда расстанемся навеки, -- насмешливо произнес Тольский.

-- Я... я постараюсь раньше отделаться от вас. Вы доведете меня до того, что я высажу вас на первый попавшийся остров.

-- Этого вы не сделаете, господин капитан. Вам отвечать придется.

-- И отвечу, зато от вас избавлюсь...

-- Вернитесь и ссадите меня хоть в Швеции.

-- Я ссажу вас, но только не в Швеции. А теперь прошу оставить мою каюту!

-- Охотно, господин капитан, подчиняюсь этому. -- И Тольский вышел.

Иван Иванович послал ему вслед отборную брань.

Однако эта сцена не образумила московского вертопраха. Действительно, он и его камердинер Иван Кудряш задались мыслью посеять вражду между капитаном и матросами. Почва для этого была благоприятная: многие матросы были недовольны строгим и требовательным капитаном и рады были чем-нибудь насолить ему.

Особенно доволен был старик матрос, прозванный Волком за свой мрачный и нелюдимый нрав; никто из матросов никогда не видел улыбки на его хмуром лице, не слышал от него веселого разговора или смеха.

Волк был опытным моряком, аккуратным и исполнительным; в своей жизни побывал он во многих экспедициях и отличался необыкновенной смелостью. В обращении со всеми, даже со своим начальством, Волк был груб. Однако на корабле его терпели как незаменимого матроса, и на его грубость капитан и другое корабельное начальство смотрели сквозь пальцы.

Но как-то Иван Иванович, выведенный из терпения наглым ответом Волка, ударил его по лицу. Волк побледнел; его глаза сверкнули страшной злобой, но он все же сдержал себя и молча отошел от капитана, затаив в своем сердце жгучую к нему ненависть.

Враждебное отношение Тольского к капитану Львову было известно всем матросам; недовольные капитаном радовались этой вражде и поощряли Тольского. К недовольным пристал и Волк.

-- Ты, барин, положись на меня, я буду хорошим тебе помощником и слугою, -- хмуро сказал он Тольскому.

-- Ты тоже недоволен капитаном?

-- Разумеется... Кто же будет доволен таким зверем? Я никогда не забуду, как он меня ударил... У меня, барин, и сейчас горит лицо от того удара. Надо же, при всей команде стукнул... Ведь в моряках-то я служу тридцать лет, и вдруг оплеуха! Суди, барин, легко ли мне?

-- Да, да... Капитан к тебе, старина, несправедлив.

-- Я за этот удар отплатил бы ему ножом, да боюсь греха, а не того, что за убийство меня самого предали бы лютой казни.

-- А ты знаешь, Волк, что я затеваю у вас на корабле?

-- Нет. Товарищи болтали, что ты сам хочешь быть капитаном, но я этому не верю.

-- А если это -- правда? -- тихо выговорил Тольский, оглядываясь, чтобы кто не подслушал.

-- Право же, барин, чудной ты. Ну какой ты капитан? Не знаешь команды.

-- Научиться не трудно. Да, наконец, мы другого поставим капитаном, человека опытного.

-- Вот это -- другое дело. А со Львовым ты что задумал сделать?

-- Ничего особенного. Он будет служить на корабле, только уже не капитаном, а вот хотя бы в твоей должности.

-- Вот это хорошо, больно хорошо. Пусть он послужит простым матросом, пусть и над ним покомандуют. Тогда можно будет и его по лицу ударить, как он меня ударил! -- злобным голосом произнес Волк, потирая от удовольствия свои мозолистые руки. -- А когда ты, барин, расправу с капитаном учинишь? -- спросил он.

-- Когда на нашей стороне побольше будет людей.

-- Их и так немало. Большая часть команды стоит за нас.

-- Хорошо, Волк, если бы все матросы захотели сменить капитана.

-- Подождем, барин, немного -- и нашего полку еще прибудет.

-- Что же, подождать можно. Только надо остерегаться, чтобы капитан как-нибудь не пронюхал про наш заговор.

-- А ты, барин, думаешь, что он ничего не знает про твою затею?

-- Он знает, да только далеко не все.

Тольский с Волком стали усердно подготавливать смуту; они решили во что бы то ни стало отнять у капитана Львова его должность. Недовольных капитаном набралось порядочно.

Однажды утром капитан Львов, выйдя из своей каюты на палубу, обратился к команде с обычным приветствием и не получил никакого ответа.

-- Что это значит? Вы, ребята, не хотите отвечать мне? -- удивленно спросил он.

Матросы молчали, хмуро посматривая на своего начальника.

-- Вы... вы недовольны мною, так, что ли? Ну, говорите, чем недовольны?

Матросы наперебой стали кричать.

-- Недовольны и есть. Голодаем мы на корабле, водки совсем не дают, а если дают, то водой разбавляют.

-- Есть не дают, а службу спрашивают! За всякую провинность бьют. Разве это жизнь? От такой жизни хоть в море бросайся.

-- Не хотим такой жизни! Не хотим служить! Не вперед, а назад повернем корабль.

Однако эти крики и угрожающие жесты нисколько не испугали мужественного капитана. Он сделал шаг вперед к возмущающимся матросам и грозно крикнул:

-- Молчать! Смирно!

И матросы, грозно кричавшие, вдруг, как по мановению волшебной палочки, смолкли.

-- Если вы недовольны мною, то пусть каждый из вас говорит поодиночке... Ну, выходи кто-нибудь первым.

От кучи матросов отделился Волк и сделал несколько шагов к капитану.

-- А, Волк... Так я и знал!.. Так это ты настроил против меня команду и, наверное, не один, а вот с ним? -- сказал Иван Иванович, показывая на безмолвно стоявшего на палубе Тольского.

-- Прошу, господин капитан, меня не припутывать,-- резко произнес вертопрах, делая вид, будто он ни при чем.

-- С вами я после разберусь, господин Тольский, а теперь мне надо поговорить со старым Волком. Ну, отвечай, чем ты недоволен?

-- Не я один... Все мы недовольны, -- пробурчал старый матрос.

-- Кто все-то? Горсть этих дураков, сумасбродов, изменников, готовых первому встречному негодяю продать своего капитана?

Тольский понял намек и грозно промолвил:

-- Господин капитан!

-- Молчать! -- так же грозно остановил его Иван Иванович и обратился к Волку: -- Выкладывай же, старый бунтовщик, претензии! Чем вы недовольны?

-- Всем, -- коротко ответил Волк. -- Служба тяжелая, пища плохая... А еще погибель нас страшит: время к зиме подвигается, а мы идем по Ледовитому океану. В порошок сотрут льды наш корабль вместе с нами... А жизнь нам дорога: на родине нас ждут семьи. Не хотим мы гибнуть во льдах!

-- Не хотим, не хотим! Домой хотим! Корабль назад! -- опять раздались грозные голоса матросов.

-- Безумцы, не того вы хотите, что требуете! -- не теряя спокойствия и присутствия духа, сказал Львов. -- Вы хотите или, скорее, вас подговорили требовать, чтобы я сложил с себя звание капитана, ведь так?

-- Будет, покапитанствовал, отдохни теперь! -- грубо вымолвил Волк, злобно сверкнув глазами на Львова.

-- Я знаю, старый бунтовщик, за что ты на меня обозлился: я раз тебя ударил, так вот получай второй...

Размахнувшись, он влепил Волку звонкую пощечину.

Старый матрос закричал и в бешенстве кинулся на капитана. Но тот был силен, ловок и одним ударом в грудь опрокинул Волка на палубу.

-- Скрутите ему руки и бросьте в трюм! -- распорядился Иван Иванович, с презрением показывая на старого моряка.

Волк не успел опомниться, как его руки были крепко скручены; еще несколько секунд -- и старый моряк очутился в трюме.

Партия недовольных матросов с Тольским заволновалась было, но капитан Львов сумел скоро укротить их.

-- Марш по местам! Первого, кто осмелится поднять на меня руку, прикажу выбросить за борт! -- грозно крикнул он.

Бунтовщики, повесив головы, как бы сознавая свою виновность, стали расходиться.

Тольский, проклиная неудачу, тоже хотел было улизнуть в свою каюту, но его остановил капитан:

-- А вы, господин главный зачинщик, куда же? Прошу остаться здесь.

-- Что же мне здесь делать? Ругаться с вами, что ли?

-- Ну, ругаться со мной вы не смеете... Я -- ваш судья, а вы -- подсудимый!..

-- Вот что... Никак вы судить меня собираетесь? -- не меняя своего насмешливого тона, спросил Тольский.

-- Да, собираюсь... И предупреждаю: суд будет строгий, очень строгий.

-- К чему же вы присудите меня? Не забывайте, я -- дворянин и с людьми моего ранга обращаются...

-- Их выбрасывают за борт! -- грозно крикнул капитан.

-- Что? Что такое? Меня за борт?.. -- закипятился было Тольский, но тотчас утратил свое хладнокровие и побледнел.

-- Струсил! -- презрительно сказал капитан. -- Эх, мишурный герой!.. Ну успокойся, хоть ты и заслужил, я за борт тебя не выброшу. Имеется для тебя другое наказание.

-- Какое?

-- Об этом ты узнаешь своевременно...

-- Однако послушайте, капитан! Вы обращаетесь со мною, как с последним матросом.

-- Последний матрос честнее и благороднее тебя.

-- Капитан, вы ответите... вы... вы не можете и не должны оскорблять меня, -- горячился Тольский.

-- Я не хочу продолжать с вами разговор, уходите...

Тольский направился в свою каюту, где поджидал его Кудряш, и рассказал ему о неудавшемся бунте.

Кудряш чуть не плакал. Но они не могли ничего поделать: к двери их каюты был приставлен часовой -- оба они очутились под арестом, капитан приказал никуда не выпускать их.

Как ни горячился Тольский, но принужден был покориться своей участи и ожидать, что будет дальше.

Вечером в каюту Тольского тихо вошел Кудрин.

-- А, господин доктор, рад вас видеть, -- радушно приветствовал его Тольский. -- Что скажете хорошенького?

-- Да хорошего мало! Ведь я послом от капитана.

-- Что ему надо от меня?

-- Видите ли, сударь мой, через два-три дня наш корабль бросит якорь у берегов Аляски. Капитан решил высадить на этом берегу вас, а также и вашего слугу.

-- Что?.. Что такое? Меня высадить на Аляске?! -- с испугом и удивлением воскликнул Тольский.

-- Да... Так постановили капитан и офицеры.

-- Как же это... без суда?

-- Зачем без суда? У нас на корабле делается все по закону. Суд был над вами...

-- Стало быть, меня судили? Что же меня на суд не позвали? Да и в чем обвиняли меня? -- нервно крикнул Тольский.

-- В подстрекательстве к бунту.

-- Почему меня не позвали на суд? Я мог бы оправдаться.

-- Так постановили судьи. Заочно вам, сударь, приговор произнесли.

-- Судьи, говорите вы? А кто такие судьи?

-- Капитан и другие офицеры...

-- Такого суда над собою я не признаю, не признаю! -- закричал Тольский. -- Это какой-то Шемякин суд... Если я виновен, пусть меня судят по закону настоящие судьи...

-- Еде же их возьмешь? Ведь мы с вами не в Петербурге, не в Москве... И вы напрасно изволите горячиться... Вы с корабельным уставом не знакомы? А ведь там ясно сказано, что на корабле капитан -- все. Всему хозяин, всему глава, он же -- и судья...

-- Из ваших слов видно, что капитан может распорядиться мною, как он хочет. Захочет -- прикажет выбросить за борт или оставит на каком-нибудь необитаемом острове, обрекая на голодную смерть.

-- Аляска обитаема.

-- Знаю, что обитаема, но кем? Дикарями, людоедами.

-- Что вы, что вы, господин Тольский! На Аляске теперь и русские живут, там есть даже русский город. Народ там добрый, вам жить на Аляске неплохо будет. -- И Кудрин, стараясь успокоить Тольского, стал расхваливать ему природу и жителей Аляски.

-- Эх, завей горе веревочкой... Как ни жить и где ни жить, лишь бы жить!.. Попробуем пожить на Аляске, коли в столице не сумел, -- несколько подумав, весело произнес Тольский.

Но в действительности на душе у него было неспокойно: Аляска страшила его; да и всякий испугался бы после шумной столичной жизни очутиться в неведомой стране, за несколько тысяч верст от родины, среди дикарей.

В конце концов Тольскому и Кудряшу волей-неволей пришлось покориться приговору капитана Львова и отдать себя на милость судьбы.