ИУДЕЙСКИЕ ХРИСТИАНЕ
Обращаясь теперь к иудейско-христианским общинам Палестины, мы вступаем на совершенно иную почву. Конечно, и евреям были свойственны общие всем людям страсти и влечения. Мы встречаем в Евангелии публичную женщину и прелюбодейку; Господь изображает в Своих притчах богатого скупца и необузданного расточителя, неверного домоправителя и лукавого раба, вора и несправедливого судью. Так называемые Завещания двенадцати патриархов бичуют дух разврата, алчности, раздоров, тщеславия, высокомерия, лжи и обмана в народе двенадцати колен. Даже о священнослужителях говорится самое худшее, Лев. 17. Павел, вполне признавая в своих соотечественниках их ревность по праведности, Римл. 10, 2 сл., упрекает их в нарушении всех заповедей, в особенности шестой и седьмой, Римл. 2, 21 сл. Израиль, искавший закона праведности, не достиг закона, Римл. 9, 31. Таким образом, мы не видим здесь отличий: все люди одинаково грешны, Римл. 3, 9; 22. Общие условия нравственности у Израиля были одинаковы с условиями соседних народов.
Однако важное различие заключалось в том, что израильский народ с давних пор уже находился под нравственно возвышающим влиянием своего божеского закона. Он был гарантирован от опасности раствориться в чувственности. Дни Антиоха Епифана -- те дни, когда язычество, с его явными грехами и пороками, казалось, проникло и в Иерусалим, -- прошли безвозвратно, с тех пор как Маккавеи вновь отвоевали закону безусловное значение. Книжники все настойчивее старались оградить народ стеной закона. Идеалом был фарисей, устраняющийся от всякой языческой или хотя бы полуязыческой нечистоты. Но достаточно этого имени, чтобы тотчас вызвать перед нами представление об иного рода опасности, связанной с указанным нравственным идеалом. Мы достаточно знаем фарисея из Евангелия как тип высокомерия, черствости, неискренности и ханжества. И не только против фарисейства восстает Господь, но против всего характера тогдашнего благочестия, поощряемого книжниками, против их формализма, почти заглушающего нравственное сознание, против казуистики, которая, в избытке мелочного педантизма, пренебрегает основной заповедью любви, против лицемерного искусства, с которым обходят закон при соблюдении всех его предписаний.
Само собой разумеется, в Израиле наряду с указанным были и другие течения. Нас мало интересуют известные нам, под именем саддукеев, знатные люди, преданные светским суетам, и политики, которые под предлогом отрицательного отношения к консервативному направлению отказывались от лучших заветов религии отцов и не стеснялись поддерживать дружеские сношения с языческими властями; так же мало интересуют нас эссеи, совсем не выступающие в Евангелии и жившие в монашеском уединении большею частью к востоку от Иордана, -- эссеи, которые, находясь безусловно под влиянием тогдашней мировой силы, аскезы, -- стремились осуществить отрицательную сторону идеала фарисеев в ее наивысшей степени. Но, конечно, встречались местами группы благочестивых людей, которые еще понимали возвышенность нравственного воззрения пророка: "О человек, сказано тебе, в чем добро и чего требует от тебя Господь: только действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренно-мудро ходить перед Богом твоим", Мих. 6, 8; "Я милости хочу, а не жертвы", Ос. 6, 6, Матф. 9, 13. Это была среда, в которой проповедь Иисуса о Царстве Божием нашла наибольший отклик. Но и здесь все же закон был еще наивысшим содержанием жизни. Пусть со стороны книжников было обоготворением их собственной учености то, что на вопрос: "что делал Бог, прежде чем сотворил мир?", они отвечали: "он сидел и изучал Закон"; однако-же и для всякого благочестивого иудея идеалом остается иметь "к Закону Господа влечение, и о Законе Его помышлять день и ночь", Пс. 1, 2; 119, 97, ср. Зав. XII патр. Лев. 13, Римл. 2, 17 сл.
Вввду такого характера иудейства христианской нравственности на иудейской почве с самого начала было указано совершенно иное направление, на него наложена была определенная печать. Мы можем понять это, если ознакомимся с изображением истинно благочестивого человека в Пс. 15, или хотя бы с признанием Иова, гл. 31, с чем вполне согласуется характеристика патриархов в их Завещаниях. Еще большие подробности в изображении истинного благочестия дают "оба пути", этот катехизис морали, скоро усвоенный христианством, но первоначально бывший иудейским, который присоединяет к десяти заповедям экстракт из мудрости Израиля, собранной в литературе изречений. Заповеди, преобладающее число которых содержит только запрещения, показывают, как много внимания уделял иудейский закон греховным помыслам. Большое значение придается обязанностям по отношению к обществу. Благотворительность является венцом нравственности. В одном иудейском откровении (Steindorff, "Die Apokalypse des Elias", стр. 152) мы находим даже указание на то, что упущение в этом отношении безусловно признается грехом, почти так же, как в притче Иисуса, Матф. 25, 41 сл. Но непосредственно рядом с этим стоят опять чисто внешние предписания -- пунктуальное соблюдение дней поста, часов молитвы. Нравственное сознание еще не возвысилось до ясного разграничения существенного от несущественного.
В этом разграничении заключается то новое, что принесло Евангелие. Это новое надо искать лишь в концентрировании вокруг основного пункта, в отбрасывании всякой внешности. Отношение к личности Иисуса и уверенность в милосердии Бога Отца дают силы для осуществления нового идеала.