ПОЗДНЕЙШИЕ ЯЗЫЧЕСКО-ХРИСТИАНСКИЕ ОБЩИНЫ
Возвращаясь вновь к языческо-христианским общинам на греко-римской почве, мы находим здесь гораздо больше разнообразия, чем в среде христианско-иудейской. В первое время влияние Павла остается неизменным: можно прямо говорить о послепавловской эпохе христианства. Но наряду с этим выступают другие личности и силы; особенно Иоанн из Малой Азии, человек совершенно другого склада, чем Павел, иного происхождения, иного воспитания, иного положения, но также с решающим влиянием в своем кругу. Живой остается, однако, в этом круге и память Павла; возникает, таким образом, смешанное образование. Однако оба влияния перекрещиваются третьим течением, приходящим извне, но быстро завоевывающим себе положение в христианстве, -- гносисом. Нельзя относиться к этому явлению, хотя бы оно и было несомненно лишь побочным течением, только как к изнанке общехристианского развития. Его значение требует специального рассмотрения. И, наконец, путем борьбы с этой чуждой тенденцией развитие христианства приходит к некоторому относительному завершению в том, что мы можем назвать католизирующим христианством, которое, хотя и является еще первоначальным по своему основному настроению, еще незрелым и в своем внешнем проявлении, все же дает уже существенные черты более позднего католицизма. Таким образом, предлагаемая глава расчленяется сама собою на четыре отдела. В первом отделе, в свою очередь, возможно географическое подразделение.
ОБЩИНЫ, НАХОДЯЩИЕСЯ ЕЩЕ ПОД ВЛИЯНИЕМ ПАВЛА
В период, следующий непосредственно за временем Павла, мы находим картину измененной лишь в незначительной степени. Мы видим все еще мелкие общины, рассеянные тут и там в крупных городах, связанные между собою лишь духовными узами единой веры и взаимной любви, внутри же лишь слабо скрепленные организацией, находящейся пока еще в периоде развития. Отсутствие такой сильной личности, какою был великий апостол язычников, дает себя сильно чувствовать. Все общины смотрели на него как на своего духовного отца и порой даже против воли безусловно признавали его авторитет. И теперь, конечно, нет недостатка в верных наставниках и советниках для общин; но они сами сознают себя эпигонами. Выступая в литературе, они прикрывают себя именами Павла, Петра, таких людей, как Варнава или Иаков, и если хотят дать что-либо хорошее, то повторяют с ничтожными изменениями наставления из послания к Колоссянам.
Сами общины увеличились, причем расширились и их задачи: нужно было воспитывать в христианстве все более широкие слои и в то же время избегать опасности допустить в общины широкий прилив нечистых элементов или даже дать им перевес. С другой стороны, не следует забывать -- чему в большинстве случаев придается слишком мало значения, -- что к этому времени в общинах образовалось уже ядро старейших испытанных христиан, которые, воспитываясь в продолжение многих лет или же с ранней юности в духе христианства, представляли, так сказать, совесть общины и реагировали на всякие ненормальные явления совершенно иначе, чем это некогда мог сделать со стороны апостол, при всем своем авторитете: теперь нет и речи об эксцессах, подобных коринфским времени Павла. Нравственные требования, быть может, несколько понизились, но средний уровень нравственности, нравственное сознание массы поднялось. Не веет более тот мощный дух, который в первые времена возбуждения мог создавать исключительные явления; христиане сделались мельче, даже мелочнее, но, с другой стороны, и педантичнее, надежнее в малом.
Затруднения, которые мы встречаем вследствие скудости источников по данному вопросу, увеличиваются тем, что и имеющиеся источники для нас весьма мало осязательны: в большинстве случаев не известны личности авторов, мы колеблемся относительно места и времени возникновения источника. Тем не менее, только группировка по местности, как бы она ни была субъективна, может помочь нам избегнуть ошибочных обобщений и сделать правильную оценку отличительных черт отдельных явлений.
Христианские общины Малой Азии. Мы начинаем с христианских общин Малой Азии. Им принадлежит прекрасное размышление о тайне божественного распорядка, проявившегося в объединении до тех пор разрозненного человечества, которое известно нам как послание к Ефесянам апостола Павла. Послание это станет нам легче всего понятным, если мы представим его себе как излияние в высшей степени глубокого христианского мыслителя, в котором изложенные в послании мысли были вызваны посланием к Колоссянам Павла. К общинам Малой Азии относится и послание от имени Петра, возникшее после его мученической смерти в Риме, но адресованное христианам Малой Азии, бывшей полем миссионерской деятельности Павла, и пропитанное насквозь его идеями. Как бы ни были различны оба эти сочинения -- в одном глубоко рассудочная спекуляция, изложенная в хвалебном тоне славословящего благочестия, в другом -- трезвый призыв к практическому исповеданию христианства с ясным взглядом на окружающие условия, -- но предполагающиеся в них отношения, в своих основных чертах, вполне сходны. Оба сочинения, именно общими им обоим чертами, напоминают нам мир идей Иоанна, о чем речь будет ниже. Однако не следует думать, что эти послания и возникли под влиянием Иоанна; скорее они характеризуют нам ту почву, на которой своеобразное понимание Иоанном христианства могло сделаться плодотворным.
Прежде всего бросается в глаза то, как сильно выступает вперед нравственная сторона христианства, требующая, чтобы практика жизни преобразовалась согласно принципам нового нравственного духа. Правда, оба отмеченные уже направления, господствовавшие в раннем христианстве, -- познание тайны божественного спасения и упражнение покорности божественной воле, -- у Павла тесно переплетенные в одном слове "вера", в данных сочинениях резче разделяются, но практическое направление благочестия сохраняет за собой безусловный перевес. Действительно, послание к Ефесянам, полное благоговейного молитвенного настроения и погруженное в тайну соединения в Христе двух половин человечества, подчеркивает, главным образом, момент познания, 1, 9, 17 сл., 3, 3 сл.; однако, наряду в этим, выступает любовь, как основной принцип христианской жизни, 1 4, 3 17, 5 2, и именно на эту любовь, превосходящую всякое разумение, и направляется познание в своем последнем основании 3, 19. Мы видим в этом послании спекуляцию, но небесплодную, если согласно Еф. 2, 10, самые добрые дела, служащие отличительным признаком христиан, были уже раньше предуготованы Богом, чтобы христиане пребывали в них, и если целью предвечного избрания христиан является то, чтобы они были святы и непорочны перед Ним в любви, 1, 4. В I послании Петра, которое с полною ясностью смотрит на практические вопросы жизни, обращая особенное внимание на грозящее со всех сторон преследование, руководящей мыслью уже безусловно является мысль о покорности воле Божией, 1, 2, 14, 22 (понятие неверия заменено понятием непокорности, 2, 8; 3, 1; 20, 4, 17), в радости, 1, 6, 8, и уповании, 1 3, 21. Христианское поведение получило вполне исчерпывающую формулировку в характерном слове ἀγαθοποιἶα -- "делание добра".
Этот нравственный дух в области понимания христианства деятельно проявляется в различных направлениях. Молитвенное настроение живо не только у составителя послания, говорящего вполне тоном молитвы, но и в общинах, Еф. 6, 18 сл. Христиане далеки от того, чтобы подавлять свободное движение духа, "Исполняйтесь духом", Еф. 5, 18. Но мы уже не слышим более о тех эксцентричных проявлениях экзальтированного энтузиазма, которые мы наблюдали в первые времена. "Будьте благоразумны и бодрствуйте в молитвах"; "трезвитесь, бодрствуйте", увещевает I Петр. 4, 7; 5, 8. Молитвой же должна регулироваться и брачная жизнь, I Петр. 3, 7.
Много споров вызывают слова I послания Петра, 3, 19 сл., 4, 6, о проповеди Иисуса среди мертвых. Мы в состоянии будем правильно понять эти слова лишь тогда, когда сопоставим их с тем суеверным воззрением на возможность заместительства в крещении для людей уже умерших, которое мы встречали у коринфских христиан времени Павла. Оба воззрения стремятся к одному и тому же: найти утешение относительно судьбы тех, которых горячо любили и которых боятся потерять навсегда, так как благодать спасающего Евангелия не застала их уже в живых. Там стремятся достичь этого через священную магию, здесь -- через мысль о возможности и для них миссионерской проповеди. Прогресс нравственного понимания очевиден.
Направление христианской жизни все еще определяется, главным образом, противоположением окружающему язычеству. "Они, дошедши до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытностью", Еф. 4, 19; "исполнены желания плоти", Еф. 2, 3 (ср. I Петр. 1, 14, 2, 11); невоздержность, похоть, пьянство, излишества в пище и еде, нечестивое идолослужение, I Петр. 4, 3, злоба, коварство, лицемерие, зависть и злословие, I Петр. 2, 1, -- таков характер язычества, и именно потому христианство стоит в противоречии с ним. Язычество есть ἄγνοια, т. е. оно совершенно лишено твердого нравственного сознания, так как чуждается Бога; сознание это было принесено христианством, Еф. 4, 17 сл., I Петр. 1, 14. Там была тьма, здесь свет, Еф. 5, 8,1 Петр. 2, 9. Язычество есть нравственная смерть, христианство -- жизнь, Еф. 2, 1 сл. т. е., деятельная сила, Еф. 1, 19, 3, 20. И эта мысль не только не ослабляется, но еще в значительной степени укрепляется сознанием христиан, что решающим моментом для них является будущая жизнь, а не земная: на небе они чувствуют себя дома, на земле -- чужими, Еф. 1, 3 сл., 2 6; I Петр. 1, 1; 17; 2, 11.
Однако, как ни подчеркивали противоречие с язычеством, фактически было бесконечно трудно предохранить христианские общины от сношений с окружавшим языческим миром; об этом свидетельствуют только что приведенные, постоянно повторявшиеся увещания; на это прежде всего указывает I Петр. 4, 3 сл. Старые добрые друзья обижаются на внезапное прекращение прежних отношений и повертывают оружие в обратную сторону: они, относящиеся к своей жизни, конечно, не так, как смотрит на нее принявший христианство, сознающие себя почтенными гражданами, не могут представить себе ничего иного, как только то, что за этим христианским братством, боязливо замыкающимся в себе, скрываются какие-нибудь ужасные поступки, которые боятся света: так клевещут они на христиан.
Как показывает и сообщение Тацита, Анн. XV 44, уже тогда были в обращении все подозрения относительно христиан, против которых апологеты второго столетия должны были непрерывно защищать своих единоверцев, -- подозрения, будто христиане занимались в своих тайных собраниях самыми ужасными делами: противоестественным развратом, ритуальным убийством детей. Эти обвинения, рождаемые нечистой извращенной народной фантазией, питаемые религиозным фанатизмом, постоянно всплывают в истории религии. Образный язык христиан мог служить, по-видимому, некоторым им подтверждением. Нет ничего удивительного, что римский народ распространял эти обвинения; но в том, что такой историк, как Тацит, не проверив, передавал их, мы видим печальное свидетельство непонимания благородно мыслившим знатным римлянином такого явления, каким было тогдашнее христианство: строгий цензор развращенного древнего мира не понял, что здесь были заложены в зародыше нравственные силы для обновления мира. Наряду с этим, однако, современник Тацита -- Плиний Младший в своих донесениях императору Траяну, в период управления им провинцией Вифинией, дает очень ценное свидетельство о неосновательности этих слухов: христиане, даже те, которые отреклись перед проконсулом от христианства, торжественно объявили, что у них не совершалось никаких преступлений; напротив, во время воскресных собраний они обязывали друг друга не допускать воровства, разбоя, прелюбодеяния, не похищать вверенного им имущества. Так как проконсул даже путем пытки двух диаконисе узнал только то, что христианство есть не более как извращенное, безграничное суеверие, то ему, естественным образом, приходит в голову вопрос, который он и предлагает императору: подлежит ли христианство как таковое наказанию, или же наказуемы только преступления, заведомо совершенные христианами? Это тот самый вопрос, который христиане уже раньше прямо поставили перед собой и ясно ответили на него: "Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, как вор или злодей, или как вмешивающийся в чужие дела; а если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь", I Петр. 4 15 сл. Нельзя отрицать, что в отдельных случаях христиане, быть может, действительно были виновны в подобных преступлениях, за что их и привлекали; для некоторых особенно большим искушением могло быть ἀλλοτριεπισκοπεῖν, вмешательство в дела, которые их не касались, чем -- с точки зрения христианской эсхатологии -- является, например, вмешательство в политику или выступление с исповеданием своего христианства в процессе другого христианина. Но в словах I послания Петра не следует видеть доказательства того, что в христианской общине можно было найти убийц, воров, злодеев, ни даже того, что составитель серьезно считается с возможностью, чтобы осуждения христиан были вызваны такими преступлениями: это -- враждебные обвинения, лишенные хотя бы видимого основания. В этом смысле наставления следует понимать как предупреждения.
Но христиане противополагали себя язычеству еще и в другом смысле: христианство имеет задачей миссионерскую деятельность, и этой цели должна служить именно нравственная жизнь (ср. Матф. 5, 16); нужно было, не только не участвуя в бесплодных делах тьмы, обличать их (ἐλέγχετε, Еф. 5 11, (ср. Иоан. 16, 8), и добрыми делами заграждать уста невежеству безумных людей, I Петр. 2, 15; 3, 15 сл., но требовалось привлекать неверующих безмолвной миссионерской проповедью непорочной христианской жизни в страхе Божием и чистоте, I Петр. 2, 12. Это было задачей особенно христиан, вступавших в смешанный брак, I Петр. 3, 1 сл. И здесь мы снова видим, что ограждение от внешнего мира отнюдь не было проведено с той строгостью, к которой стремились.
Позитивный характер изложения многих вопросов христианской нравственной жизни также вызывает мысль о Павле и о его общинах. I послание Петра, написанное в им, рассматривает отношение к начальству совершенно согласно с посланием к Римлянам Павла: требуется безусловная покорность ради Господа, 2, 13 сл. Ясно усматривается, однако, в послании Петра, что уже имелся повод видеть в органах римской власти, на ее различных ступенях, врагов христианства. Хотя они и действовали как представители справедливости, наказывая преступников и восхваляя добрых, однако чувствуется, что христиане в большинстве случаев видели в них своих преследователей. Тем более достойно удивления, что принцип благоговейного преклонения перед их божественным призванием по-прежнему строго сохраняется. Этому способствуют ветхозаветные слова; к христианскому наставлению "чтите всех и любите ваших братьев" присоединяется Притч. Сол. 24, 21: "Бога бойтесь, царя чтите". Так не пишут, когда над умами господствует революционный дух. И отношения домашней жизни, как в послании к Ефесянам, так и в I послании Петра, трактуются в тесной связи с домостроем послания к Колоссянам; там только вопрос ставится значительно шире, чем здесь. В наших посланиях недостает точного, ясного проникновения вопросами, имеющими решающее практическое значение, что является столь характерным для Павла; вместо этого мы видим в посл. к Еф. длинные мотивировки, в I Петр. -- ссылки на языческий мир. Новым является специальное предостережение против пьянства, Еф. 5, 18. Повторяющиеся наставления женам бояться своих мужей, Еф. 5, 33, ср. 21, едва ли можно объяснить тем, что наставления эти вызывались особенно сильным стремлением к эмансипации. Достойно внимания предостережение I послания Петра против роскоши в одежде; христиане должны и с внешней стороны отличаться чистой простотой, и их украшением должен быть кроткий и спокойный дух, 3, 3 сл. Слова эти свидетельствуют не столько о сильном распространении среди христианских женщин страсти к украшениям, сколько о том, что теперь начинают больше обращать внимание на эти внешние вещи. Христианский нравственный идеал принимает более определенные, отчасти более узкие формы.
Действительно, в этом отношении мы наблюдаем двойное очень важное дальнейшее развитие, сильно опередившее Павла: последний предоставил все действию духа Христова, ведя лишь борьбу с духом язычества; он вовсе не опирался на Закон, и в качестве образца ему представлялся созданный им образ Христа, Господа славы, который Сам Себя унизил.
Теперь мы видим прежде всего, если можно так выразиться, библизацию христианского идеала, т. е. Ветхий Завет чаще привлекается для обоснования требований христианской нравственности. В вопросе о супружеской любви посл. к Еф. 5, 31 ссылается на Быт. 2, 24; в вопросе о сыновней любви 6, 2 сл. -- на декалоге Исх. 20, 12. I Послание Петра, 3, 5 сл., ставит христианским женщинам в пример святых жен Ветхого Завета, особенно Сарру, и резюмирует эти наставления словами 34 псалма (13--17=1 Петр. 3, 10--12). Поведение христиан, I Петр. 1, 13, 22, должно соответствовать Пасхе Господа, Исх. 12, 11, и заключение Завета, Исх. 19, 10. Образ духовного вооружения, Еф. 6, 14 сл., заимствован у пророка Исайи. Послание к Ефесянам возвело все это даже в теорию: язычники-христиане сделались согражданами святых и своими Богу, 2, 19. Этим признается, что πολιτεία τοῦ Ἰσραήλ, т. е. ветхозаветная нравственность, как бы мало ни соответствовало ей тогдашнее иудейство, 2, 3 сл., представляет собою идеал. То, что в первоначальной общине сложилось исторически, здесь было достигнуто путем историко-философской спекуляции, без всякого влияния иудаизма -- Закон упразднен, 2, 4, -- просто в силу авторитета Писания, который признавался всегда и христианами-язычниками. Христианская нравственность, "утвержденная на основании апостолов и пророков", 2, 20, является завершением ветхозаветной иудейской нравственности; так, Послание к Ефесянам переплетает наставления апостола Павла Колоссянам со словами пророков (ср. еще 4, 25 сл.).
Тем не менее эта нравственность сохраняет специфически-христианский характер, "имея Иисуса Христа краеугольным камнем", 2, 20. Это второй новый момент в понимании нравственного идеала: последний получил гораздо более определенный характер под влиянием действия евангельского предания о словах и делах Господа; христиане познают Христа, слышат о нем, поучаются в нем, Еф. 4, 20 сл. При этом примером для подражания служит не самоотречение стоящего над миром Сына Божия, но отдельные черты земной жизни и страдания Христа; это наблюдается уже в посл. к Еф. 5, 2, 52 (ср. 24, 29), но особенно в I Петр. 2Ю, 21 сл., где, правда, страдания Христа описываются словами Исайи, 53, кроме того 4, 1; мы можем также указать здесь и на посл. к Евр. 2, 17 сл., 4, 15; 5, 7 сл. Наряду с этим слова Господни, имевшие исключительный авторитет уже в глазах Павла, но не оставившие ясных следов широкого влияния на тогдашнее христианство, постепенно собираются, распространяются в обширных кругах и начинают определять образ мыслей и суждений христиан; они делаются своего рода новым законом для христианских общин, специально для общин языческо-христианских, и притом в той же мере, в какой они, правда в ином смысле, уже раньше были законом для общин иудейско-христианских. Если языческо-христианские общины получили при этом полноту нового нравственного сознания, то одновременно с этим выросла опасность: то, что было говорено против искаженной законности, вне этой связи, само грозило превратиться в закон. Для этого не нужно было иудаистической пропаганды: человек от природы склонен представлять себе основные положения морали не как внутреннее побуждение, а как внешний закон. Уже тот факт, что целый ряд произведений совершенно одинаково трактует эти вопросы, доказывает, что дело не в своеобразных особенностях отдельного автора. И это отвечает изменившимся условиям. Общины Павла были действительно миссионерскими общинами; лишь небольшой процент их членов принес с собою из синагоги некоторую нравственную подготовку; теперь речь идет об общинах, которые уже имеют позади себя историю. Правда, к ним присоединяются ежедневно новые члены. Мы с удивлением узнаем из донесений Плиния, какое широкое распространение получило христианство в Малой Азии во времена Траяна: имя Христа исповедуют многие люди всех возрастов, из всех слоев общества, обоих полов, в городах так же, как и в деревнях; храмы стоят почти пустыми, торжественное совершение обрядов прекратилось; никто не хочет уже покупать идоложертвенного мяса. Эти толпы следовало еще ввести в дух христианства: к ним относятся наставления, чтобы они более не поступали как язычники, Еф. 4, 17; христианство несовместимо с ложью, воровством, блудом, алчностью и т. д., Еф. 4, 25 сл. Массовое отпадение при первых энергичных мерах римского наместника показывает, что проникновение христианским духом было достигнуто лишь в слабой степени. Плиний мог иметь твердую надежду остановить, даже совсем прекратить заразу этого суеверия; ведь большинство спокойно приносило жертвы изображениям богов и проклинало Христа, многие же заявляли, что они действительно некогда исповедовали христианство, но уже отступились от него, кто 3, а кто 20 лет тому назад. Мы не будем останавливаться на вопросе о том, в какой мере эти люди все же были охвачены нравственным духом христианства, и насколько, в качестве важнейшего наследия от времени пребывания их в христианстве, они сохраняли еще чувство, обязывавшее их избегать воровства, разбоя, прелюбодеяния, соблюдать верность и не утаивать вверенного им имущества. Для нас важны только общины. Здесь старое ядро, состоящее из людей, выросших в христианстве, которые, так сказать, представляют христианско-нравственное сознание общин, выступает сильнее вперед, чем новый прирост. Они непрерывно занимаются Священным Писанием Ветхого Завета и все более исполняются нравственным духом религии Израиля, религии пророческой, отчасти, конечно, и религии Закона; в их руках предание о Господе принимает все более определенные формы, все яснее очерчивая и нравственный идеал. Таким образом, несомненно происходит поднятие общего нравственного уровня. Уже у Павла в его последних посланиях мы встречали твердую уверенность в том, что рука об руку с долгим исповеданием христианства должен происходить и внутренний рост; здесь перед нами как раз такая яркая картина перехода от детского возраста к времени возмужалости и окончательного сложения характера, Еф. 4, 13 сл. I послание Петра, 5, 10, молит Бога о том, чтобы Он совершил, утвердил, укрепил и соделал общины непоколебимыми.
И если мы сравним данные общины с общинами времени Павла, то увидим прогресс и в другом отношении, в смысле повышения нравственных требований: не только не должно быть блуда, нечистоты, алчности, Кол. 3, 5, но о них не следует даже упоминать, Еф. 5, 3. Рядом с отрицательными требованиями выступают требования положительные: отвергнувши ложь, Кол. 3, 8, каждый должен говорить истину ближнему своему, Еф. 4, 25; вор вместо того, чтоб красть, должен трудиться, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающимся, Еф. 4, 28; вместо гнилых слов следует говорить добрые для назидания, Еф. 4, 20; вместо сквернословия, пустословия и сме-хотворства -- благодарение, Еф. 5, 4. При воспитании детей не только запрещается жестокое обращение, но настойчиво рекомендуется наставлять их в правилах христианской нравственности, Еф. 6, 4. Социальные неравенства настолько уже сгладились, что составитель может сказать христианским господам христианских рабов: "вы, господа, поступайте с ними так же (т. е. строго говоря, повинуйтесь им в страхе и трепете), умеряя строгость", Еф. 6, 9. Различные мотивировки: "потому что мы члены друг другу", Еф. 4, 25, "так прилично святым", Еф. 5, 3, примеры, взятые из отношений Христа к "церкви", Еф. 5, 3 сл., показывают, что зарождается твердое понятие общины, идеал церкви. Христос сам предал себя за церковь, чтобы очистить ее банею водною и освятить посредством слова, чтобы представить ее славною церковью, не имеющей пятна или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна, Еф. 5, 25, сл. Святость является нравственным требованием, I Петр. 1,15. Появляется уже и двойное наименование для общины: "христиане" по отношению к окружающим, I Петр. 4, 19, "братство" по отношению к своим сочленам, I Петр. 2, 17, 5, 9. Старательно воспитывается чувство общественности. Каждый имеет свои обязанности по отношению к общине, Еф. 4, 11 сл., I Петр. 4, 10 сл. Христианские добродетели: смиренномудрие, кротость, долготерпение преследуют одну цель -- взаимную любовь, ревностное сохранение единства духа в союзе мира, Еф. 4, 2 сл. "Наконец, будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосердны, смиренномудры", заключает, суммируя, I Петр. 3, 8, присоединяя к этому, как главу, венчающую здание, требование Господа отказаться от возмездия и за проклятие платить благословением.
Конечно, нельзя не признать, что замечается и некоторое ослабление нравственной энергии. Наставление "будьте страннолюбивы друг к другу без ропота", I Петр. 4, 9, показывает, что постоянно возраставшие требования братской взаимной помощи начинали становиться для иных тягостными. Некоторые преследовали при этом даже свои собственные выгоды, отсюда требование нелицемерной братской любви, I Петр. 1, 22. Составитель послания Петра, 1, 22; 4, 8, призывает не просто к любви, но к любви усердной, как и в настоящее время мы считаем нужным говорить об истинном, живом, полном силы христианстве -- что всегда является признаком упадка.
Наряду с этим существует, как кажется, опасность превратного понимания свободы: как Павел, Гал. 5, 13, так и I послание Петра, 2, 16, увещевают не злоупотреблять свободой для прикрытия зла. Христианство есть служение Богу.
При всем том общая оценка все же вполне благоприятна. То, что Павел говорил о Колоссянах, восхваляя их веру и любовь, Кол. 1, 4, целиком переносится на эти общины: Еф. 1, 15, и I послание Петра, 5, 12 торжественно удостоверяет, что на них покоится истинная благодать Бо-жия. Мы не должны поэтому выводить ложных заключений из наставлений посланий: их требования практического проведения христианских воззрений были всегда необходимы в христианских общинах. В I послании Петра представлялись еще особые поводы к тому, чтобы призывать к радостной надежде и терпению в страдании, ввиду повсюду начинавшихся преследований, которые были, конечно, жестоким испытанием для христиан, 1, 6 сл., 4, 12 сл., 5, 8 сл. С другой стороны, послание к Ефесянам имело полное основание призывать к единству в любви, так как последней, как мы сейчас увидим, угрожала зародившаяся внутри общины опасность.
В то время, как по отношению к внешнему миру общины все более замыкались и тверже устанавливали собственный идеал, согласно библии Ветхого Завета и преданию о Господе, внутри них всплыли две новые опасности, сильно угрожавшие если не прочности христианства, то все же чистоте и ясности его нравственной жизни: иерархия и ересь.
Мы видели, что в первые времена свободного развития духа угрожала опасность отсутствия порядка. Павел настаивал поэтому на признании авторитета тех членов общины, которые добровольно приняли на себя обязанности ведения и заботы об общинных делах. Это были в большинстве случаев лица, для которых и их внешнее социальное положение делало возможным приносить жертвы на благо общине. Естественно, что они пользовались уважением, как лица, принадлежавшие общине уже с давних пор, со времени ее основания или же обращенные в христианство еще до основания общины. Со временем это должно было измениться. "Первенцы" вымирали так же, как и апостолы, бывшие создателями и опорой их положения; их места занимали другие, которые не имели уже их исключительного значения. Из общины все более выделялся замкнутый круг старейшин общины (пресвитеров). Часто, может быть, даже в большинстве случаев, это были давнишние члены общины, а также лица, обладавшие естественным авторитетом в силу своего возраста; но случалось, что тот или иной энергичный человек достигал руководящего положения и без этих условий: развивался духовный карьеризм. Что некогда чтилось как добровольное служение, теперь ценится как важное преимущество, связанное с почетом и даже материальными выгодами. Мы еще увидим, какую реакцию вызвало это со стороны общин, которые привыкли к свободному развитию всех духовных даров и сил. Здесь для нас важен прежде всего тот нравственный вред, который эта новая должность, если можно так назвать нечто, еще безусловно не созревшее, могла причинять ее носителям. Мы усматриваем этот вред из наставлений, которые один из римских христиан считал необходимым сделать им от имени апостола Петра, их со-пресвитера, прославленного уже мученичеством, I Петр. 5, 1 сл. Мы слышим здесь прежде всего призыв к добровольному служению: "Пасите вверенное вам Божие стадо, надзирая за ним не принужденно, но охотно". Это напоминает слова Господни о наемниках, которые, вместо того чтобы пожертвовать жизнью за стадо, поспешно бегут, когда приближается опасность. Действительно, иные могли смотреть на должность не только как на бремя, но и как на опасность, так как во время гонений ее носители более, чем другие, были на виду у агентов правительства. Если мы нередко наблюдаем в христианской общине этого времени страх перед страданием, тенденцию к отпадению, то вполне естественно, что у лиц, занимавших руководящее положение, эта тенденция проявлялась с удвоенной силой. Стоить лишь вспомнить об известной параллели, относящейся к значительно более позднему времени, когда крепкая организация, исключая возможность отпадения, тем самым побуждала к бегству: Киприан Карфагенский и Петр Александрийский, оба смыли впоследствии это пятно кровью мученичества. Ко всему этому присоединялись еще трудности во внутреннем управлении, оппозиция со стороны носителей духа, разлад среди самих пресвитеров, неправильности в поступлении взносов, разногласия в учениях и т. д. Вполне понятно, что при таких условиях менее сильные, а также менее честолюбивые и властолюбивые личности смотрели на должность как на тяжесть, от которой они старались избавиться! "Не принужденно, но охотно", это наставление указывает на одну сторону вопроса.
Но более важной является другая сторона: "Не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием Божием, но подавая пример стаду". Если подобная задача дает простор благородным силам, то с другой стороны, она разнуздывает страсти и неумеренные желания. Можно было бы думать, что первым христианам, при их образе мысли, отвращенном от мира и направленном исключительно на будущую небесную славу, было совершенно несвойственно сребролюбие. Но они были людьми, а обаяние дающих власть денег неискоренимо. Властолюбие же есть такая страсть, которая может всецело подчинить себе одаренные сильные натуры. Таким образом, понятно, что именно среди пресвитеров возникали подобного рода искушения. Мы еще увидим, как даже пророки теряли отчасти свой авторитет вследствие того, что даже в них грубо и непристойно прорывались подобного рода человеческие слабости; можем ли мы удивляться тому, что там, где вместо свободного духа руководящей была мысль о должностной обязанности, иные поддавались этим искушениям? Но это не было правилом. Личности такого склада, как Каллист, живший в начале третьего столетия, в котором особенно ярко проявляется отмеченный тип иерарха, встречались нечасто; напротив, его противник, строгий Ипполит нашел бы в то время многих товарищей по духу. Апостольское наставление I послания Петра -- видеть в должности старейшин прежде всего задачу давать пример христианской жизни -- показывает, что христиане вполне сознавали высокую ответственность этой должности именно в нравственном отношении; оно доказывает также, какое значение отводили нравственному моменту в таких вопросах, как вопрос организации. Требование послушания по отношению к старшим, перенесенное на всю общину, может пониматься как укрепление авторитета должности в смысле наставлений в I Кор. 16, 16, 1 Фесс. 5, 12. Но, вероятно, под "младшими" и под "старшими" нужно разуметь христиан, имевших в общине специальные обязанности; первые, может быть, составляли низшую ступень клириков, обязанных выполнять поручения старших; отсюда и наставление о покорности последним. И здесь сравнение с явлениями более позднего времени показывает нам, как легко могло возникнуть неповиновение; вспомним, например, 18-й никейский канон о причащении пресвитеров и дьяконов. Но в то время, как в данных постановлениях имеют силу культовые и иерархические мотивы, в I послании Петра решающими являются исключительно нравственные соображения: "но все -- так заканчивается в послании это наставление, -- подчиняясь друг другу, облекитесь смиренномудрием". Иерархические идеи отвергнуты в этих словах самым резким образом. Правда, слова эти основаны на ветхозаветном изречении. Притч. Сол. 3, 34, но они непосредственно напоминают поведение Христа при омовении ног, Иоан. 13, 4; 12 сл.
Христианским общинам грозила, однако, еще одна нравственная опасность, более серьезная, чем та, которая вытекала из иерархических стремлений -- опасность со стороны ереси. О последней послание к Ефесянам говорит, правда, только общими намеками, не дающими ясного представления о том, что, собственно, имеется в виду. Невольно даже напрашивается мысль, что в словах этих слышатся только отзвуки тех отношений, о которых говорится в послании к Колоссянам. Но помимо того, что упомянутое краткое изложение в послании к Ефесянам безусловно оригинально, мы, следя далее за намеченным течением, наталкиваемся в иоанновской литературе снова как на иерархические, так и на еретические несогласия. Быть может, было бы не слишком смело поставить в некоторую связь с последними намеки послания к Ефесянам. Если это так, то более чем вероятно, что именно от гностических спекуляций с докетическими наклонностями хочет предостеречь своих читателей составитель послания. Эти подробности, однако, не представляют для нас интереса. Для нас важно и ценно наблюдение, что и послание к Ефесянам совершенно так же, как мы увидим это в посланиях Иоанна, усматривает прежде всего нравственную опасность в искусном обольщении лжеучения, 4, 14, в чем он видит проявление самого дьявола, 6, 11, опасность, которую следует предотвратить нравственным поведением: вместо того, чтобы колебаться в ту или другую сторону под действием всякого ветра учения и поддаваться лукавству людей, нужно иметь лишь истинную любовь, 4, 15. Для этого и служит духовное вооружение христианина, которое составитель описывает, свободно пользуясь образами Исайи, 11, 5; 59, 17; 52, 7: оружие христианина -- это истина, праведность, готовность служить Евангелию, вера, уверенность в спасении, Святой Дух, молитва и моление о всех, 6, 14 сл. Мы видим: всего этого недостает лжеучению; оно светское христианство, пренебрегающее с гордым спиритуализмом самыми первыми заповедями христианства, прежде всего любовью. Где имеется искренняя братская любовь, там прекращается опасность со стороны искусного обольщения ереси. Практическое христианство любви с успехом противостоит растворению религии в спекуляции.
Римская община. Несколько благоприятнее обстоит дело с источниками для нашего знакомства с римской христианской общиной. Оставляя в стороне возникшее в Риме Евангелие Марка, мы имеем здесь, во-первых, -- под именем послания к Евреям -- утешающие и увещательные речи, дающие, несмотря на в высшей степени индивидуальную окраску, ясное понятие о некоторых сторонах христианской жизни; затем I послание Петра, которым мы уже пользовались для Малой Азии, но которым, ввиду его римского происхождения, следует пользоваться и при характеристике римской общины, и наряду с ним послание римской общины общине в Коринфе от 95 года. В последних мы видим яснее, чем в посланиях, направленных в Рим, какой дух воодушевлял христианскую общину мировой столицы.
Теперь мы можем и должны говорить о христианской общине в Риме: в 95 году христианская община Рима сама себя называет общиной Божией, пребывающей в Риме. Можно предполагать, что объединение существовавших при Павле отдельных кружков стоит в связи с новой организацией, последовавшей за нероновским гонением христиан. Вполне естественно, что несмотря на это объединение, при громадности города и, вероятно, больших размерах христианской общины, внутри последней продолжают еще существовать отдельные общества; это же явление мы будем наблюдать в Риме и позднее. Этим объясняется, почему послание к Евреям производит впечатление послания, написанного не для всех христиан Рима, но лишь для определенного круга, для домашней общины. Впрочем, между посланием к Евреям и так называемым первым посланием Климента лежит целое развитие, захватывающее, как можно предполагать, промежуток времени около 20 лет. Мы будем рассматривать оба послания отдельно. Начнем с послания к Евреям.
Уже самый факт необходимости подобного λόγος πακλήσεως, 13, 22, такого утешающего и увещательного послания, наводит на размышления. В кругах, к которым направлено послание, дело обстоит далеко не так, как желал бы составитель, и как он считал бы себя вправе ожидать, принимая во внимание то, что члены общины давно уже христиане, 5, 12. Объяснение лежит в тех притеснениях, которым непрерывно подвергались эти христиане. Правда, прежнее преследование они перенесли геройски (возможно, что составитель послания имел в виду гонения христиан при Нероне): отчасти они сами перенесли позор и скорбь и сделались зрелищем для других (быть может, намек на истязания христиан во время нероновских игр); отчасти же они страдали, принимая горячее участие в судьбе своих товарищей: они посещали узников и радостно переносили даже конфискацию своего имущества, имея в виду будущую славу, 10, 32 сл. Но теперь, когда бедствия возобновляются все с новой силой, их стойкость начинает ослабевать, 12, 3: грозит отпадение, 3, 12; некоторые пропускают уже общинные собрания, 10, 25.
Каково же это отпадение? Судя по аналогичным жалобам в других посланиях, речь идет не о возвращении к язычеству или иудейству, но прежде всего лишь о замыкании в самом себе. Твердо сохраняя известные основные идеи христианства -- монотеизм, наиболее существенные нравственные мысли, веру в будущее воздаяние, -- они хотят жить для себя, не накликая на себя опасности сношениями с преследуемым обществом и открытым исповеданием Христа; отсюда постоянные увещания послания не только не оставлять собраний, 10, 24, но твердо держаться исповедания веры, 4, 14 и, надежды, 10, 23, а также предостережение, что подобным отпадением от общины христиане отступают от Бога живого, 3, 12, и вновь впадают в язычество с его служением мертвым богам, 9, 14.
Но и там, где не грозит прямое отпадение, наблюдается известное равнодушие. Недостает истинного радостного дерзновения, παρρησία 10, 19; правда, оно было, 10, 35, но оно не удерживается, не остается твердым до конца, 3, 6, 14. Составитель должен настоятельно увещевать серьезно относиться к его словам, 12, 25, внимательно прислушиваться к призыву к покаянию, 2, 1 сл., 3, 7 сл. Непокорность 3 18, 4, 11, преступление и непослушание, 2, 2, являются для него неверием. И здесь упомянутые уже бедствия являются причиной ослабления: христиане не понимают, почему именно избранные Богом должны столько претерпевать, разочаровываются, считают себя обиженными, 4, 1; отсюда повторяющиеся ссылки составителя на страдания всех ветхозаветных благочестивых людей, 11, 35 сл., прежде всего самого Господа, поругание, которое следует нести, 12, 2 сл., 13, 13; отсюда же его объяснение, что страдание есть божественное воспитание, доказательство отеческой любви со стороны Бога, 12, 5 сл.
И все-таки эти страдания избранных оставались непонятными даже для "верных" среди читателей. Стоя на чисто античной точке зрения, они видят во всех своих страданиях доказательство того, что Бог на них за что-то гневается. И потому столь живые в то время сознание своей виновности и потребность искупления проявляются у них с неожиданной силой. Далекие от того, чтоб найти успокоение в своем христианстве, они ищут везде средств искупления и наталкиваются прежде всего на культ жертв, установленный в Ветхом Завете Богом. Трудная проблема, которую Павел завещал языческо-христианской общине, проповедуя уничтожение Закона, но в то же время давая в руки христиан в качестве священного божественного слова Ветхий Завет, содержавший этот Закон, заявляла свои права. В нашу задачу не может входить разъяснение того, как составитель пытается разрешить эту проблему путем своей замечательной концепции призрачности и недействительности ветхозаветных прообразов, их осуществления в мелхиседековом первосвященничестве Христа и принесении им некогда самого себя в жертву; мы не будем останавливаться и на том, как он достигает своей цели при помощи своеобразной александрийской экзегетики; нас интересует лишь то, почему эта проблема сделалась тогда столь жгучей. Мы не имеем никаких оснований предполагать влияние христиан-иудеев или иудаистов на христианскую общину Рима. Принимая во внимание намеки послания, мы должны признать, что простое знакомство с Ветхим Заветом возбудило мысли, приведшие к возобновлению культа искупления и жертв, установленного некогда Богом. Внешним поводом послужили бедствия времени, те непрекращавшиеся гонения, в которых усматривали проявление гнева Божия; быть может, к этому присоединялось еще соображение, что гнев этот в меньшей степени обрушился на иудеев. Внутреннюю же причину составитель вполне правильно видит в недостатке христианского сознания, который его огорчает тем более, что, по его мнению, можно было ожидать большего от этих уже давно пребывавших в христианстве братьев, 5, 11 сл.: не проникаясь глубже сущностью христианства, они держались его начатков, 6, 1. Характерно, что он под этим разумеет: отвращение от мертвых дел язычества и монотеизм, учение об очистительной бане и возложении рук, о воскресении мертвых и Страшном Суде. Нравственные элементы выступают на первый план: христианский идеал жизни все еще определяется противоположением жизни языческой, решающим моментом является созерцание будущего воздаяния. Естественно, однако, что одни эти элементы не могли создать радостного уверенному в победе христианства, которое Павлу удалось сохранить в своих общинах, даже в период крупных бедствий. Эта "вера в Бога" очень напоминала бледную мысль о том, что "существует один Бог", Иак. 2, 19. Основанное на собственных деяниях человека, это христианство не приводит к возвышающей и освобождающей уверенности в спасении. Но вера в воздаяние не есть радостное стремление к небесному отечеству -- таковым хотел бы сделать ее составитель, 11, 13 сл., -- она является мыслью, возбуждающею страх и тем самым обессиливающею. Характер христианства, выражающийся в настойчивых мыслях о будущей жизни, сильно подчеркиваемый составителем, отходил, как кажется, у его читателей далеко на задний план. Мысли, подобные тем, которые Павел развивал в Послан, к Римл. 8, 18 сл., сделались им чужды; отсюда страх перед страданием, боязнь исповедания.
Римская христианская община проявляет, таким образом, с одной стороны, действительно серьезное нравственное понимание: все это искание других дополнительных форм религии исходит из глубоко серьезной нравственной мысли, -- мысли о виновности и искуплении; с другой стороны, общине не хватает именно того, что дает христианской нравственности ее особенную ценность: нравственность общины не основана на непоколебимом доверии и любви к Богу, откуда она черпала бы силу для преодоления всех трудностей.
Составитель послания к Евреям ясно сознает эту двойственность в настроении своих читателей: он, с одной стороны, строго порицает отсталость их христианского сознания 6, 1; 12, 1, но с другой, говорит с похвалой об их нравственных подвигах и видит в этом залог того, что Бог не допустит их до падения: он не может забыть их дела (т. е. всего практического исповедания ими их христианства) и их любви, которую они оказали во имя его, служа святым (т. е. христианским братьям именно ради имени христианина), что они продолжают делать и теперь, 6, 10. Выдвигая эти положительные стороны, он признает, что среди них сильно развит дух христианской общественности и готовность к жертве. Остается лишь желать, чтобы каждый сохранил эту ревность до конца, что для него самого приведет к самым спасительным последствиям, так как этим надежда его укрепится до радостной уверенности, 6, 11. Поэтому христиане должны усердно побуждать друг друга к любви и добрым делам -- и это также должно заставить их правильно посещать собрания, 10, 25. Сколько кроется в коротких словах: "братолюбие между вами да пребывает", 131, равным образом в добавлении: "странно-любия не забывайте", 12, 2; "не забывайте также благотворения и общительности", 13, 16. Лишь в качестве напоминания дается наставление: "помните узников, как бы и вы с ними были в узах, и страждущих, как и сами находитесь в теле". Забота о больных и узниках -- последняя упоминается на первом месте как более важная и более опасная -- является еще всеобщей христианской обязанностью 13, 3. Связь с братьями, находящимися вдали, прочно поддерживается путем письменных сношений, примером чему может служить сообщение об освобождении из темницы Тимофея, 12, 23, и путем молитвенного общения, 13, 18 сл.
Организация общины еще совершенно свободна; имеются "наставники" Onyoûnevoi). Их основной задачей являются поучение и забота о душах. Составитель послания заботится о поддержании их авторитета у своих читателей; однако слова "повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны", 13, 17, не следует понимать как указание на нарушения этих отношений. Наставники, особенно прежние, умершие (совершенные благодаря своему мученичеству) сделались образцами именно своею смертью, доказавшею твердость их исповедания до конца.
Опасность со стороны ереси угрожает в такой же слабой степени, как и со стороны иерархии. Предостережение: "учениями различными и чуждыми не увлекайтесь", 13, 9, относится, по-видимому, лишь к аскетическим тенденциям, с которыми, как мы видели, боролся уже Павел в послании к Римлянам. В связи с библейством римских христиан принял ветхозаветную окраску и вопрос о том, что можно и чего нельзя есть: путем воздержания думали проявить особенную твердость сердца. Составитель судит так же, как и Павел: суть дела в милости Божией; правда, мотивирует он это совершенно иначе.
Нельзя утверждать с уверенностью, находится ли в связи с этими аскетическими тенденциями склонность к усилению веры в ангелов, соблазн к нехристианскому почитанию их, против которого борется составитель. В этих колебаниях христианской веры мы видим, во всяком случае, новое доказательство того, что не хватало ясности и прежде всего уверенности в сознании основных истин. Это всегда вредно влияет и на нравственное поведение.
Культ, правда, держится еще в существенных чертах на прежней высоте, но явно выступает большая опасность, которую именно в этой области влечет за собой искание опоры в ветхозаветность миросозерцании. Если на христианскую жизнь смотрят не как на принудительное рабское служение Богу, I Фесс. 1, 9, но как на посвященное Богу священнослужение, Евр. 9, 14, то религиозно-нравственное основание, конечно, остается незыблемым; центр тяжести, однако, перемещается; если молитва и исповедание, благотворительность и забота об общине обозначаются как угодные Богу жертвы, то в этом все еще ясно выступает духовно-нравственная основа этого божественного служения; однако этим уже намечается дорога, ведущая к пониманию данных естественных практических выводов христианской сущности, как особых, угодных Богу, а потому достойных награды деяний.
При сравнении с общинами времени Павла видно, что римская христианская община значительно ушла вперед. Составитель лишь слегка касается основных вопросов практической нравственности: удаления от разврата и чистого соблюдения брака, честности в практических делах и умеренности, свободной от всякого сребролюбия, 13, 4 сл.; получается впечатление, что он, следуя катехизической привычке, желает при этом скорее напомнить о само собою разумеющемся, чем подчеркивать необходимые требования. Основной задачей является не воспитание общины в духе христианской нравственности, но укрепление веры и мужества исповедания.
С этой точки зрения получает новое освещение I послание Петра, имеющее много общего с посланием к Евреям в своем основном фоне, в общем настроении и даже в отдельных мотивах; общие всем христианским общинам страдания побуждают составителя так упорно обращаться к христианской надежде -- свидетельство того, что в самом Риме не было недостатка в мужах, которые и в несчастии и преследовании твердо держались до конца исповедания веры. Именно римские христиане сильнее, чем другие, чувствовали призвание быть твердыми в вере и укреплять также и других братьев. Это показывает I послание Климента.
Бедствия продолжаются. Община извиняется, что не могла раньше уделить внимания событиям в Коринфе: удары следовали непрерывно; преследование не давало им отдыха, 1, 1. Но, несмотря на это, община продолжает оставаться тесно сплоченной: мы не слышим никаких жалоб на отпадение. Община образует организм, части которого заботятся друг о друге, 38, 1, 2. Она помнит о всех своих членах, молясь о них перед Богом, особенно о преследуемых, узниках и т. д. 59, 4. Она даже прямо свидетельствует о том, что многие из ее членов предали себя в узы, дабы освободить других; многие даже продали себя в рабство, чтобы на эти деньги кормить бедных, 55, 2. Обмирщение уступило место мыслям о загробной жизни, на чем настаивает послание к Евреям: официально римская община называет себя общиной пришельцев, Надпис. Наиболее характерной чертой является молитва о всех христианских общинах, на что указывает, обращаясь к римской общине, и Игнатий, к Римл. 3, 1. Рим считает своею обязанностью вмешиваться словом и делом всякий раз, когда слышит о неурядицах в чужой общине. Поэтому и составляется наше послание, поэтому с посланием отправляется в Коринф посольство, 63, 3; 65. Мы не знаем, просил ли Коринф поддержки из Рима. Хотя в конце послания слышен уже повелительный тон императорской или позднее папской канцелярии -- требуется послушание тому, что римляне писали в Святом Духе, 58, 1; 63, 2, непослушным грозит вечная погибель, 59, 1, -- это лишь невольное усиление тона, вызванное желанием придать более выразительный характер своему "совету", 58, 2; "они должны покоряться не нам, а воле Божией", 56, 1. Не властолюбие, но братская любовь и ревность в исполнении обязанностей продиктовали это послание. Положение дел в Коринфе, смущавшее совесть и опасное для души, повергло римлян в глубокую печаль, 46 9, и они вновь возрадуются лишь тогда, когда получат известие, что мир и согласие восстановлены. Христианская община чувствует себя как нечто единое, но это единство в любви. Она молится о том, чтобы Бог сохранил не-уменьшенным число избранных во всем мире, 59, 2. Как далеко отстоит заявление, что зачинщики, добровольно покинувшие Коринф, могут рассчитывать на прием во всяком месте, 54, 2, от более поздних, характерных для раннего католицизма действий всех епископов против признанных ими еретиками и схизматиками! Насколько иначе звучит это разрешение спора, рассчитывающее на добрую волю, чем разрешения епископских схизм времен христианского государства, где военная сила и кулаки монахов, порой среди несказанных ужасов, решали вопрос о власти и "восстановляли мир"! Мы замечаем еще следы той силы самоотверженной любви, которой мы удивлялись в апостоле язычников, печалившемся о своем собственном народе, Римл. 9, 1 сл., встречая в нашем послании указание, например, на Моисея, желавшего быть лучше вычеркнутым из книги жизни, если Бог не простит народу грехов, 53, ср. Исх. 32, 32.
Но все-таки идеал христианской жизни уже существенно изменился. Подчеркивание в послании, в качестве решающего принципа, принципа строгого порядка ни в коем случае не может быть объяснено лишь целью послания. И Павел стремился к порядку, но он желал порядка, основанного на свободе развития духа, на свободном самоограничении; здесь же высшей христианской обязанностью является подчинение святому божественному порядку: "Будем бояться Господа Иисуса, страшиться наших наставников, почитать старейшин", 21, 6. Организация общин не основана еще прямо на ветхозаветном законодательстве: последнее приводится лишь в качестве аналогии и доказательства того, что порядок вообще необходим, 40 сл., 43. Но само понятие порядка уже твердо установлено и -- что важнее -- для обоснования необходимости порядка имеется уже законченная теория, -- теория о наследии апостолов: предвидя будущие споры и неурядицы, апостолы не только поставили церковных наставников для своего времени, но позаботились и о том, чтобы они имели всегда достойных преемников, 42, 44. Таким образом, всякое отступление в организации и прежде всего проявление свободной деятельности духа является ересью. Идеал был этим сильно придавлен; но этот суженный идеал был, по-видимому, осуществлен римской общиной: крепкая организация, управляемая сильной властью, с подчинением ей всех членов.
Вместе с этим изменился отчасти и культ: совершение его находится теперь в твердых руках. В руках этих должностных руководителей богослужения молитва и поучения приняли до некоторой степени стереотипический характер, приблизились к формулам: передают ли главы 59, 2--61 нам римскую общинную молитву того времени, как часто думали, или они представляют собою обычные формулы церковного богослужения в свободной обработке составителя, имевшего в виду цель послания (von der Goltz), они, во всяком случае, показывают, что имелись уже твердые многословные формулы молитв (ср. нагроможденные доксологии 64, 65, 2), утратившие до известной степени простоту, искренность и смирение старого времени. Все же это молитва, которая делает честь серьезному христианско-нравственному духу молящейся общины. Чувствуется также сознание, что чистота сердца является предварительным условием молитвы, 29, 1. Таковы же и поучения и увещания: они стоят до некоторой степени лишь в слабой связи с целью послания; это ряд связанных между собою мыслей, возникающих у составителя не в первый раз по поводу Коринфян (Knopf); однако, я думаю, что составитель, принимая во внимание данные вопросы, переработал все эти мысли заново: обычный стиль проповеди в его собственной общине он применяет здесь письменно к чужой общине, 7, 1. Мы видим при этом, как проповедь начинает принимать известные стереотипные формы. По образцу послания к Евр. 11, не без утомительных длиннот, приводятся ветхозаветные примеры для различных этических понятий, выдержки из Библии следуют одна за другой. Но в то же время мы не можем не признать высокой нравственной серьезности, убедительности, с которой рассматриваются в проповеди особенно вопросы этические и в меньшей степени вопросы поучительного характера.
Вообще этот римлянин-христианин является представителем христианства, стремящегося к чисто практической цели, в полном согласии с I посланием Петра и посланием к Евреям. Формулы Павла об оправдании через веру, а не через себя или собственную мудрость, разум, благочестие, дела, повторяются, но они превратились в чистые формулы: праведность, которой Павел обучил весь мир, 5, 7 есть праведность поступков, поведения, праведные дела (δικαιοπραγία, 32, 3, ср., 30, 3; 31, 2; 33, 8). Вера есть послушание, 9 сл., непосредственно рядом с ней стоит гостеприимство, 10, 7; 11. Наряду с подчинением установленным Богом авторитетам наиболее важным в христианстве является радостная готовность делать добро, 33, особенно 34, 2, поскольку ее вызывает в человеке твердая вера во всемогущество Божие и его доброту, 11, 2; 34 1 сл.
Христиане помнят еще, что Бог призывает грешников к спасению -- так, блудница Раав получила прощение, гл. 11. Община и сама сознает собственную греховность и просит Бога о прощении, 60, 1 сл. Но она все же чувствует себя общиной Бога, Надпис; чистые и праведные, они-то и суть избранные Бога, 46, 4. Живо вспоминается нам послание к Евреям, 6, 1 сл., когда мы встречаем утверждение, что основами являются прежде всего покаяние, 7, 4--8, затем вера, 9--2, затем нравственное поведение (так как имеются в виду события в Коринфе, то здесь специально упоминаются смирение, миролюбие и согласие, 13--20), ср. 62, 2. Нравственное воспитание юношества, наставление в страхе Божием являются обязанностью христианского отца семейства, который должен вести по правильному пути также и свою жену. В воспитании детей обучение и пример должны идти рука об руку: дети должны учиться на примере своих родителей, как много значат пред лицом Бога смирение и святая любовь, как прекрасен и велик страх Божий и спасителен для всех, свято ходящих в нем с чистым умом, 21, 6, 8. Христианина судят преимущественно по тем "отзывам", которые имеются о нем у других, и это относится, главным образом, к его нравственному поведению, 44, 3; 47, 4; ср. 38, 2; 17, 1. Это предполагает постоянный масштаб для суждения. И в самом деле, христианско-нравственный идеал уже ясно определился: существуют "установленные преданием правила" (παραδόσεως κανών), которые следует соблюдать: это единственно "прекрасно, радостно, приятно перед Богом, нашим Творцом" 6, 2 сл. Эти правила определены, с одной стороны, прообразами и заповедями Ветхого Завета: составитель применяет уже ветхозаветные выражения, касающиеся повелений и законов Бога, 2, 8; 58, 2, к этим заповедям христианской нравственности; с другой стороны, правила эти опираются на слова и пример Господа Иисуса Христа, 2, 1; 13, 1; 16, 1; 17. Составитель ссылается также на божественный порядок в природе и придает до некоторой степени общему настроению рационалистический отпечаток, 19, 2 сл. Христианская надежда, выступающая, правда, не так ярко, как в первые времена, является все еще сильным мотивом для практического исповедания христианства, 22-27, 35, 4.
Прогрессом надо считать то, что нравственные требования проникают уже дальше в глубину, делаются более внутренними: святость, определяемая Павлом, I Фесе. 4, 3 сл., просто как воздержание от языческого блуда и от обмана в деловых сношениях, здесь -- быть может, ввиду коринфских беспорядков -- описывается как удаление от клеветы, нечистых и порочных связей, пьянства, страсти к новизнам и низких желаний, гнусного прелюбодеяния и возмутительной гордости, 30, 1. Для нас важны не частности -- порядок перечисления, как и порядок в каталоге пороков, заимствованный у Павла, 35, 5, показывает недостаточное умение систематизировать, -- а то, что мысль непрерывно уклоняется от грубых проявлений языческих грехов к вопросам внутреннего характера, ср. 21, 3. Нравственная оценка должна была сильно уйти вперед, созреть и окрепнуть там, где переход этот совершался с такою определенностью.
Конечно, наряду с этим появляются и новые опасности, особенно опасность духовного высокомерия: появляются уже мудрецы, которые охотно предоставляют выслушивать себя вместо того, чтобы проявить свою мудрость практическим поведением. Если некогда Павел, снисходя к слабым, должен был вступаться за их права, то теперь появляется хвастливое "смирение", т. е. род аскетизма, который, в резком противоречии мыслям Господа, воскрешает лицемерный тон фарисейства; появляются люди, восхваляющие свое целомудрие и желающие, чтобы и другие удивлялись подвигу воздержания, не думая о том, что этот дар ниспосылается людям от Бога, 38, 2. Все же община хранит еще крепко в своей памяти то, что Павел писал некогда римлянам об обязанностях сильных заботиться о слабых и об обязанностях последних не осуждать первых, Римл. 14, 1 сл., и община умеет сделать это увещание плодотворным и для своего времени и при изменившихся условиях, присоединяя сейчас же практический вывод: богатый должен заботиться о бедном, бедный должен молиться Богу о богатом, 38, 2. Община приняла близко к сердцу то, в чем Павел в свое время наставлял римлян -- подчиняться начальству, как установленному Богом: в своей молитве она поминает мирских владык, молясь о здравии, мире, согласии, благополучии, поощряя себя этим к добровольному подчинению. Несмотря на все притеснения, которые исходили от светской власти, община далека от каких-либо мыслей о восстании. Прославляя своих мучеников, гл. 5, 6, она сама учится готовности исповедания и в страдании.
Таким образом, и здесь христианские воззрения создались в значительной степени под влиянием учения Павла. Отношение к Павлу, восхваление его посланий показывают нам, что община скромно сознавала свое несовершенство. Но все же она чувствует себя еще исполненной Духом Божиим, и блестящим доказательством ее нравственного духа служит то, что она была в состоянии, по крайней мере, воспроизвести в гл. 49 гимн любви Павла, I Кор. 13.
Коринфская община. В полном противоречии с сознательно-замкнутым выступлением римской христианской общины находится в то время положение дел в Коринфе. В I послании Климента мы имеем в высшей степени ценное свидетельство и для этой общины. Характеристика ее в 95 году тем более интересна, что она вызывает постоянное сравнение с единственным по своей точности описанием первоначальной христианской общинной жизни Коринфа в I послании к Коринфянам Павла. Мы замечаем, что каждая община действительно имеет индивидуальный характер. Как ни сильно изменились отношения за 40 лет, со времени послания апостола, в основе мы встречаем здесь вновь те же черты: недостаток в твердом общинном самосознании, сильно сказывающийся чрезмерный индивидуализм, сопротивление всему, что называется авторитетом, переоценка духовных дарований и их свободных проявлений. При этом не следует думать, что разлад, которым занимается I послание Климента, стоит в какой-либо связи с теми партийными распрями, с которыми боролся уже Павел; но это те же корни, непрерывно пускающие дикие ростки.
Послание римлян начинается описанием общинной жизни в Коринфе в том виде, в каком она была до того, как гибельный раздор нарушил ее цветущее состояние. Стоит привести этот текст целиком. "Какой чужеземец, -- так пишут христиане Рима, 1, 2, -- побывавший когда-либо у вас, не испытал вашей возвышенной и твердой веры, не удивлялся вашему разумному и истинно христианскому благочестию, не возносил вашего прекрасного обычая гостеприимства, не прославлял вашего совершенного и верного знания? 3. Во всем вы поступали нелицеприятно и ходили в заповедях Божиих, повинуясь наставникам вашим и воздавая должную честь старшим между вами. Юношам внушали вы скромные и благопристойные взгляды. Жен побуждали, чтобы они все делали с неукоризненною, честною и чистою совестью, любя, как должно, своих мужей, и учили их, чтобы они, не выступая из правил повиновения, пристойно и с полною рассудительностью занимались домашними делами, 2, 1. Все вы были смиренны и чужды тщеславия, охотнее подчиняясь, чем повелевая и охотнее давая, нежели принимая, довольствуясь тем, что дал Христос и думая (только) об этом. Его слова вы хранили тщательно в глубине вашего сердца, и страдания Его были перед вашими очами, 2. Таким образом, всем был дарован глубокий и светлый мир и ненасытное желание делать добро, и на всех было полное излияние Святого Духа, 3. Полные святых желаний, с добрыми намерениями и с благочестивым упованием, вы простирали ваши руки ко всемогущему Богу и умоляли Его быть милосердным, если вы в чем невольно погрешили, 1. День и ночь подвигом вашим было попечение о всем братстве, чтобы спасено было число избранных Его со страхом и доброй совестью, 5. Вы были чисты и пристойны и не помнили зла друг на друг, 6. Всякий мятеж и всякое разделение были вам противны; вы сокрушались о проступках ближних; их недостатки считали собственными, 7. Вы не позволяли себе раскаиваться ни в одном добром поступке, ютовые делать всякое доброе дело, 8. Украшенные такою высокою и почтенною жизнью, вы все совершали в страхе Господнем, Его повеления и заповеди были написаны на скрижалях вашего сердца".
Какое драгоценное описание, делающее честь столько же римской, сколько и коринфской общине! Прежде всего оно показывает, в чем видели преимущество христианской веры. При этом, конечно, выбор того, о чем говорится с похвалой, определяется отчасти противоположением настоящему состоянию. Но самое сопоставление все же остается весьма ценным документом для общего понимания нравственного жизненного идеала христианской общины. Все, что перечислено, относится исключительно к области практически нравственного оказания на деле своего христианства. При этом речь идет уже не об освобождении от языческих грехов и пороков. Перед нами безусловно положительный христианский идеал, определяемый, с одной стороны, библейско-ветхозаветными идеалами, 1, 3, 2, 8, с другой -- примером и словами Господа, 2, 1. Вся братская община является объектом молитвы, гостеприимство стоит во главе добродетелей. Общинная жизнь приняла твердые формы; повиновение наставникам, выдвигаемое здесь по специальному поводу с особенной силой, есть обязанность христианина. Община действует воспитывающе на отдельных членов, особенно на юношей, а также на женщин. Молитвенная жизнь чиста, братская любовь искренна; делание добра есть цель высшего стремления. Все это сильно напоминает нам I послание Петра.
Но данная выдержка является в то же время и доказательством того, что этот идеал не был утопией: в Коринфе он осуществлялся, по крайней мере, в продолжение некоторого времени. Дело не обошлось, быть может, без некоторого стремления к идеализации: добивались того, чтобы на лучезарном фоне прошлого тем резче выступали темные пятна настоящего, т. е. гнусный нечестивый мятеж, поднятый некоторыми опрометчивыми наглыми лицами; но все-таки мы не должны без дальнейшего рассмотрения отодвигать приведенное свидетельство в сторону, как неверное. Мы обязаны только дополнить его картиной того, во что, согласно словам римского послания, превратилось прежнее состояние; печальное положение дел в настоящее время не есть, как изображает это Климент, извращение прежнего, оно представляет собою лишь другую обратную и темную сторону той же картины, с резкостью выступающую в данный момент на первый план.
Ссылаясь на Второзак. 32, 15, послание говорит, 3, 1: "Возлюбленный ел и пил, растолстел и разжирел и сделался непокорен, 2. Так явилась ревность и зависть, вражда и раздор, гонение и возмущение, война и плен, 3. Таким образом, бесчестные люди восстали против почтенных, бесславные против славных, глупые против разумных, молодые против старших, 4. Поэтому удалились правда и мир, так как всякий оставил гнев Божий, делался туп к Его вере, не ходил по правилам Его заповедей, не вел жизни, достойной Христа, но каждый поступал согласно стремлениям своего злого сердца с неправедным и нечестивым рвением".
Это язык ветхозаветных пророков, описание отпадения от праведного страха Божия, описание возмущения индивидуума против авторитета божественного закона, субъективизма против всяких объективных норм. Но что же действительно произошло?
Если собрать рассеянные намеки послания, то получается следующая картина.
Некоторые из наставников общины -- пресвитеры, похвально исполнявшие свои обязанности, как о них говорится, 44, 4 -- были лишены общиной своего сана. Однако община поступала в этом случае не по собственному побуждению. За ней стоят немногие мужи, о которых римляне говорят с известным презрением, осуждая их, как людей, руководящихся честолюбием, 1, 1; 14, 1; 21, 5. С другой стороны, мы не должны упускать из виду того, что к ним предлагают применить не просто исключение: ожидают разрешения конфликта от их собственного благоразумия, надеются, что они добровольно покинут Коринф и тем положат конец раздору, гл. 57.
Спрашивается, виновны ли в этом раздоре исключительно личное честолюбие, заносчивость, злые языки? Среди многочисленных новейших объяснений мне представляется наиболее отвечающим состоянию источников объяснение, усматривающее в этих коринфских беспорядках важный момент того великого кризиса, который был вызван в большинстве общин введением крепкой общинной организации. Подобное упрочение организации должно было произойти. Мы видели это уже, рассматривая те недостатки общинной жизни, с которыми боролся Павел. Переход от добровольного несения службы отдельными членами общины, которым в то же время более или менее принадлежало руководство общиной, к урегулированному ответственному управлению при посредстве общинного совета и общинных должностных лиц был необходим, а потому и нравственно оправдываем и полезен. Само собою разумеется, однако, что такое изменение не могло произойти без сильного ущерба для энтузиастических элементов: носители духа были вытеснены из своего руководящего положения, они должны были отказаться от неограниченной свободы в проявлениях его. Это совершилось не без борьбы. Коринфский спор является ее эпилогом: речь идет не о введении управления пресвитерами, но о попытке вновь ниспровергнуть уже существующий установленный порядок с реакционной целью восстановить старые привилегии харизматиков, 48, 5. Римляне могли выставить против смутьянов теорию, предполагавшую существование оспариваемого управления с давних времен. В отрицании этого и заключалась, с нравственной точки зрения, неправота победившей на время оппозиции. Защищаемый ею энтузиазм, некогда оправдываемый как естественное проявление первоначального воодушевления, сделался нравственно опасен после того, как историческое развитие переросло его и привело к прочно построенной общинной организации. Таким образом, хотя мы и должны до некоторой степени оправдать зачинщиков, на которых так резко нападает Климент, признав, что они руководились в своей борьбе не (или, по крайней мере, не исключительно) эгоистическими мотивами, честолюбием и властолюбием, но определенным принципом, однако, в конце концов, справедливы упреки Климента, что в значительной степени благодаря их вине в общину проник раздор, было нарушено согласие, страсти разгорелись и, таким образом, всему строю общины был причинен большой вред. Всецело занятые конфликтами в своей среде, коринфяне не могли уже, как раньше, выполнять обязанности гостеприимства, заботы о чужих братьях; исчезло то, чем славился прежде Коринф.
С другой стороны, мы не должны забывать, что этот конфликт есть единственное, в чем мы можем упрекнуть коринфскую общину. Как ни обстоятельно послание, оно не говорит о каких-либо других темных сторонах в жизни общины, которые не находились бы в связи с данным конфликтом; напротив, оно заканчивается полной похвалой коринфянам, называя их надежными, славными мужами, глубоко вникающими в слова божественного воспитания, 62, 3. Мы не имеем никакого права во всех резкостях тона увещания видеть указания на недостатки коринфян, не принимая во внимание только что приведенных хвалебных отзывов.
Нет больше и речи о всем том, с чем некогда должен был бороться Павел, -- о недостатке нравственных понятий в вопросе половых отношений, о страсти к сутяжничеству, о неблагопристойности в поведении женщин и в совершении Тайной вечери. Осталась только суетность, стремление проявить свою индивидуальность.
Итак, внутри общин Павла мы наблюдаем совершенно нормальное развитие, нравственное созревание и укрепление, причем, конечно, теряются до известной степени старая свобода и воодушевление; потеря эта, однако, благоприятно отражается на общем строе христианства. Естественно, что развитие идет не по прямой линии. За временами подъема следуют времена падения. В общинах подымаются распри из-за власти, и появляются лжеучения. И сами общины сохраняют еще весьма различный местный характер. Но при всем разнообразии, в основных чертах господствует согласие, чему следует удивляться тем более, что теперь нет единства в руководстве, как это было при жизни апостола Павла.
Но на почве языческого христианства выступают и другие факторы, которые следует принять во внимание для правильного понимания дальнейшего развития общин.