Пожар дома Смельцова был только началом того страшного пожара, который в три-четыре дня уничтожил почти всю Москву, превратив ее в пепел.
Едва только Наполеон появился в Москве, как она запылала; сперва показался огонь в Гостином дворе; некоторые из оставшихся в Москве купцов сами поджигали свои лавки с товаром, чтобы ничего не доставалось врагам. Пылали масляные и москательные ряды. Горели Зарядье, Балчуг и лесные склады на Остоженке. Загорелись Каретный ряд и Новая слобода. И скоро древняя Москва пылала более чем в десяти местах. Загорелось и красивое, утопающее в садах и зелени Замоскворечье. Скоро всепожирающее пламя охватило не только постройки, но и мосты через реку; горели даже на Москве-реке барки с хлебом. Целое море огня бушевало в опустелой Москве. Северо-восточный ветер помогал огненной лаве распространяться со страшной быстротой.
Немногие жители, застигнутые пламенем, с криками и воплями бегали по улицам, ища спасения и пристанища. Треск бушующего огня, крики и вопли, детский плач, колокольный набат, резкий барабанный бой, грохот падающих стен, ужасный вой ветра -- все это слилось в одну адскую какофонию. На колокольнях подгорали деревянные балки, и колокола с глухим звоном и громом падали. Пылающие бревна, головни со страшным треском летели из одного дома в другой; искры отовсюду сыпались огненным дождем; от сальных заводов и винного склада протекали по улицам огненные реки. Голуби и другие птицы, кружась, падали в огненное море; лошади, собаки и другие домашние животные с ржанием и воем бегали по горевшим улицам, ища себе пристанища, и, не находя его, погибали в огне. А несчастные москвичи, с искаженными от ужаса лицами, опаленные огнем, задыхаясь от дыма, метались из стороны в сторону и тоже большею частью гибли.
Очевидцами этой ужасной картины были и наш герой Тольский, и Кудряш. Федор Иванович по обыкновению был спокоен; сосредоточенность и покорность судьбе читались на его мужественном лице. Зато Кудряш был бледнее смерти и от испуга и ужаса едва передвигал ноги.
-- Сударь, мы погибнем в этом кромешном аду, -- заплетающимся языком сказал он своему барину.
-- Не робей, Ванька, не робей, будь смелее.
-- Помилуйте, сударь, как же не робеть в такую страшную пору? И сзади, и спереди нас огонь... Мы сгорим или задохнемся в дыму.
-- Ванька, ты -- христианин, я -- тоже; давай надеяться на Бога.
-- Куда же мы идем-то, сударь? -- пройдя немного молча, спросил Кудряш.
-- Куда идем -- не знаю. Хотелось бы мне выбраться из Москвы за какую-нибудь заставу.
-- Дорогомиловская застава близко, сударь... Только боязно туда идти; там французов много.
-- Бояться французов, Ванька, нам нечего. Уж если я огня не боюсь, то французов и подавно.
Едва Тольский успел произнести эти слова, как в нескольких шагах от них со страшным треском рухнула деревянная стена большого горевшего дома. Тольский снял с головы французский кивер и усердно перекрестился, а Кудряш так и присел от ужаса.
-- Сударь, сударь... смерть! -- выговорил он коснеющим языком.
-- Да, Ванька, смерть была у нас на носу, но Бог спас. Пойдем скорее к Дорогомиловской заставе.
Тольский пошел еще быстрее; следом за своим бесстрашным барином поплелся и преданный ему Иван Кудряш.
Идти по Арбату к Дорогомиловской заставе было довольно рискованно: кроме пожара, угрожавшего нашим путникам, представляли опасность и неприятельские солдаты, которые взад и вперед сновали по улицам, ведшим к заставе; те улицы, а также конец Арбата менее пострадали от огня.
Встречавшиеся Тольскому и его слуге французы не обращали на них никакого внимания, принимая по мундиру за своих; но, к несчастью, почти у самой заставы они повстречали адъютанта Пелисье. Тот в упор посмотрел на Тольского и сразу узнал его.
-- Как, вы... вы живы? Я думал, вы сгорели там, в доме... с нашими бедными солдатами! Зачем надели вы наш мундир?.. И это -- тоже, наверное, русский? -- добавил офицер, показывая на Кудряша, который стоял ни жив ни мертв.
Тольский молчал, обдумывая, что ответить.
-- Вы молчите?.. Я понимаю... Это вы, наверное, и сожгли дом и наших пятерых солдат, а чтобы укрыться от наказания, надели наши мундиры... Но вы ошиблись. Вас ожидает должное возмездие. Я арестую вас... Возьмите их! -- грозно приказал офицер своим солдатам.
-- Послушайте, господин офицер, за что вы арестовываете нас? -- спросил Тольский.
-- За ваше ужасное преступление.
-- Я и мой слуга ради безопасности только переоделись, и вы это называете ужасным преступлением?
-- Нет. Но вы подожгли дом, в котором были наши солдаты.
-- Что вы говорите? Ни я, ни мой слуга не поджигали никакого дома.
-- Не отпирайтесь! Ваше преступление открыто, и, повторяю, вас ожидает возмездие. Если вы не представите доказательств своей невиновности, вас непременно расстреляют.
-- Как? Без суда?
-- Зачем без суда?.. Суд будет военный. Вас сведут к маршалу Даву, о вашем преступлении я отрапортую господину маршалу. Ведите поджигателей!
Французские солдаты окружили и повели Тольского и Кудряша.
Маршал Даву жил на Девичьем поле, в покинутом доме госпожи Нарышкиной; когда же он по служебным делам приезжал в Кремль, то всегда останавливался в Чудовом монастыре, где в алтаре церкви устроил себе спальню. На Даву лежала обязанность следить за порядком в Москве, и он был дома, когда к нему ввели Тольского и Кудряша.
-- Кто вы? -- отрывисто спросил он у Тольского, когда офицер почтительно отрапортовал ему, за что Тольский был арестован.
-- Русский дворянин, по фамилии Тольский, а это -- мой слуга.
-- Зачем вы надели наш мундир?
-- Чтобы безопаснее было оставаться в Москве.
-- Хорош предлог!.. Вы обвиняетесь в поджоге дома, в котором погибли пятеро наших солдат... Что вы скажете в свое оправдание?
-- Это клевета, господин маршал... К чему я стану поджигать дома?
-- По словам офицера, вы были в том доме посажены под арест... Как же вы ушли?
-- Меня выпустил часовой, стоявший у двери комнаты, в которой меня заперли.
-- Лжете, лжете!.. Наши солдаты обучены дисциплине и не нарушат ее ни в коем случае!.. Предупреждаю, если вы не найдете оправдательного мотива, то будете завтра же расстреляны. С поджигателями мы не церемонимся.
-- Вы, кажется, ни с кем не церемонитесь; так же и мы не станем церемониться с вами, -- смело проговорил Тольский.
-- Вот как? Вы, похоже, начинаете угрожать нам?.. Побежденные -- победителям! Это, право, смешно и занятно... Послушайте, завтра утром вы должны будете представить мне в свое оправдание какой-нибудь веский мотив, иначе, повторяю, вы будете расстреляны... Уведите их и держите до завтра под строгим арестом! -- приказал Даву, обращаясь к офицеру, который обвинял Тольского в поджоге.
Тольского и Кудряша вывели из кабинета маршала и заперли в пустом каменном сарае.
Этот сарай был совершенно пуст, так что ни сесть, ни лечь в нем было не на чем; плотно припертая дверь была на замке; свет ниоткуда не проникал, а вследствие этого в сарае было мрачно и сыро.
-- Ну, Ванька, теперь пиши пропало. От французских пуль нам с тобою не спастись! -- сказал Тольский.
И в это ужасное время он не изменил своей веселости, был чуть ли не равнодушен к ожидавшей его участи.
А бедняга Кудряш совсем упал духом и был близок к отчаянию. Слова Тольского вызвали у него слезы.
-- Ванька, да никак ты плачешь? Эх, баба, баба! Полно хныкать, завей горе веревочкой. Пожили мы с тобой на белом свете, поморочили православный люд, ну и баста!
-- Да неужели проклятые французы расстреляют нас? -- сквозь слезы произнес парень.
-- Всенепременно, если мы не дадим тягу.
-- А разве это можно?
-- Невозможного ничего нет. Все возможно, только бы смекалка да присутствие духа были!
-- Барин, дорогой! Спасите себя и меня! В ножки поклонюсь!
-- А вот давай думать да гадать, как спастись.
-- Вы думайте, сударь, а я ничего дельного не придумаю. Уж очень боязно теперь!
-- А я вот смерти не боюсь и буду прямо глядеть ей в глаза; даже когда меня расстреливать станут, так и то сорву повязку с глаз!
-- Ой, не говорите так!.. Страшно, ох, страшно!
-- Полно трусить, Ванька, двух смертей не видать, а одной не миновать!
На некоторое время в сарае водворилось молчание. Тольский и его слуга заняты были размышлениями о побеге.
Наконец Тольский сказал:
-- Вот что: не найдешь ли ты мне в этом сарае какой-нибудь лучинки или ветки сухой. Тут темно, как в могиле, а у меня есть кремень и огниво, я зажгу лучину и осмотрю его.
Кудряш принялся ползать по полу, в надежде найти какую-нибудь палочку. Он скоро нащупал руками плетеную корзину и, разломав ее, подал барину несколько сухих прутьев.
Тот скоро добыл огня, и сучья, вспыхнув, осветили внутренность сарая.
Тольский и Кудряш стали тщательно осматривать свой каземат. Вдруг радостный крик вырвался из груди Тольского: он показал своему слуге прорезанное в потолке отверстие, находившееся в углу сарая. В это отверстие мог бы свободно пролезть любой человек, оно, вероятно, служило входом на чердак. Однако сарай был настолько высок, что достать руками до отверстия было почти невозможно.
-- Что же ты не радуешься, Ванька? -- весело сказал Тольский своему слуге, который хладнокровно смотрел на отверстие. -- Ведь мы с тобой наполовину спасены!
-- Как так, сударь?
-- Ведь эта дыра ведет на чердак, а с чердака, наверное, есть ход на крышу.
-- Так, так, сударь; только как же нам достать до нее?
-- Да вот как: лишь настанет ночь и водворится тишина, я полезу первым. Встану к тебе на плечи, и тогда будет нетрудно дотянуться до отверстия. Теперь понял?
-- Понять я, сударь, понял, только как же это вы полезете, а я...
-- Я втащу тебя туда же на кушаке! -- И Тольский, сняв с себя и с Кудряша военные кушаки, связал их вместе, приговаривая: -- Вот это будет служить нам веревкою.
После этого они стали ожидать ночи, когда бы можно было исполнить задуманное.
Ночь наступила ненастная, с мелким дождем и порывистым, холодным ветром. Двое часовых, стоявших у двери сарая, промокли до костей и теперь с нетерпением и бранью ждали смены, но та почему-то не являлась. Тогда солдаты, ругая свое начальство, пошли искать спасения от дождя и холода на свою квартиру.
Скоро как в доме, занятом маршалом Даву, так и на дворе водворилась гробовая тишина, прерываемая только пронзительным воем ветра и отдаленным треском горевших в Москве зданий.
-- Ну, Ванька, за дело! -- тихо проговорил Тольский и стал взбираться на плечи своему слуге. -- Сдержат ли меня твои плечи?
-- Не беспокойтесь, сударь, сдержат!
Тольский теперь свободно мог ухватиться за края отверстия, ведшего из сарая на чердак, и влезть туда. Затем, держа один конец кушака в руке, другой он спустил с чердака в сарай. Кудряш крепко взялся за него обеими руками, и Тольский, хотя и с большим трудом, втащил его на чердак.
Как ни темна была ночь, но все же они увидали на чердаке небольшое полукруглое окно без рамы и, вылезши через него, очутились на деревянной крыше сарая; одна ее сторона почти примыкала к забору, выходившему в пустынный переулок, а потому беглецам не составило большого труда спрыгнуть с крыши прямо в переулок.
Они были спасены.
-- Ну, Ванька, моли Бога: мы опять на свободе! -- проговорил Тольский. -- Пойдем скорее к Трехгорной заставе. Конечно, не через самую заставу, а где-нибудь стороною мы выберемся из Москвы.
Тольский и Кудряш быстро пошли по пустынному переулку по направлению к заставе, а затем свернули в сторону и без особых приключений добрались до вала, которым была окружена вся Москва: застава осталась правее. Ров вала оказался неглубоким и сухим, так что наши беглецы свободно перешли его и очутились за пределами города.
Дождь перестал, небо начало проясняться. Тольский с Кудряшом после довольно продолжительной ходьбы вошли в небольшую деревушку, отстоявшую верст на двадцать от Москвы, и, чтобы отдохнуть, сели на завалинку первой попавшейся избы.
В деревне было совершенно тихо, и она казалась вымершей.
-- Здесь мы в полной безопасности и можем свободно отдохнуть: я чертовски устал, -- обратился Тольский к своему слуге.
-- А я все-таки французов побаиваюсь, -- робко поглядывая по сторонам, ответил Кудряш.
-- Да как они попадут сюда?
-- Кто знает! Деревня под Москвой, не мудрено французам и сюда зайти.
-- Полно, Ванька, не накликай беды!
Ни Тольский, ни его слуга в разговоре не заметили, что за ними следила не одна пара зорких глаз.
Едва Тольский успел произнести последние слова, как был окружен несколькими десятками мужиков, вооруженных чем попало: у кого были вилы, у кого топор, коса, а кто и просто держал в руках толстую дубину. Среди них выделялся рослый, здоровенный мужик -- богатырь богатырем. Он был в кулачной рубахе и кафтане нараспашку, на голове сидела набекрень барашковая шапка. В руках у этого богатыря было кремневое ружье, а на кушаке привязан кривой нож.
-- Вяжи басурманов! -- повелительно сказал он, показывая на Тольского и на Кудряша.
-- Как вязать? За что? -- быстро вставая, произнес Тольский.
-- Э, да сей мусью по-русскому умеет? Вяжите его, братцы, покрепче! -- насмешливо произнес богатырь.
-- Вы ошибаетесь, мы -- русские, а не французы.
-- Пой, пожалуй, день-то твой! Если ты -- русский, то зачем же в басурманскую амуницию обрядился?
-- Чтобы обмануть французов и свободно выйти из Москвы.
-- Может, ты французов-то и проведешь, да не меня. А этот -- тоже русский, что ли? -- спросил богатырь, показывая на дрожавшего от страха Кудряша.
-- Разумеется, русский.
-- Что же он молчит? Аль язык от страха проглотил?
-- Ванька, скажи им что-нибудь.
-- Что же я скажу, сударь? И сказал бы, да ведь не поверят эти разбойники.
-- Ах ты, вражий сын!.. Мы не разбойники, а защитники отечества! -- грозно произнес богатырь, и его здоровенный кулак опустился на шею бедняги Ивана.
-- За что дерешься? Смотри у меня! -- крикнул Тольский.
-- Ах, страсть какая; если бы эта страсть да к ночи. Ну, что же стали, ребята? Вяжи их!
-- Постой, постой, Никитка! Зачем вязать? Может, они и на самом деле русские, а не враги-супостаты! -- проговорил седой старик, выходя из толпы.
-- Полно, дед Степан!.. Какие это русские? Просто притворяются! Как есть французы, и рожи-то у них французские. Петлю им на шею -- да на сук окаянных!
-- Не дело говоришь, Никитка, не дело... Надо вперед допросить хорошенько, резонно... Ну, сказывайте, что вы за люди? -- обратился старик к Тольскому и Кудряшу.
-- Я -- русский дворянин Тольский, а это -- мой крепостной слуга!
-- Так, так. А зачем же вы обрядились в французскую одежду?
-- Я уже сказал, зачем: чтобы обмануть французов.
-- Так, так. А какой вы веры?
-- Известно -- православной.
-- Ну так перекреститесь, а мы посмотрим.
-- Вот, смотрите! -- И Тольский перекрестился, а Кудряш последовал его примеру.
-- Так, так. Хоть и не по-настоящему, а все же креститесь. Пальцы складываете щепотью, по-нынешнему. А кресты вы носите?
Тольский и Кудряш расстегнули вороты своих рубашек и показали тельные кресты. Это окончательно заставило мужиков поверить, что Тольский и его слуга -- не французы, а русские.
-- Ну, теперь я в свою очередь вас спрошу: что вы за люди? -- обратился к мужикам Тольский.
-- Мужички мы, милый человек, мужички. Вооружились на защиту родной земли. Чай, уже не одну сотню лиходеев уложили, да вот плохо -- главы у нас хорошего нет. Никитка парень здоровый, да бестолковый: торопыга большой. Вот бы ты, твоя милость, начальство-то над нами взял.
-- Мне над вами начальствовать? Что же, я не прочь! -- несколько подумав, промолвил Тольский. -- Если вы все желаете, чтобы я был вашим начальником, то я готов!
-- Все, все просим. Будь нашим главой! Послужи царю-батюшке и родной земле! -- И мужики, в том числе и силач Никита, низко поклонился Тольскому.
Таким образом, Тольский стал начальником отряда мужиков; к его небольшому войску примкнул еще не один десяток крестьян, восставших против завоевателей, и скоро отряд состоял почти из пятисот человек, из которых большая часть была вооружена ружьями и саблями, отобранными у побежденного врага.
Тольский со своими ополченцами наносил большой вред, поражая врасплох неприятелей и действуя так же, как и остальные партизаны.
Во время Отечественной войны партизаны Фигнер, Давыдов и другие были просто бичом для французской армии. Мужики верхами, вооруженные чем попало -- кто с косой, кто с ружьем, кто с дубиной, кто с большим отточенным гвоздем, прикрепленным к толстой палке наподобие пики, -- выскакивали из леса и кидались на французов, нанося им тяжелый урон.
Тольский был хорошим стрелком, отличался необычайной смелостью и с небольшим, но отборным отрядом нападал на целые сотни неприятельских солдат, громя и обращая их в бегство; за одну из геройских стычек с неприятелем получил Георгиевский крест.
Даже Иван Кудряш, робкий парень, следуя общему примеру, оставил свою трусость и принимал участие во всех схватках с неприятелем, причем, объясняя это, сказал своему барину:
-- Ведь и я -- русский, и мне жаль родную землю. Уж если бабы и дети с французом воюют, то неужели мне сидеть сложа руки?